Чужое платье

В давние времена, когда юг радовал урожайным полем, а север пугал непроходимыми чащами, когда стояли во всем мире одни избы да терема, когда сказкой люди подпоясывались, а другую по вороту клали узорной вышивкой… В те времена ходили по земле слепые старцы и за кров и хлеб пели песни чудные, собранные ими в южных полях и в северных лесных деревеньках, в избах и теремах, в жизни и в сказках. Слушали слепых сказителей внимательно, дивились, да не перечили, песню прерывать не смели.

Молча слушали и нынче в избе старосты слепого сказителя. Девушки вздыхали украдкой, парни ус первый теребили, а старики всё на хозяев поглядывали – не прервут ли? Но улыбалась за прялкой, качая колыбель, молодая хозяйка и молчал хозяин, поглаживая русую бороду.

Вел свой сказ старец о временах неведомых, о дела чудесных, о том, что не в каждой сказке сказывается: о Матери Земле, Отце Небе и дочерях их, да о беде, что с ними приключилась.

«Было у Матери Земли и Отца Неба четыре дочери, четыре радости. Старшая звалась Гордана, была она статной по-царски, белолицей по-королевски, строгой и холодной по-зимнему. Вторая сестра звалась Ясна, была румяная, длиннокосая да характером переменчивая: то смехом звенит на весь дом, а то сядет у окошка тихонечко, пригорюнится. Любила она в осенний час листья золотые на лету ловить да прятать под шубкой, чтоб мороз их не прихватил, а вечерами песни слушать у очага. Третья, ласковая и нежная, Ладой звалась, и пуще всего любила она солнце да лето жаркое. Меньшую же сестру звали Весняна, была она легкая и смешливая, точно ручеек, и больше всего любила ту пору, когда на деревьях просыпался первый листок.

Крепко дружили три младшие сестры, по полям и лесам вместе танцевали, первоцветы из-под снега пробуждали, ветки березовые завивали, рожь на полях заплетали. Лишь Гордане их забавы нелюбы были, сидела она за рукодельем да все белым по белому шила. Иной раз позовут ее сестры на луг травы собирать или платьями забавы ради предложат поменяться, а та только сердится, к себе уходит. Не обижались сестры, любили холодную и гордую сестру и почитали ее за мастерство рукодельное.

Однако время девичье быстро пролетает, не все по полям-лесам резвиться, пришла пора сестрам женихов подыскивать. Недолго отец с матерью сватов ждали – на ладный товар и купцы сами слетаются. В одно лето всех дочерей просватали. Высватал Весняну веселый сладкоголосый Май, полюбился ему ее звонкий, переливчатый смех. Сыграли свадьбу, и увез он Весняну в свое царство, куда солнце спозаранку заглядывает. Ладу сосватал ласковый и светлый Юн и увез в те края, где солнце обедать останавливается. К старшим сестрам в один день сваты пришли: Ясну Златомир-богатырь сосватал, а Гордану – сам князь Мороз, известный богач и рачитель.

Решено было в один день старшим сестрам свадьбу играть, уехали женихи восвояси, а Ясна с Горданой наряды свадебные расшивать сели – Ясна золотом да рубинами, а Гордана – жемчугами да бриллиантами, что Мороз невесте своей поднес.

У Горданы строчки ровно ложатся, бусинка к бусинке льнет, а у Ясны от волнения то ленты спутаются, то нитки порвутся, то бусины по полу раскатятся. Шутка ли – замуж идти, отца с матерью оставлять! С мужем не ночь коротать – век вековать. А как не полюбится ей со Златомиром жить? Мать говорит – слюбится, Гордана говорит – стерпится, да только не хочется ей, молодой да красивой, ждать да терпеть, а надобно, чтоб как в сказке – с единого взгляда сердце вспыхнуло. Красив лицом Златомир, слава о нем до краев земли дошла, одна беда – где не увидит зеркало, залюбуется на себя, точно девушка. Не по нраву Ясне, что не на нее, а на себя жених смотрит, на себе брошь золотую поправляет, а на невесту молодую лишь раз глянул.

«И почто такому жена? – думает Ясна. – Чтобы брови чернить научила да щеки свеклой натирать?»

Мается, бедная, сама не знает, рада ли нет скорой свадьбе. Сядет, бывало, у окна, и гадает: коли первой голубка покажется – люб ей Златомир и она ему люба, а коли ворона серая – не люб и не слюбится никогда. Только за окном ни голубок, ни ворон – листья золотые на ветру кружатся.

Меж тем близится час заветный. У Горданы платье уж давно готово, а Ясна все никак последние бусины приладить не может: и так не ложатся, и эдак. Расплакалась, бросила шитье, отвернулась прочь – глядь, а у стены сестрино платье висит. Тысячи свечей в бриллиантовых бусинках пляшут, кружево точно инеем соткано, тонкое да воздушное, так и манит. Подошла Ясна, провела рукой по бусинкам, прокатила между пальцев бахрому жемчужную. Холодное. Да ведь и в горнице не тепло.

«Ну, до чего же у Горданы все ладно выходит! – вздохнула Ясна. – И хоть бы одно платье примерить дала!»

Любили они с младшими сестрами платья друг-дружкины примерять да у зеркала крутиться. Гордана же ни платьев, ни украшений своих никому трогать не позволяла – всё в сундук, всё под замок! Вот и теперь – ушла матери помогать и настрого запретила на платье даже смотреть.

«И как на него не смотреть? На всю горницу бриллиантами так и сверкает! Все платья у Горданы хороши, а лучше этого, кажется, и в мире нет! – думает Ясна, а сама все пальцами бусинки поглаживает. – Вот выйдем замуж, разъедемся в разные стороны, и тогда уж вовек платья Горданиного не померить, не разгадать, отчего на нем жемчуга да бриллианты ярче солнца сверкают! Знала бы, может, и свое поняла, как закончить».

Огляделась Ясна, сарафан скинула да платье сестрино схватила – холодное, тяжелое, словном льдом шитое. И повесила бы назад, да больно манит и в голове все крутится: «Вот выйдем замуж, разъедемся в разные стороны…». Зажмурилась Ясна и в платье сестрино, точно в прорубь нырнула – холодом так и охватило, аж сердце замерло. Открыла глаза, оглядела себя: нет, не красит ее наряд чужой, слишком бледно платье для красоты ее осенней. И морозит так, что дух захватывает.

«Никак, и в самом деле Гордане жених ледышек вместо бриллиантов поднес!» - прыснула Ясна смехом да стала платье снимать, а оно точно приросло к рубахе. Стала ленты расплетать – не расплетаются, в волосах путаются, только сильнее завиваются. Испугалась Ясна, закричала – да не те услышали. Распахнулось окно, влетел князь Мороз, подхватил ее и умчал из родного дома. Уж и кричала она, и плакала, и ласково молвила, что чужую он невесту взял. А Мороз ей в ответ: «Умела чужое платье надеть, умей и судьбу чужую носить».

С той поры живет Ясна у Мороза в тереме жена не жена, невеста не невеста – закроется в покоях своих, мужа знать не желает, слезы горькие льет. И жалко ее Морозу, да поделать ничего уж не может: не простые то жемчуга и бриллианты были, ворожённые. Страшную клятву с Горданы Мороз взял, когда жемчуга да бриллианты дарил, не ведала о том Ясна, только теперь уж поздно плакаться, нет у жены Морозовой пути обратного, век с ним рука об руку идти сквозь стужу и метели, мир зимой от беды хранить.

И нет с того времени ни зимы у нас доброй, ни осени. Ходит Ясна по земле, слезами ее, мерзлую, поливает, не в пору листья распускает. Долго ли ходить ей – не ведомо. Однако ж говорят, не век ей печалиться – найдется и на ее горе избавитель, что силою великой всякие заклятия одолеет. Оттого и бродит она среди людей да каждому в глаза заглядывает».

Так сказывал слепой старец да струны перебирал. Вздыхали девушки, хмурились парни, лишь хозяин с хозяйкой улыбались украдкой, да ребятишки у печи перешептывались о том, что не до конца дедушка скаку сказывает, а до конца ее только тятя и мама знают.