Цветок пиона

Приливная волна с яростью ударилась о скалы, взметнувшись вверх веером мутных брызг, и слизнула тело Орна с камней. Баташ тянул, соленые капли заливали лицо — то ли пот, то ли брызги морской воды, то ли слезы. Рыс безвольной куклой болтался над водой, волны поднимались на дыбы, как изголодавшиеся псы, норовя вцепиться и утащить. Еще рывок, ладони саднят, содранные до мяса. «Брось!» — визжит над головой чайка. «Отдай!» — ухает море, стремительно заполняя теснину между скалами.

— Подавишься, старая сука! — непонятно кому хрипит Баташ, рывок за рывком подтягивая Рыса выше. — Под горку всегда легко, а в гору да с поклажей…

Вдоль берега моря дорога была одна — в веллский поселок. До монастыря было ближе. Но там же никого не осталось стараниями их отряда.

Поселок казался вымершим: ни в одном из уцелевших домов не светился огонек, не брехали собаки, сгоревший остов храма гнилым зубом торчал посреди пустой площади. Но между лопатками у Баташа жгло — в спину, через щели наглухо закрытых ставней смотрели с ненавистью и страхом. Могли бы — дыру бы пропалили. «Поймут, что нас только двое — смотреть перестанут, пальнут из самострела», — Баташ постарался быстро пересечь улицу и заскочить в первый подвернувшийся двор. Огляделся, прячась под прикрытием забора: одна створка ворот сорвана, так на место и не прилажена, заколоченные окна, тоскливо поскрипывает ворот колодца. Над дверью чудом уцелевшая вывеска — цветок пиона. Металл проржавел, краска облупилась, но кое-где еще видна — алая, как кровь. Знак гильдии врачевателей — есть все же боги, раз он свернул сюда! Если лекарь жив, Баташ заставит его помочь Рысу.

Он заколотил в дверь кулаком — дом мертво молчал. Баташ осторожно положил Рыса на крыльцо, дверь выбивать, слишком много времени уйдет. А вот окно… Обдирая руки Баташ рванул на себя грубо приколоченные доски, трухлая древесина поддалась хоть и не сразу. Парень отпрянул, опасаясь выстрела, но в доме все также ничего не шелохнулось. Осторожно заглянул в проем, одним махом перемахнул через подоконник, зажав в руке широкий нож, перекатился — пустота, наполненная шорохом ветра в дымоходе. Тогда Баташ открыл дверь изнутри, втащил Рыса и снова запер дверь. Постоял, прислушиваясь, — и все же дом не был мертв. Где-то испуганно скрипнула половица, потянуло сквозняком от приоткрывшейся двери. Крадучись Баташ пошел через прихожую к маленькой двери. За ней обнаружилась кухня: едва тлеющие поленья в очаге, пустой стол и старик. Он стоял, опираясь одной рукой о столешницу, и смотрел на Баташа в упор. Оружия у него не было.

— Ты — лекарь? — быстро пересекая кухню, рявкнул Баташ, хватая старика за грудки. — Отвечай!

— По выговору слышу черехца, — криво усмехнулся старик, — Ничем тебе помочь не могу.

— Не можешь или не хочешь?! — встряхнув лекаря, прошипел Баташ. — Так я тебя заставлю. Моему другу нужна помощь и ты ему поможешь — по-плохому или по-хорошему.

— Не помогу, — ответил старик. Баташ размахнулся, собираясь хорошенько врезать веллу, но тут скрипнула другая дверь, ведущая вглубь дома. Баташ, резко оборачиваясь на звук, притянул к себе старика, прикрываясь им, как щитом. В проеме двери стояла темная тень, только хрупкая болезненно-бледная рука, держащая светильник, была хорошо видна:

— Не старайся. Ты опоздал. Ваши уже все объяснили. Когда они вошли в поселок у нас был лазарет, раненые… Раненых зарезали, а деда долго били, руки переломали. И он почти ничего теперь не видит. Оставь его в покое, — голос глубокий, грудной, странно где он и умещался.

— Если Рыс умрет, я убью всех в этом доме.

— Не пугай, черех. Нам уже все равно.

— Врешь!

Она пожала плечами, прошла почти вплотную мимо Баташа, заботливо усадила деда на лавку. И пошла в прихожую. Некоторое время она разглядывала Рыса на полу, пощупала пульс и велела:

— Надо перенести его на стол в кухне, — усмехнувшись, взглянула на нож все еще зажатый в руке Баташа, — но ты ж не думаешь, что я смогу его поднять?

Баташ уже хорошо рассмотрел девушку — она и раньше, наверное, была хрупкой, как стеклянная танцовщица, что он видел на ярмарке у стеклодува. А теперь от голода непонятно за что там душа цеплялась.

Тогда Баташ спрятал нож и стал помогать.

У девушки были тонкие длинные пальцы, которые долго вроде и осторожно, но уверенно «осматривали» Рыса.

— Хочешь — убивай, — в конце концов сказала она. — Твоему другу уже не помочь. Спина сломана. Все что могу — дать сонного питья, чтобы умер без мучений.

Баташ долго смотрел на закушенную до крови губу Рыса, на руку, судорожно вцепившуюся в рукоять кинжала. Он присел у стола положил ладонь поверх Рысовой, прислушиваясь к хриплому дыханию. Синюшные веки чуть дрогнули, рука разжалась, губы шевельнулись:

— Сохрани кинжал… — едва различимый шорох.

Баташ даже не услышал слов, но понял, что хочет Рыс.

— Сохраню.

Рыс сглотнул и еще шевельнул губами.

— Клянусь, — поднял глаза на девушку и сказал, — Делай, что надо, лекарка.

Баташ слушал прерывистое дыхание Рыса: вдох, мерцает каганок, выдох, качаются тени на стене, еще вдох и … Баташ ждал, но в сгустившейся тишине лишь скрип рассыхающихся половиц.

Баташ выгнал обоих веллов из дома и заставил найти лопату. Сам он нес Рыса.

Девушка, подставив плечо, помогала деду идти. На лопату сил у нее уже не оставалось, она тащила ее за собой, и ржавое железо противно скрипело, цепляясь за камушки.

Лопату пришлось отобрать и копать самому. Самое подходящее место было под абрикосой, где рос куст пионов. Весь остальной двор был слишком утоптан. Баташ без сомнений выкорчевал куст, и споро, как учил еще полусотник Чуб, вырыл яму. Веллы сидели прямо на земле, скорчившись, похожие на двух нахохлившихся ворон.

Баташ быстро перебирал вещи из рюкзака Рыса. Один сухарь выпал из чистой тряпицы на землю. Сидевшая до этого неподвижно девушка неожиданно сжалась, став похожей на тощую трущобную кошку, заприметившую за богатым забором птичку в клетке. Безнадежный, лихорадочный блеск глаз. Баташ видел такое за последний год не раз. Он свернул сухари обратно в тряпицу, достал остатки своего пайка, засунул это все в торбу Рыса и поставил рядом с девушкой. Она недоверчиво посмотрела на него — глаза цвета темного янтаря, золотистые крапушки мерцают в глубине. Как в серьгах старой жрицы из монастыря.

И не оглядываясь пошел прочь, под ногой хрустнула ветка выкорчеванного куста.

Помотало их порядком несколько месяцев нелегкая, и снова вывела к тому самому монастырю и поселку. Только теперь им, нагам, прятаться не приходилось по кустам, по дороге шли потоком свои войска. Военная фортуна повернулась наконец-то лицом.

— Идите, я нагоню.

Холмик могилы Рыса под абрикосой — кто-то посадил на место куст пионов, и он, заботливо поливаемый, все же расцвел. Странное зрелище — обугленный остов сарая, сломанные ворота, серый пепел в перемешку с грязью и темно-вишневые пионы…

Старика прикололи копьем к двери дома, как бабочку булавкой.

Девушка лежала посреди двора.

Баташ наклонился, одернул юбку, прикрывая девушке ноги, измазанные кровью, хотел краем платка прикрыть лицо, согнал мух и тут спекшиеся губы разлепились, капельки крови проступили в уголке. Баташ приложил ладонь к жилке на шее — под пальцами чуть уловимо, рвано бился пульс. Баташ поднялся, еще раз глянул на пионы, на хмурое небо, рывком закинул тело веллки на плечо и пошел вон со двора.