Циклон Б

Введение

Уничтожающий препарат под индексом Циклон-Б был разработан в 1922 году под руководством Фрица Габера, и представлял собой пестицид на основе синильной кислоты для массовых уничтожений представителей различных этнических и социальных групп.

Вещество до сих пор производится в Чехии, в городе Колин под торговой маркой «Uragan D2».

Малый тифозный корпус концентрационного лагеря, описываемый в данной книге, на самом деле не существовал. Автор позволил себе завуалировать месторасположение происходящих в книге событий, включив в сюжет произведения некий налёт мистики, хоррора и жанра фантастики. По его задумке, данный объект располагался неподалёку от громадной территории десятков корпусов знаменитого своей чудовищностью лагеря Майданек близ Люблина. Имеющий секторы СС, хозяйственные комплексы и пять полей с бараками на территории 270 гектаров, он будет ликвидирован бойцами Белорусского фронта в июле 1944 года. Во времена своего существования имел руководство из двух сотен эсэсовцев высшего ранга, более трёх сотен надсмотрщиков и полутора тысяч караульных. Первым комендантом значился штандартенфюрер СС Карл Кох. Предпоследним и последним комендантами были оберштурмбаннфюрер Мартин Вайс и доктор Артур Либехеншель (до середины лета 1944 года).

Газовые камеры за один заход способны были вместить до двухсот человек непрерывным потоком в течение суток. Единовременно на территории лагеря в разные времена находилось от 10 до 15 тысяч заключенных более двадцати национальностей.

…Об этом и пойдет речь в данной книге.

***

Из рассказа чудом уцелевших очевидцев, спустя восемь недель после ликвидации «лагеря смерти» бойцами Белорусского фронта в июле 1944 года:

«Тела дергались и колотились в агониях, выгибаясь дугой по скользкому каменному полу, на котором вокруг валялись такие же корчившиеся фигуры изможденных скелетов. Раздирая глотки от удушливых миазмов испарений, дергающаяся масса извивающихся тел орала истошным криком, поглощая пространство газовых камер. Из орбит выкатывались уже незрячие глаза. Хрипящие выжженные гортани разрывали воздух своим предсмертным стоном, захлебываясь в удушьях…»

***

…Это был один из будничных дней, ничем не отличающийся от предыдущих, когда узников лагеря умерщвляли пресловутым пестицидом Циклон-Б.

А начиналось всё, собственно, вот так…

Глава 1

1944 год, март-месяц.

Концентрационный комплекс Малого корпуса неподалёку от лагеря СС Майданек близ города Люблин.

Тифозный барак № 4

Время: 22 часа 48 минут.

Холодным вечером, в котором уже чувствовались признаки приближающейся весны, в одном из тифозных бараков Малого корпуса происходил следующий разговор:

— Как он? Дотянет до утра? Сможем мы утаить на перекличке, если Збышек отдаст концы?

— Едва ли. Утром будет смена роттенфюрера Штольца. А наш Генрих, как ты сам знаешь, проверяет очень дотошно.

— Значит, лишнюю пайку не сэкономим?

— Ты думаешь о пайке? А если Збышек ещё пару дней протянет?

— Рано или поздно, нужно быть готовым к его кончине. Погляди — он уже отходит в мир иной.

Говорившие шепотом узники лежали на нижних нарах, подложив тощие руки под головы вместо подушек. До вечерней переклички оставалось ещё несколько минут. Поляк Адам Гужинский устроился рядом, едва доковыляв до своего места после дневных работ в каменоломнях. Подав условный знак, как он делал уже бесчисленное количество раз, Адам тихо присоединился к беседующим. Рядом лежало иссохшее тело изможденного голодом Збышека, единственного чеха в их тифозном бараке, который был уже не жильцом на этом свете.

— Подбородок заострился, глаза впали, — указал он тусклым взглядом на чеха. – Протянет до утра?

— Мы как раз этим и озабочены, — шепотом ответил польский еврей Лазарь Зинович, подвигаясь в сторону, уступая место Адаму. Слева приподнял голову Тадеуш, молодой словак, посмотрев на мученическое лицо Збышека. Эти двое выглядели истощенными скелетами, которым вот-вот предстоял путь в одну из печей крематория.

«Кандидаты на жаркое» — как их глумливо называли эсэсовцы.

Вчера в печах испепелили двух знакомых по бригаде, не в силах больше перенести трудоемкий процесс каменоломней. Каждый день в крематории исчезал то один, то другой узник, тем не менее, пополняя тифозный барак новыми заключенными. Одних сжигали, других переводили из основного трудового лагеря. Здесь, в карантинном блоке размещались четыре барака, населёнными почти уже ходячими трупами. Охрана лагеря и эсэсовцы из команды караула сюда не заглядывали. Боялись тифа, чесотки, холеры и малярии. Всё руководство возлагалось на десяток надзирателей, ежедневно проводимых перекличку. Этим терять было нечего. Они не принадлежали к элите верхушки.

— Утром смена Генриха Штольца? – переспросил Гужинский.

— Да, — с трудом шевеля губами, прошептал Лазарь Зинович. – Этот сразу заметит, если Збышек не откликнется на проверке. Сейчас ещё можно скрыть его состояние, крикнув вместо него глуховатому Польману.

— А если заявится эта стерва Гермина?

При упоминании старшей надзирательницы Гермины Браунштайнер, на всех невольно накатила волна страха. Эта «топчущая кобыла», как её называли узники бараков, имела привычку являться внезапно, при каждом появлении забирая с собой несколько ходячих скелетов для опытов в секретных лабораториях СС. Что именно там творили и каким опытам подвергали заключенных, по лагерю ходили настоящие легенды. Страшные. Жуткие. Холодящие душу.

— Не вспоминай о ней! — попросил, вздрагивая Тадеуш. Парню едва исполнилось семнадцать, и он уже дважды умудрился избежать «клешней» старшей надзирательницы. — Ты слышал, что она может за один вечер отправить в лаборатории сразу половину бригады?

— Откуда знаешь?

— Так говорят… — пожал выступающими плечами юный узник. О том, что это были плечи, можно было догадаться только весьма осведомительному в анатомии специалисту. Острые торчащие кости и рёбра скелета давали смутное представление о строении некогда упитанного тела. Остальные четыреста заключенных барака были похожи друг на друга как сонм близнецов-двойняшек. Ни намёков на мускульные и жировые отложения под пергаментной прозрачной кожей, сквозь которую едва просматривались ниточки бледных артерий, ни округлостей, ни что-то похожего на присутствие живота – сплошные острые углы, лысые черепа и хрупкие конечности.

— Может, сегодня пронесет, и она не заявится в наш барак, — с содроганием предположил Тадеуш, надеясь на лучшее. — Слыхали, что говорил вчера Николай Рябышев из третьей бригады? Русские прорвали фронт, наступая по всем направлениям. Сейчас март, не за горами, что вместе с союзниками они вскоре доберутся до нас. Теперь у Гермины и коменданта другие заботы, нежели выискивать подопытных кроликов для своих опытов. В конце мая – начале июня русские будут здесь.

— Тебя послушать, так можно уже чемоданы паковать, — печально улыбнулся Лазарь Зинович, бросив взгляд на умирающего Збышека. – Ему не дожить до триумфа, когда ликвидируют лагерь.

— Пока его ликвидируют, нас самих удушат в камерах. Вчера двести человек сожгли, позавчера двести восемь, завтра триста сожгут. Все пятнадцать тысяч пустят в расход в течении какого-нибудь месяца-двух. Как раз к приходу русских.

— Прекрати, Лазарь! – шикнул Адам. – Побойся бога. Мы им ещё нужны.

— Кому?

— Эсэсовцам. Они будут держать нас до последней минуты в качестве тех же заложников.

С минуту все молчали, представляя неутешительную картину поголовного истребления, как это уже было однажды в начале ноября сорок третьего года. Тогда, при выполнении операции «Эрнтефест», расстреляли сразу 18 тысяч, одним заходом, поголовно, без каких-либо списков и политических подоплек. Просто уничтожили всех недееспособных, едва передвигавших ноги. Малый тифозный корпус только начинал строиться, и надзирателям было недосуг возиться с больными. Детей и женщин умерщвляли сразу по прибытию, затем очередь доходила до славянских евреев.

Четвертый барак примыкал к основному комплексу концентрационного лагеря, разделенный лишь толстой колючей проволокой, да несколькими вышками часовых, на которых размещались пулемёты. Общение с основным лагерем происходило по ночам. Рискуя каждую минуту быть прошитым очередью, этим занимался Лазарь Зинович. Обменивая чудом добытые нехитрые вещицы на пару картофелин, жменю крупы или десяток сухарей, он хоть как-то поддерживал утихающую жизнь Збышека, лишая себя своей пайки. До сегодняшнего вечера сознание чеха ещё теплилось, но теперь было ясно, что до утра он не дотянет.

— Его порцию похлебки отдадим Тадеушу, — изрек Лазарь. — При проверке выкрикну имя, когда глуховатый Польман зачитает его номер. Для роттенфюрера что чех, что словак, что поляк – всё едино.

— Стоп! – внезапно подался вперед Чеслав Рачинский, работавший в лазарете помощником зубодера Теодора Шёллена. Гауптфюрер Шёллен числился в лагере «выдирателем зубов», мимо рук которого колоннами проходили заключенные. – У Збышека в верхней левой десне уцелела пломба с коронкой! Как отдаст богу душу, расшатаем и вынем.

— Тише! – оборвал его Гужинский, сразу бросив взгляд на лежащих вплотную соседей, многие из которых едва могли дышать от смрада, висевшего густой пеленой в стенах барака. Гниющие язвы и струпья вытекавшей слизи своим запахом смешивались с вонью кровавого поноса, которым страдали многие узники. Каждую минуту кто-то пытался спешно добраться до уборной во дворе, но не успевал, исторгая организмом то, что оставалось еще каким-то чудом в желудках.

— Так и сделаем, — загорелся идеей Зинович. – В русском бараке обменяю пломбу, выпросив у Николая Рябышева костей для похлебки. На коронку пару килограмм можно будет выторговать.

— Откуда у русских кости? – удивился Тадеуш, истекая голодной слюной. В животе сразу свело, отдаваясь нестерпимой режущей болью. Слово «кости», произнесенное в кругу угасающих от голода скелетов, послужило катализатором, чуть ли не взрывом, от которого сразу накатила истомленная слабость.

— Русские общаются с женским корпусом, а там многие работают в столовых обслуги СС, — пояснил Лазарь.

В этот момент раздался тихий стон и конвульсивный выдох. Все со скорбью перевели взгляд на чеха. Он лежал на соседних нарах, пустыми глазницами уставившись в потолок, отдавая душу незримому Создателю Вселенной. Тело выгнулось дугой, конечности свело судорогой. Рефлекс организма сработал безотказно. Предсмертная конвульсия прошла дрожью от пальцев ног до затылка, и Збышек затих, вытянувшись во весь свой сморщенный рост.

— Был человек, и не стало, — перекрестился Лазарь.

Бросив взгляды по сторонам, они незаметно прикрыли труп обносками, чтобы соседи не увидели кончину их товарища.

…Лишняя пайка утреннего приёма пищи теперь была у них в запасе.

***

— Строиться! – раздался повелительный голос роттенфюрера Польмана. – Кто не может стоять, кричите с нар. Потом проверю!

Все знали, что глуховатый Польман никогда не приблизится к нарам, предпочитая выкрикивать номера из глубины барака, в центре которого стояла железная бочка с тлеющими углями, служившая неким образом и печкой, и обогревателем. Висевшие на верёвках сушившиеся лохмотья придавали бараку хоть какой-то хозяйственный вид, напоминая, что здесь продолжают жить люди. Точнее, не люди, а то, что от них осталось.

Прикрывая рот платком, Польман начал перекличку. Рядом, с автоматами наперевес, стояли трое охранников. Перед роттенфюрером выстроились почти четыреста узников, едва стоявших на ногах.

— Заключенный номер шесть два ноль пять!

— Ицхак Номан! – раздалось в шеренге.

В отличии от Штольца, который совершенно не имел представления, кто под каким номером значился, педантичный Польман проверял наличие имён, сверяясь со списком. Для Генриха Штольца узники были просто набором цифр; для Польмана они представляли хоть какую-то живую оболочку, обрамленную иссохшим телом.

— Номер шесть два сорок семь!

— Рубик Волынский!

— Тридцать восемь двадцать шесть!

— Моран Жиднев!

— Пятьдесят три шестнадцать!

— Чеслав Рачинский!

— Двадцать сорок три!

— Мариус Вальман!

— Восемнадцать девяносто два!

— Иосиф Крейшнер! В наряде.

— Кто за него?

— Я.

— Фамилия?

— Горн. Милош Горн.

— Шестнадцать сорок. Вычёркиваю!

Проверка проходила быстро. Польману изо дня в день приходилось заниматься рутинной работой, сменяя посменно своего напарника Штольца. Его в корпусе СС ждал великолепный ужин, приготовленный одной из надзирательниц женского комплекса, с которой Польман имел обыкновение развлекаться по ночам. Спешить имело смысл, поэтому он ограничился только поверхностной перекличкой, не обратив внимания, что на номер Збышека откликнулся совершенно другой заключенный.

— Двадцать девять тридцать семь! – закончил он список.

— Моисей Гольдман!

— Всё! Разойтись. Подъём в пять тридцать. Утренний кипяток, норма хлеба – и на работы. Дневальным предоставить списки больных. – Он на миг остановился, близоруко окидывая барак поверх очков, морщась от нестерпимых миазмов испражнений. – Но, предупреждаю: все лазареты будут заполнены новым этапом узников. Эшелон должен уже подойти, выгрузка вот-вот начнётся. Так что… — он развёл руками, обращаясь к старосте барака. – Не до ваших доходяг будет. Если кто помрёт ночью – список утром на стол.

И ушел, сопровождаемый автоматчиками.

В бараке сразу начался переполох.

Новый этап! Новые узники! Сколько? Откуда? Из каких мест? Гауптштурмфюрера Эдмунда Польмана, в общем-то, терпели и даже уважали в каком-то смысле слова, поскольку, в отличие от Штольца, он был не таким уж зверским эсэсовцем. Служака, давно решивший завершить свою карьеру вместе с окончанием войны, не более того. Но даже уважение к Польману сейчас было отодвинуто на задний план. Шутка ли – несколько тысяч нового пополнения женщин детей и стариков со всей оккупированной Европы, какая еще оставалась в руках Гитлера. Тысячи семей, возможно, родственников и знакомых!

— Вот тебе и новость… — сквозь шум заметил Тадеуш. – Моих родителей, вероятно, уже нет в живых, но оставалась ещё сестрёнка.

— У меня тоже после отступления уцелели две сестры, — поделился Чеслав Рачинский. – Не дай господь, отправили туда, в Майданек, в ту газовую душегубку.

Каждый по-своему переживал о близких, оставшихся в кольце отступления. В этот март-месяц надвигающейся весны 44-го года немцы особенно безумствовали, покидая некогда завоёванные территории. Эшелоны шли за эшелонами. Аушвиц Биркенау, Треблинка, Бухенвальд, Равенсбрюк, Дахау – все концлагеря нацистов были постоянно на устах, незримым потоком информации просачиваясь в бараки. Жертвы исчислялись миллионами, постоянно и методично пополняясь новыми фактами массовых уничтожений. Старшая надзирательница Гермина Браунштайнер, к примеру, сопоставлялась с озверелой Ильзой Кох из застенков Бухенвальда, а комендант Артур Либехеншель в глазах узников был прямым зеркальным отражением доктора Йозефа Менгеле из Освенцима.

— Детей и женщин будут умерщвлять сразу по прибытию, — заявил староста барака, перекрикивая гомон возбужденных доходяг. Многие даже смогли подняться с нар, стараясь уловить хоть какие-то новости. – Не советую высовывать нос наружу, когда начнется выгрузка. Часовые на вышках прошьют очередями любого, кто кинется к заграждению. Там и без вас во всём основном лагере начнется повальная паника. Многие будут пытаться разглядеть своих родственников и близких.

— Откуда их привезут?

— Сколько?

— Из каких мест?

— Женщины и дети?

Вопросы сыпались отовсюду.

— А я почём знаю? – пожал плечами старшина барака. – Мне Польман не докладывает.

…И как бы в подтверждении его слов, снаружи послышалась какая-то возня.