Чужие степи - часть вторая

— Ну и чего ты расселся, как сыч в дупле? — Дверь сторожки с громким скрипом распахнулась, впустив не просто морозный воздух, а целую струю ледяного дыхания зимы. В проём, заслонив тусклый свет, ввалился дядя Саша. В своём широком, потёртом до блеска на сгибах тулупе, мохнатой шапке-ушанке, нахлобученной до бровей, и огромных, не по размеру, валенках он походил на потрёпанную жизнью матрёшку, вышедшую на промысел в лютую стужу. Только без ярких красок — всё в оттенках бурого, серого и выгоревшего чёрного. На плече болталась «Сайга», неизменный спутник в это неспокойное время.

— Вот ведь не терпится кому-то… — с лёгким раздражением отодвинул я от себя пузатый, только закипевший эмалированный чайник. Показал рукой на стоящий напротив самодельный табурет. — Сядь лучше, чайку горяченького выпей, а? Куда спешить в такой колотун?

Планировали вылететь еще вчера, но деда здоровье подвело — давление скакануло. Я уж думал: всё, проваляется неделю как минимум. Поэтому сегодня особо и не напрягался: печку затопил, чайник вскипятил, планировал потом загнать Зяму в ангар — на морозе старина заводиться стал капризно, с перебоями, явно требовал внимания. Трофейный «крузак», несмотря на хвалёную надёжность, приказал долго жить, а безлошадным оставаться я не хотел, поэтому как мог ускорил возвращение из степи и реанимацию своего старого друга.

Дядя Саша неопределённо хмыкнул — издав звук, похожий на скрип снега под валенком. Но от чая, пахнущего дымком буржуйки и травами, отказываться не стал. Скинул шапку, пригладил ладонью реденькую, поседевшую шевелюру, расстегнул тулуп, под которым мелькнул толстый свитер ручной вязки, и тяжело опустился на скрипящий деревянный табурет.

— Наливай, коль такое дело… — шумно втянув носом воздух, принюхался он. Глаза, острые и усталые, блеснули под нависшими бровями. — Травой Лёнька угостил, что ль?

— Ну а кто ещё? — травы собирали мы все, но только у Леонида получалось это магическое снадобье. Вроде ингредиенты те же, горсть на целый чайник кинешь, но у него букет раскрывался по-особому — терпко, с медовыми нотками и едва уловимым оттенком степной жары. Аромат стоял такой, что, казалось, перебивал даже запах дыма от печки, наполняя сторожку призрачным теплом лета.

Сполоснув дедову кружку кипятком, я налил почти до краёв крепкого, тёмно-янтарного настоя. Пар валил густыми клубами.

— Машина готова? — Отхлебнув осторожно, он по-стариковски причмокнул и вытер усы широким рукавом тулупа.

— Отложили вылет, — сказал я, доливая себе. — Завтра полетим. Расслабься.

Целью полёта был обнаруженный ещё в начале сентября затерянный посёлок. Нашли его почти случайно, выискивая по старым картам солёное озеро, а наткнулись на него: посёлок городского типа «Орловский». По сравнению со станицей — гигант; я прикидывал, тысяч на двадцать жителей минимум. Почти городок. Вот только никого там уже не было. Совсем. Хотя по всему выходило, что появился посёлок в этих краях недавно — три, от силы пять лет назад. Не знаю уж, что произошло, куда делись жители, но был он методично, почти дочиста, разграблен. Не нами. Грабили аборигены. Попадавшиеся местами трупы, точнее уже скелеты да мумии, красноречиво об этом свидетельствовали: следов пуль на костях не было. Зато у одного — топор торчал из расколотого черепа. Другому явно отрубили руки, и, судя по положению тела, пытали. Третий — без головы, четвёртый — с копьём в лопатке.

Именно поэтому нам, видимо, повезло. Одно из подземных хранилищ топлива на территории разгромленной автобазы оказалось нетронутым. Зарытая на глубину нескольких метров в бетонном коконе цистерна. Тонн тридцать солярки! И не той современной, «экологичной» дряни, напичканной присадками и обречённой быстро скиснуть, а доброй, старой солярки. Той, что пахнет соляркой, а не химией. Проще говоря, в погоне за уменьшением выбросов в топливо стали меньше серы добавлять. А она, оказывается, как консервант работала. Без неё — раздолье для бактерий и микробов. Они эту «евро»-солярку жрут, и она быстро распадается, превращаясь в вонючую жижу. Наша же, хоть и не высшего сорта, но если дать отстояться от воды и осадка — золото.

За раз грузили по восемь двухсотлитровых бочек. Уже шесть рейсов сделали, перетащили почти десять тонн. Много и мало одновременно. Соляра была кровью нашего выживания. Помимо редких дизельных легковушек, на ней работали трактора, КамАЗы, весь скудный парк тяжёлой техники, включая трофейный МТ-ЛБ.

Зима? Не повод прекращать полёты. Арифметика простая, почти выгодная: тратим триста литров бензина, получаем полторы тонны солярки.

Пытались проехать наземным путём — напрямую через леса, холмы и реки. Летом, может, и пробились бы. Осенью с распутицей, а теперь и со снегом — немыслимо. Самолёт снова был нашим спасением. Как и тогда, в ту роковую июльскую ночь. Без него… даже думать страшно. Потери и так были чудовищными: почти сто человек убитыми. Плюс раненые. Многие — тяжело, некоторые навсегда остались калеками. Аня, моя жена, до сих пор с содроганием вспоминает ту ночь — реки крови, крики, кишки на руках… Страшно представить, что было бы, не заглуши мы бандитскую связь и не накрой миномётным огнём их колонну. Так что старый АН-2, «кукурузник», выручавший наших дедов в колхозных полях и на целине, теперь и нам служил верой и правдой. Как сказал Леонид: «Крылатая рабочая лошадка в мире, где кончился асфальт».

Караванщики потом ещё долго вокруг кружились; третья группа — та, которую мы искали за речкой, ушла почти в полном составе. Естественно, находились охотники попробовать «новеньких» на зуб, да ещё и соблазн заполучить в качестве трофея самолёт манил, как магнит. Поэтому отвечали мы жёстко. Благо оружия и патронов после разгрома банды захватили в избытке. По возможности таких «охотников» отлавливали. И, оставляя одного в живых для «наглядной агитации», на примере остальных ясно давали понять, что ждёт каждого, кто придёт к нам с мечом. Жалости не было. На роль «палача» — как бы цинично это ни выглядело — даже очередь занимали.

— Ну и ладно… — опрокинув остатки чая, дядя Саша шумно выдохнул, поставил кружку на стол с глухим стуком. Натянул шапку почти до глаз и, тяжело поднявшись на ноги, прокряхтел. — Пойду машину проверю…

После вынужденной посадки с разбитым двигателем и пожаром в кабине он относился к «кукурузнику» как к раненому бойцу. Трясся над ним. Штатной замены раздолбанным деталям мотора у нас не было. Чинили «по-колхозному»: вытачивали, подгоняли, приспосабливали запчасти от другой техники. Естественно, он переживал за эти переделки, особенно сейчас с наступлением лютых морозов. На календаре — конец октября. Термометр же показывал минус двадцать днём, а ночью столбик опускался хорошо за тридцать. На высоте, естественно, было ещё холоднее.

— Чего ты там проверять собрался? — попытался я его образумить. Масло из двигателя слито, аккумуляторы сняты. Что он может проверить? Само наличие самолёта?

Проигнорировав мой вопрос, дед решительно толкнул дверь. Снова ворвалась струя ледяного воздуха, закрутила снежную пыль по полу сторожки. Он скрылся в белой мгле.

— Ну и хрен с тобой… старый маразматик, — недовольно выругался я себе под нос, с досадой глядя на захлопнувшуюся дверь. Нет чтобы сидеть в тепле, у буржуйки, косточки греть — полез на мороз! Собаку не выгонишь, а ему проверить надо…

Но делать нечего. Отпустить больного старика одного в такую стужу, да ещё и с его-то давлением, я не мог. С тяжёлым вздохом натянул поглубже свою ушанку — теперь самый популярный головной убор в станице, застегнул наглухо пуговицы на стёганой ватной телогрейке, натянул грубые шерстяные рукавицы и решительно шагнул следом.

Изо рта — пар, под ногами — скрип снега и быстро замерзающий нос. Так я когда-то в далёкой, почти забытой жизни описывал зиму в школьных сочинениях. Ирония судьбы: спустя двадцать с лишним лет в этом новом, жестоком мире для меня ничего не изменилось. Физика осталась прежней. Только восприятие иное. Из окна тёплой избы смотреть на белые крыши, на деревья, одетые в искристый иней, — одно дело. Красиво. Сказочно. Но когда ты вынужден выйти в эту белую сказку и что-то делать — вся романтика испаряется. Остаётся только дурацкий скрип под ногами, пар изо рта, моментально замерзающий на усах и бороде, и пронизывающий до костей, свинцовый холод.

В городе прошлой жизни зима была комфортным фоном: короткие пробежки от подъезда до машины с автозапуском, от машины до офиса или торгового центра. Здесь, в деревне, зима — это ежедневная, изматывающая битва за существование. Снег чистить, топить печь, дрова колоть и таскать, скотину кормить, поить, навоз убирать, прорубь во льду пробивать, воду носить… Поэзии — ноль. Одна тяжёлая, монотонная проза выживания. Пушкин хорошо сказал: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» и под конец: «Выпьем, добрая подружка бедной юности моей, выпьем с горя; где же кружка? Сердцу будет веселей!» Вот она, квинтэссенция русской зимы. За окном — мороз, вьюга, безысходность. На столе — бутылка. Грелка для души и тела. Неудивительно, что в деревнях спивались. Я зиму не любил раньше. Теперь — ненавижу. Но молчу. Потому что жаловаться некому.

Единственное утешение: с неба сегодня ничего не сыплется. Налитые свинцом тучи поутру уже разрядились, а нового снега пока не завезли. Вообще, погода сбилась с ритма. Зима у нас обычно наступала к концу ноября, а тут как в Сибири ударила: и морозы под тридцать, и сугробов намело. Но, с другой стороны, снегу навалило столько, что степь замело основательно. Поэтому никто к нам сейчас не сунется — просто не пробьётся через сугробы в степи.

Обогнув длинный, покосившийся ангар — бывшее колхозное зернохранилище, я подошёл к самолёту. Старичок АН-2 был на месте, и дед уже устроился в пилотском кресле, его силуэт виднелся в полумраке кабины.

— Ну вот, чего ты собрался проверять? — усаживаясь на своё место, я не удержался от занудного вопроса. Зажигание не включишь — аккумуляторы сняты. Кабина выстыла, как склеп. Стёкла изнутри покрыты инеем. Ни черта не видно, да и делать нечего.

Но у дяди Саши на этот счёт были свои тараканы, свои ритуалы. Каждый день, невзирая на погоду, он приходил, садился в кресло, щёлкал тумблерами на потухшей приборной панели, дёргал рукоятки, ворочал штурвал. Как будто общался с железной птицей, успокаивал её и себя.

— Не гунди, — отмахнулся он привычно, даже не поворачиваясь. — Чего вообще припёрся? Думаешь, без тебя не справлюсь? — Фраза заезженная, как грампластинка. Он её повторял каждый раз, когда я шёл следом.

— Да кто ж тебя знает, — так же привычно парировал я, потирая окоченевшие щёки. — Вдруг помереть надумаешь? А я толком взлетать-то и не научился… — Это была полуправда. Взлетал я уже более-менее сносно. А вот с посадкой… Тут были нюансы. Не то чтобы совсем не мог посадить — сажал. Но самолёт плюхался, клевал носом, вилял. Дед морщился, как от зубной боли, да и мне самому было не по себе. Возможно, потому что взлетал я чаще — днём, налегке. А садился обычно он, мне рисковать не позволял — вечером, в сумерках, да ещё и с тяжёлым грузом соляры.

— Надо ещё с печкой что-то придумать… — сменил тему дядя Саша, постукивая пальцем по корпусу дефлектора обдува. В кабине было относительно тепло, салон же не отапливался вовсе. Внешне вся система выглядела целой, но тёплый воздух в салон почему-то не шёл. — Оно бы и ладно, когда бочки возим, но бывает что и людей приходится. Полтора часа при температуре минус тридцать уже не особо хорошо, а если холоднее станет?

— Сейчас только разворотим половину самолёта, — возразил я, — а завтра лететь. Не факт, что причину найдём за вечер. Надо сказать, чтобы оделись потеплее…

— Согласен, — поёжился дед, представляя себе этот полёт. — Но потом — обязательно надо починить. Зима только начинается.

В Орловском постоянно дежурила группа из шести человек. Раз в неделю — смена. Их задача — охранять найденную сокровищницу-цистерну и, по возможности, методично обследовать ещё нетронутые уголки посёлка. Солярка — это хорошо, но кроме неё в таком большом поселении могло заваляться ещё много чего полезного. Аборигены, конечно, порезвились на славу: что могли унести — унесли, что не могли — сломали, испоганили или сожгли. Магазины, аптеки, жилые дома — там искать было почти бессмысленно, но кое-что до сих пор оставалось нетронутым.

Как с той самой цистерной. Заправки на поверхности разграбили и сожгли. А это подземное хранилище с торчащими трубами для закачки топлива либо не заметили, либо просто не поняли, что это такое.

Правда, пока особых находок не было, но мы не расстраивались; на сегодняшний день даже треть посёлка не обследовали, так что надежда найти что-то путное ещё сохранялась. Поначалу очень рассчитывали на какие-нибудь котельные или что-то промышленное, но кроме сгоревших руин ничего не нашли. Так, по мелочи только: где баллон с кислородом снежком присыпанный, где канистра с бензином, или мешок с зерном в сарае разваленном.

— Чего у тебя с Зямой? — Мимо припаркованного УАЗа дед пройти не мог. А зная мою экономность, понимал, что просто так я его по морозу гонять бы не стал. Значит, проблемы.

— Да заводится через раз, — поглубже втянув шею в плечи, ответил я. — Вернее, заводится-то нормально, даже в этот мороз. Но потом, как поработает минуту-две, глохнет. Будто воздуха не хватает. Вот, хотел покопаться…

Дед задумался, почесал варежкой подбородок, потом решительно крякнул, что-то невнятное буркнул себе под нос и вылез из кабины самолёта.

— Загоняй машину в ангар и печь там растопи, — распорядился он, глядя на Зяму. — Чую, надолго мы с тобой тут застрянем…

Будь под капотом Зямы его родной карбюраторный движок — я бы, может, и не парился. Завёл бы раз в неделю для профилактики, и ладно. Но под его капотом теперь прописался мощный 2.7-литровый бензиновый мотор от Toyota Surf. Со всей начинкой: коробкой-автоматом, раздаткой, электроникой. Причём поначалу я хотел просто снять движок с тойоты и впихнуть его в УАЗ. Но потом понял, что это геморрой с подгонкой креплений, валов, тросов… Решил пойти другим путём: переставил родной кузов УАЗа на целую и невредимую раму от «Сурфа». Повозился, конечно, не без этого. Но результат оправдал ожидания: Зяма превратился в монстра. Проходимость — бешеная. Динамика — не для слабонервных. Единственный минус — прожорливость. Движок бензиновый, немаленький, жрал от 16 литров и выше. Зато теперь никакое бездорожье не страшно. Машина получилась настолько резвая, что просто не успевает застрять. Ну а если это всё же случилось, врубаю понижайку, и уаз превращается в тепловоз — едет медленно, но верно.

А вообще автомобилей после боя прибавилось не сильно. Целых, на ходу — единицы. Немного восстановили из того, что подлежало восстановлению. Но большая часть бандитского автопарка представляла собой жалкие, подгорелые остовы. «Бутылки-зажигалки» сработали на ура. Так что вместо богатых трофеев мы получили кучу металлолома. Мотолыгу, слава богу, восстановили — повреждения от пуль и осколков были не критичными для бронированной машины, и через пару дней тягач уже вовсю бегал по степи. А вот оружия… Клондайк. Банда была вооружена до зубов, и теперь практически каждый мужик в станице имел при себе как минимум один ствол. Пулемёты ПК, ПКМ, ДШК — штук пятнадцать. Автоматов — Калаши, АКСы, какие-то импортные образцы — больше сотни. Карабины, охотничьи ружья, пистолеты… Но, конечно, самым значимым приобретением был миномёт: установленный в кузове Урала автоматический восьмидесятидвухмиллиметровый «Василёк» с почти сотней мин стал первой и пока единственной нашей артиллерией.

Когда отряд Олега захватил его, они сразу же разрядили часть боекомплекта по бандитским машинам у кладбища. Только вот связь у караванщиков уже заработала, и та самая, скрывавшаяся в лесу группа, ринулась отбивать грузовики. Завязался бой. Один Урал с цистерной топлива пришлось бросить, но «Василька» на втором Урале отстояли. Правда, из восьми человек в живых тогда осталось всего двое; сам Олег (его к тому моменту серьёзно ранило) и один из его бойцов, Андрюха Скрыпнин — именно он и привёл Урал в село.

Олег до сих пор ходил с палочкой. Аня качала головой: восстановится ли полностью — большой вопрос.

Пройдясь коротким, уже протоптанным путём до стоянки, я без особых проблем завёл Зяму и, не дожидаясь, пока он прогреется, перегнал его к ангару. Это бетонное корыто когда-то было зернохранилищем. Потом, когда колхоз развалился, местные растащили верхние плиты и часть стен на стройматериалы. Но когда возникла нужда в ремонтной базе и «гараже» для кукурузника, крышу быстренько перекрыли — высоты стен хватало с избытком, — и, разделив на две части, в одной из них поставили огромные ворота, а в другой, с воротами поменьше, соорудили кирпичную печь.

Загнав УАЗ, я вышел наружу, захватил из поленницы охапку сухих, звонких дров и, зайдя обратно, скинул их у печи. Растопка заняла минуту: береста, щепки, тонкие лучинки — огонь охотно охватил их, весело загудев в топке. Дождавшись, когда пламя уверенно залижет более толстые поленья, я приоткрыл поддувало и закрыл чугунную дверцу. Тепло начало осторожно расходиться по промёрзшему помещению.

— Ну чего? — заглянул дядя Саша, привлечённый дымком из трубы. — Перегнал?

Я кивнул, придвигаясь ближе к печи. Отходить от тепла не хотелось категорически. Ласковое потрескивание дров, жар, лениво лизавший дверцу, лёгкий запах дыма — всё это создавало иллюзию уюта и безопасности. Нос начал оттаивать, пощипывая на кончике.

— Ключи где? — видя мою нерешительность, спросил он, снимая варежку и протягивая руку.

— Так в зажигании, я не забирал.

— Гляну, пока разгорается, — дядя Саша развернулся и подошёл к уазику.

Хлопнула дверь, мотор завёлся и, проработав минуту, заглох. Дядя Саша вышел из-за руля, махнув мне:
— Пошли.

Делать нечего, тем более это в моих интересах. И я с тяжёлым вздохом оторвался от спасительного жара печи.

— Подержи-ка… — дядя Саша, заглядывая под приоткрытый капот, одной рукой придерживал тяжёлую крышку. Чтобы откинуть её полностью на стекло, требовалось либо быть повыше ростом, либо толкнуть с силой. Но тогда либо фаройскатель сломается, либо стекло лопнет, а и то и другое нежелательно.

Мне роста хватало, поэтому я плавно откинул капот, зафиксировав его на упоре.

— Свечи давно смотрел? — строго спросил дед, выдёргивая колпачок со свечи первого цилиндра.

— Обижаешь, — хмыкнул я, наблюдая за его действиями. — И чистил, и зазор проверил, всё в норме. Искра хорошая.

Дед надел колпачок обратно.
— Ещё что делал?

— Да пока особо ничего, — признался я. — Так, за провода подёргал — вроде целы, контакты почистил. Компрессию померил — по цилиндрам ровная, в допуске.

— И? — Достав из глубокого кармана тулупа небольшой, но мощный фонарик, он включил его и направил луч куда-то в глубину подкапотного пространства, к узлу дроссельной заслонки. Его лицо стало сосредоточенным, глаза щурились, высматривая неладное.

Копались в итоге долго, но причину всё-таки нашли: замерзающий конденсат в самом узле дроссельной заслонки, приводящий к её подклиниванию после прогрева. Когда двигатель остывал — всё работало. Прогревался — клинило. Устранили промывкой и продувкой.

И когда, собрав всё обратно, я потянулся закрыть капот, снаружи раздался чёткий звук подъезжающей к ангару машины. Шины хрустнули по снегу, мотор заглох.