Чумной Д

Демьян проснулся от холода.

Спина ныла — проклятый тюфяк был набит чем-то колючим, похожим на солому. Он открыл глаза и уставился в потолок, где по облупившейся штукатурке ползла трещина. Широкая, ветвистая, похожая на молнию.

Не его потолок.

Не его комната.

Он сел, и одеяло — тяжёлое, затхлое — сползло на пол. Руки. Он посмотрел на свои руки. Тонкие, с длинными пальцами, незнакомые. На безымянном пальце — печатка с гербом: змея, обвившая чашу.

— Господи, — прохрипел он.

Голос чужой. Ниже, чем должен быть.

Демьян сглотнул, встал. Ноги подкосились — слабость, будто после долгой болезни. Он добрёл до зеркала в углу, треснувшего, мутного.

Из зеркала смотрел незнакомец.

Лет двадцати пяти, может, тридцати. Худое лицо, острые скулы, тёмные волосы до плеч. Глаза серые, глубоко посаженные. Испуганные.

— Чёрт, — выдохнул Демьян. — Чёрт, чёрт, чёрт.

Паника накатила волной. Он схватился за край стола — старого, облупленного. Дышать. Нужно дышать. Это сон. Плохой сон. Бред умирающего мозга. Он же умер. Да? Сердце прихватило прямо за компьютером, коллеги вызвали скорую, но...

Но это не больница.

Это не морг.

Это вообще непонятно что.

Комната была большой, но пустой. Мебель — минимум: кровать, стол, облезлый шкаф. Стены голые, только пятна от снятых картин. Окно — высокое, с перекладинами, за ним серое небо и крыши.

Он подошёл к окну, распахнул створку. Холодный ветер ударил в лицо. Внизу — улица. Мощёная, узкая. Дома — каменные, старинные, с башенками и резными наличниками. Вдалеке — купола церквей. Много куполов. Слишком много.

— Что за...

Шаги за дверью. Скрип половиц.

Дверь распахнулась без стука. На пороге стоял старик — седой, в затёртой ливрее, с подносом в руках.

— Ваше сиятельство, — сказал он устало. — Доброе утро. Принёс завтрак.

Демьян молчал. Старик прошёл внутрь, поставил поднос на стол. Миска с серой кашей. Кусок чёрного хлеба. Кружка с чем-то дымящимся.

— Овсянка, — сказал старик. — Хлеб вчерашний, но не чёрствый. Молоко не скисло, проверял.

Он выпрямился, посмотрел на Демьяна. Взгляд цепкий, изучающий.

— Барин, вы бледный. Опять не спали?

Демьян сглотнул.

— Я... кто...

Старик нахмурился.

— Прошка я. Прокофий Ильич, ежели по-полному. Вы забыли, что ли? — Он шагнул ближе, приглядываясь. — Лихорадка опять? Я говорил — надо лекаря звать.

— Нет, — быстро сказал Демьян. — Нет, всё... всё в порядке. Просто... плохо спал.

Прошка фыркнул.

— Понятно. Опять книжки до ночи читали? Дед ваш тоже так делал — глаза себе испортил. — Он кивнул на поднос. — Ешьте, пока не остыло. И одевайтесь. Сегодня же к нотариусу надо. Про долги помните?

Долги.

Нотариус.

Барин.

Ваше сиятельство.

Демьян медленно кивнул.

— Помню.

— Ну и славно, — Прошка направился к двери. — Одевайтесь. Я воды принесу, умыться.

Дверь закрылась. Демьян остался один.

Он посмотрел на свои руки. На печатку. На миску с овсянкой.

— Ну охренеть, — прошептал он.

Вода оказалась ледяной.

Демьян плеснул себе в лицо, и мозг будто проснулся окончательно. Не сон. Не бред. Реальность. Чужое тело, чужая комната, чужая жизнь.

Он вытерся грубым полотенцем и стал одеваться. Одежда лежала на стуле — рубашка льняная, жилет потёртый, штаны тёмные. Всё старое, но чистое. Прошка, видимо, старался.

Руки тряслись. Он застегивал пуговицы и думал: что это? Перерождение? Реинкарнация? Похищение инопланетянами? Кома? Может, он в коме, и это галлюцинация умирающего мозга?

Но всё было слишком реальным. Холод. Запах сырости и пыли. Шершавость ткани. Боль в спине от плохого матраса.

Он подошёл к столу, сел. Каша остывала. Демьян взял ложку — тяжёлую, деревянную — и попробовал. Овсянка. Безвкусная, пресная. Без сахара, без масла. Он доел, запил молоком. Кислым.

Нищета. Офисная нищета в прошлой жизни, боярская нищета в этой.

Он усмехнулся. Несмешно.

В дверь постучали. Вошёл Прошка, неся охапку дров.

— Печь затоплю, а то холодно. Октябрь на дворе, а морозы уже идут. — Он присел у печки, стал укладывать поленья. — Барин, а вы точно в порядке? Что-то вы странный сегодня.

Демьян выдохнул.

— Прошка, скажи... как меня зовут?

Старик обернулся. Посмотрел долго, с подозрением.

— Демьян Чумак, граф Базипольский. — Пауза. — Вы точно не больны?

Демьян. Чумак. Граф.

Он кивнул.

— Память... путается. После смерти деда. Горе, понимаешь.

Прошка вздохнул, вернулся к печке.

— Три месяца прошло, барин. Пора бы и оправиться. Дела не ждут. Кредиторы не ждут. Шмулевич вчера опять приходил, я его еле отвадил. Говорит — последний раз терпит. Или деньги, или имение описывать будут.

Кредиторы. Долги. Имение.

Демьян потёр виски.

— Сколько... сколько я должен?

Прошка чиркнул огнивом, поджёг лучину. Дрова затрещали.

— Три тысячи рублей Шмулевичу. Полторы — купцу Грибову. Ещё мелкие долги — портным, лавочникам. Дед, царство ему небесное, в последний год много тратил. На книги, на какие-то снадобья. Я говорил — надо экономить. Не слушал. — Он встал, отряхнул руки. — А вы после него ничего не продали. Сидите, книжки читаете. На что жить будем?

Три тысячи. Полторы. В девятнадцатом веке это сколько? Много или мало?

Демьян молчал.

Прошка вздохнул.

— Ладно. Одевайтесь теплее. К нотариусу идти через весь Посад. Ветер сегодня злой.

Он вышел. Демьян остался сидеть, глядя в огонь.

Итак.

Он — Демьян Чумак, граф Базипольский. Обедневший дворянин в магической России девятнадцатого века. Должен кучу денег. Живёт в разваливающемся доме со стариком-слугой.

И он понятия не имеет, что делать дальше.

Он встал, подошёл к окну. Город внизу оживал. По мощёной улице ехала телега, запряжённая лошадью. Прохожие в длинных кафтанах и платьях. Вывески на церковнославянском. Вдалеке — крепостные стены, серые, массивные.

Магическая Россия.

Значит, магия существует.

Он посмотрел на свои руки. Попробовал... что? Представить огонь? Сжечь что-то силой мысли?

Ничего. Руки как руки.

Дверь скрипнула. Прошка вернулся с пальто — старым, с протёртыми локтями.

— Вот. Дедово. На вас великовато, но ничего. Надевайте.

Демьян надел. Пальто пахло нафталином и чем-то ещё. Травами? Лекарствами?

— Прошка, — сказал он тихо. — Дед... кем он был?

Старик замер.

— Чумным доктором, барин. Как и все Чумаки. Род ваш триста лет этим занимается. Разве вы забыли?

Чумной доктор.

Демьян сглотнул.

— Напомни.

Прошка смотрел долго. Потом махнул рукой.

— Идёмте. По дороге расскажу.

Они спустились по лестнице — широкой, но обветшалой. Перила шатались. Штукатурка осыпалась. На стенах — тёмные прямоугольники, где когда-то висели картины.

Парадная дверь скрипнула. Холодный ветер ударил в лицо.

Черноречье встретило Демьяна серым небом, запахом гари и далёким звоном колоколов.

Улица была узкой, мощённой булыжником. Дома стояли плотно, прижавшись друг к другу — каменные, двух- и трёхэтажные, с покосившимися балконами и облупившимися фасадами. Вывески скрипели на ветру. Прохожих было мало — пара купцов в тяжёлых шубах, старуха с корзиной, мальчишка, гнавший перед собой хромую собаку.

Демьян шёл рядом с Прошкой, вглядываясь во всё жадно. Вывески. Церковнославянская вязь, но он читал её без труда. «Трактиръ», «Мануфактурная лавка», «Цирюльникъ». Память тела? Или что-то ещё?

— Прошка, — сказал он, — про деда. Расскажи.

Старик шёл, глядя под ноги, осторожно обходя лужи.

— Пётр Антонович, царство ему небесное. Чумным доктором был. Как отец его, как дед. Род Чумаков — старинный, почти четыреста лет. Ещё при царе Иване служили. — Он помолчал. — Дело у вас в роду особое. Когда чума приходит, мор, когда люди мрут как мухи — кого зовут? Чумаков. Маску надеваете, плащ, и идёте туда, куда другие врачи не суются. Лечите, режете, жжёте заразу.

— Магией? — спросил Демьян осторожно.

Прошка покосился на него.

— И магией, и без. Дед ваш говорил — магия помогает, но без знания толку мало. Надо знать, как тело устроено, где резать, чем прижигать. Он книги читал — латинские, греческие. Из Европы выписывал. Деньги тратил последние. — Вздохнул. — Оттого и долги.

Демьян переварил информацию. Чумные доктора. Маска. Магия плюс медицина. Значит, знания деда где-то есть. В библиотеке. В той самой комнате, о которой Прошка не хотел говорить?

— А я? — спросил он. — Я тоже должен был учиться?

Прошка хмыкнул.

— Должны были. Дед начал учить, когда вам пятнадцать стукнуло. Но вы... — Он замялся. — Не шло у вас. Говорили — не хочу, мол, копаться в мертвечине. Хотели в столицу уехать, военным стать или чиновником. Дед сердился. Потом махнул рукой. Сказал — сам поймёшь, когда придёт время.

Демьян молчал. Значит, настоящий Демьян Чумак был бездельником. Мечтал о карьере вдали от семейного проклятия. А теперь в его теле сидит офисный планктон из двадцать первого века, который в медицине разбирается как свинья в апельсинах.

Отлично. Просто замечательно.

Они свернули на широкую улицу. Здесь было оживлённее — телеги, всадники, толпа у лавок. Демьян увидел вывеску: «Аптека Гинзбурга». Дальше — трактир, из которого несло перегаром и кислой капустой. Напротив — особняк за кованой оградой, с башенками и золочёными воротами.

— Усадьба Долгоруких, — буркнул Прошка, заметив взгляд Демьяна. — Боярыня Ксения Львовна. Вдова. Богатая. Говорят, половину городской торговли контролирует.

Ксения Львовна. Имя всплыло в памяти — или не в памяти, а откуда-то ещё. Смутное знание, будто он что-то читал о ней.

— Она... влиятельная?

— Ещё бы. С губернатором на ты. В столице связи имеет. — Прошка сплюнул. — Салоны устраивает, балы. Туда приглашают только своих. Нас с вами — нет.

— Почему?

— Потому что Чумаки — род проклятый, барин. Все это знают. Вы с мертвечиной дело имеете, с заразой. Кто с вами водиться захочет? Разве что когда чума придёт — тогда вспомнят, позовут. А до того — мимо на улице пройдут, и креститься станут.

Демьян усмехнулся. Проклятый род. Отличная репутация. В офисе его просто не замечали. Здесь — боятся и презирают. Прогресс, ничего не скажешь.

Они миновали площадь. В центре — фонтан, сухой, заросший мхом. Вокруг — лавки, торговцы. Один кричал про свежую рыбу, другой — про ткани из Европы. Женщина в платке продавала яблоки.

— Стойте, — вдруг сказал Прошка.

Демьян остановился. Старик смотрел куда-то вбок, прищурившись. Демьян проследил за взглядом.

У края площади, у стены закрытой лавки, лежало что-то. Тряпьё. Нет — человек. Неподвижный.

— Нищий, — пробормотал Прошка. — Мёртвый, поди.

Демьян шагнул ближе. Прошка дёрнул его за рукав.

— Барин, не надо. Мало ли что...

Но Демьян уже подошёл. Мужчина — лет сорока, может, пятидесяти, в лохмотьях. Лицо серое, ввалившиеся щёки. Губы синие. На шее — странные тёмные пятна. Вздутия.

Бубоны.

Слово всплыло само. Бубоны. Чума.

Демьян отшатнулся.

— Прошка...

Старик подошёл, глянул. Побледнел.

— Господи помилуй. — Перекрестился. — Барин, идёмте. Быстро.

— Это чума?

— Не знаю. Может, и нет. Может, просто так помер. — Прошка схватил его за локоть, потащил прочь. — Идёмте, говорю. Нельзя тут стоять.

Они зашагали быстрее. Демьян оглянулся. Мёртвый лежал у стены. Прохожие обходили стороной, ускоряя шаг. Никто не останавливался. Никто не смотрел.

— Надо сообщить кому-то, — сказал Демьян. — Городской страже. Врачам.

— Сами найдут. — Прошка не оборачивался. — Не наше дело, барин.

Но Демьян чувствовал тяжесть в груди. Бубоны на шее. Серое лицо. Это была чума. Или что-то похожее.

И если это начало...

Он сглотнул и пошёл дальше.

Контора нотариуса Фёдора Ильича Крюкова располагалась в трёхэтажном доме на Соборной улице. Вывеска — позолоченные буквы на чёрном фоне — поблёскивала тускло в сером свете. Прошка толкнул дверь, и они вошли в узкий коридор, пахнущий пылью, чернилами и старой бумагой.

За конторкой у входа сидел клерк — молодой, в очках, с пером за ухом. Увидев Демьяна, поднялся, поклонился формально.

— Ваше сиятельство. Фёдор Ильич ожидает. Прошу.

Они прошли по коридору в глубь здания. Деревянные двери, таблички: «Архивъ», «Счётная контора». Клерк остановился у последней двери, постучал.

— Войдите, — донёсся хриплый голос.

Кабинет был тесным, заваленным бумагами. Шкафы до потолка, полные папок и свитков. За массивным столом сидел нотариус — мужчина лет шестидесяти, с бородой клочковатой и лицом усталым. Очки сползали с носа. Он посмотрел на Демьяна, кивнул.

— Граф Базипольский. Садитесь.

Демьян сел в продавленное кресло перед столом. Прошка остался стоять у двери.

Нотариус покопался в бумагах, достал толстую папку, раскрыл.

— Итак. Наследство покойного графа Петра Антоновича Базипольского. — Он пробежался глазами по строчкам. — Состояние на момент смерти: родовое имение в черте города Черноречья — усадьба на Медвежьей улице, три этажа, двадцать восемь комнат, парк, флигель. Оценочная стоимость — восемь тысяч рублей. Библиотека, мебель, предметы обихода — три тысячи. Всего на одиннадцать тысяч.

Он поднял глаза на Демьяна.

— Долгов — пять тысяч двести рублей.

Демьян сглотнул. Одиннадцать тысяч активов. Пять тысяч двести долгов. Значит, остаётся чуть меньше шести тысяч. Не так уж плохо?

Но нотариус ещё не закончил.

— К моменту вступления в наследство, граф Базипольский, вы также набрали личных долгов на сумму полторы тысячи. Плюс проценты по кредитам покойного отца, которые накопились за три месяца — ещё четыреста рублей. Итого задолженность составляет семь тысяч сто рублей.

Пауза.

— То есть, — Крюков снял очки, протер их, — имение ваше стоит меньше, чем долги. Технически вы банкрот.

Тишина.

Прошка за спиной тяжело вздохнул. Демьян сидел, переваривая информацию. Банкрот. Значит, усадьба пойдёт с молотка. Его выгонят. Останется ноль. Меньше нуля.

— Есть варианты? — спросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Нотариус надел очки обратно, посмотрел с чем-то похожим на сочувствие.

— Продать имение самостоятельно, до того как кредиторы подадут в суд. Вырученные деньги пустить на погашение долгов. Останется небольшая сумма — возможно, тысячи полторы. На них можно снять жильё, устроиться на службу.

Службу. Чиновником. Или военным. На мизерное жалованье.

— Ещё варианты?

Крюков пожал плечами.

— Найти покровителя. Кого-то из знати, кто согласится выкупить ваши долги в обмен на... услуги. Или брак. Если женитесь удачно — приданое покроет долги.

Демьян усмехнулся. Брак по расчёту. Или стать чьей-то шестёркой. Отличные перспективы.

— Сколько у меня времени?

— Шмулевич даёт месяц. Грибов — два. Если не выплатите — подадут в суд. Суд встанет на их сторону, и имение опишут принудительно. — Нотариус сложил бумаги обратно в папку. — Советую поторопиться, граф Базипольский.

Демьян встал. Ноги ватные, голова гудела.

— Понял. Спасибо.

— Всегда пожалуйста. — Крюков проводил его равнодушным взглядом.

Они вышли из конторы. На улице моросил дождь — мелкий, холодный. Прошка поднял воротник.

— Барин, что будем делать?

Демьян шёл молча. Думал. Варианты. Продать имение — остаться ни с чем. Найти покровителя — стать чьим-то слугой. Жениться — продать себя.

Или...

Или использовать то, что есть. Библиотеку деда. Знания о чумных болезнях. Если эпидемия действительно начинается — его услуги станут нужны. Очень нужны. И он сможет назвать цену.

Циничный план. Гнусный план. Спекулировать на смерти людей.

Но что ещё оставалось?

— Прошка, — сказал он, — когда мы вернёмся домой, покажешь мне комнату деда.

Старик замер.

— Барин, я же говорил...

— Покажешь, — повторил Демьян жёстко. — Если я действительно наследник рода Чумаков, то имею право.

Прошка смотрел долго. Потом кивнул, обречённо.

— Ладно. Покажу. Но не обижайтесь потом.

Они шли обратно через Посад. Дождь усиливался. Лужи блестели на булыжниках. Прохожие прятались под навесы лавок. Где-то вдалеке лаяла собака — истерично, без остановки.

Демьян обернулся. Вдали, на площади, которую они миновали утром, столпились люди. Крики. Что-то происходило.

— Прошка...

— Идёмте, барин, — Прошка дёрнул его за рукав. — Не наше дело.

Но Демьян видел. Видел, как люди бегут. Как кто-то кричит: «Лекаря! Позовите лекаря!» Как женщина в платке падает на колени и причитает.

А на земле, у стены лавки, лежит тело. Ещё одно.

Бубоны на шее, серое лицо.

Чума.

Она пришла.

Они дошли до усадьбы молча. Дождь барабанил по крыше. Прошка разжёг камин в гостиной — единственной отапливаемой комнате на первом этаже. Демьян стоял у окна, смотрел на улицу. Пусто. Только ворон на крыше соседнего дома, чёрный и неподвижный.

— Барин, — позвал Прошка. — Готов?

Демьян обернулся. Старик стоял у двери, ведущей в подвал. В руках — связка ключей.

— Готов.

Они спустились по каменной лестнице. Узкой, крутой. Внизу пахло сыростью и чем-то ещё — травами, химикатами. Прошка зажёг фонарь, и свет выхватил из темноты подвал: бочки, ящики, старая мебель, покрытая пылью.

В дальнем углу, за стеллажом с винными бутылками, была дверь. Массивная, дубовая, с железными петлями. Прошка достал ключ — большой, старинный — вставил в замок. Повернул. Замок щёлкнул.

Дверь открылась.

За ней — комната. Небольшая, но аккуратная. Стены из камня. Посередине — стол, на нём инструменты: скальпели, пилы, щипцы. Всё начищено, разложено по порядку. Вдоль стен — шкафы с книгами. Сотни книг. И на манекене у стены — костюм чумного доктора.

Длинный чёрный плащ. Кожаные перчатки. И маска.

Белая, с длинным клювом.

Демьян шагнул внутрь. Сердце колотилось.

— Вот, — прохрипел Прошка. — Кабинет деда. Никто сюда не входил с его смерти.

Демьян подошёл к маске. Протянул руку, коснулся.

Холодная. Гладкая. На внутренней стороне клюва — символы. Магические? Он не знал.

Но это было начало.

— Прошка, — сказал он тихо, — принеси мне всё, что нужно. Я буду здесь.

Старик кивнул и ушёл. А Демьян остался стоять перед маской, глядя в пустые глазницы.

Демьян обошёл стол с инструментами, разглядывая содержимое шкафов. Книги — толстые фолианты в кожаных переплётах. Латынь, греческий, что-то на арабском. «Анатомия человека», «Трактат о ядах», «Методы бальзамирования». Пыль лежала толстым слоем, но сами книги были в порядке — дед хранил их бережно.

Нижние полки были забиты склянками. Жидкости разных цветов — янтарная, зелёная, чёрная. Порошки в глиняных горшочках. Высушенные травы в холщовых мешочках. На одной склянке была этикетка: «Настойка белладонны. Яд. Три капли — смерть».

Демьян сглотнул и отошёл.

В углу, за манекеном с костюмом, стоял ещё один шкаф. Узкий, высокий, запертый. Демьян попробовал открыть — заперто. Замок простой, но крепкий.

Он оглянулся. Прошка ещё не вернулся. Демьян схватил один из скальпелей со стола, сунул лезвие в щель замка, надавил. Щелчок. Замок поддался.

Дверца распахнулась.

Внутри, на бархатной подкладке, лежали два револьвера.

Демьян замер.

Револьверы были красивыми — серебряные, с гравировкой на барабанах и рукоятях. Длинные стволы, изящные курки. На рукоятях — всё тот же герб: змея, обвившая чашу. А на стволах — надпись витиеватая, церковнославянская: «Длань карающая, длань исцеляющая».

Он осторожно взял один. Тяжёлый. Холодный. Металл словно излучал что-то — лёгкое покалывание в ладони. Магия?

Демьян повернул револьвер, осмотрел барабан. Пустой. Под револьверами, в выдвижном ящичке, лежала коробка. Деревянная, с теми же символами на крышке.

Он открыл.

Внутри — патроны. Много. Аккуратными рядами, около сотни. Но не обычные — на гильзах были выгравированы руны. Круговые узоры, сложные, переплетающиеся. Каждая пуля — произведение искусства. И каждая светилась слабым голубоватым светом.

Демьян поднял один патрон к глазам. Руны шевелились. Нет, не шевелились — пульсировали, словно живые. Он чувствовал тепло, исходящее от металла.

— Что за...

Он опустил патрон обратно в коробку. На дне, под патронами, лежал листок бумаги — пожелтевший, сложенный вчетверо. Демьян развернул.

Почерк деда. Дрожащие буквы, написанные наспех:

«Демьян. Если ты читаешь это — значит, я умер, и ты наконец решил войти сюда. Хорошо. Лучше поздно, чем никогда.

Револьверы — семейная реликвия. Передаются от Чумака к Чумаку триста лет. Серебро благословлено, руны выгравированы магистром Ордена Целителей в 1627 году. Пули — не простые. Каждая заряжена защитными чарами. Стреляешь — убиваешь не только плоть, но и заразу, проклятие, нежить.

Используй с умом. Пуль мало. Новые сделать почти невозможно — мастера той школы давно вымерли.

Береги себя. Чума — не просто болезнь. Она живая. Она охотится. И она придёт.

Пётр Антонович Базипольский».

Демьян медленно сложил листок обратно.

Чума — живая. Охотится.

Что это значит?

Он посмотрел на револьверы. Потом на пули. Потом на маску чумного доктора.

Дед знал. Дед готовился.

И оставил всё это ему.

Демьян взял второй револьвер, взвесил в руке. Пара. Одинаковые, идеально сбалансированные. Он открыл барабан одного, начал заряжать. Шесть патронов. Щелчок — барабан закрылся. То же самое со вторым.

Двенадцать выстрелов. Осталось ещё восемьдесят восемь пуль в коробке.

Он сунул револьверы за пояс. Тяжесть успокаивала. В прошлой жизни он ни разу не держал оружие. Здесь — держит магические револьверы с рунами.

Абсурд.

За спиной скрипнули ступени. Демьян обернулся. Прошка спускался с подносом — хлеб, сыр, кувшин с водой.

— Барин, принёс перекусить... — Он замолк, увидев револьверы. Поднос чуть не выпал из рук. — Господи помилуй. Вы нашли их.

— Ты знал? — спросил Демьян.

Прошка кивнул, поставил поднос на стол.

— Дед показывал раз. Сказал — это для крайнего случая. Для самого страшного. Я думал, после его смерти они исчезли. Или кто украл.

— Что ты о них знаешь?

Прошка перекрестился.

— Немного. Дед говорил — они убивают не только людей. Если заражённый совсем пропащий, когда чума тело сожрала, а он всё ходит — тогда пуля остановит. Серебро жжёт нечисть. Руны — добивают.

Демьян вспомнил слова из записки. «Нежить». Значит, чума может превращать людей в нечто... нежить? Зомби?

Мир становился всё мрачнее.

— Прошка, сколько эпидемий было в Черноречье за последние сто лет?

Старик задумался.

— Три. Первая — в 1789-м. Вторую помню сам, мальчишкой был — в 1801-м. Последняя — в 1889-м, тридцать шесть лет назад. Дед ваш её останавливал. Тогда он этими револьверами и пользовался. Вернулся весь в крови. Три дня не выходил из комнаты. Потом сказал — больше никогда не хочет стрелять.

Демьян провёл пальцем по гравировке.

— Но оставил их мне.

— Оставил, — подтвердил Прошка тихо.

Демьян посмотрел на маску, потом на револьверы. Потом на коробку с патронами.

Дед готовился. Знал, что чума вернётся.

И теперь это его война.

— Принеси мне все книги по эпидемии 1889 года, — сказал Демьян. — И всё, что дед писал о чуме. Дневники, записи, что угодно.

Прошка кивнул.

— Есть. Всё принесу. — Он помолчал, глядя на Демьяна. — Барин... вы правда собираетесь этим заниматься? Чумным делом?

Демьян усмехнулся. Горько.

— У меня есть выбор?

Прошка ничего не ответил.