Cобственность

Воздух в кабинете Артема Викторовича был ледяным, несмотря на поздний час. Он пах дорогим деревом, кожей и едва уловимой нотой его парфюма — что-то брутальное, сандаловое, с холодным металлическим оттенком. Именно этот запах теперь ассоциировался у Вероники со страхом и подавленным, стыдным возбуждением.

Он сидел за своим массивным столом из темного венге, не глядя на нее, изучая документы. Вероника стояла в нескольких метрах от него, стараясь дышать тише. Её новый блейзер, купленный на первую зарплату, вдруг казался ей дешёвым и жалким.

— Отчёт, — его голос, низкий и ровный, разрезал тишину, как лезвие. Он не повышал голос никогда. В этом не было нужды.

Он отложил папку в сторону и, наконец, поднял на неё глаза. Эти глаза, серые и абсолютно непроницаемые, всегда заставляли её внутренне сжиматься. В них не было ни одобрения, ни раздражения — лишь холодная оценка объекта.

— Вы подготовили его хуже, чем мой предыдущий помощник. Которого, на минуточку, я уволил за профнепригодность.

Вероника почувствовала, как по спине бегут мурашки.
— Артем Викторович, я... я учту все замечания. Переделаю к утру.
— К утру мне он будет не нужен, — отрезал он. — У меня сейчас совещание в Лондоне по скайпу. Вы останетесь. Будете вносить правки по ходу встречи.

Это был не вопрос. Это был приказ. Один из многих за эти три недели. «Принеси кофе. Без сахара. Не стучите, когда входите. Говорите только когда спрашивают».

— Хорошо, — кивнула она, чувствуя, как подкашиваются ноги. Она проработала уже двенадцать часов.

— Садитесь. Не загораживайте свет.

Она молча опустилась на край кожаного кресла для гостей, доставая ноутбук. Он вышел на связь, и кабинет наполнился ровными, деловыми фразами на безупречном английском. Вероника старалась сосредоточиться на цифрах, но её внимание раз за разом возвращалось к нему. К его уверенным жестам, к тому, как он лежащей на столе рукой медленно вращает массивный серебряный зажим для денег. К его взгляду, который иногда скользил по ней, заставляя её замирать.

Совещание подходило к концу, когда он вдруг произнёс в микрофон: «Извините, на секунду». И затем, приглушив звук, обратился к ней:
— Кофе. И смените положение. Вы сидите как школьница на экзамене. Это меня отвлекает.

Она вспыхнула, вскочила и кивнув, выскользнула из кабинета. На кухне её трясло. Она ненавидела его в этот момент. Ненавидела его унизительные замечания, его властность, этот леденящий холод, который он излучал. Но вместе с ненавистью, теплился странный, тревожный жар. Жар от того, что он её замечает.

Когда она вернулась с чашкой, совещание уже закончилось. Он стоял у панорамного окна, за которым горел огнями ночной город. Он был без пиджака, галстук ослаблен. Вид его широких плеч под тонкой белой рубашкой заставил её сердце бешено заколотиться.

— Поставьте, — сказал он, не оборачиваясь.

Она поставила чашку на стол и замерла в нерешительности.
— Отчёт... я могу...
— Подойдите сюда, — он повернулся к ней. Его лицо было усталым, но взгляд — всё таким же острым.

Она сделала несколько шагов, остановившись в паре метров от него.
— Ближе.

Она подошла ещё на шаг. Он медленно, оценивающе оглядел её с ног до головы. Этот взгляд был физически осязаем. Он полз по её коже, как рука.
— Вы знаете, что самое ценное качество в моём помощнике? — спросил он тихо.
— Исполнительность? — выдохнула она.
— Послушание, — поправил он. — Абсолютное и безоговорочное. Я не терплю вопросов. Я терпю действия. Вы понимаете разницу?

— Да, Артем Викторович.
— Я в этом не уверен, — он сделал ещё шаг к ней, сократив дистанцию до минимума. Она почувствовала исходящее от него тепло и тот самый сандаловый аромат. Её сдавило в груди. — Вы сегодня выглядели на меня испуганно. Мне это не нравится. Испуг — это слабость. А слабость нужно искоренять.

Он поднял руку, и она инстинктивно отпрянула. Он ухмыльнулся уголком рта — холодно, без удовольствия.
— Видите? Испуг.

Его пальцы коснулись её щеки. Прикосновение было на удивление мягким, но в нём не было ни капли нежности. Это было прикосновение хозяина к вещи. Она застыла, не в силах пошевелиться, не в силах отвести взгляд от его серых глаз.

— Вы мне интересны, Вероника, — произнёс он, и её имя в его устах звучало как что-то неприличное. — У вас есть потенциал. Но вам мешает этот внутренний зажим. Этот страх.

Его пальцы спустились к её шее, провели по линии ключицы, скользнули к воротнику блейзера. Она задержала дыхание. В голове звенело: это неправильно, это переходит все границы, нужно бежать. Но её ноги были ватными.

— Я не хочу, чтобы вы боялись меня, — продолжил он, его пальцы расстегнули верхнюю пуговицу её блузки. — Я хочу, чтобы вы слушались меня. Беспрекословно. Здесь, — он указал пальцем на пол между ними, — и везде. Это единственный способ чего-то добиться. Вы понимаете меня?

Его рука скользнула под расстегнутый воротник, его пальцы коснулись её обнажённой кожи у декольте. Ладонь была тёплой и шершавой. По телу Вероники пробежала судорога. Стыдное, дикое тепло разлилось по низу живота.

— Я... я не знаю... — прошептала она, чувствуя, как предательски дрожит её голос.

— Я не спрашиваю, знаете вы или нет, — его голос стал тише, но твёрже. — Я спрашиваю: вы понимаете правила? Да или нет?

Его пальцы продолжали лежать на её коже, тяжёлые и властные. Она чувствовала исходящую от него силу, которая парализовала её волю. Это было страшно. Это было порочно. И это было до одури возбуждающе.

Она сделала единственное, на что была способна в тот момент. То, что от неё требовали. Она кивнула.

— Да, Артем Викторович.

Слова прозвучали хрипло, почти как стон.

На его губах на мгновение появилось нечто, отдалённо напоминающее удовлетворение.
— Хорошо, — произнёс он. — Тогда первое правило на сегодня. Снимите пиджак.

Его удовлетворённая полуулыбка исчезла так же быстро, как и появилась. Взгляд снова стал ледяным и оценивающим.

— «Хорошо» — это не ответ, который я ожидаю услышать, — его пальцы, всё ещё лежащие на её коже у декольте, слегка надавили, заставляя её сделать шаг ближе. — Я сказал: снимите пиджак. Я не слышу и не вижу действий.

Воздух перехватило в горле. Руки сами собой потянулись к пуговицам жакета. Пальцы плохо слушались, дрожали. Она чувствовала на себе его тяжёлый, неторопливый взгляд, пока она расстёгивала одну пуговицу, потом вторую. Это было унизительно медленно. Каждое движение казалось грубым и нескромным под его пристальным наблюдением.

Наконец, она сняла пиджак. Рубашка под ним была тонкой шёлковой тканью, и она отчаянно благодарила себя за то, что надела сегодня самое невинное и строгое бельё — телесного цвета, без кружев.

— Положите на стул, — скомандовал он, кивнув в сторону массивного кожаного кресла. — Не бросайте. Аккуратно.

Она повиновалась, чувствуя, как жжёт лицо. Когда она выпрямилась, он был уже совсем близко. Он не торопясь обошёл её, как бы изучая со всех сторон.

— Вы знаете, за что я уволил предыдущую? — спросил он, остановившись у неё за спиной. Его голос прозвучал прямо у её уха, и она вздрогнула. — Она позволила себе слишком много. Позволила себе думать, что наши рабочие отношения могут перерасти во что-то... панибратское. Я этого не терплю.

Его руки легли ей на плечи. Она аж подпрыгнула от неожиданности. Его прикосновение было твёрдым, властным.

— Я требую чёткого понимания границ. Всё, что происходит, происходит потому, что я так хочу. И вы соглашаетесь. Свобода вашего выбора — в том, чтобы подчиниться. Это единственная свобода, которую я вам предоставляю. Понятно?

Он не ждал ответа. Его руки медленно поползли вниз по её рукам, ощупывая напряжённые мышцы через тонкий шёлк, затем снова поднялись к плечам и остановились на застёжке её блузки.

Вероника зажмурилась. Внутри всё кричало и рвалось наружу. Но тело было парализовано странным, сладким ужасом. Шёпот протеста тонул в громком, предательском стуке сердца.

Металлическая застёжка сзади расстегнулась с тихим щелчком. Он не спешил. Он раздвинул полы блузки, снова приблизившись к ней так близко, что его грудь почти касалась её спины. Его дыхание было горячим на её шее.

— Дышите, — приказал он тихо. — Я не хочу, чтобы вы падали в обморок.

Она судорожно вдохнула. Блузка медленно сползла с её плеч, упала на пол бесформенной шелковой грудой. Теперь на ней остался только тугой корсет-бюстгальтер того самого невинного телесного цвета, облегающий её грудь, и юбка-карандаш.

Он снова вышел перед ней. Его глаза без стеснения, с холодным любопытством обследовали её тело, задержались на коже, прикрытой тканью бюстгальтера, на кружевном поясе подвязок, уходящем под юбку. Она почувствовала, как под этим взглядом её соски наливаются и твердеют, предательственно выпирая под тканью. Она попыталась скрестить руки на груди, но его взгляд остановил её.

— Руки по швам, — произнёс он мягко, но так, что ослушаться было невозможно. — Я не разрешил вам двигаться.

Он протянул руку и положил ладонь ей на грудь, чуть выше линии бюстгальтера. Кожа под его прикосновением вспыхнула. Его пальцы провели по линии, отделяющей загорелую кожу от белой, скрытой под одеждой.

— Вы дрожите, — констатировал он. — От страха? Или от чего-то ещё?

Он знал. Он прекрасно знал. И это знание читалось в его глазах.

Его пальцы нашли пряжку бюстгальтера спереди. Лёгкий щелчок — и напряжение ослабло. Он медленно, мучительно медленно, раздвинул чашечки. Прохладный воздух кондиционера коснулся обнажённой, чувствительной кожи. Она ахнула, пытаясь согнуться, спрятаться, но его железная хватка на её предплечье не позволила.

— Стойте ровно, — его голос прозвучал резко. — Я сказал — смотрю.

Он отбросил бюстгальтер в сторону. Его глаза загорелись новым, тёмным огнём. Он смотрел на её обнажённую грудь так, как смотрел на отчёт с ошибками — оценивающе, ищуще, находя каждую недоработку.

— Хорошо, — прошептал он на этот раз скорее для себя, и его большой палец грубо, почти по-хозяйски, провёл по её напряжённому соску.

Волна острого, почти болезненного удовольствия прокатилась по всему её телу, заставив её ёкнуть и непроизвольно выгнуться навстречу прикосновению. Ненависть к себе в этот момент была острее чем когда-либо. Её тело предавало её, реагируя на унижение с постыдной готовностью.

— Ага, — он ухмыльнулся, наконец увидев то, что искал — безоговорочную физическую реакцию. — Вот мы и добрались до сути. Всё остальное — просто шелуха. Слова, принципы, страх. А это... это настоящее.

Он наклонился и без всяких прелюдий взял её сосок в рот.

Вероника вскрикнула. Это был не поцелуй, не ласка. Это был акт владения. Жёсткий, влажный, требовательный. Его язык кружил по её телу, его зубы слегка сжимали её, заставляя вскрикивать снова и снова. Она схватилась за его плечи, чтобы не упасть, чувствуя, как её ноги подкашиваются. Внутри всё плавилось и пульсировало в такт его действиям.

Он перешёл ко второй груди, оставляя первую влажной и холодной на воздухе. Её голова была запрокинута, глаза снова закрыты. Она больше не пыталась сопротивляться. Она тонула в этом море стыда и животного наслаждения.

Когда он отпустил её, на её груди остались красные следы. Он выпрямился, его собственное дыхание стало чуть более частым. Он смотрел на неё, на её разгорячённое лицо, полуоткрытый рот, на грудь, вздымающуюся в быстром ритме.

— Теперь юбка, — произнёс он, и его голос снова стал деловым и бесстрастным, словно он отдавал очередное распоряжение по работе. — Снимите. Или вы ждёте, что я сделаю это за вас?

Он вошёл в неё резко, без предупреждения, заполняя её целиком, разрывая на части последние остатки её сопротивления. Она издала звук, нечто среднее между стоном и криком, её ногти впились в кожу его спины сквозь ткань рубашки.

Он не двигался несколько секунд, давая ей привыкнуть к размеру, к чувству полного вторжения. Его дыхание было горячим у её уха.

— Видите? — прошептал он хрипло. — Вы принимаете. Всё, что я даю. Потому что вы — моя.

И он начал двигаться. Не для того, чтобы доставить ей удовольствие. Это было утверждение власти. Глубокие, размеренные, неумолимые толчки, которые вбивали её в стол, заставляя кожей чувствовать холодный лак. Каждое движение было жёстким, точным, лишённым какой-либо нежности. Это было использование. Явное, неприкрытое.

И всё же её тело, предательское и постыдное, отвечало диким, огненным откликом. Волны удовольствия катились от точки их соединения, разливаясь горячим наркотиком по жилам. Она пыталась закрыть руками рот, чтобы не издавать звуков, но из её горла вырывались сдавленные стоны, хриплые всхлипы каждый раз, когда он достигал особенно глубоко.

Он одной рукой схватил её за запястья, прижав их к столу над головой, зафиксировав. Другая его рука опустилась между их тел, и грубый большой палец нашёл её клитор, надавив без предупреждения.

Её тело вздулось от перегрузки. Глаза закатились. Мир сузился до этого стола, до его тяжёлого дыхания, до влажного звука их тел, до невыносимого, нарастающего давления внизу живота.

— Смотрите на меня, — приказал он, и его голос, низкий и властный, прорезал туман наслаждения. — Я хочу видеть ваши глаза, когда вы кончаете.

Она с трудом открыла глаза, встретившись с его взглядом. Он смотрел на неё с безжалостной интенсивностью, наблюдая за каждым её спазмом, за каждым изменением выражения её лица. Он видел её унижение, её стыд, её животную, неконтролируемую реакцию на его действия. И в его взгляде читалось не удовольствие, а удовлетворение от полного контроля.

Это стало последней каплей. Её тело разомкнулось в немом крике, её внутренности сжались вокруг него в серии бесконечных, сокрушительных спазмов. Она брыкалась и дергалась в его железной хватке, полностью отданная на волю самого мощного оргазма в её жизни, рождённого от унижения и силы.

Он не останавливался. Он продолжал двигаться в ней, продлевая её конвульсии, наблюдая, как она медленно опустошается, пока её стоны не сменились прерывистыми, беспомощными всхлипами.

Только тогда он позволил себе отпустить вожжи. Его движения стали быстрее, жёстче, беспорядочнее. Он пригнулся к её шее, впиваясь зубами в нежную кожу, помечая. С низким, хриплым рыком он достиг собственной кульминации, заполняя её теплом, его тело на мгновение обмякло на ней, прижимая её к столу всем своим весом.

Наступила тишина, нарушаемая только их тяжёлым, учащённым дыханием. Запах секса, пота и его дорогого парфюма висел в воздухе, густой и сладкий.

Он медленно поднялся, отстранился от неё. Его лицо снова стало непроницаемым, лишь лёгкая испарина на лбу выдавала только что произошедшее. Он спустил её ноги со стола. Её колени подкосились, и она едва удержалась, схватившись за край стола. По её внутренней стороне бедра стекала струйка его семени, тёплая и липкая. Она стояла перед ним — растрёпанная, полуголая, дрожащая, с ярким следом зубов на шее.

Он спокойно застегнул брюки, поправил манжеты рубашки. Его взгляд упал на разбросанную по полу её одежду.

— Оденьтесь, — сказал он тем же тоном, каким просил принести кофе. — И приведите себя в порядок. Через пятнадцать минут я вызываю такси, чтобы отвезти вас домой.

Он повернулся и подошёл к своему креслу, сел, снова превратившись в хозяина кабинета, в Артема Викторовича. Он взял папку с отчётом, которую она принесла ему много часов назад, и открыл её.

— Завтра к девяти утра я жду исправленную версию, — произнёс он, не глядя на неё. — Без ошибок. И принесите мне двойной эспрессо, когда придёте.

Вероника молча, на автомате, подняла с пола свою блузку, пиджак, юбку. Руки дрожали. Она не смотрела на него. Она не могла. Каждый мускул болел, внутри всё было вывернуто наизнанку, опустошено и разбито.

Она оделась. Пиджак скрыл растрёпанную блузку, юбка — следы на бёдрах. Она собрала волосы в тугой хвост, пытаясь придать себе вид если не достоинства, то хотя бы функциональности.

Такси подъехало ровно через пятнадцать минут. Он протянул ей ключ-карту от проходной, не отрываясь от документов.

— До завтра, Вероника.

Она вышла из кабинета, не сказав ни слова. Холодный воздух офисного коридора обжёг разгорячённую кожу. Лифт, пустой и ярко освещённый, довёз её до первого этажа. Она села в такси, и только когда машина тронулась, увозя её от сверкающей башни, она позволила себе расплакаться. Тихо, беззвучно, давясь собственными слезами.

Она смотрела на мелькающие огни города и чувствовала, как на её шее под шёлком блузки пульсирует след от его зубов. Напоминая. Она ненавидела его. Она боялась его.

Но сквозь ненависть и страх пробивалось одно ясное, неоспоримое и самое ужасное знание.

Он был прав. Она была его собственностью. И её тело, её предательское тело, уже скучало по его прикосновениям.