Цыганский барон

Осень девяносто девятого выдалась теплой и красивой. Лёгкий ветерок то и дело срывал с деревьев жёлтые и буровато-красные листья с фиолетовыми прожилками, небрежно раскидывал их по земле, образуя пышный ковёр. Считая, что готовиться к будущему поступлению пока рано, так и не сумев подыскать себе работу, я предавался блаженному безделью: много гулял, ездил по знакомым, и, как ни совестно в этом признаться, наслаждался жизнью, в то время как маме приходилось кормить нас. Моё знакомство с профессором Яковлевым вселяло в неё надежду, что в будущем году я точно поступлю, поэтому она несколько смягчилась и благосклонно относилась к моему времяпрепровождению.

В начале октября мне позвонил школьный приятель Вадим Кислицкий. Поинтересовавшись состоянием моих дел и проболтав с минуту о пустяках, он, наконец, перешёл к сути.

- Слушай, Славик, я тебе чего звоню, - он замялся. – Понимаешь, мы с семьёй решили выбраться на недельку из города, попутешествовать. Отец обещал – если поступлю, поездка в Египет с него. Он уже договорился, билеты взял, в универе я всё уладил, получил отгул. И тут вдруг дядь Павлик - ну ты знаешь его, на выпускном он громче всех орал, когда мне аттестат вручали – говорит, что не может за нашим домом присмотреть. Отец к нему и так, и эдак, а он нет да нет. Руками разводит, да повторяет: «Ну не получается, никак не получается».

- Неужели у вас район настолько опасный, что дом неделю без присмотра не постоит? – спросил я.

- Славик, ты же знаешь – по соседству цыгане живут. Мать их страшно недолюбливает, побаивается. Вот и хочу тебя попросить последить за хозяйством. Можешь даже ночевать у нас. Еду и деньги мы само собой оставим. Делай что хочешь, только собаку кормить не забывай. Ну как, согласен?

- Неужели ваши соседи-цыгане такие тупые, что грабить вас станут?

- Да грабить-то не станут, но дать кому-нибудь наводку могут. В общем, ты согласен или нет? Днями ведь дома сидишь, не учишься.

Я рассудил, что зерно истины в его словах есть, пожить недельку самостоятельно было бы неплохо, поэтому принял предложение. Когда рассказал об этом маме, она пожала плечами, сказала, чтобы поступал, как знаю. Через день я можно сказать в торжественной обстановке вступил в домовладение. Отец Вадима пристально изучал меня недоверчивым взглядом, мать натянуто улыбалась, сам Кислицкий выглядел счастливым. Введя меня в курс дел относительно того, чем кормить собаку, каким краном в ванной можно пользоваться, а каким нельзя и прочих мелочей, он распрощался со мной и передал небольшой серебристый ключик. Отец Вадима крепко хлопнул меня по плечу, ничего не сказал, но во взгляде читалось предостережение. Его мать взъерошила мне волосы и поцеловала в щёку. Пообещав, что всё будет хорошо, я проводил их до калитки, закрыл за ними дверь, заперся на ключ, повернулся и окинул взглядом свои владения. Трехкомнатный дом с раздельным санузлом, прилегающий к нему вишнёвый сад, деревья которого радовали глаз жёлто-зелёной листвой. В стороне от калитки располагалась будка, возле которой, виляя хвостом, лежала крупная, но, как утверждали Кислицкие, беззлобная сука по кличке Матильда. Первым делом я решил поближе познакомиться с моей сожительницей. Медленно подошёл к будке, остановился в полушаге. Собака перестала вилять хвостом, внимательно посмотрела на меня из-под полуопущенных век. Стало немножко не по себе, но я сумел перебороть зародившийся в душе страх, начал наклоняться и тянуть руку к её голове, рассчитывая погладить овчарку. Всем приходилось слышать, что собаки чувствуют страх. Если это и правда, Матильда оказалась исключением из этого правила. Она позволила погладить себя, встала на ноги и принялась энергично вилять хвостом, заискивая передо мной. Чтобы закрепить едва зародившуюся дружбу, я принёс ей миску, полную каши с тушёнкой. Она радостно меня облаяла, я расчесал ей холку и, удовлетворённый исходом нашего знакомства, вернулся в дом.

Первый день прошёл в легкой эйфории: я был хозяином, мне не перед кем было отчитываться, я мог встать и в любой момент пойти куда заблагорассудится, вернуться домой во сколько пожелаю. При этом никаких назойливых вопросов. Утром второго дня я решил прогуляться по окрестностям и распланировать предстоящую неделю. Чтобы не было скучно, я взял Матильду с собой. Сняв цепь и надев поводок, я вывел её на улицу и стал бродить по округе. Сначала старался прокладывать маршрут по улицам, но лес, располагавшийся буквально за дорогой, так и манил к себе.

«А это удобно, - рассуждал я, остановившись на обочине и пропуская проносившиеся мимо автомобили. – Если решу позвать гостей, в дом вести их не стоит. Сейчас тепло, можно и в лесу попраздновать».

Перебежав через дорогу, мы с Матильдой свернули на первую попавшуюся тропинку и скрылись под кронами деревьев.

В лесу было ослепительно красиво: лучи полуденного солнца яркими полосками освещали золотистые сухие листья, красно-чёрные птички весело чирикали, взмывая в воздух и уносясь куда-то вдаль. За одной из них я попытался проследить, поднял голову, но тут же упустил из виду. Взгляд мой застыл на узких прорехах в переплетавшихся друг с другом ветках, через которые можно было различить перистые облака, степенно плывущие по бескрайнему океану неба. Вокруг приятно пахло, издалека доносилось нежное журчание ручейка, поскрипывание старых клёнов, шорох уносимых ветром листьев и… плач. Я прислушался: то был не просто плач, а настоящий рёв, сродни завыванию банши. Стало не по себе. В то же время ощутил приступ любопытства. Кто плакал? Почему плакал? Может быть нужна моя помощь?

Недолго думая, я поволок неохотно тащившуюся за мной Матильду вглубь леса. Очень скоро я вышел к оврагу. Лес здесь заканчивался, становился различим шум проносящихся автомобилей. А чуть в стороне раскинулось заросшее густым кустарником наполовину заброшенное кладбище. К плачу добавились заунывные стоны, вопли. Матильда занервничала, подалась назад, настойчиво стала пятиться, жалобно скуля. Я хотел подойти к кладбищу поближе, но собака сопротивлялась. Разозлившись, я со всей силы дернул поводок на себя, заставив Матильду жалобно тявкнуть. Однако брыкаться она перестала, понурив голову, побрела за мной. Я остановился у зарослей кустарника, стал всматриваться в унылые ряды могил, среди которых возвышались невысокие рябины. Кого-то хоронили, собралась целая процессия. Люди смуглые, черноглазые, у некоторых мужчин серьги в ушах, на головах женщин пёстрые платки – цыгане. Сколько их тут собралось – не сосчитать. Все рыдали, кричали, настоящая какофония звуков. На душе становится уныло, сердце сжимается, перестает биться, настолько плохо становится. Слезы сами собой наворачиваются на глаза, хочется закричать в голос, сам не знаешь от чего.

Я с трудом отогнал охватившую меня тоску, попятился, развернулся, быстрым шагом вернулся в лес к радости Матильды. Кого же они хоронили, по ком так плакали? Должно быть на редкость хороший человек. Был.

Я пытался не думать о цыганах, но ничего не выходило. Снова и снова вспоминал заунывные вопли, в голове крутились пугающие образы, а на душе было неспокойно. Никогда не слышал о кладбище в этом районе. От того похороны эти превращались в настоящую загадку. Если умер цыганский барон, почему его решили хоронить в богом забытом месте, а не купили участок на новом кладбище?

Я позабыл о своих намерениях отдохнуть в компании друзей, вечером решил снова прогуляться по лесу уже без собаки, дав себе слово, что не пойду на кладбище, просто подышу свежим воздухом. И ведь заранее знал - не сдержу. Из дому вышел около половины пятого. Надеялся, что к этому времени оплакивать покойника закончат, и будет возможность посмотреть, кто умер. Чуть ли не бегом я миновал лес, выбрался к оврагу. Убедившись, что на кладбище никого, пролез через кусты, стал бродить среди могил в поисках свежей.

Кладбище было очень старым. Попадались надгробия, которым стукнуло сто лет. Удивительно, но за ними ухаживали, надписи обведены мелом, на плите свежие цветы. Чем дольше я бродил по безлюдным тропинкам, тем правдоподобнее казалось зародившееся в моей душе подозрение – на этом кладбище уже лет десять не хоронили. Тогда почему женщины так надрывались, отчего приехало столько народу?

Краем глаза я заметил движение, повернул голову, вздрогнул. Навстречу мне быстро двигался старый цыган. Ноги не разгибаются, руки дрожат, глаза яростно меня сверлят. Сам не знаю почему, я отскочил на пару шагов назад.

- Вам чего? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил я.

- Ты кто такой? Что тут делаешь? – спросил он с сильным акцентом. – Зачем так поздно пришёл?

Цыган остановился на дорожке всего в паре шагов от меня.

- Чего молчишь, отвечай! – потребовал он.

- Я просто гулял. Нельзя что ли? – немного успокоившись, ответил я.

- На кладбище не гуляют. Давай-ка, иди отсюда!

Я окинул цыгана взглядом. Низкий, старый, худощавый. И чего я перепугался?

- Никуда я не пойду. Вы мне не указ, - нахмурившись, огрызнулся я.

- Ты как со старшими разговариваешь? – вскипятился цыган. – Иди отсюда подобру-поздорову!

- Отстаньте от меня, - несколько смягчившись ответил я. Хамить и правда не стоило. В конце концов, здесь могли быть похоронены его родственники. – Я вам мешаю что ли? Смотрю на надгробия, никого не трогаю.

Старик вздохнул, его лоб разгладился. Он поднёс руку к густым седым волосам, слегка потянул пальцами за чуб, после пригладил волосы, вздохнул и посмотрел на меня с едва заметной жалостью.

- Ты услышал, как плакали? – спросил он.

- Да, - сознался я.

- Пошли, - он кивнул головой вправо. – Покажу.

Старик уверенно двинулся в указанном направлении, я подчинился и засеменил следом. Потрескавшаяся асфальтовая дорожка быстро оборвалась, мы оказались возле красивой могилы из черного мрамора. На внушительных размеров надгробной плите белым шрамом тянулся ряд закорючек, под ним дата то ли рождения, то ли смерти – 1987.

- Здесь плакали, - сказал цыган.

Я удивился – могила старая, покойник тут давным-давно. Так зачем же его оплакивать?

- Каждый год над ним плачем, - продолжал цыган. – Лишь бы не осерчал он на нас.

Я потерял нить. О чем говорил этот старик?

- Он, когда помирал двенадцать лет назад, сказал – чтоб плакали надо мной как полагается. Вернуться обещал, если перестанем, - цыган отвёл взгляд от надгробия, посмотрел на меня. – Сказал, коли год пропустим, вылезет из могилы, придёт к нам и на куски порвёт. Колдун был страшный. Раз ему один вздумал перечить, так на следующий день того дурака хоронили. Собака, которая пять лет от него ни на шаг не отступала, горло перегрызла. А этот, - старик скривился и посмотрел в сторону надгробия, - когда с него спрашивать начали, руками разводит – Бог покарал за непочтение к старшим. И никто, ни один человек ему слова не посмел сказать. Боялись все его, страшно боялись. Страшно богатый был, многие лебезили перед ним. Безжалостный был, ничего не прощал, - глаза старика заблестели от слёз. – Мальчишка был у меня. Красивый такой, черноглазый. Этот крестным хотел быть, а я – старый дурак! – этому, - он снова посмотрел в сторону могилы, - не разрешил, повздорил с ним не на шутку. Воспаление легких было, и года мальчишка не прожил, - кулаки старика непроизвольно сжались. – И каждый год я к этому, - казалось, ещё немного, и старик разрыдается. – К этому на поминки хожу, оплакивать его. Дольше всех здесь сижу, жду, когда разъедутся. Хочу встать в полный рост и плюнуть на могилу, и проклясть колдуна, чтоб ни на этом, ни на том свете ему покоя не было. Да духу не хватает. Думаю, соврал он, что после смерти вернётся, только кто его знает. Но ничего, я старый, скоро бояться перестану.

Старик не знал, куда смотреть, мотал головой из стороны в сторону, что-то шептал, тяжело дышал, с трудом успокоился, взглянул на меня.

- Посмотрел на чужое горе – доволен теперь? Уходи, прошу тебя, оставь меня, не возвращайся сюда. Это плохое место, молодым здесь делать нечего.

Ошеломлённый и подавленный я не мог пошевелиться. Нужно было что-то сказать, может утешить? А потом я вспомнил о Яковлеве. Он любил такие истории. Пожалуй, следует позвонить ему и рассказать о сумасшедшем старом цыгане. О нашем уговоре с Сашей я успел позабыть.

Не попрощавшись, я оставил старика одного у могилы, вернулся к дому Кислицких. Когда входил в калитку, с опаской посмотрел на Матильду, вспомнив слова старика о собаке, перегрызшей горло своему хозяину. Однако Матильда радостно залаяла и, приветливо виляя хвостом, стала ко мне ластиться. Я погладил её, немного посидел на улице, собрался с мыслями, решил созвониться с Яковлевым.

Трубку взяла Саша.

- Привет, Саша, это Славик, - представился я.

- Какой еще Славик.

- Ну Славик Щербаков. Я с тобой и профессором в электричке познакомился чуть больше месяца назад.

- А, - голос ее сразу изменился, в нём зазвучали ледяные нотки. – И чего ты хочешь?

- Да мне бы со Станиславом Николаевичем поговорить.

- Нет его, он уехал на конференцию в Москву.

- А не знаешь, как к нему можно дозвониться?

- Мне казалось, мы договорились! – вспылила Саша. – Ты в Тарасово мне что обещал? Отстань от дяди!

Я немного растерялся, никак не ожидал от неё такой реакции.

- Ладно, извини, наверное, - промямлил я и повесил трубку.

В конце концов, мне не к спеху. Кладбище никуда не денется. Позвоню, когда Яковлев вернется. Рассудив так, я приготовил себе ужин и лёг спать. Посреди ночи меня разбудил лай собаки. Разлепив глаза, я включил свет и посмотрел на часы – два после полуночи. Что там случилось? Напрочь позабыв о кладбище, старом цыгане и его истории, я натянул на себя штаны и майку, вышел на улицу. В калитку стучали.

- Эй, это милиция, открывайте!

Сон как рукой сняло. Рассуждая о том, ожидают ли меня неприятности, когда милиционеры выяснят, что хозяев нет дома, а вместо них неизвестно кто, я выбежал наружу. Матильда тут же угомонилась.

- Кто там? – на всякий случай крикнул я.

- Милиция, открывайте, - откликнулись с той стороны забора.

Стараясь собраться с мыслями, я открыл калитку, выглянул наружу. Там стояли два рослых милиционера.

- Капитан Егоров, - представился один из них. – Вы Игорь Кислицкий?

- Хозяев нет дома. Я друг сына хозяев, Вадима. Меня попросили присмотреть за домом в их отсутствие.

- Зовут-то тебя как? – спросил капитан.

- Вячеслав Щербаков.

Капитан многозначительно посмотрел на своего напарника, затем снова на меня.

- Слышал что-нибудь этой ночью?

- Нет, - неуверенно протянул я. – А что случилось?

- Документы какие-нибудь у тебя с собой есть, личность твою подтвердить?

- Дома всё осталось, - упавшим голосом выдавил я из себя. Вот так погостил у Вадика! Сейчас заберут в отделение, всю ночь промурыжат.

- Точно ничего не слышал?

- Я спал, - в голосе звучали оправдательные нотки. Хоть и неприятно в этом сознаваться, но в присутствии милиции я оробел.

- Ладно, спи дальше. Но смотри, никуда не уезжай. Может, допрашивать тебя придётся, - сказал капитан.

- А что случилось?

- Ничего. Иди спать, - сказал Егоров. – Тут ловить больше нечего, пошли дальше, - обратился он к напарнику. Я проводил их взглядом, вернулся в дом и попытался уснуть. Куда там! Взбудораженный визитом милиции, я с трудом дождался наступления утра, выскочил на улицу. Рядом с соседним домом толпились зеваки, стояли скорая и милиция. Я устроился неподалёку и начал прислушиваться к разговорам. Вскоре выяснилось, что убили какого-то цыгана. Подробностей не знал никто, но когда оказалось, что беда приключилась со стариком, я ретировался. Если моя догадка верна и убитый – тот самый цыган, с которым я разговаривал, дела мои плохи. К счастью, милиция меня больше не беспокоила. Вскоре новость об убийстве расползлась, мне начали названивать. Первой была мама. Она паниковала и требовала, чтобы я возвращался. Я успокоил её и сказал, что мне ничего не грозит. Потом звонили Кислицкие. Отец Вадима заявил, что они вернутся так быстро, как только смогут. Третьим оказался Яковлев, удивив меня.

- Привет Слава, этот телефон мне твоя мать дала. До меня дошла новость, что у вас убили одного цыгана. Я ведь шапочно был с ним знаком. Мог бы ты съездить и разузнать, что да как?

- Да я уже там, Станислав Николаевич, - пришлось пересказывать профессору историю моих злоключений. Он оживился.

- Значит так. Сейчас к тебе приедет Саша, поведёшь её на это кладбище и всё ей покажешь, договорились?

- Не думаю, что она будет в восторге от этой идеи.

- Да не обращай ты внимания. Кто её знает, почему она тебя недолюбливает. Жди.

На этом наш разговор завершился. Саша и правда приехала через час. Припарковав свою шестёрку напротив дома Кислицких, она скорчила кислую мину, достала фотоаппарат и, не поздоровавшись, сказала:

- Пошли на это твоё кладбище.

Мы отправились в путь. Пересекли дорожку, вошли в лес, добрались до оврага, за всё время пути не обмолвившись ни словом. Удивительное дело – я никогда не робел в присутствии девушек, наоборот, старался привлечь к себе внимание. А с Сашей по-другому: боялся ляпнуть глупость, выставить себя дураком. Она ведь не только красавица, ещё и старше меня, умнее.

Без приключений мы добрались на кладбище, я с трудом отыскал асфальтированную дорожку, которую показал мне старый цыган, мы почти дошли до могилы, когда я заметил – что-то не так. Дорожка присыпана землей, в воздухе витает запах затхлости и смерти. Мы приблизились к ограде и замерли: всюду разбросаны комья земли, памятник покосился, плита треснула.

- Эй, а ну-ка пошли отсюда, - откуда не возьмись выскочил молодой милиционер. – Нечего здесь смотреть, проваливайте!

- Мы из газеты, - дерзко возразила Саша. – Согласно конституции, вы не имеете права препятствовать исполнению профессионального долга.

- Ты самая умная? Хочешь, чтоб я вандализм на тебя повесил?

Они стали препираться, но я их не слушал. Смотрел на надгробную плиту и думал: «Неужели старый цыган решился?»