Cвинцовая песня. Книга вторая

А. Н. Чернецов

СВИНЦОВАЯ ПЕСНЯ

роман

Книга вторая. Алый снег.

Бабье лето

Сентябрь 1918 года.

Наливалось соками бабье лето, и словно беременная матка, как на дрожжах, распухала, еще вчера квелая и малокровная Добровольческая армия. В роту к Семену Бахину нагнали толпу мобилизованных крестьян. Кого тут только не было! Взяли и хромых, и косых, и безруких, и чумных, и золотушных. Собрали чуть не всех инвалидов с округи. Мобилизовали подчистую мужиков до сорока пяти лет. Пополнялась Добровольческая армия вчерашними еще красногвардейцами.

Тот самый пухлый, распаренный полковник, что крыл роту Бахина обывательской гнилью, был назначен к ним командиром батальона и на другой же день устроил Семену обструкцию. Семен пошел в казарму, чтобы по своим делам повидаться с бывшим красным комендантом, а ныне писарем Андреем Кожуховым и по дороге не счел нужным отворить дверь перед гнусавым полковником, да к тому же забыл отдать тому честь, за что тут же получил в загривок увесистый тумак.

- Здесь тебе не Красная гвардия, скот ты царя небесного! - ревел полковник. - Времена душки Керенского прошли! Теперь солдату вид следует иметь приличный! Стоять навытяжку и вовремя приветствовать своего батальонного командира!

Семен вытянулся в струнку.

- Строгости не вижу! - хрипел полковник.

- Виноват, ваш бро…

- М-а-алчать! Я из тебя пыль-то повыбью!

Бахин выкатил от натуги глаза и свирепо поедал ими батальонное начальство. Дневальный растерялся и не поспел крикнуть «смирно, офицер в расположении». За что тут же получил несколько оплеух по лицу лайковыми полковничьими перчатками. Семену больше всего хотелось треснуть этого раскормленного борова в золотых погонах по розовому затылку, да так, чтобы лоснящиеся складки задрожали мелкой дрожью, но Бахин сдержался. Не время, решил он, придет срок – рассчитаемся.

Полковник проорался, кликнул полдюжины солдат и вместе с Бахиным послал их за город, копать могилы, убитым на фронте офицерам Дроздовского полка.

Копали сухую кубанскую землю резво, с огоньком, с шутками, прибаутками. В распахнутой лазури неба кружил аэроплан с трехцветными эмблемами Добровольческой армии. Андрей Кожухов, махая лопатой, вполголоса напевал:

Аэроплан мой, аэроплан,
Погибнет царь, погибнет пан!
Куда спуститься, куда дать тягу?
Спасите, братцы, меня летягу.
Аэроплан мой, аэроплан,
Спасенья нет от партизан.
Аэроплан мой, аэроплан,
Везде погибель – и тут и там…

Солдаты тихонько посмеивались в бороды. А Кожухов воткнул в землю лопату и пошел вокруг нее вприсядку, выдавая новые залихватские прибаски:

Приезжал к нам в полк Каледин,

Говорил, что очень беден.

Он малиновкою пел,

Но успеха не имел!

Мобилизованные крестьяне похохатывали, а Кожухов обмолачивал мозолистые ладони о пыльные голенища:

Сине море не наполнишь -
Оно очень глубоко.
Всех буржуев не прокормишь -
У них пузо велико!

Мужики побросали лопаты, и покатывались со смеху.

- Я предлагаю, - сказал Кожухов, отдышавшись, - полковника больше не приветствовать и честь ему не отдавать.

- А как накужуть? - усомнился один из мобилизованных.

- Эх, борода, как накажуть? - усмехнулся Андрей. - Все равно дальше фронта не пошлют.

- Так-то оно так, - согласился бородач.

- Пусть от злобы треснет гнида гнусавая!

- Да, его и остальные офицеры недолюбливают, - заметил рыжий паренек-телефонист. - Сам в штабе слышал разговор адъютанта Загорского с поручиком, командиром третьей роты…

- Об чем гутарили? - спросил Бахин.

- Поручик жаловался, много в роте распустившихся бойцов. Мол, шепчутся по углам. Ведут большевистскую пропаганду…

- А Загорский что?

- Что-что? Развел руками, дескать, ничего не поделаешь, солдатики – военнопленные, набраны из совдеповских полков, и применять к ним агрессию, себе боком выйдет. Мол, полковник в этом деле перегибает палку. Вот так!

- Должно быть, скоро на фронт погонят, - вздохнул бородач.

Все примолкли и снова взялись за лопаты. Комки сухой земли рассыпались, окутывая солдат серой пылью. Жужжала над ухом пчела. Закатывался тихий южный день.

Вечером Бахин получил увольнительную в город. На Садовой жила знакомая одного его приятеля, еще с до войны, Шура Осокина. Как-то встретились на улице, разговорились, Шура написала ему адрес. Приглашала в гости.

Бахин быстро нашел нужный дом. За невысоким дощатым забором пышной кроной распахнулась черемуха. Вечер благоухал. Дом утопал в зелени. Окна были раскрыты. На подоконнике сидел юноша в розовой, атласной рубахе, перепоясанной серебряным, наборным ремешком и нежно перебирал струны гитары. Из комнаты слышались девичьи голоса.

Семен откашлялся:

- Простите покорно, Александру Осокину, как бы мне повидать?

Из окна, отдернув занавеску, выглянула Шура:

- Сеня! Вот молодец! Давай, заходи! А у нас тут – вечеринка!

Бахин провел большими пальцами под ремнем, оправил за спиной гимнастерку и пошел в дом. В комнате было шумно. Гуляла молодежь. Шура представила Бахина своим друзьям и подругам, подвела к девушке, что сидела в углу с книгой.

- Знакомься, это Лиза. Мы с ней вместе учимся в Женской гимназии.

Девушка сразу понравилась Семену. Круглое личико, бойкие голубые глаза, задорно вздернутый милый носик. Бахин спросил разрешения и присел рядом. Шура загадочно улыбнулась и вернулась к столу, где подруги затевали фанты. Лиза некоторое время не отрывала глаз от книги, потом мельком бросила взгляд на погоны Бахина и спросила:

- Вы значит, у них служите?

То как она произнесла это «у них» особенно понравилось Бахину.

- Приходится, - сказал он для начала разговора. Прежде чем открывать душу надо было узнать, чем дышит эта гимназисточка, какие мысли ворошатся под этими золотистыми кудряшками.

- Мобилизовали, - добавил Семен.

- У вас, что же своей воли нет? - в глазах девушки сверкнули гневные огоньки. - Погнали, значит, против собственного народа, а вы и рады?! За паек продались?

Это Бахину понравилось еще больше.

- А вы значит Деникину не сочувствуете? - аккуратно поинтересовался он.

- Презираю! И его, и всю его банду!

«Вот это номер! - подумал Бахин, - если тут все на таком аллюре, можно будет развернуть агитацию».

Он подвинулся ближе к девушке:

- А вы, значит, барышня, большевикам сочувствуете?

- Чушь! Деспоты! Идиоты! Они узурпировали власть! Большевики утопят Россию в крови!

Бахин опешил.

- Как вы не понимаете, - продолжала Лиза. - Только в союзе меньшевиков с эсерами – спасение России. Чернов и Дан – вот это личности!

- А как же Ленин?

- Да, что там ваш Ленин? Верхогляд. Недоучка, превратно истолковавший выкладки Маркса, которые ему не смог втолковать Плеханов. Ленин – это мыльный пузырь, завтра от него не останется и звука.

- Это, кто же вам так голову заморочил? - нахмурился Бахин.

- Думаете, все только с чужих слов живут? - усмехнулась Лиза. - А голова на что? Думать надо, книги читать… Вы вот, грамотный, например?

- А как же! - обиделся Бахин.

- Что сейчас читаете?

- Чернышевского! - гордо ответил Бахин, - «Что делать?» Читали? Рахметов – вот это человечище! На гвоздях спал!

- Боже, какая архаика! Индийские йоги, между прочим, всю жизнь на гвоздях спят и ничего. И питаются раз в год.

- Врешь! - вылупил глаза Бахин.

- Подбирайте выражения, милейший, - и Лиза снова закрылась книгой.

Девушка все больше нравилась Семену. Можно сказать, он первый раз в жизни встретил такую – милую, умную, с цельным волевым характером. Была у Бахина зазноба в эскадроне – Поля Кучкарёва, сестра милосердия, но когда он узнал про ее распущенность, всю любовь из него, как ветром выдуло. С тех пор к женщинам относился Бахин насмешливо, с презрением. А на мещанские штучки, вроде любви, плевать хотел с высокой колокольни. Но Лиза внезапно растревожила в его молодом, голодном сердце тот источник, который наполняет все тело истомой, а голову легкостью и счастьем. Семен смотрел на нее, как завороженный и не знал, как продолжить разговор.

Видимо Лиза девичьим своим чутьем поняла это, посмотрела на него поверх обложки и строго сказала:

- Видно много у вас вывихов в мозгу, что ж постараемся это исправить.

Она еще долго и горячо говорила о партии эсеров, о меньшевиках, о будущей счастливой демократической России, но Бахин ничего этого уже не слышал, он тонул в ее бездонных, голубых глазах, и сердце его заходилось в восторге мягких и горячих волн давно забытого желания. Расставаясь, они дали друг другу слово видеться каждый день.

Ночью Бахин долго не мог заснуть. В окно светила сумасшедшая луна. Семен вспоминал, как на прощание Лиза взяла его за руку. Он помнил это прикосновение, ее холодные пальцы, музыку голоса, запах черемухи, витающий над садом…

Незаметно надвинулось утро. День в казарме тянулся серо и уныло. Бахин вышел на плац. Под липами гоготали офицеры. Один рассказывал, как посетил накануне публичный дом и подробно, с анатомической точностью излагал, как получал удовольствие.

Бахин прошел мимо. В душе его клокотала жгучая ненависть и презрение к офицерскому сословию. Сердце сжималось от боли, когда он слышал подобные бахвальства. Каждый раз, когда кто-то из золотопогонной рати хвастался, рассказывая о пьянстве и разврате, Семен вспоминал, как на шахтах матери отправляли четырнадцатилетних девочек в коридорные мелких гостиниц и притонов, где любой брал их к себе на ночь. Семен зло оглянулся на оскаленные офицерские рожи: «И этих еще называют цветом армии, а по-моему, это просто кучка негодяев, вырожденцев буржуазной семьи».

Семен прошел до края плаца. Усмехнулся, припоминая, как резко отзывалась Лиза о белогвардейских бандитах, и на душе у него стало спокойнее. И Лиза показалась ему еще симпатичнее.

Благодаря ротному писарю Андрею Кожухову, Семен имел возможность получать увольнительную каждый день. Вечером он гулял с Лизой в городском саду. Сидели подолгу на скамейке. Беседовали на разные темы.

По дороге в казарму Бахин думал, что привязанность к этой девушке дала ему возможность забыть обо всем на свете. Вот только имел ли он на это право сейчас в самый разгар классовой борьбы? Эти мысли терзали Семена и в казарме. Долго ворочался он в постели, потом пошел и разбудил Кожухова.

Вышли на лестницу, открыли форточку, закурили. Семен рассказал о Лизе, о своих мыслях.

- Любовь – дело хорошее, - пожал плечами Кожухов.

И то, что он сказал это так просто, без усмешки, особенно понравилось Семену.

- Значит, одобряешь мое поведение?

- Дело молодое, - сказал Андрей, - а девушка она, судя по твоим словам, правильная. За такую надо держаться обеими руками, их на свете, ох, как немного…

- А как же война?

- Ну, что война? Война может завтра кончится. Надо и про мирную жизнь наперед думать.

Андрей докурил, похлопал Бахина по плечу, и пошел спать. А Семен еще долго таращился на млечный путь, развернувшийся в небе туманной дымкой, на жемчужную россыпь звезд…

На следующий день Бахин никак не мог дождаться вечера. Когда он пришел в сад, Лиза уже дожидалась его. По ее взгляду он догадался, что его стремление к ней не бесплодно и, что они полюбили друг друга взаимно, Лиза так же, как он испытывает настоящее страдание, когда не может видеть его. Он спросил ее напрямик, и она призналась, какие чувства испытывает сама. Лиза опустила глаза и тихо прошептала:

- Может быть, это глупо, но разве мы виноваты?

Далеко в саду играл оркестр. Мягкие, приглушенные тополиной листвой звуки разносились среди аллей и таяли в глубине.

У Лизы с собой оказались билеты в синематограф. Бахин первый раз попал в темный зал, пронзенный волшебным лучом. Зрелище так захватило Семена, что он буквально обмер от восторга. После сеанса Бахин никак не мог выйти из почти обморочного состояния и только при помощи случайных междометий обозначал ощущения, которые обрушило на него это диковинное искусство. Лиза провожала его до казармы, смеялась, притворно удивляясь тому, что кино произвело на него столь яркое впечатление.

- Поверить не могу. Разве ты первый раз в синематографе?

- То-то и оно, где б я его увидал?

- Хорошо, раз ты в таком восторге, постараюсь доставать билеты почаще, - улыбалась девушка.

Расставались с большим трудом. Два раза провожали друг друга. Но когда, сделав очередной круг, вновь оказались возле ее дома, Лиза строго спросила:

- Гражданин солдат, а до какого часа у вас увольнительная?

Бахин охнул и, прижав к голове фуражку, помчался вниз по улице без оглядки, не успев сказать даже «до свидания».

Приближалась гроза. Полыхали в небе молнии. Качались деревья. Травы страстно и пьяно шумели на ветру…

Вечером в казарме, не найдя Кожухова, Семен подсел с разговором к бородатому мобилизованному крестьянину, с которым вместе рыли офицерские могилы. Бахин долго говорил с ним о хлебе, о мире, о земле, о других большевистских декретах и был изрядно удивлен, не найдя в душе бородача подлинного интереса. На все вопросы Бахина тот отвечал примерно следующее:

- Слава богу, этот год насолили на зиму и свинины и баранины…

Крестьянин, оказался глубоко аполитичным человеком и относился ко всему безразлично. В конце они довольно крепко поссорились, и кажется, в пылу гнева Бахин даже обозвал его болваном.

- Ну, и на том спасибо, господин хороший, - обиделся бородач и отправился спать.

За стеной казармы шелестел дождь. Чудесный его шум угомонил солдат. Капли торопливо барабанили по стеклам, и ветер в темноте порывами рвал тополя за оградой. Бахин тоже отправился спать. Долго сбивал одеяло. Потом перевернул подушку прохладной стороной вверх, лег на другой бок и опять заворочался под одеялом, устраиваясь поудобней. Сон не шел к нему. Так он и пролежал, глядя в темное окно, пока за стеклами не забрезжил рассвет.

К утру дождь кончился, но небо еще было в тяжелых тучах, летевших с севера на юг. Серые лужи на широком плацу зыбились под ветром. По мокрому полю, скакал дневальный, чтобы распорядиться на кухне. Весело и бойко сверкали листья тополей. Меж разорванных туч появился и заблестел лазурный клочок неба.

Бахин встал по команде. Вышел на построение, занимался весь день на плацу штыковым боем, и все это время чувствовал себя словно больным. Он не пошел вечером в сад, а когда Лиза вызвала его по телефону, сослался на головную боль.

Только через два дня состоялась у них новая встреча. Лиза сначала надулась, но простила за все после первого поцелуя. Он неловко держал ее за плечи, а она привстала на цыпочки. И Семен с удивлением услышал свой собственный голос, хриплый, измененный волнением, услышал слова, которые раньше никогда не произносил.

Черт его знает, почему любви все так бесповоротно покоряется? Это какое-то наслаждение или дурман, в котором забываешь обо всем на свете. Кажется, что живешь только одним человеком, а все остальное словно растворилось в прозрачном мареве, и доносятся издали голоса и мелькают мимо все остальные события.

Иногда Семен задумывался, стоило ли так крепко связывать себя? Может быть, он допустил досадную ошибку? Скоро ему отбывать на фронт и, скорее всего, больше им не суждено встретиться… Будет ли он тосковать? Конечно. Тогда зачем все это? Вероятно то, как все сложилось – это и есть часть сумасшедшего, революционного времени, а стало быть, и горевать не о чем. Так рассудил, в конце концов, Бахин.

Лиза принесла ему «Анну Каренину» Толстого. Очень советовала и хвалила. Бахин с жадностью прочитал книгу за несколько дней.

- Ну как? - спросила при случае Лиза.

- Великолепное произведение! - восхищался Семен. - Какое ясное изложение мысли! И этого замечательного старика писателя проклинали во всех церквях! Идиоты в подрясниках! Глумились над смертью великого мыслителя и просветителя человечества! Гордиться надо, что Россия дает такие величины для всего мира. Думаю, произведение это не уступает его книгам «Война и мир» и «Воскресение». Мне только не нравится, что он ничего не пишет из жизни рабочих и крестьян, а все из высшего аристократического общества.

- Так он и сам был частью этого общества. Знал все его слабости, бичевал пороки…

- Вот такой у меня еще вопрос, кто виноват в падении Анны? Дурак ли Каренин, который для жены не уделял досуга или сама Анна, наплевавшая на сына из-за любви к Вронскому?

- А ты как думаешь? - лукаво улыбнулась Лиза.

- Мне кажется, виновата Анна и только она.

- Отчего же не старик Каренин? Он же погубил ее своей черствостью. Потребность женской души любить и толкнула Анну на путь измены мужу, это и стало причиной всей трагедии.

- Знаешь, похоже, в этом есть доля правды. Черт его знает, кто виноват? Вот была бы Советская власть, Анна была бы при деле. Получала бы общественную нагрузку, а не шаталась праздно по балам, да скачкам, не разлагалась бы в роскоши.

- Думаешь, общественные дела могут утолить жажду женского сердца? - усмехнулась Лиза и в глазах ее вспыхнули дерзкие огоньки. - Она бы и при Советской власти могла мужу изменить.

- Тогда, стало быть, она одна во всем и виновата, - нахмурился Семен.

Они еще долго гуляли по саду. Потом вышли в степь. Оказалось, Лиза прихватила с собой фляжку сладкого темного рому. Немножко подвыпили, поспорили.

Узкая полоса заката, тусклого и багрового, догорала над степью, над курганами. В сумерках на пустынных сжатых полях виднелись борозды пашни. Вдалеке у самой земли алел огонек полевого стана, и тянуло горьковатым дымком. Поскрипывая, проехала где-то телега. Потом все стихло.

Семен разложил на траве шинель. Метнувшееся сердце взвилось в головокружительную высь...А потом так близко оказались голубые распахнутые глаза, полуоткрытые, задыхающиеся жадным дыханием, губы. Семен никак не мог разнять ее сведенные колени, потом втиснулся, нажал, и она забилась пойманной рыбой в его руках.

Скоро отцвели зарницы. В степи было совсем темно. Все небо усыпано россыпью созвездий. Бездонная глубина переливалась, словно по звездному туману шел ветерок. Прижавшись, согревали друг друга солдат и девушка и сверху смотрели на них далекие миры.

В казарму пришлось пробираться тайком, но залезть под одеяло Семен не успел, его тихонько кликнул Андрей Кожухов. Он затянул Бахина в каптерку, запер дверь и сунул Семену в руки клочок «Известий ЦИК» от 24/IV-18 с текстом речи Ленина в Московском Совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Когда Семену что-то было непонятно, Кожухов разъяснял.

- Понял к чему идет? - спросил Андрей. - Антанта долго тут гужеваться не будет, там тоже солдатики навоевались за четыре года, а без иноземных штыков белым бандитам – крышка. Читай, что написано: «Обманутые солдаты уже начинают осознавать свои ошибки и массами, при первой возможности, переходят на сторону Красной армии, убивая офицерство». Понял?

- Ну?

- Мотай на ус.

Наутро были учения в степи. Командир роты, поручик, гонял солдат до седьмого пота. Громыхали котелки, колотили по спинам вещевые мешки, а по задницам – саперные лопатки.

- Такая жизнь - хуже каторги, - задыхался Семен.

- Ничего, дай срок, мы им вспомянем, - скрипел зубами Кожухов.

Рядом отдувался знакомый бородач:

- Эх, устал как собака. Теперь бы на печку, размять косточки…

Сталью звякнул офицерский окрик.

- Смотри, черт усатый, - Семен кивнул на поручика, - еще куражится! Сказать бы ему пару ласковых…

- Пулю слопать захотел? - предостерег его Андрей. - Знай пока, помалкивай. Мы их после разбукварим.

Вечером в казарме, огласили приказ о формировании маршевого батальона и назвали дату отправки на фронт. Вот к чему, по степи елозили, смекнула серая братва. Солдатам раздали трехцветные угольники шевронов Добровольческой армии. Искалывая пальцы иглами, их которую ночь подряд, шили екатеринодарские гимназистки.

После отбоя дневальный вызвал Семена к телефону. Звонила Лиза, как чувствовала. Семен сказал ей о скорой отправке на фронт. Она, бедняжка, зауныла. Как только Бахин назвал дату отъезда, услышал сдержанные рыдания.

На душе было тяжело. Семен решил поделиться с Кожуховым.

- Видно, втюрилась барышня основательно, - сказал Андрей.

Семену от таких разъяснений, легче не стало. И всю ночь он опять не мог заснуть, не смотря на ломоту во всем измученном теле, после учений в степи.

Перед отъездом батальон шпалерами выстроили на плацу для молебна. Шумели липы в саду за оградой. На широких ступенях казармы теснились офицеры. Бубнил епископ Амвросий:

- Христолюбивое воинство! Вы идете сражаться с извергами-большевиками, так не щадите же свою жизнь за веру православную. Именем Христа вы сразите их и будете непобедимы.

По обыкновению священника слушали степенно, со вниманием. Ветер трепал бороды мобилизованных крестьян.

- Баба плод стравит – ее всю жизнь этим корят, - шептал стоящий в заднем ряду Кожухов, - а тут тысячи людей, как скотину шлют на убой. И все слава богу!

- Лицемеры, - процедил сквозь зубы Бахин.

Епископ закончил проповедь и вытер сальные губы. В офицерском собрании его уже ждала сладкая наливочка и запеченный молодой поросенок с хреном.

На запасных путях в облаках пара теснились вагоны. Поручик – командир третьей роты был назначен начальником эшелона. В два часа началась погрузка в поезд. Оглянувшись через плечо, Бахин увидел возле перрона Лизу. Видно, она искала его, но не могла разглядеть в серой солдатской массе. Из глаз у нее брызнули слезы. Бахин стиснул зубы и отвернулся. Скоро, постукивая на поворотах буферами, его закачал расшатанный вагон.

В первом же бою Кожухов загнал штык в спину командиру роты. Больше половины мобилизованных перебежали к большевикам.