Дарина

«Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: «легион», — потому что много бесов вошло в него».

Евангелие от Луки 8:30.

Глава 1. Мара

Ледяной ветер обжигал грубую мужицкую кожу. Бороду украсила снежная корка из замороженной воды. Глаза слезились, пытаясь разглядеть переметённую бурей дорогу. Мужик поднял руку, защищаясь от злобной вьюги и позвал верного пса, чтобы не потеряться в поле. Непогода бесчинствовала, намереваясь заморозить путников до смерти. Собака по кличке Умник проскулила в ответ, словно бы умоляя: «Остановись хозяин, мне страшно» …

Фёдор проснулся, чувствуя, как холод сковал тело, пробирая плоть до костей. Инстинктивно он стал искать рукой одеяло. Лёгкая летняя наволочка скомкалась у правого бока.

– Что за чертовщина, – полусонным голосом пробормотал он, спуская ноги с печи.

Изо рта шёл пар, словно бы за окном был не май месяц, а поздний октябрь с ночными заморозками и безжалостной стужей.

– Христина, – позвал он жену.

Женщина сопела под нос, видя десятый сон и поджав под брюшко коленочки. Фёдор поёжился и укрыл жену сбившейся в комок одеялкой.

Неуклюже шагая босыми ногами по ледяным доскам, он подошёл к сундуку в углу дома, на котором спала дочка. Девочка дрожала. Отец достал с полатей пуховое одеяло и заботливо накрыл хрупкое тельце девчушки.

За окном скулил Умник. Фёдор накинул тулуп, сунул ноги в тёплые калоши и выбежал, ёжась, на улицу. Навстречу хозяину к крыльцу кинулся, поджав от холода хвост, Умник. Пригибая морду к земле, он искал не любви, а защиты. Испуганный скулёж замёрзшего пса не на шутку взволновал Фёдора. Уж не серые ли волки вышли из леса поживиться деревенской утварью?

Умник был смышлёным охранником. Лишний раз не поднимал лая, чтобы не раздражать хозяев. Любил играть с Даринкой и добела обгладывал косточки с домашнего стола. Он бы не стал попусту боязливо прижимать уши, будучи храбрым защитником.

Рассвет только зачинался, и сквозь полумрак повсюду сверкал, переливаясь мертвецким кристальным отблеском, иней. Деревья, трава, завалинки, изгородь – всё было покрыто россыпью ледяных песчинок, казалось, сковавших в холодных объятиях пробуждающуюся с утра жизнь.

Заглянув в сарай, Фёдор увидел испуганные пуговицы глазёнок свиней и кроликов, забившихся по углам не столько от холода, сколько от предчувствия большой беды.

– Да что с вами такое! – в сердцах проговорил он, – как будто первый раз лютует мороз. А ну!

И он замахнулся прутом на остолбеневшую от страха скотину. Вернувшись домой, он закинул в печку несколько поленьев и разжёг огонь.

– Огород поляжет, – покачал он, наконец, косматой головой и забрался к жене на печку, принявшуюся вбирать тепло потрескивающих от огня дровишек.

***

Когда петухи объявили о наступлении нового дня, и солнце лучами майского света озарило деревенские окна, Фёдор, вспотевший от жара натопленной избы, смахнул мокрой рукой дремоту.

– Ошалел что ли, старый! – закряхтела под боком Христина, – ты зачем печь затопил?

– Мороз ночью ударил, – не веря самому себе, ответил Фёдор.

– Какой мороз! Май за окном. Что тебе там приснилось, хворына, ты моя беспокойная?

– Да ну тебя! – отмахнулся рукой Фёдор, спрыгнул с печи, и впрямь чувствуя тёплое майское утро, как будто и не бывало ледяной стужи пару часов назад.

Во дворе заскрипела калитка, и раздался предупреждающий о незваных гостях лай Умника. Тут же суетливо затопали по крыльцу сапоги, и кто-то быстро застучал кулаком по стеклу.

– Да что это такое сегодня твориться? Али бес всех попутал! – недовольно пробурчал Фёдор и пошёл открывать дверь.

На пороге стоял взволнованный сосед, теребя в руках нательный крестик.

– Ну чего ты с утра тарабанишь по окнам, Василь! И так спалось беспокойно.

– Мара ночью скончалась, – тихо ответил утренний вестник.

***

В низкой тёмной избе Мары сновали бабы в чёрных накидках с платками на голове, держа в руках свечки да кастрюльки. Люди при церкви с любопытством норовили пробраться в дом под предлогом что-то сказать батюшке. Сам протоирей Онисим читал отходную за упокой умершей.

В церковь Мару не повезли, боясь осквернить храм нечистью. Но и без отходной Онисима не решились закопать старуху. Протоирея привезли в дом ведьмы, когда бабки уже обмыли её костлявое тело в бане, выдрали ногти из пальцев, зашили рот и глаза капроновой нитью и бечёвкой перевязали ноги. Далее труп закутали в чёрную простыню, оттащили в избу и положили на стол.

Самые смелые пытались хоть одним глазком посмотреть на умершую, лезли в двери, но бабки, хмуря брови выталкивали любопытных из избы, браня и чертыхаясь богохульными ругательствами. Онисим не горел желанием провожать в последний путь отлучницу с дурной репутацией, но под влиянием народного требования, преступив через собственный страх, всё же перекрестил ведьму, положив мёртвой на грудь большой деревянный крест и прочтя молитву перед дорогой на кладбище.

– Упокой, Господи, душу рабы твоей, Мары, и прости их вся согрешения вольные и невольные, и даруй ей царствие небесное! – причитал он, крестясь и отбивая поклоны, а затем строго спрашивал у бабки, омывавшей труп: – а рот и очи зачем зашили, безбожники?

– Не должен мертвец, если проснётся, видеть и говорить, призывая нечистых на помощь.

– Упаси, Господи, твою душу, язычница, – боязливо ахал Онисим, и добавлял: – и меня, Господи, убереги от проклятой страхолюдины.

Совершив необходимые ритуалы, призванные уберечь деревенских от возвращения ведьмы, закутанный, зашитый и перевязанный труп Мары положили в гроб лицом вниз и вытащили из избы в телегу Пахома. Помимо гроба мужики поклали на днище огромные тяжеленые камни, под весом которых затрещали обода колёс. Всезнающие бабки напутствовали конюха:

– Смотри, Пахом, как выроешь яму и спустишь гроб, убедись, что ведьма не перевернулась. После заколоти крышку, да положи на гроб подушку из камней. Если старая карга очнется пусть роет вниз, а если перевернётся, то камушки тяжёлые не дадут ей из гроба выбраться.

Пахом молча кивнул, сел в телегу, поманил рукой сына Данилку и дёрнул поводья. Лошадь медленно тронулась по пыльной дороге, увозя телегу с гробом Мары в последний путь. Никто не хотел знать дороги к могиле ведьмы, опасаясь, что она вернётся ночью за их жизнью.

***

Миссию захоронить ведьму доверили Пахому, он один должен был знать, где упокоится прах несчастной. Решено было похоронить проклятую старуху за кладбищем на пустыре в поле возле реки, куда деревенский люд не заглядывал даже из любопытства. Только Пахом должен был быть в курсе, где закопана Мара. Считалось, что знающий дорогу к могиле ведьмы, может привести её дух в свой дом, вопреки желанию.

Даринка с любопытством, как и все деревенские детишки, наблюдала за тем, что происходит возле избы мёртвой бабки. Когда телега тронулась с места, она вместе с другими мальцами кинулась следом. Подбежав совсем близко, она столкнулась взглядом с Данилкой. Мальчик держал в руках вязанные узорчатые носочки и по-доброму так улыбался, словно бы не сидел в телеге с трупом старухи. Даринка остановилась и очарованная искренним любопытным взглядом мальчика, помахала ему рукой. Данилка покраснел, моментально влюбившись в незнакомую девочку.

Они с отцом жили в соседней деревне. В своё время старая Мара избавила конюха от пагубного пристрастия к выпивке, за что он и остался благодарен ей до конца жизни.

Случилось это год назад, когда несчастным образом оборвалась жизнь жены Пахома, благочестивой Клавдии. Родившись симпатичной девочкой, Бог поразил её страшным недугом – хромотой на правую ногу. Добрый Пахом полюбил калеку, взял в жёны и опекал любимую словно солдатик на боевом посту. Вскоре у них родился сынок Данилка, и семья зажила в любви и гармонии пуще прежнего. Соседи не могли налюбоваться на счастливую пару. Данилка озорной мальчуган бегал по дворам, дразня собак, а благочестивая Клавдия хромала за бестолковым, в сердцах ругая бойкого непослушника.

Ох, и задиристый ребёнок был громкий Данилка! Ни отцовские оплеухи, ни больные поджопники не могли успокоить задорный нрав мальчишки. Катался он с отцом по соседним деревням, громко кричал, был заметным не по возрасту, да видно кто-то его и сглазил.

Случилось однажды, что Клавдия, бегая за озорником по улице, оступилась о бугор дорожный нездоровой ногой, да и упала навзничь, расколов голову о пыльный острый камень. Свидетели поговаривали, будто бы ворон чёрный её отвлёк на секунду, опустившись рядом и жутко прокричав что-то на своём, на птичьем.

Как бы там не было, Клавдию схоронили. А Пахом с того дня запил, лишившись враз смысла жизни. Перестал к лошадям подходить, только и делал, что горе в хмеле топил беспробудно. Лишь Данилку увидит, обнимет крепким хватом, обдаст перегаром, да кручинится, вспоминая любимую хромоножку.

– Себя не жалеешь, хоть о сынишке подумай. Кем вырастит без матери, да с пьющим отцом? Образумься и отворотись от печали, мужичина ты бестолковый! – говорили ему деревенские, видя, как безысходно упивается не на шутку здоровый детина.

Водили его в церковь, отговаривали от пьянства, заставляли окаянного молится, но всё без толку. Ну и шепнул ему тогда кто-то на ушко, что к Маре, мол, нужно сходить в соседнюю деревню вместе с ребёнком. Показать малыша, упасть в ноги к старухе, попросить за Данилку, она и отговорит от горя утраты да пристрастия к пьянству. Кто уж был тем советчиком, никому не ведомо, словно бы в пьяном бреду нашептали неизвестные.

Ну и на следующий день вместе с Данилкой поехал Пахом в соседнюю деревню, нашёл дом, где жила Мара, да и зашёл в низкую избу. Старуха сидела в углу, обрамлённая живым огнём, играющим на пропитанных салом нитях свечей и пряла пряжу.

Упал на дырявые коленки Пахом, вперёд поставил сынишку:

– Помоги, бабушка, не могу без жены ни дня прожить в трезвом уме и памяти. Зовёт она меня к себе в мир нави и нежити. Чуть ещё миг пройдёт и решусь на непоправимое! Да ведь Данилку не хочу сироткой оставить. Страшные мысли иной раз голову пьяную посещают – с собой забрать его к Клавдии. Чтобы там на том свете, вместе были, радовались, как и здесь наяву прежде.

– Что же ты от меня хочешь, неприкаянный?

– Избавления, бабушка. Ослабь цепи любви прошлой, не позволь ошейнику горя затянуться на шее моей ради отрока.

– Ну ка, иди сюда, – поманила Данилку старуха. – Какой красивый мальчик, свежий на личико и чистый в помыслах. Простодушный как пёс на привязи. Так и быть. Ради него избавлю тебя от муки сердечной. Но взамен попрошу схоронить меня, старую бабку, после того, как всевышний остановит ходики моего времени. Договорились, конюх?

– Как повелишь, бабушка, всё сделаю, чтоб избавиться от тёмного наваждения!

– Не любят меня здешние, сторонятся, слухи распускают о службе дьяволу. Не верь им, касатик. Одинокие крест свой несут не на шее, а в сердце. А я за это носочки узорчатые свяжу для твоего сына озорливого, пусть памятует старую бабушку, когда время придёт ей преставиться.

И с тех пор, отбило желание у Пахома прикасаться к выпивке. Стал он как прежде жить с заботой о сыне, и в любви к лошадкам. А к жене на могилку ходил, да грустил в меру, без лишней печали и усердия.

Как и полагалось, добрый нрав мужика не позволил забыть оказанной помощи. Стал навещать он старуху в соседней деревне, да помогать ей по хозяйству вместе с Данилкой. А когда говорили ему, что знается она с нечистою, то Пахом лишь отмахивался, отвечая, мол, всё то домыслы от невежества народного.

Именно он нашёл мёртвую, привезя старухе с утра молока козьего да хлеба ржаного. Мара сидела всё так же за прялкой в мрачном углу под потолком с паутиной, склонив мертвецки голову. Свечи не горели, а на столе лежали красивые узорчатые носочки, связанные точь-в-точь по ноге Данилки.

– Помятай бабушку, – протянул он их глупому сынишке да пошёл к соседям сообщить о прискорбной вести.

***

Когда местные обставили смерть считавшейся ведьмой Мары и отправили Пахома в последний путь закопать усопшую, строго настрого указав, как и где это сделать, любопытная Даринка, встревоженная влюблённым взглядом Данилки побежала вслед за телегой, то и дело прячась в высокой траве, да за стволами деревьев, чтобы понравившийся ей мальчишка не видел, как она следит за повозкой. Фёдор с Христиной не усмотрели за дочкой, позволив той пуститься по следу за гробом с мёртвой старухой, вопреки деревенскому поверью.

Так она добежала до места где остановилась телега, обогнув местное кладбище и выкатившись в широкое поле густого бурьяна, выходящее прямиком к болотистой тёмной речушке, не пользующейся у жителей деревни почётом. Пока Пахом выкапывал могилу, Данилка побежал к берегу реки, сказав отцу, что покидает камушки в воду. За ним незаметно последовала и Даринка.

Там они впервые и встретились, на берегу неспешно бегущей тёмной речки.

– Ты кто? – спросила Даринка.

– Данила.

– А я Дарина, ты не из нашей деревни, что вы тут делаете?

– Мы с папой хороним бабушку, она нас вылечила.

– Она была ведьма.

– Это неправда, папа мне говорил, что люди её страшились, потому что она одна жила. А ты зачем за нами следила, если бабушка Мара ведьма, не боишься, что ли?

– Никого я не боюсь, у меня собака есть Умник, она защитит от любой ведьмы.

– На, вот, тебе, – сказал вдруг Данилка и достал из-за пояса узорчатые носочки.

– Какие красивые, – удивилась Даринка, рассматривая неожиданный подарок, после чего обняла Данилку и поцеловала прямо в губы, как учила в знак благодарности поступать маменька.

Мальчишка растаял как снежный ком под лучами весеннего солнца, щёки его покраснели, а губы растянулись в широченной улыбке, обнажая ряды ровных молочных зубиков. Впервые его поцеловала девочка, к тому же такая красивая и отважная.

– Данилка! – позвал его Пахом, мальчуган собрался с духом, поцеловал в ответ девочку и пустился прочь на зов отца.

***

Прибежав домой и забравшись на сундук, где спала, Даринка натянула подаренные носочки на ноги, и в то же мгновение за окном прокричал большой чёрный ворон, а перед девочкой из пустоты проявился образ старухи Мары, прочитавшей сухими губами заклятие:

– Обнимите узорчатые носочки детские ноженьки, приведите их потаёнными тропками к Маре, никому не рассказывая о тайном пути светлой душеньки.

Голова Даринки закружилась, и она упала в обморок под безудержный лай за окном Умника.

На следующий день, когда Фёдор с Христиной трудились в огороде, Даринка почувствовала непреодолимое желание вернуться к дому мёртвой старухи. С учётом родительского наказания не бегать к дому Мары, девочка украдкой, чтобы её, ни дай Бог, никто из деревенских не увидел, прокралась к низкой избе. Двери и окна жилища ведьмы жители наглухо заколотили досками, а на дверь повесили большой чугунный замок, так что в дом не было никакой возможности пробраться.

На крыльце, на перилах Дарина увидела большого чёрного ворона, сверлившего её взглядом, и как будто давно ожидавшего незваного гостя. Пернатый спрыгнул на землю посмотрел на девочку и пошёл обходить дом вдоль завалинки, увлекая за собой ребёнка. Позади избы виднелась чёрная довольно большая дырка, проделанная для вентиляции. Дырка была достаточно широкой, чтобы девочка могла пролезть. Ворон прыгнул в пугающую темноту отверстия, и Дарина пригнувшись на корячках поползла следом.

Собирая ладошками землю и обтирая тельцем прогнившие доски, она, спустя мгновение, вылезла из дырки в подполе прямо во мрак низкой избы. Поднявшись на ноги и отряхнув коленочки, Дарина огляделась по сторонам. Ворон запрыгнул на подоконник. В углу сидела Мара и ногой давила на педаль прялки, крутя скрипящее колесо и выводя морщинистыми пальцами шерстяную нить. Слабый свет от мерцающих свечек пугающе озарял её контуры, бросая жуткую тень на стены дома.

– Подойди поближе, малыш, я тебя не вижу, – прокряхтела Мара, и Дарина, повинуясь словам, подошла к старухе.

Мара наклонилась к девочке, рассматривая в темноте милое личико, после чего удивлённо спросила:

– Как тебя звать, девочка? Я ждала в гости мальчика.

– Дарина, – ответила малышка и показала рукой на ворона, – я шла за ним.

Старуха опустила глаза и увидела на ногах девочки связанные ею носочки.

– Откуда они у тебя?

– Данила подарил.

– Ну что же, милая, значит так тому и быть. Идём ко мне, я научу тебя прясть и вязать узорчатые красивые вещи, точь-в-точь как носочки, что на твоих белых ноженьках.

Дарина взяла протянутую старухой шерсть и принялась подушечками пальцев отщипывать маленькие кусочки, подавая на веретено, пока Мара нажимала педаль прялки, крутя колесо.

– А чья это шерсть, бабушка?

– Собачья, – ответила старуха и спросила: – у тебя есть собака?

– Умник, он меня защищает от злых людей. А вы же умерли, бабушка? Я вас в гробу видела на тележке в поле у речки, где вас закопали в землицу.

– Разве мёртвые разговаривают с маленькими девочками?

­– Нет.

– Никому не говори, что видела меня здесь. А за это мы тебе свяжем самое красивое платье, в котором ты пойдёшь на свидание. Повторяй за мной: как тянется ниточка пряжи, так и красота Дарины завораживает Данилу.

– Как тянется ниточка пряжи, так и моя красота завораживает Данилу, – с удовольствием повторила Дарина.

– Как крутится стержень веретена, повторяя движение солнца, также и судьба Данилы находится в руках Дарины.

– Как крутится стержень веретена, повторяя движение солнца, также и судьба Данилы находится в моих руках, – снова не без удовольствия прощебетала девочка.

– А теперь ступай, пока тебя не хватились взрослые, – закончила Мара, – только никому не говори, где была и кого видела. Придёшь ко мне завтра, и я научу влюблять в себя мальчишек, а если будешь послушной и прилежной девочкой, то покажу волшебный мир нави и познакомлю с кудесником, способным исполнить любое желание.

– Хорошо, бабушка.

– Проводи её, – кивнула старуха ворону, и птица полезла в дырку в подполе, уводя за собой Дарину.

***

Когда девочка закоулками и задними дворами вернулась домой и отворила калитку, Умник прижал уши, застыл на месте, поджав хвост и уперев в любимую хозяйку взгляд, будто пытался разглядеть что-то неявное для глаза, но осязаемое для обоняния. Дарина направилась к собаке, желая как обычно погладить верного сторожа за холку, но пёс зарычал и спрятался в конуре.

Девочка удивилась, но не придала поведению животного особого значения. Забежав в дом и запрыгнув на сундук, она принялась рассматривать узорчатые носочки, подаренные Данилкой с новым интересом. Каждая завихрушка, палочка и квадратик теперь виделись ей новыми сказками, смыслами и знаками. В её маленькой детской головке разворачивалась целая история с влюблённым мальчишкой, восхищенным её красотой и готовым ради неё сразиться с трёхголовым змеем.

Христина, заметив разглядывающую свои ножки дочку, спросила:

– Откуда у тебя такие носочки красивые?

– Данилка подарил.

– Какой ещё Данилка?

– Он не с нашей деревни.

– Сын это Пахома, что Мару хоронил, – вмешался в разговор Фёдор.

– И что за повод для подарка?

– А разве нужен повод? – улыбнулась дочка.

– Конечно, за красивые что ли глазки хочешь подарки от мальчиков получать? – строго, но с любовью, продолжала допрос мама.

– Да! – радостно улыбнулась Даринка.

– Оставь дочку в покое, – снова вмешался Фёдор. – Глупая ещё, подрастёт узнает, зачем мальчики подарки девочкам делают.

– Ну тебя, бесстыдник, – засмеялась Христина. – Чего это Умник сегодня из будки не вылезает?

– Это странно, весь вечер сам не свой, рычит словно чужой в доме, – согласился Фёдор.

Ночью он открыл глаза, словно почувствовал неладное. Дверь на улицу была приоткрыта, и Даринки на сундуке как не бывало. Фёдор толкнул жену в бок, и они, наспех накинув одежду, выбежали во двор. Из собачьей будки протянулась лишь ржавая цепь. Умник с ошейником на месте не значились. Тихо заскрипела дверь сарая, из глубины которого донёсся подозрительный шорох.

– Там! – показала Христина, и Фёдор, подпалив лучину, зашёл внутрь.

Скотина, как и в ночь смерти Мары прижалась к стенам и тряслась от страха. В другом конце сарая на корточках сидела Дарина и теребила труп задушенного Умника. Кто-то перекрутил ему ошейник таким образом, что переломил позвонки. Когда девочка обернула голову, родители отшатнулись, видя кровавые глаза дочери.

– Умник скулил, – тихо проговорила она, возвращая зрачкам прежний чёрный оттенок, – перекрутил петлю, пытаясь выбраться из будки.

– А зачем ты его сюда притащила?

– Думала, если к свинкам отнести, они вернут собачку к жизни. А они жмутся по стенам словно пришибленные.

– Доченька, – напугано прошептал Фёдор, – нельзя вернуть к жизни мёртвое животное.

– Раз человека можно, то и животное можно, – ответила Даринка.

– Что? – перекрестилась мать, – Господи, убереги, откуда ты набралась столь изуверских мыслей?

Но не услышала она ответ дочери, позади вспорхнул крыльями большой чёрный ворон, которого до поры, до времени скрывал мрак сарая, и закричал так громко и так страшно, что Христине с Фёдором сделалось не по себе. Схватили они Даринку за шиворот и убежали в дом, крепко-накрепко заперев дверь.

***

Следующие сорок дней девочка украдкой бегала в проклятую избу на краю деревни, лезла в дырку и слушала наставления да наговоры старухи, учась прясть и вязать расписные платки да полотенца.

Когда она прибежала к ней на сороковой день, старуха сидела по обычаю в углу комнаты, но без зажжённых свечей в полумраке, только слабая полоска дневного света пробивалась через щель в заколоченных ставнях.

– Идём сюда, деточка, – позвала Мара, – исправно ты бегала к бабушке, а потому заслужила гостинца.

И она протянула ей леденец.

– Клади в рот и не вынимай, пока бабушка не прикажет.

Взяв девочку за руку, старуха закатила глаза и захрипела утробным голосом:

– Отворись дверца мира невидимого, света тёмного, духа чёрного, и скажи Луке, что пришла пора принимать обещанного гостинца от Мары. Приведи ты меня нить клубочная вместе с девочкой в царство бесово.

Дверь в избу осветилась по периметру огненным заревом и спустя минуту, отворилась, явив взору Мары чёрную пустоту, в которую она кинула клубок пряжи, держа кончик нити левой рукой.

– Мне страшно, бабушка, – испуганно пролепетала Даринка.

– Не бойся, дитятко, следуй за мной, не оглядывайся, – и она увлекла Даринку во мрак распахнувшейся двери.

Ступив в черноту, дитё почувствовало смрадный запах и продирающий до костей холод. Ноги ступали по замшелому мху, то и дело проваливаясь в скользкие ямки, а в лицо назойливо лезла липкая паутина. По сторонам что-то булькало и ухало, словно лопались болотные пузыри, да издавали пугающие звуки различные гады, как то шипенья, трескотня, кваканье и завывания. Сырая дорожка была слабо различима под бликами холодного света, продирающегося откуда-то снизу.

– Воняет, бабушка!

– Привыкнешь, – сухо ответила старуха и остановилась.

Впереди в грязной луже сидело чёрное мохнатое существо с лысым огромным пузом и длинными худыми руками. Оно зачерпывало клешнями воду, и если в ладошки попадались слизни с лягушками, то немедленно отправляло улов в рот, отвратительно надувая щёки и пуча мутные рыбьи глаза.

– Здравствуй, Кириешка.

– Это ты, Мара? – забулькал мохнатый гад, пытаясь разглядеть гостей. – Кто с тобой?

– Не по твою душу, обжора! Это Луке подношение.

– Там он, на опушке, вороньё слушает.

Мара дёрнула Даринку за руку и повела дальше, оставляя противного пузрана трапезничать дарами болота. Вскоре почва под ногами стала твёрже, и старухе с девочкой пришлось перебираться через коряги и пни, продирая ноги о жёсткий кустарник. Теперь свет падал сверху, как будто бы месяц озарял путь, но ни звёзд, ни месяца над головой не наблюдалось. Стало теплее, и запах больше напоминал жаренное сало. Они вышли на поляну и увидели двух волосатых чудищ с копытами и козьими рогами, стоящих друг перед другом.

– Кто это, что за дивные животные? – спросила Даринка.

– Это Орлик с Яриком, – ответила Мара, – опять отношения выясняют.

Козлиные морды побежали друг на друга и что было мочи стукнулись лбами, пытаясь опрокинуть соперника наземь. В результате оба оказались сбитыми с ног.

– Где Лука, драчуны? – обратилась к ним Мара.

– Мара? Кого ты к нам привела?

– Угомонитесь, разбойники. Веду её на опушку, показать Луке.

– Ну ступай мимо, что зря тревожишь. Там он, среди мышей летучих и воронья плешивого, – отмахнулись копытами козлорогие твари.

– К Луке путь держишь? – внезапно возник перед ними юркий с бегающими глазками чёрт.

– Здравствуй, Груня, – недовольно приветствовала его старуха, – у себя что ли на троне, всемогущий наш?

– У себя, у себя. Слушает как обычно: кто на кого доносить вздумал, где кто обиду затаил, и кто на что соблазнился. А кто это такая красивая милая мордочка.

И он потянулся покрытой шерстью рукой к Дарине. Но она стукнула по культяпке, смело ответив:

– У меня личико, а не мордочка, безобразный!

– Не тронь, Груня! – строго сказала Мара. – Это Луке гостинец.

– Как всегда, – разочарованно поднял руки кверху чёрт, – всё самое лучшее для Луки.

Дальше они двинусь втроём. Долго ли, коротко ли Мара, Дарина и Груня вышли на опушку, обрамлённую сухими соснами и расколотыми молниями дубами. Посреди на огромном пне восседал лохматый гигантский медведь с бычьей головой и свиными копытами. Вокруг него кружили чёрные вороны, летучие мыши, а у ног вертелись зелёные змеи и серые крысы. Каждый гад шипел, каркал и пищал, стараясь рассказать владыке о том, что услышал, увидел и узнал.

– Преклоняюсь пред тобой, Лука! – упала на колени Мара.

Груня подобострастно завилял хвостом, опустился на четвереньки и пополз к ногам лохматого чудища, расталкивая перед собой змеино-крысиный клубок.

– Неужели Мара пожаловала ко мне в гости, – самодовольно рыкнул лохматый зверь, – а ну подойди ко мне, старая. Поцелуй копыта.

Мара поползла вслед за Груней, добралась к ножищам чудовища и принялась целовать грязные копыта. После подняв глаза, она подобострастно заявила:

– Я привела тебе ребёнка, чистого и непорочного, взамен обещанной вечной жизни.

– Это девочка, а мы говорили о мальчике, – рыкнул в ответ зверь.

– Оболочка мужчины и женщины – лишь обёртка. Главное душа человеческая. Я исполнила часть уговора. Перед тобой не ведущая греха плоть, пусть и в женском, а не в мужском обличие.

– Мы с тобой ни о чём не договаривались, распутница, и не тебе рассуждать о чистоте души мужчины и женщины, грязная вонючая тряпка. На тебе же клейма негде ставить, дряхлая карга! – лохматый монстр расхохотался, поднял копытом подбородок Мары, наклонился. Из широких ноздрей шёл горячий пар. – Помнишь, как мы с тобой забавлялись, пока ты имела нежное тело с бархатной кожей, молочной большой грудью и ароматным персиком между ног?

– Верни мне то время, Владыка! Ты обещал даровать вечную жизнь и вечную молодость. Позволь ещё раз ощутить годы сладкой молодости и пьянящей любви, насладиться вкусом греха и властью красоты! И я приведу тебе ещё сотни маленьких деток, тысячи чистых и румяных мальчиков, как ты хочешь.

– Ты даже одного не можешь привести, сморщенная карга! Что с тебя проку!

– Позволь мне хотя бы выбраться наружу! Помоги, Лука, – разрыдалась Мара.

– Слишком тяжелы камни на гробе твоём, и я не в силах сдвинуть их с места. Нет тебе назад в мир Яви дороги.

– Сегодня последний сороковой день, Лука, когда моя душа ещё блуждает меж заколоченных окон избы. Если ты не вернёшь меня к жизни, то и тебе не видать её энергии. Как ты будешь проникать в мирское без моей помощи? Кто позволит твоим бесам упиваться душевными муками человеческого племени?

– Глупая старуха! – лягнул её страшный зверь копытом с такой силой, что Мара отлетела с разбитым лицом, обливаясь кровью. – Как ты смеешь учить меня, глупая?! Обойдёмся без твоих услуг, дряхлая.

Он перевёл взгляд на Даринку, поманив её ближе:

– Подойди ко мне, девочка. Как тебя зовут, сладкая?

– Дарина.

Лука поднял ребёнка и усадил к себе на колени, после чего обратился к Маре:

– Она и заменит тебя, наивная. Раз ты привела девочку, то пусть она и продолжит твоё дело. Все слышали, слуги мои верные? Где стражник?

К ногам Луки сверху слетел большой чёрный ворон, ударился оземь, обернувшись в красивого мужичину, за спиной которого были сложены словно у ангела чёрные крылья. Он склонил голову, внимая словам главного беса.

– Теперь будешь служить ей, оберегая от врагов и недругов в людском царстве, – приказал Лука, и, переведя грозный взгляд на Груню, добавил: – а ты, игривый, будешь опекать девочку здесь, среди потусторонних кровопийц и душегубов. И если хоть один волос с головы Дарины упадёт в любом из миров, не сносить вам голов, служивые!

– Слушаемся, Лукавый! Обязуемся выполнять твои наказания строго, без колебаний и нести полную ответственность за судьбу девочки, – словно роботы протараторили ворон с чёртом.

– За что такая несправедливость, Владыка? – ревела Мара, растирая по морщинистому лицу кровь, – я служила тебе верой и правдой целую жизнь, приводила твоих бесов к мирянам, позволяя питаться энергией грешников. Ты обещал даровать мне вечную жизнь и вечную молодость за невинную душу, и я исполнила свои обязательства. За что же ты отталкиваешь меня, насмехаясь?

– Старая, безмозглая кочерга! Не уж то ты решила разводить лясы с Лукавым, будто я мужик, которому можно в ночи обманом втереться в доверие? Ты получала от нас силу, владела умами и сердцами людей, и теперь сокрушаешься, выбивая для себя дополнительные подарочки? Не ты, трухлявая, оказывала нам почтение! Это я позволил тебе получить силу тёмного царства, наслаждаясь грехом человеческим, ощутить всю прелесть порока и подлости; измены, предательства и себялюбия; воровства, обмана и жадности; услады постельной и корысти! Неужто ты не в полной мере вкусила дары, прожив ярко, стирая врагов своих в пыль и затаскивая в постель столь желанных до невозможности. Но всему есть отрезок у времени. Или ты решила всерьёз стать владычицей вечности, откупившись душой не измаранной? Тот секрет тебе не достанется, слишком язвой ты стала, паскудная! Будешь в царстве моём жить на привязи, злобной псиной стеречь тропы тайные!

Вдруг Лука замолчал, напрягая бычьи уши. Одна из ворон, сев на плечо, что-то прокаркала недвусмысленно.

– За ней идут! – рыкнул зверь и обратился к девочке. – Не бойся меня, маленькая. С этих пор никто тебя не тронет и не посмеет обидеть. Будешь служить мне верой и правдой, держать язык за зубами, и я дарую тебе то, о чём причитала старуха – вечную молодость и красоту!

Он протянул ей веретено и обратился к чёрту Груне:

– Возвращай её!

***

Мужики бежали по улице, сжимая вилы с рыболовными сетями в руках, чтобы поймать и заколоть ведьму. Впереди торопились пуще остальных Фёдор с Василем.

Сначала в низкой покосившейся избе Мары, то и дело видели открытые ставни, а в полумраке различали старуху, злобно смотрящую на деревню. Когда подходили к избе ближе, то понимали, что показалось: все окна и двери были намертво забиты гвоздями.

Потом обратили внимание, что избу сторонится скотина, а собаки испугано лают, убегая от проклятого места прочь, как будто чуют присутствие в доме нечисти.

А сегодня Василь увидел, как дочь Фёдора, Даринка подбежала к избе, исчезнув под завалинкой в дырке. Перекрестившись, он побежал по деревне собирать мужиков. Все решили, что ведьма вернулась из могилы и необходимо во что бы то ни стало спасать ребёнка.

Боясь мертвеца, каждый похватал, кто что мог вместо оружия: вилы, колья, сети, верёвки, серпы, ножи и кувалды. Подбежав к дому, сбили с дверей чугунный замок и ворвались внутрь.

В темноте Фёдор различил в углу перепуганную дочку, сжимающую в руках веретено. Завидев мужиков с вилами, Дарина задрожала от страха и пустила слёзы, подняв вой такой, что к дому начали сбегаться и бабы с ребятишками.

Пошарив по углам Фёдор с мужиками ничего не нашли кроме медленно со скрипом крутящегося колеса прялки. Было решено сжечь избушку ведьмы подобру-поздорову. И вскоре вся деревня наблюдала, как огонь животворящий очищал скверное место от тёмных сил. Люди крестились, Фёдор держал за руку Дарину, а Дарина, сжимая в руке веретено, хлопала глазами, наблюдая за вороном, смотрящим на девочку с ветки высокого дерева неподалеку.

Глава 2. Бесы

– И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого, – закончил Онисим проповедь, налагая крест на честной люд, собравшийся в церкви на вербное воскресение.

– Истину глаголит батюшка, – отбивала поклоны Серафима, стоя в очереди за благословением и причитая соседке бабе Евдокии о ночных видениях, – ей богу, явился ко мне ночью в образе козла. Зажгла свечу, а он коленки отбивает у иконы. Повернулся, а во рту святое писание.

– Батюшки, греха-то сколько! – сжала руки перед грудью Евдокия.

– «Брысь, окаянный!» – говорю ему, а он ухмыляется, прожёвывая странички. Ну, а у меня святая вода рядом на полатях. Я хвать бутыль, да в него проклятого! Только дым пошёл и запах зловонный. А на утро захожу в сарай: коза издохла.

– Не приведи, Господь, – перекрестилась Евдокия.

Подошла очередь к батюшке, Серафима прильнула морщинистыми сухими губами к протянутой кисти Онисима.

– Освяти, батюшка! Попроси у создателя за вдовицу, последнюю козочку лукавый унёс.

– Молись, православная! Уповай на вседержителя, Иисуса Христа, и воздастся тебе по заслугам за послушание и смирение!

Толпой выкатывался народ из церкви, оборачиваясь и отбивая поклоны, стараясь не угодить в растаявший снег. Дети, смеясь и наминая друг другу бока, падали в сугробы под неодобрительные окрики мамочек и тётушек.

Даринка, перевязанная платком, и опоясанная собственноручно связанной шалью, стреляла чёрными глазками по мальчишкам, игриво искала самого стеснительного. Страсть, как она любила забавляться с нерешительными подростками.

Гринька, живущий через улицу и старше Даринки на год, оказался рядом по правую руку. Шкодная девчонка возьми и толкни его в бок так, что он завалился в снег, потеряв равновесие.

– Что ж ты такой неустойчивый, Григорас?

Засмущался Гринька, покраснел перед красоткой. А Даринка продолжала издеваться:

– Али испугался лукавого?

– Не богохульствуй, – буркнул мальчишка, – а то заберёт тебя к демонам!

– А чего мне его боятся, когда я у него на коленках сидела!

Услышала это Христина, стоящая позади, да как даст варежкой дочери по голове.

– Ты что такое мелешь, бесстыдница! Кривотолки по ветру пускаешь!

Рассмеялась Даринка, наклонилась к самому лицу Гриньки, прошептала: «Сидела, сидела, прямо на коленочках». А после пустилась бежать вдоль забора от гневной родительницы.

***

Спустя годы, достигнув подросткового возраста, когда девица округляется, становится румяной и начинает проявлять интерес к противоположному полу, Дарина уже знала о бесах всё. Не раз и не два она посещала потусторонний мир, и водила знакомства с многими служками владыки. Черти, демоны, бесы – как их только не называли в народе, понятия не имея о тех, кого страшились и кем пугали детишек.

Дарина водила дружбу с каждым. Жирный Кирька или, как его ласково кличили, Кириешка водился на болотах и питался скользкими гадами да пузырчатыми лягушками. Был он страшным обжорой и приходил к тем, кто не мог отказаться набить живот через меру, обрастая как тесто боками и сальными блестящими подбородками.

Щёкот, кудрявый неугомонный хохотун и бездельник с улыбкой от уха да уха, водился подле спящих, норовя защекотать баб до смерти в самых срамных местах. Шебуршил поганец под одеялом, изводя женщин чесоткой и уморой, если они долга не знавали мужской любви и ласки.

Люлька, пушистый, сизокрылый и полупрозрачный как облачко, нападал на уставших в дороге, нагоняя сон и крадя у путников тесёмки с пожитками и кошельки с червонными. Или пробирался к младенцам и лишал их сна, чтобы довести до греха молоденьких девиц, родивших не по поре, а по несдержанности.

Особо озлобленным был Безродный – бесёнок, лишавший девиц способности к зачатию и отравляющий семя мужицкое бесплодием. Дарина старалась избегать встречи с ним, опасаясь холодного взгляда и мерзких прикосновений белёсого выродка.

А вот с Баламошкой она любила посплетничать о жизни, потравить байки и узнать, как лишить человека рассудка, затмив разум несчастного какой-нибудь безделушкой. Дурной бесёнок был ярким пройдохой, вытворяющим различные выкрутасы и фокусы, отвлекающие ум людской от мира явленного.

Горемыка, тусклый как оплавленное стекло и сутулый словно покатый сугроб, обнимал длинными ручищами тех, кто кручинился в тоске и унывал в разлуке, ограждая очи опечаленного от окружающего великолепия и жизнерадостных сотоварищей, способных вернуть сладостный вкус существования.

Латрыга заливал и печаль и радость хмельным зельем, уводя пьяниц и пропойц в странствие от любви, семьи и здоровья. Он цеплялся за любой повод, чтобы привить человеку привязанность к солоду, хмелю и медовухе. Скорбь и веселье души человеческой одинаково притягательно воспринимались психопатически тревожным бесом, заполняющим чувственные пустоты людей.

Орлик и Ярик появлялись там, где кипела кровь, поднимая бунтовскую натуру на скандалы, драки и дебоширство. Постучать кулаками, оттаскать за космы и надавать тумаков эти двое могли лучше всех. Подначивая и задираясь, они провоцировали несведущие сердца, подталкивая их в склоку и стремились перессорить всех со всеми.

Хворь, Измор и Падучий подрывали здоровье тела физического, укладывая человека в горизонтальное положение. После чего начинали глумиться над страждущим, наводя то жар, то холод, то кашель, то чесотку; а ещё кололи внутренние органы, резали плоть и тянули жилы бедолаг и мучеников.

Паразит обычно цеплялся к лентяям, халявщикам и тунеядцам. Плешивый чёртик с хитрыми глазами упивался малодушием мирян. Малодушие как бальзам на сердце для Паразита. Сядет не шею и шепчет на ушко: «Зачем напрягаться, когда другие ярмо тянут так, что и нас прокормить смогут?»

А самым любимым бесёнком Дарины был её опекун Груня, покровительствовавший натурам азартным, стремящимся идти на риск ради мгновенной прибыли. Плут и картёжник, он хорошо знал счёт и магию денег, чем с удовольствием пользовался, склоняя неискушённые души поставить на кон всё больше и больше, пока у человечка было, что потерять.

Но то всё были бесята младшего звена – чёртики подлые, мерзкие и обозлённые. Напакостить, навредить, извести они, конечно, могли, но в большинстве случаев, пакости их измерялись мгновениями и расстояниями. Всегда можно было поворотить вспять вред, который они причиняли больной душе, стоило той покаяться или принять пост смирено и с благодарностью.

Однако были у Лукавого и более грозные бесы, деяния которых безвозвратно меняли судьбы сынов Божьих. Проявления оных в мире людском будоражило население, укрепляя в вере и пути к Господу, поэтому главный лохматый и порочный зверь зорко следил за бесчинством сих деспотов в человеческом царстве, не позволяя опричникам разгуляться, дабы стадо окончательно не убежало в долину создателя, заглушив внутренние страсти страхом перед неминуемым.

То были бесы Тать, Заморыш, Дурман и Рогатый. Они представляли собой знать тёмного мира и славились преступлениями кабальными, мучительными и бесповоротными, от которых невозможно было отмыться одним покаянием и желанием всё исправить.

Рогатый, например, охватывал довольно широкое поле злодеяний, связанных с желанием простодушного посвятить свободное время гулянию. Он словно опытный пахарь впрягал в свой плуг блядей, прелюбодеев, предателей, изменщиков, захребетников, подсуседников и прочих гулён всех сословий, полов и возрастов.

Тот, кто становился в плуг за Рогатым, брёл следом по жизни раскольником, отворотившим чело от общественного уклада, и намеренно совершавшим поступки, бросающие тень на систему неписанных жизненных правил: лгал, предавал, изменял, развратничал, пьянствовал и богохульствовал.

Если какой-нибудь Латрыга поиграет человечком, напоит до беспамятства, да и бросит, радостно потирая ручонки; или Ярик с Орликом столкнут лбами в корчме мужичков из-за смазливой бабёнки, разворотят морды бородатым недотёпам, да и разведут поколоченных восвояси, смеясь и почёсывая лобные доли; то Рогатый никого не бросит, не разведёт, а убедит, что всё было по делу, и впредь надо так поступать. А говоруны, да сплетницы вокруг, что клевещут на твоё честное имя – просто завистники, болваны или того хуже – враги, желающие твоей неудачи или даже кончины.

«Все вокруг плохие, – шептал Рогатый, – один ты хороший. Поэтому назло продолжай делать так, чтобы окружающих воротило. Нечего перед ними раскланиваться, угождать и соглашаться. Обмануть их не грех, продолжай лгать, они того заслужили. И предать можно, они бы тебя первым предали, будь у них такая возможность. И супругу рога наставить тоже дозволено – он, поди, тебе и сам изменяет. Напридумывали всяких уставов, запретов и правил в своё удовольствие. Сами ничего не соблюдают, лицемерные праведники, и тебя ещё заставляют прогибаться. Поступай, как знаешь, живи в своё наслаждение, а на других начхать!»

Так и жил на советах Рогатого раз спотыкнувшийся человек, становясь изгоем среди соседей и родственников. Полный обид, пороков и желаний злорадствовать чужой беде. Хирел, изводя себя червоточиной оскорблённости, но прислушиваться к советам окружающих не собирался.

Таким же злодеем был и его родной брат бес Дурман, занимающийся вместе с Рогатым довольно обширными категориями грешников. Красный, как вечернее солнце на небосводе, и горячий, как только что вынутый из печи калач, он управлял страстями человеческими, не позволяя мученику принять обет смирения и послушания, успокоить свой нрав пред иконою и жить в согласии с миром, довольствуясь малым в количестве.

Он всегда требовал больше, ярче и дороже, чем было необходимо сердцу, чтобы утолить нужду насыщения. Если любви – то до гроба, если коня – то непременно арабского скакуна, если сюртука – то царского, если войны – то только такой, что до полной и безоговорочной победы!

Дурман проникал в души подобно бушующему океану, кидающему корабль жизни по волнам бесцельно до тех пор, пока пучина не утащит его ко дну. И в этом заключался ключевой обман беса. Он отнимал у человека смысл существования, подкидывая тому мимолётные миражи сиюминутных желаний, чередующие друг друга с единственной целью – не позволять душе оставить суету, прийти к Богу и в тишине с молитвою осознать истинную потребность сердца.

Тать совращал людей на воровство, приводя заблудшие умы в казённый дом. Туда, где собирались нищие духом, пытаясь каждый в своё время, в одночасье изменить несправедливое, по его мнению, распределение богатства среди человечества. Соль бесовского наваждения заключалась в том, что до определённого момента Тать помогал обворовывать окружающих, ложно вселяя надежду в преступника, что он совершает правое дело. Украл – молодец! Так и должно быть! Восстановил баланс распределения.

И даже если это было бы так, душа ослеплённая покровительством беса, не замечала границы, на которых следовало остановиться своровав, допустим, во благо. Она продолжала желать присвоения чужой собственности, наивно полагая, что вокруг такие же воры, и всё украденное – некогда украдено. К тому времени бесу уже удавалось переключить внимание грешника с несправедливости в область техническую: ловкость, улики, сокрытие, перепродажа и приобретение благ незапятнанных кражей.

«Не укради», – говорил Создатель.

«Не попадись», – отвечал Тать.

«Красть грешно», – повторял Создатель.

«Воруют все, а чем ты хуже?» – спрашивал Тать.

Всегда можно было оправдать воровство, чем и занимался бес, но для человека, ступившего на дорогу присвоения чужого богатства – это был путь в один конец. Прощение потерпевшего было недостаточно, так как остальные помимо потерпевших понимали, что перед ними значится потенциальный расхититель и их нажитого честно добра. Поэтому человека, пустившего Татя в сердце, в конечном итоге, ждала незавидная судьба заключённого в кандалах узника.

Ну и последним, самым страшным и злым бесом Лукавого был Заморыш – душегуб и кровопийца, забирающий жизни в тесёмку, висящую за шерстистой спиной. Это был бес с горящими глазами, большими ноздрями, зубастый и с когтями на руках словно изогнутые сабли. В его животе ползали черви с опарышами, поедая смердящие гнилью кишки. Он не знал жалости и сострадания, был глух к мольбам и плачу, отличался жестокостью и кровожадностью.

Он посягал на самый святой дар Бога – жизнь человеческую, отнимая её не ради пропитания или спасения, а ради прихоти или сиюминутного помешательства. Он подходил сзади, касался плеча грешника и скрежетал зубами:

– Убей!

И если был под рукой острый нож, то человек хватал его в ярости, бросаясь на обидчика, и кромсал неугодного бешено. А если не было рядом ножа, то поднимал с земли камень или дубину, а если ничего не было под ногами, то вцеплялся руками в шею и начинал сжимать хватку смертельно, чтобы, наверняка, несчастный испустил дух.

Страшно боялась Дарина Заморыша, как, впрочем, и остальные бесы, и только суровый Лука имел власть над всеми, управляя тёмным царством на правах единоличного владыки.

***

Проводником в тёмном царстве для Дарины стал Груня, хитрый и проворный мошенник обожающий карточные игры, фокусы и розыгрыши в кубики. Любимым же занятием азартного беса были козны. Когда девочка по ночам доставала веретено и начинала прясть пряжу, открывая двери в потусторонний мир, Груня всегда радостно встречал её, уводил через болота на освещённую белым холодным светом поляну и учил играть в кости.

– Смотри, Даринка, это бабки.

– Это ж коровьи кости затёсанные.

– Правильно, в игре их называют бабками, – после он показывал девочке большую плоскую кость овальной формы, – сюда я залил свинец, чтобы кость была тяжелей. Она называется литок.

После бес прытко расставлял на полянке костяшки, обводил вокруг черту, отходил на значительное расстояние и бросал литок таким образом, чтобы выбить как можно больше костей из круга.

– А теперь ты попробуй, – протягивал Груня другой литок в руки Даринки, – покажи ловкость и сноровку.

И они играли в бабки до самых петухов, выбивая кости из круга, постепенно отходя всё дальше и дальше для броска и увеличивая меткость глаз и ловкость рук.

– А вот скажи, Груня, – спрашивала Дарина, – почему мы с вами в разных мирах живём?

– Потому что вам день полагается, а нам ночь покровительствует.

– А что главнее, день или ночь?

– Главнее Лука, он хозяин и дня, и ночи.

– От чего так?

– От того, что ему всё известно. Он ведает, как всё устроено, поэтому всё может.

– Откуда ж он всё ведает, если постоянно сидит на пне, что торчит на опушке?

– А ему все новости докладывают твари земные, гады речные и бесы с ведьмами.

– И ничего от Луки не сможет утаить человек?

– Ничего. Всё что не сделает человек, всё станет известно главному бесу, ибо всегда найдутся свидетели самого тайного действа: муха, таракашка, червячок или букашка.

– А бабушка Мара ведьмой была?

– Ведьмой.

– И я ведьма?

– И ты ведьма, только пока несмышлёная.

– От отца с матерью я слышала, что ведьмы проклятия могут накладывать, заговоры читать, живых со света изводить и мёртвых с земли поднимать. Правда ли та присказка?

– Правда.

– А научи меня привораживать.

– Научу, если слушаться будешь. Кого ты задумала приручить?

– Данилку.

– Не один век кидаю я кости, а желания у вас не меняются. Всё вы норовите мужичков по струнке построить, да забавляться с покорными по прихоти.

– Ну, научи, Груня! Не вредничай.

– Дело нехитрое. Свяжи ему носочки да заговори их. Они приворожённого всегда к тебе возвращать будут. Ведь старуха Мара с тобой тот же фокус проделала. Только носочки предназначались как раз для Данилы, а по случайности к тебе попали.

– Так вот значит, как привороты действуют, – улыбнулась Даринка.

– Именно. Мы бесы знаем все помыслы, чаяния и желания людские, через насекомых, пернатых и земноводных. А ты ведьмочка нам путь прокладываешь к душам, склонным к греху, через материальные вещи, принадлежащие роду человеческому: пуговку, ниточку, пёрышко, камешек или монетку. Как клубок пряжи врата открывает, так и вещица пустяшная окно пробивает к душе человеческой. А мы через открывшийся канал подпитываемся энергией, словно комарики, сосущие кровь.

– Нехорошо это Груня!

– Не ты комариков создавала, не тебе и решать неопытной, что есть хорошо в устройстве миров. Тебе дано благословение Владыки пользоваться дарами не только мира явленного, но мира тёмного. Так пользуйся и будь благоразумной. Невежество оставь для тех, кто Онисима слушает по воскресениям.

– Не на словах, на деле покажи, как мне приворожить.

– Вот тебе косточка, – протянул ей Груня одну из бабок, что они выбивали играючи, – наложи на косточку заговор с тем, чего желаешь, да подари Гриньке. Мальчуган давно на тебя глаз положил. Ночью налей в блюдце воды, да зажги свечу. Читай заговор при пламени огня, да смотри на воду. Как увидишь в отражении, что он достал косточку и рассматривает, задуй свечу и переместишься к мальчонку в виде сладкого миража. Охмуряй мальца, нити вей из него, прикажи всё, что вздумаешь – заколдованный выполнит. Чтоб вернуться назад – забери косточку, приговаривая: «Уходя, нарекаю исполнить всё, что было рабу повелено». В тот же миг поворотишься домой, а Гринька исполнит всё, что прикажешь.

С жадностью зажала в кулачке Дарина косточку, подняла глаза вопрошаючи:

– Не дадут мне родители ночью обряд провести.

– Обратись к Люльке, он нагонит на предков сна беспробудного, и ни папа, ни мама, не откроют очей всю ночь, чего бы ты не творила.

Дарина растянулась в зловещей улыбке.

– Понимаешь теперь как наши миры взаимодействуют? Ты помогаешь бесам, а бесы помогают тебе.

– Какой ты хорошенький, Груня, – сладко залепетала Даринка, потрепала по щекам хитрого бесёнка, прижала косточку к сердцу и побежала искать чертёнка Люльку.

***

Следующим днём ворон разведал, где находился Гринька, и привёл Даринку по его душу. Смущённый мальчишка хотел убежать, но она преградила путь и достала из варежки игральную кость, полученную от беса.

– Извини меня, Григорас, что давеча в церкви толкнула. Вот игральная кость в качестве покаяния. Смотри на неё огранённую, вспоминая о девочке томной, что любовь свою безграничную не удержит в сердце для мальчика.

Гришка, очарованный дерзостью Даринки, схватил кость и побежал прочь под смех наглой девчонки. Вечером же, когда луна выкатилась из-под горизонта на небо, и, охмурённые сном с помощью бесёнка Люльки, родители молодой проказницы спали на печке, она подошла к столу, налила в блюдце воду, зажгла свечу и стала внимательно смотреть на отражение, проговаривая:

– Вспоминай, Гриня, о девочке невиданной красоты и сказочной наготы; вспоминай, мальчик, влюблённый в её чёрные глазки и длинную косу.

Вскоре вода в блюдце задрожала, размывая отражение Дарины, и показала Гриню, сидящего у окна и разглядывающего в лунном свете подаренную костяшку. Даринка набрала воздуха в грудь и задула свечу. Словно пузырь её поглотила воронка пространства и времени, и она оказалась перед Гриней абсолютно обнажённой с распущенными волосами.

– Думаешь обо мне, Григорас? – властно пропела она, поднесла руки к остолбеневшему мальчику, взяла ладошками за щёки и потрепала словно собачку. – Любуйся, Григорас, своей королевой. А теперь поцелуй ей ножку.

Мальчик, сладко дрожа от трепета, упал на пол и принялся целовать ножки Дарины. Она наклонилась к смиренному и потребовала:

– Верни мне мою косточку, глупыш.

Гринька послушно исполнил приказание, испуганно глядя в глаза ведьмы. Забрав кость, Даринка проговорила:

– Повелеваю тебе завтра с утра, чуть забрезжит рассвет, раздевшись догола, перемазаться мёдом и облепить тело перьями, после чего бегать по деревне, кукарекая, словно петух. – И коснувшись пальцами лба мальчика добавила: – нарекаю исполнить всё, что рабу повелено.

После чего, девочка рассмеялась и растворилась в воздухе, воплотившись снова перед столом с блюдцем и созерцая своё отражение в воде. Её молодое сердечко взволнованно колотилось от неожиданного эксперимента. А утром жителей деревни разбудили не крики петухов, а кукареканье Гриньки, бегающего голышом по весеннему снегу в перьях и мёде. И когда дурачка поймали мужики, а бабы привели его в чувства, отмыв в бане, он оправдывался:

– Даринка заколдовала…

***

Время шло, деревенская жизнь текла также размеренно и неспешно. Фёдор с Христиной открыли корчму и начали потчевать гостей вкусными кашами с осётром и судаком, тушенной репой и ржаным хлебом. Запекали гуся, шинковали в пироги курей, зажаривали на огне говяжьи рёбра, варили ягодный кисель, да подавали к напитку оладьи с вареньем.

Сруб Фёдор поставил на развилке у дороги при въезде в деревню. Отдельно построил кухоньку для приготовления пищи, отдельно – постоялый двор, где можно было и отоспаться с дороги, и отобедать, и провести время с азартом и плясками. Рядом возвёл баньку для тех, кто желал с дороги попариться, отмывшись от придорожной пыли.

Деревня их находилась на распутье в белокаменную и областные поселения. Проезжих было значительно, оттого и корчма Фёдора пользовалась успехом.

С той поры, как поймали Гриньку, многие стали поговаривать, что Даринка новая ведьма, которую Сатана поцеловал после смерти Мары. Средства, на которые Фёдор с Христиной отстроили новый двор для путников, будоражили деревенских, разгоняя домыслы среди жителей об участии дьявола.

Однако, у Фёдора на всё был ответ. Делянку ему выделил староста с условием выкупа в следующие три годины. Лес помогли валить братья с дядьками, принявшие долю в корчме. Они же помогали и возводить строения. Христина с Даринкой управлялись по хозяйству, да и жители помогали, чем могли. Кто-то соломы привезёт, кто-то дровишек подкинет.

Вроде, как и не придерёшься ни к чему, да вот больно гладко всё у Фёдора спорилось. Русский народ прозорлив и чувствует, когда дело ладное неладным пахнет. Стали роптать, что без нечистого не обошлось. Некоторые по ночам и вовсе видели бесов, пляшущих за забором в корчме.

Тот, кто осмеливался глаголить во всеуслышание о шабашах, поражался недугами вдруг. Евдокия и вовсе лишилась голоса за то, что каждому пересказывала, что видела, как Даринка по ночам катается по деревне на Гриньке как на собаке. К старой сплетнице вылез пузатый чёрт Кирька из колодца, когда она воду пошла набирать, да и положил ей на язык жабу ядовитую. С тех пор Евдокия ни слова не проронила.

А тем временем корчма процветала. Проезжающие на подарки не скупились. Особенно мужики. Завидев Даринку, бегающую по дому с озорной улыбкой, многие не жалели целковых. А девчонка не будь дурой, притворством располагала странствующих, выведывая новости о том, что творилось в округе. После происходили странные события, и даже кто-то усматривал в их последовательности прямое участие дочери Фёдора, но доказать ничего никто не мог.

Ограбили купца на дороге, после ночи в корчме – так то же не Даринка, была и не Фёдор. Они у всех на виду целый день. А что за разбойники то были и куда делось награбленное, одному Богу известно. Дьяк, проезжающий в соседскую сторону, да решивший отобедать в корчме насмерть подавился огурцом, поданным к щам, так ведь то, не Даринка с Христиной ему его в рот запихивали, сам подавился от несдержанности. И так далее и тому подобное.

Но молва народная на то и самая верная, что чувствует, злодеяния бесовские. Доказать не может, но сердцем видит. Стали побаиваться Даринку пуще Мары. Со старой ведьмой жилось проще, одиноко её изба на окраине накренилась. Никто к ней не хаживал, да и она особо не бесчинствовала. С молодой Даринкой деревенским заново не по себе стало. Столько бесовских шалостей давненько они не наблюдали. К тому же девка была молодая, красивая, полная сил, энергии и хотения.

Горе было парням, бросившим взгляд влюблённый в её сторону. Все знали историю Гриньки, обращённого в пса послушного для шкодной девчонки. Но и остальных она не жаловала. Очаруется кто красотой её, так и начнёт вытворять несусветности на потеху общую. Будто бы шут её верно подданный.

***

Пахом дёрнул повод, так как гнедой конь отвлёкся от дороги поворотив морду в сторону поля.

– Зорька, – строго прикрикнул мужик, – куда ты постоянно смотришь? Иди ровно, разобьёшь колёса.

– В поле он смотрит, на волю, – ответил Данил, лежащий в телеге, устланной сеном, подперев руками голову и глядя на тучи, затянувшие небо.

Они проезжали мимо деревни, где когда-то жила Мара. Надо сказать, что Пахом не забывал покойницу, иногда приезжал к ней на могилу, о которой кроме него с сыном никто не знал. Он садился подле на землю и благодарил бабку за то, что не позволила наложить на себя руки. Рассказывал, как растёт сын, как учится ремеслу конюха, и как девки начинают засматриваться на крепкого юношу.

Справа на ветке берёзы вспорхнул большой чёрный ворон, прокричав громко и даже зловеще, покружил над телегой рассматривая отца с сыном и полетел в направлении домов на окраине деревни. Пахом вспомнил жену покойницу. Поговаривали, что именно ворон стал причиной её смерти. Вспомнив Клавдию, он вспомнил и Мару.

– Заедем к бабушке, коли мимо путь держим, – предложил он Даниле, дёрнул поводья, и Зорька поворотил на тропу к знакомой деревне. – А то я всё на могилку езжу, а к дому ни раз не заглядывал. Что с избой Мары сталось, не сдуло ли её ветрами сезонными?

Вскоре они остановились подле заросшего бурьяном участка. Ограду давно растащили местные, и за высоким сорняком с кустарниками торчала серая каменная печь со следами гари.

– Спалили, изверги, – тихо проговорил Фёдор, снимая шапку.

Данила слез на землю и подошёл к отцу.

– За что же они так не любили бабушку?

– Ведьмой считали. Ей ведь и рот с глазами зашили, прежде чем мне передать. И руки с ногами бечёвками замотали. В гробу перевернули, дурные. Думали она наружу полезет как вурдалак кровожадный. Я ей каменьями гроб заложил, как просили. Вот как боялись её здешние. А если бы не она, ни ты, ни я не бродили бы по земле нашей грешной.

– Да ты что, батя?

– Я ведь тогда с ума без Клавдии сходил. И себя, и тебя намеревался сгубить. Отчитала бабушка напасть ту. Помолимся за неё, Данила.

Пахом начал крестится и кланяться. Следом и Данила персты ко лбу поднял.

– Хорошо, что они не знали, где она закопана, по глупости, невежеству, по причине страха животного. А то бы, наверняка, выкопали тело и сожгли, как и дом.

– А я знала, где её могилка, – услышали они позади женский приятный голос.

Обернувшись, Пахом с Данилой увидели Дарину в нарядном сарафане, с косой перевязанной цветной лентой и нарумяненными щеками.

– Знала, но никому не сказала, – продолжила девушка, глядя чёрными прожигающими глазами на сына конюха, – помнишь меня, Данилка?

Данила словно столб застыл на месте, потерявши дар речи. Он моментально вспомнил девочку, которую поцеловал на берегу тягучей речушки у могилы Мары, пока отец закапывал труп старухи. Сладкий вкус её губ и нежные прикосновения ручек, несмотря на долгие годы разлуки и не взирая на детский возраст, живо вернулись в памяти, проняв плоть парня волнительной судорогой.

– Кто ты? – спросил Пахом, после оборотился к сыну и повторил: – кто это, сынок?

– Дарина я, дочь Фёдора и Христины, – ответила девушка. – Мы держим корчму на той стороне деревни. Приезжайте в гости, отведаете щей с кашею, матушка стерлядь запечет в печи, да блинами с оладьями угощать будет. Слово даю, таких вкусных вы нигде не отведаете. А я каши наварю с грибочками, да свинку мягкую на противне заложу щавелем. Молоко у наших козочек самое жирное, самое вкусное, капелька на вес золота.

– Как ты сладко словами стелешь, Дарина, – улыбнулся, облизнувшись Фёдор. – Не уж то ты за нами следила, когда Мару хоронили?

– Следила от того, что любопытная была, родителей не слушала, – засмеялась девушка, – побежала за телегой, прячась в густой траве. А на берегу реки с вашим сыном столкнулась. Он мне носочки узорчатые подарил тогда.

– Так вот они куда делись! – почесал за головой Фёдор, – а мне ведь, поганец, сказал, что обронил по дороге.

– Что же ты молчишь? – подошла девушка ближе, – признайся отцу, как подарок мне сделал.

Смущённый парень готов был сквозь землю провалится.

– Дарил? – спросил Фёдор

Данила кивнул, не смотря родителю в глаза.

– Я ведь помню подарок твой, долго берегла и носила, пока ноженька не выросла из размера. А когда сама ремеслом овладела, то и тебе связала подарок. Вот, возьми, – и она протянула такие же узорчатые носочки, что он подарил ей когда-то. – Как наденешь, обо мне вспомнишь, а соловушка пропоёт мне о том, и приятно на душе сделается.

Данила принял из рук девушки подарок.

– Благодарствую, – с удовольствием проговорил он. – А я тебя не забывал. Помнил и хотел вновь увидеть.

– Что же ты так долго ждал, если бы не папенька, то так бы и не увидел меня. Приезжай к нам в корчму. Хлебом солью встречу. И не бойся молодцев наших местных. Говори, что к Дарине приехал, и никто не посмеет тронуть.

– Отчего же так?

– Глупые думают, что я тоже, как и Мара, с нечестью знаюсь. Поэтому и бояться.

Пахом с сыном переглянулись.

– Видно проклятие бабушки после смерти на меня перекинулось. Мару обвиняли в том, чего не было: в ворожбе, колдовстве, да братании с чёртом, – улыбнулась Дарина. – Я рада, что вы в слухи пустые и бредни людские не верите. Приезжайте, я буду вас ждать.

Она погладила по плечу Данилу, кивнула головой Пахому и пошла к дому, оставляя гостей стоять на заброшенном участке среди колючей травы, с мыслями о старухе и чертовщине.

– Откуда она знала, что мы приедем? – спросил конюх, задумчиво глядя на сына.

– Может и вправду ведьма… – ответил Данила, разглядывая подаренные носочки.

***

Спустя годы, проведённые с отцом, овладевая знанием о лошадях, врачеванием и уходом за кологривыми, наблюдая за поведением, повадками и особенностями коняшек, Данила не забыл о Даринке. После встречи у сожжённого дома Мары, воспоминания с новой силой вскружили голову парня. Казалось, несколько минут проведённых в далёком детстве с девочкой, о которой он ничего не знал, исчезнут словно призрачный сон после пробуждения в потоке событий, ожидающих маленького мальчика впереди.

Но игривое личико смазливой девчонки не покидало его много лет спустя, когда он уже возмужал и стал привлекательным в глазах деревенских красавиц, от которых не было отбоя. Каждая хотела, чтобы Данила покатал её на вороном жеребце, увезя в ветвистые рощи или поля со стогами сена, где никто бы не мог быть свидетелем их любовной связи. Разве что, мышки полевые да свиристели певучие.

И хоть был он парнем неробкого десятка, умеющим обращаться с девицами, но против Дарины робел. Непонятной властью обладала черноглазая красотка, будто бы на самом деле не обошлось тут без колдовства. Бывало, соберётся он с духом, нарвёт цветов полевых, прискачет в соседнюю деревню, зайдёт в корчму, полный уверенности и серьёзных намерений, а увидит смеющуюся Дарину, игриво подмигивающую ему словно дитё малое, да так и немеет как истукан деревянный. Чего хотел, зачем приехал – как будто и позабылось.

Посадит её позади себя на жеребца и поскачет туда, где они познакомились. Скачет и чувствует её горячие руки, сжимающие крепко за талию. А как запустит она нежно кисти под рубаху, да обовьёт вокруг живота, так и совсем невмоготу становится. Хочется ароматного тела её, страсть как хочется. А не решается! Столько раз обнимал и целовал разных красавиц, да брал приступом самых неприступных, а с Дариной не получается! Как будто воля – не воля совсем и смелость – не смелость, а так, ожидание собственной участи.

Прискачут на берег реки медленной, спрыгнет с коня и катает прелестную девушку, рассказывая о лошадях и жеребятах. А как спустится она с седла, усядутся на земле и смотрят на медленное течение, бросая камушки в воду с тем, чтобы увидеть, чьи круги после броска дальше расходятся.

– Хочешь меня поцеловать? – спросит иной раз Дарина.

– Хочу.

– А что же не целуешь?

– Прекрати потешатся надо мной, – вскочит он на ноги, ощущая собственное бессилие.

А она смеётся так, что на траву падает, да задирает ноги кверху. Длинная юбка собьётся у талии, обнажая округлые бёдра, как бы предлагая: «Ну же, Данила, бери готовую к употреблению красавицу». Ох, и тяжко ему тотчас становится. Бесится всё внутри, разрывается, а сделать ничего не может! Кажется, будто черти невидимые сковали, завладев физической оболочкой.

– Не мучай меня, Дарина! Не могу я больше.

– Что за спешка такая, Данила, али поиграть со мной вознамерился?

– Не играть я приезжаю. Об одной тебе только и думаю. Прихожу к лошадям, а они фыркают, чувствуют, что моё сердце не с ними.

– Сладко словами стелешь, Данила, словно я одна из твоих воздыхательниц, что к соломе в полях ты отвозишь.

– Что за вздор? Кто тебе лжёт так нескладно?

– Ой, не обманывай меня, мальчик. Всё знает, Дарина, и всё ведает. Будет тебе и любовь, и ласка, когда делом докажешь, что достоин прелестей моих нежных.

– Говори, что ты хочешь, всё сделаю!

– Брось своих девок бесчисленных, я о каждой узнаю, поверь мне. И никому никогда не говори, что происходит меж нами. Достаточно и вороного свидетелем.

– Ни к кому никогда не притронусь отныне!

– Вот и славно, мой мальчик. Иди ко мне.

Обняла нежно и поцеловала, да так, как никто никогда не целовал ещё.

Глава 3. Данила

Самая сильная страсть у Данилы была к Ираиде. Среди прочих деревенских девушек, она выделялась большой грудью, тонкой талией и густыми волосами. Три дома разделяли ребят на улице, что не могло их не сблизить с младенчества. В детстве мальчик и девочка вместе крутили хвосты коровам и с другими сопливыми обучались у седовласого старца Дорофея азбуке и арифметике. Как это водится у детишек: дружба со временем переросла в симпатию. Поэтому, когда отроки стали старше, дружить они начали по-новому.

– Давненько я тебя не видела, Данила, не заходишь к нам в гости, не катаешь на жеребце, – Ираида заглянула к молодому любовнику на конюшню вечером, когда он расчёсывал гриву вороному любимчику. – Разлюбил, друг мой ласковый?

– Ну что ты, подруженька милая, разве смогу я забыть тебя. Не до любви только сейчас, родненькая.

– Что же так вдруг случилось? Кто та кукушка, что моё время крадёт не жалеючи?

– Все кукушки сидят на ветвях в лесу, не придумывай сказок обманчивых. Твоё время крадёт не живая плоть, а дорога и пыль придорожная.

– Слышала я про корчму, что в соседней деревне. Зачастил, говорят, ты туда как привязанный.

– Щи там вкусны с пирогами.

– Наши молодцы проигрались в корчме той – хороша, подтвердили. Да хозяйская дочь красоты неписанной. Уж не к ней ли ты бегаешь, дорогуша?

Ираида подошла к Даниле и, как он не пытался отстраниться от девушки, всё же сдался под натиском ласковым. Но когда всё было закончено, и он поднимался, стряхивая с одежды солому, большой чёрный ворон взмахнул крыльями над воротами конюшни, и полетел ввысь, громко каркая так, что распугал остальных птиц в округе.

– Нехороший вестник, – молвил Данила, предчувствуя неладное.

– С каких пор вороньё так страшит тебя?

– Да с тех самых, как матушка сгинула.

– Не придумывай, – поправила юбку Ираида, – если не перестанешь таскаться в соседнюю деревню за пирогами, я устрою такой скандал, что запомнишь надолго, дорогой мой Данилушка. А блудницу проклятую так отделаю, что никто из родственников не признает!

***

Напрасно не придал значения словам Ираиды Данила и думал неосмотрительно, будто Дарина ничего не узнает о его мимолётной слабости к подруге детства, проявленной на конюшне в родной деревне. Когда он в очередной раз привёз Дарину на секретное место, где проходили их встречи, и они, прогуливались вдоль берега реки, держали за узды вороного, она возьми и спроси у коня:

– Днём и ночью ты, конь вороной, подле любимого. Знаю, что любит чесать он тебя, как поставит в конюшню, наездившись. Расскажи мне, лошадка, ничего не утаивая, кто ещё так настойчиво добивается крепких объятий хозяина?

– Не ослышался ли я, Дарина? Ты меня обвиняешь в лукавстве?

– Знаю, любимый, что слабый ты к женской нежности. И помимо воли способен предать, очарованный девкой хитрой и полной коварства.

– Я клянусь тебе…

– Знаю я, что боишься ты, и готов лгать из страха. Но давай мы послушаем, что нам конь твой поджарый расскажет?

Дарина властно и жёстко дёрнула за узды, вороной махнул гривой и заржал, устремив большие глаза на девушку.

– О, как всё плохо, Данилушка. Не способен остаться ты верным, находясь далеко от меня на большом расстоянии.

– Дарина! Что ты играешь со мной как с дитём малым? Разговариваешь с конями, не желая услышать мои мольбы. Я люблю тебя и желаю твоим быть навеки.

И он достал из кармана рубахи золотое колечко. Встал на колено и протянул девушке:

– Прими в знак любви и безмерной преданности.

Дарина взяла колечко, покрутила перед глазами, рассматривая, и спросила:

– Никак наш кузнец Калита выковал?

– Он самый, – непонимающе кивнул головой Данила. – Ну так что, ненаглядная, будешь век со мной и в печали, и в радости?

– Ну, конечно, врунишка мой миленький. Только прежде избавить нужно сердце непостоянное от соблазнов блудницы коварной. Говорят, она ждёт нас, наивная. Что ж, доставим ей удовольствие?

Дарина зловеще рассмеялась, поднимая с колен ничего не понимающего парня.

– О чём ты говоришь? – вопрошал он.

И Дарина указала на чёрного ворона, смотрящего сверху.

– Птичка моя верная донесла, что гости в корчму приехали.

Они вскочили в седло и поскакали в деревню.

***

Открыв дверь и зайдя в гостевую комнату, Данила увидел сидящую за одним из столов Ираиду в компании парней из его деревни. Дарина, казалось, не была удивлена тому обстоятельству. Она по-хозяйски подошла к гостям, и спросила:

– Что молодым угодно? Вас уже угощали?

– Вот так кикимора болотная: ни груди, ни лица, ни кожи белой! Чем же она тебя приворожила, Данила?

Глаза Ираиды сверкали гневом и яростью. Она явно появилась в корчме не для того, чтобы оценивать изысканную кухню жителей соседней деревни и умение местных хозяек печь пироги и варить щи.

– Что ты тут делаешь? – растерялся Данила.

– По твою душу пришла, мерзавец!

– Напрасно длинный путь проделала, – вмешалась в разговор Дарина, – его душа принадлежит мне.

– А вот это мы сейчас проверим! – вскочила с лавки Ираида и кинулась на соперницу, растопырив воинственно руки.

Она успела вцепиться в волосы, прежде чем Дарина схватила её за шею и сжала с такой силой, что Ираида безвольно опустила руки и закатила глаза. Ноги нападающей подкосились, и она безвольно повисла перед ведьмой, хрипя словно умирающая курица. Дарина продолжала безжалостно сжимать хрупкое горло, глаза её приобрели красный оттенок, а в голосе послышались утробные нотки, словно бы телом ведьмы завладел бес Заморыш.

– Запомни и передай другим блудницам: Данила мой, и кто покусится на мою собственность, предам того смерти, растопчу как грязную мокрицу, а после смерти продам душу бесам для развлечения в царстве тёмном.

Её голос звучал так страшно и злобно, что находившиеся в корчме, были парализованы, молча и безропотно взирая на происходившее. Когда Дарина разжала руки, Ираида безвольно рухнула на пол, забившись в судорожном кашле.

– Забирайте её и больше не возвращайтесь, иначе каждого изведу со света, – обратилась она к парням, пришедшим вместе с несчастной.

***

Случай в корче наделал много шума в обоих деревнях. С новой силой поползли слухи о том, что Дарина ведьма. Припомнили далёкую историю, как её маленькой нашли в избе Мары перед сожжением. Припомнили бедолагу Гриньку, и других молодых удальцов, над кем она издевалась в разное время. Народ зароптал, передавая из уст в уста небылицы о молодой красавице.

У страха глаза велики, поэтому каждая новая история про Дарину обрастала всё более и более пугающей жутью. Дошло до того, что кто-то якобы видел Дарину голой в окружении мертвецов, воющей на луну посреди кладбища, словно волчицу зубастую.

Если у мужика пропала курица, то он утверждал, что видел, как Дарина, перегрызла пернатой цыпочке горло, а после, обратившись в лису, убежала с мёртвой тушкой в лес. Нашёлся старик, наблюдавший в поле, как Дарина пьёт кровь из отставшей от стада коровы. Бабы пересказывали истории, что слышали, как в других деревнях пропадали малые дети, и таскала их по ночам ведьма, уж больно похожая внешностью на Дарину.

Данил отказывался верить в страшные байки от деревенских, продолжая ездить на свидания к виновнице пересудов. Ираида больше не попадалась ему на глаза.

После происшествия в корчме странный недуг сразил девушку. Тело её некогда пышное ослабло, побелело, из головы стали лезть волосы, а губы высохли и закровоточили. Ни один лекарь не мог поставить молодку на ноги: травы не действовали, отвары не помогали. И спустя месяц она скончалась от истощения. В подушке, на которой она пролежала последние дни жизни, нашли засушенную жабу. Жабу принесли к Даниле, как доказательство колдовства ведьмы.

– Она сама себя извела ревностью, и Дарина здесь ни при чём, – отмахивался он. – Как бы она смогла проникнуть к ней в дом, да незаметно зашить в подушку лягушку?

– Она кошкой оборотилась, Родители Ираиды видели.

– Вы разумные люди, аль выдумщики? Вроде и церковь посещаете, а несёте такую околесицу!

Но свидетели настаивали:

– За печкой, где она спала, видели незнакомую чёрную кошку. На подушке она сидела, а как спугнули усатую, так она под пол шасть! И была такова!

Данила лишь сплюнул, не принимая всерьёз сказанное. На фоне других басен, история с чёрной кошкой звучала как безобидный анекдот.

Когда они оставались наедине Дарина признавалась, что была не в себе, когда чуть не задушила Ираиду, а, узнав о смерти соперницы, даже посочувствовала:

– Красивая была девушка, изворотливая. Видно бог её и прибрал за коварства.

Однако бурление в народе не прекращалось. Даже сам Пахом засомневался в невинности Дарины, предостерегая сына бросить её, чтобы не навлечь на себя божьей немилости.

– Хватит того, что лишился я Клавдии. Если ещё и тебя лишусь, точно наложу на себя руки, ибо одному без жены и сына незачем мне влачить бремя земное.

– Прекрати, отец, смуту в сердце множить. Люди любят сплетни пускать, вспомни бабушку Мару.

– Странно, сынок, очень странно. И Дарина, и бабушка Мара, теперь вот Ираида, и ворон тот, что привёл нас к сожженному дому, и такой же ворон, что отвлёк мою Клаву, да и носочки узорчатые от бабки, что по детству ты подарил девочке… слишком много всего странного… стерегись, Данилка, подруги красивой. Нехорошее моё сердце предчувствует…

***

Как бы не хотел Данила не верить сказанному, а слухи о Дарине словно мальки рыбные неприятельски кусали его, где бы он не оказался, будто в речку зашёл, засучив штаны. И как бы он не старался вести себя с любимой как прежде, беззаботно и предано, но разум его, отягощённый слухами и небылицами, выдавал переживания парня.

– Что кручинишься, мой любимый, заботливый зайчик? – спрашивала Дарина, чувствуя скованность и холодность конюха.

– Не могу отделаться от мыслей тёмных, что имею дело я с ведьмой жуткой.

Рассмеялась Дарина в ответ, словно умалишённая.

– Ты меня первый день знаешь, забавный? Как ты мог уподобиться нашим остолопам, способным ведро во дворе принять за черта, а метёлку на крыльце – за бабу ягу костяную?

– Вот и отец меня предостерегает от общения с тобой, а ему далеко до наивности.

– Стар твой батюшка, одинок к тому же. И с ним время играет в доверчивость.

– Признавайся, Даринка, знаешься ты с бесом али нет? сними камень тяжёлый с сердца томимого.

– Брось, Данила, не смеши меня.

– Нет, скажи сей же час! Видел я, как мой конь отвечал тебе, и как ворон проклятый в клюве весточки приносил. Что же то было, раз не нечистая сила?

Вместо ответа Дарина скинула платье и поманила пальчиком парня.

– Подойди ко мне.

Словно заговорённый Данила подошёл к ведьме. Она обняла его за шею и прошептала в ухо.

– Об одном прошу, сбереги наш секрет. Не оценят завистники твоего счастья. Видишь сам, на что горазда выдумка народная, чтобы оправдать непонятное. Обещай мне держать язычок за зубами, Данила, ведь дарю тебе самое ценное – честь девичью. По любви истинной!

И Данила прильнул к губам сладким, к устам шепчущим:

– Никому, слышишь, любимый, никому…

– Никому не скажу, – прерывался очарованный конюх, целуя голые плечи и грудь ведьмы.

– Обещай мне, Данила, никому…

– Обещаю, любимая, никому не скажу…

И высокая трава поглотила влюблённых. Тёплый ветер ласкал молодую ровную кожу, усыпанную мурашками страсти, а густые и частые ветви ив скрывали от небесных глаз, словно бы вторили желанию Дарины сохранить в тайне интимную близость.

***

Что заставляет юношу хвастать победами на любовном фронте? И можно ли любовь рассматривать как поле битвы? Возможно, девушки на первый вопрос ответят – глупость, а на второй – что за глупость? Бог любви – антагонист бога войны, но проблема в том, что мужчины и есть служители культа Перуна или верные сыны полка Георгия Победоносца. А женщины, чья мать прекрасная Лада или пресвятая Богородица дева Мария, никогда не примут данную истину сердцем. Но одно дело женщины, и совсем другое – ведьмы. То, что простит женщина, будучи по натуре своей смиренной, не простит ведьма, будучи по сути своей, демоном, только в человеческом обличие.

Поэтому, когда новость о том, что Данила имел любовную связь с Дариной, разлетелась по деревням, в тёмной душе девушки вскипела такая ненависть, которая была недосягаема большинству бесов. Решение было принято мгновенно, и Даниле осталось лишь ожидать, когда она приведёт жестокий приговор в исполнение.

Он даже и не хвастал особо, просто проговорился по глупости во время очередной посиделки с друзьями, кузнецами, гончарами и другими конюхами. Когда мужчины собираются вместе, они начинают бравировать победами, добытыми в спорах, драках и, конечно, любви. Часть историй, разумеется, вымышленная для придания веса рассказчику. Но есть и реальные события, позволяющие мужчине вырасти в глазах слушающих.

Так или иначе любой мужской разговор скатывается в область любовную, там, где возможно разворошить грязное бельё соседских девок. Кто кого щупал в хороводах на гуляниях, а кто кого и в лесок затаскивал, когда совы, сидели навострив уши, ожидая шуршание ночной мыши под деревом.

– Я с Ираидой, покойницей, в крещенские морозы купался в бане. Я её так отпарил, что она мне молоко с маслом в кузницу полгода за ту пропарку таскала! – Говорил Терентий, крепкий кузнец с ручищами словно две наковальни.

– Да с ней вся деревня купалась в бане, или на сеновале считала звёзды, думаешь у тебя у одного усы с бородой молоко с её рук шаловливых пили? – смеялись остальные.

– Говорят, её ведьма изжила со света, в кота оборотившись, да жабу сушёную в подушку спрятав, – улыбался Терентий, зная, что Ираида действительно была та ещё гулёна.

– Верь больше, Тереша, в сказки про баб с хвостами, – подал голос Данила.

– Все знают, что Ираиду погубила Дарина, – отвечал Терентий, разглаживая усы. – А она ведьма, тебе ли не знать?

– Точно ведьма, – подтвердил Фаддей, молоденький деревщик, бывший свидетелем драки Ираиды и Дарины в корчме.

– Никакая она не ведьма!

– Да я сам видел, как глаза её кровью наполнились, словно бы демон сидел внутри, когда она Ираиду чуть не задушила! – настаивал Фаддей. – Ты же тоже присутствовал там и видел всё. У простых девок глаза не горят словно пламя адское.

– У всех девок горят глаза, когда они между собой мужика делят! – отмахивался Данила. – Лучина в комнате светила таким образом, что тени причудливые отбрасывала, вот тебе и показалось, что её глаза костром горят!

– Ничего мне не показалось! – спорил Фаддей, – она хрипела как дьявол утробно, да и прямо сказала, что любого со света сживёт, кто у неё на пути станет!

– Признавайся, Данила, – спросил Терентий, – она и на тебе каталась как на собачке? Не раз тебя в седле с ней видели.

– Было дело, но я был сверху, – отшутился Данила. – И нет у ней никакого хвоста, всё как у бабы обычной – рогатка под платьем и волос курчавый.

– Ай, да Данила! Ай, да жук майский! И ведьму оседлал!

– Говорю вам, не ведьма она!

– Значит и нам теперь можно попробовать плоть её спелую!

– Вас она за версту к себе не подпустит!

– А вот мы увидим, – смеялись удалые молодцы, не подозревая, что за ними следит чёрный ворон.

***

Когда в следующий раз Данила приехал в корчму, Дарина вела себя приветливее чем обычно, затуманивая ум парня игривым поведением. Ухмылочками да ужимочками, она погружала сознание парня в мир, о котором мечтает каждый мужчина – райский уголок, где он царь и хозяин положения. Все его любят, холят и лелеют. Это колдовской ритуал, проводимый любой женщиной с целью получить заветное. Ведьмы всего лишь искуснее в данном обряде.

– Увези меня к берегу нашей реки, – наконец, попросила она, убедившись, что разум приговорённого усыплён окончательно.

Они вскочили на вороного и помчались в лес, поднимая за собой столб пыли. Оказавшись у речки, Данила заключил любимую в пылкие объятия, стоя у самого берега. Дарина сняла подаренное золотое колечко, и стала разглядывать украшение в лучах солнечного света.

– Посмотри, какое оно великолепное, круглое и сверкающее. Словно моя красота и молодость, не оценённая неблагодарными.

– О ком говоришь, Дарина?

– Ой, – вместо ответа вскрикнула ведьма.

Колечко по намеренной неосторожности выскочило из её рук, покатилось к обрыву и плюхнулось в тёмную воду. Данила инстинктивно кинулся следом. Спустившись к воде, он встал на выступающий большой камень, погрузил руку в воду и начал шарить по дну, пытаясь нащупать дорогой подарок из золота. Не заметил он, как Дарина подошла сзади, подняла ногу и с силой оттолкнула его в воду.

– Плыви, гордец, и не возвращайся. Водяной научит тебя хранить секреты и держать язык за зубами.

От неожиданности и силы толчка парень отлетел далеко от берега, где глубина скрывала его с головой, и течение подхватывало, унося ещё дальше в темнеющий омут. Чёрный ворон слетел следом за жертвой, и как только Данила показывался из-под воды, нападал сверху, царапая когтями и не позволяя утопающему, выбраться на берег.

Когда последний круг на воде, сомкнулся над парнем, ведьма встала на камень, с которого он искал кольцо, присела, и, обращаясь в мрачные заводи, проговорила:

– Сомы и щуки, вьюны и миноги, отведайте угощения Дарины. Обглодайте плоть молодецкую и заройте кости на дне илистом, чтобы никто никогда не нашёл возгордившегося обманщика. И вернете мне рыбки подарочек мертвеца, как никак – а ему отдала я честь и поверила в обещания. Сохраню я память о мёртвом. Будет колечко то предостережением для сердца наивного в будущем.

Из воды показалась голова карася, сжимающего в губах золотое кольцо. Дарина насухо протёрла метал и натянула подарок покойника на пальчик.

***

Пропажа молодого конюха способствовала новому ропоту среде деревенских. Вновь зашептались они о проделках молодой ведьмы. Косо поглядывать стали на Фёдора и Христину, стороной обходя корчму. Только гости проезжие останавливались на перекус и ночёвку, местные стороной обходили строение. Если, кто видел Дарину на улице, будь он помоложе, убегал прочь, пожилой же человек крест на себя накладывал.

Чуя неладное, ведьма с помощью беса Люльки похитила маленькое дитя у проезжавших мимо гостей. Молодая семья держала путь в белокаменную и остановилась в корчме, дабы самим передохнуть и коней накормить. Покинув двор, молодожёны продолжили путь в город, пролегающий через леса густые. Чёрный ворон настиг повозку и, когда Люлька убаюкал взрослых, утащил ребёнка, спрятав его до ночи в лесу, в волчьей норе.

А когда луна сменила солнце, и деревня предалась снам, Дарина взяла веретено, напряла пряжи, открыла ворота потустороннего мира и шагнула во тьму, отправившись на аудиенцию к владыке. Лука радушно приветствовал молодую и красивую бестию, творившую последнее время всё больше и больше бесчинств:

– Дарина собственной персоной, давненько тебя не было.

– Прошу прощения, владыка, за нечастые визиты, – ведьма подошла к Луке и протянула спящего украденного младенца. – Прими в дар в качестве извинений.

Главный бес с удовольствием принял подношение, передав дитя кружащим рядом чертям:

– Приготовьте его на обед. Да побольше соли с перцем кладите, я люблю поострее. – После он показал Дарине на коленки, – помнишь, как маленькой здесь сиживала, крутя деловито головкой?

– Как не помнить, владыка, – улыбнулась ведьма, принимая приглашение присесть к Луке на ноги.

Чудовище с удовольствием принялось разглядывать повзрослевшую девчонку.

– Что же заставило тебя сейчас прийти, спустя столько лет и зим, никак помощь потребовалась?

– Неспокойно на сердце моём, владыка. Замышляет народец в деревне злодейство против верной слуги твоей.

Лука недовольно растопырил ноздри, тяжело дыша горячим паром. Вороны и летучие мыши слетелись к его плечам и начали каркать и пищать в уши, передавая всё, что им было известно по заявлению ведьмы.

– Поговаривают, что по твоей вине пропал конюх?

– Он не был хозяином слова, и мне пришлось расправиться с предателем.

– Доносчики мои говорят, что у людей есть лишь догадки, и они бояться предъявить тебе обвинение, опасаясь за собственные жизни. Но кто-то из самых отчаянных желает твоей смерти и хочет украдкой похитить тебя, а после сжечь в лесу, вопреки церковным заветам.

– Значит я не напрасно пришла, Владыка. Помоги избавиться от заговорщиков и потушить пожар подозрений среди остальных возмущённых.

Лукавый продолжал слушать, что шептали гады земные и птицы пернатые, всё похотливее посматривая на молодую ведьму.

– Говорят, что любила ты парня убиенного, предалась слабости человеческой, чувствуя искреннюю симпатию. Из-за любви, значит, весь сыр бор происходит. Зачем же ты соперницу погубила, публично заранее ей угрожая?

– Не хотела я, чтобы Данила кому-то достался, и глупые девки с ним забавлялись на сене! – глаза Дарины налились яростью.

– Любовь человеческая – порочная штука. На первый раз можно простить твою слабость из-за неопытности души простодушной. Но впредь за такое не будет пощады!

– Слушаюсь, владыка! Никогда больше не позволю себе полюбить кого бы то ни было.

– Твоя любовь должна принадлежать только мне!

Лукавый высунул шершавый язык и облизал шею молодой ведьмы.

– Моё сердца, моя любовь и моё тело всегда принадлежали только тебе, владыка! – тяжело задышала Дарина, чувствуя истинную власть грозного господина.

– Приготовьте ложе! – зарычал, командуя, он.

Сотни змей и слизней сплелись в огромную кольцевую постель, переливаясь разноцветной чешуёй. Лука сорвал с просящей одежды и бросил обнажённую прелестную ведьму в шевелящийся мерзкий клубок. Она почувствовала холод скользких и мокрых гадов, одновременно возбуждаясь от страха, опасности и предчувствия какого-то неземного удовольствия. Чудовищный зверь взгромоздился на Дарину сверху, развёл длинные ноги в стороны, запрокинул рогатую голову и заревел словно медведь в брачный сезон, а летучие мыши захлопали перепончатыми крылышками, сопровождая плотские утехи владыки дьявольским шумом.

Когда всё было кончено, довольный Лука вернулся на пень, сказав на прощание ведьме:

– А теперь возвращайся. Избавь сердце от глупой привязанности к мужчинам, и никогда больше не смей растрачивать любовь ни к кому, кроме меня. Сохрани трезвость суждений и благоразумие. Мои демоны помогут, а ворон скажет, что нужно сделать. Груня! – позвал он опекуна ведьмы, – проводи мою рабыню домой.

Дарина кинулась к ногам Лукавого и принялась целовать грязные копыта в знак благодарности.

– Хочу оставаться всегда молодой и красивой, чтобы ты, владыка, мог наслаждаться мной как заблагорассудится.

– Служи верой и правдой, и я раскрою тебе секрет вечной молодости. А теперь прочь!

***

Груня вёл Дарину по мрачным тропинкам и топям потустороннего царства, украдкой поглядывая на исцарапанное прелестное тело спутницы. Ведьма постоянно поправляла спадающую с плеч порванную Лукой сорочку. Заметив, что чёрт силится разглядеть обнажённые участки тела, она заманчиво спросила:

– Ну и как я смотрелась в любви с владыкой?

– О чём ты, Даринка?

– Тебе понравилось наблюдать за нами?

– Да я и не смотрел больно, – смущённо фыркнул чёрт.

– А признайся, затейник, любишь девок наших деревенских по ночам щупать?

– Я не части похоти, ты же знаешь. Щёкот баб по ночам теребит, да Рогатый прелюбодеяниями ведает.

– И что же ты, Груня, любви не знавал?

– Что ты пристала ко мне, окаянная, с расспросами пространными?

Дарина остановилась и скинула с плеч сорочку.

– Потрогай мои колокольчики, знаю хочешь, несчастный, пожамкать грудь девичью.

– Что ты?! Что ты?! – занервничал чёрт, – картами ведаю я, да играми. Не мой профиль – срам женский! Спрячь, дура!

– Стой, трусишка! Не нервничай, – настаивала Дарина, хватая беса за трясущуюся волосатую руку. – Трогай, кому говорю!

И она насильно положила холодную ладошку чертёнка на большую красивую грудь.

– Нравится?

– Мягкая… – протянул умиленно Груня.

– Хочешь на месте Луки оказаться?

– Как на месте Луки? – испугался чёрт, отдёргивая руку.

– Посетить мой домик и познать любовь ведьмы? – и Дарина положила руку на лобок, проведя её ниже по бёдрам.

Груня навострил ушки, озираясь по сторонам, как бы их никто не услышал. Зачаровано он смотрел на Дарину, демонтирующую первобытное желание истомлённого лаской красивого тела.

– Хочешь, трусишка, пока нас никто не видит?

– Хочу, – скороговоркой протараторил чёрт.

– Сыграем в бабки: выиграешь – познаешь сладкую плоть Дарины, проиграешь – расскажешь секрет вечной молодости, о котором Лука обещал.

– Эээ, – протянул Груня, – какая хитрая.

– Не хитрю я, трусишка тёмный, просто ждать неохота лишнего. Сам слышал, что Лука обещал мне раскрыть секрет. Неужто ты думаешь, что откажет он любимой ведьме?

– Луке принимать решение, не Груне маленькому.

– А вот я скажу, что ты меня плохо опекаешь, обманываешь или ещё хуже, его самого ослушался. Что тогда будет?

– Лука всё знает, его не обманешь.

– Да и что ты за бес азартный, если боишься проиграть ведьме? Ведь я только пытаюсь составить конкуренцию, на самом деле победа уже лежит у тебя в кармане.

Груня задумался: «И вправду, чего это я испугался! Никто никогда не обыгрывал меня в козлы».

– Ну хорошо! Играем, поставив на кон твою ласку и моё откровение.

Дарина злорадно улыбнулась и пожала охмурённому бесёнку волосатую лапку. Выйдя на полянку, они разделили бабки поровну и выбрали литки для бросков. Пока очерчивали круг и считали шагами расстояния для метания, Дарина нет-да-нет, обнажала как бы случайно перед бесёнком аппетитную плоть, разогретую неистовой страстью Луки некоторое время назад. Тяжело вздыхая и нагибаясь в привлекательных позах, она расфокусировала внимание чёртика на игре, отвлекая того на похотливые грязные мыслишки.

Груня соблазнённый ведьмой помимо желания и воли постоянно мазал, проигрывая бабку за бабкой. Дарина смачно демонстрировала нагую плоть перед взором истекающего слюной беса. Когда она выцеливала козлы, замахиваясь рукой для броска, то нарочно задирала сорочку, показывая перепачканные исцарапанные ляжки, вызывающие в воображении черта эпические картинки извращённого блуда. А потом и вовсе скинула петли изорванной ткани с плеч, чтобы Груня видел, как колышутся по сторонам её большие упругие груди после броска тяжёлого литка в круг с бабками. Промахиваясь она томно вздыхала, надувая пухлые губки, и закатывала чёрные глазки, а потом смотрела на бесёнка и недовольно качала головой, будто бы ругая себя за оплошность. Каждый её жесть в зенках Груни содержал неуловимую пошлость и завлечение, некий призыв к совокуплению прямо здесь и сейчас, невзирая на то, как закончится начатая игра.

В итоге, Дарине удалось сделать невероятное – обыграть беса, повелевающего азартом. Весело играя бровками, она подошла к шокированному чёртику, обняла за взъерошенную голову и прижала пяточком к груди:

– Не расстраивайся, Груня, у всех когда-нибудь бывает в первый раз. Я первый раз вкусила страсть и желание владыки, а ты первый раз вкусил горечь поражения. Не жаловаться же теперь идти нам к Горемыке. Рассказывай секрет вечной молодости.

Груня, водя сопливым носом по груди ведьмы и сжимая худыми ручонками сквозь сорочку её оттопыренные упругие ягодицы, забормотал:

– Принцип обретения власти над вечностью соответствует общему принципу взаимодействия миров явленного и потустороннего. Он заключается в энергии, помещённой в предмет материальный, имеющий срок службы равный бесконечности. Надёжнее всего камень или метал, менее надёжны стекло и дерево, но и их можно использовать в качестве заклинания.

– Ты хочешь сказать, что секрет вечной молодости ничем не отличается от обычного заговора.

– Конечно, заговор на смерть через засушенную лягушку будет действовать ровно столько, пока кожа лягушки ни рассыплется прахом, разнесённая ветром по миру. Плоть человеческая захиреет намного раньше означенного периода. Также и молодость ведьмы будет длиться до тех пор, пока предмет сохраняется в целостности.

Груня оторвал слюнявый пятачок от сосков Дарины, взял её за руку и поднял пальчик, на котором сидело золотое колечко, подаренное Данилой.

– Золото, лучший проводник тёмной энергии. Используй его для обряда и разнеси заклятие через ветры, воду, огонь и землю, чтобы каждая стихия впитала слово заговорённое, скрытое в золоте. И тогда тебе станет доступно перемещение во времени вместе с предметом, тобой заколдованным. Помнишь, как ты появлялась у Гриньки, когда он косточку подаренную рассматривал?

– И кость использовать можно?

– Любой предмет, вопрос лишь в долговечности. Но лучший проводник во времени – материал, заключающий в составе своём золото. И чем больше драгоценного металла содержит он, тем надёжнее сохранены лета человеческие.

– Осталось разобраться с деревенскими недоброжелателями, тайно вьющими за спиной моей козни, и я стану первой ведьмой, обретшей бессмертие.

– Это поручено ворону. Следуй за ним, как сказал Лука.

– Груня, мой опекун дорогой, век тебе буду благодарна.

– Ни один и не два века, надеюсь?

– Ну, конечно, трусишка хорошенький мой. Мы с тобой ещё покувыркаемся на траве как с Лукой давеча. Но только после того, как обыграешь меня!

И она, смеясь, поцеловала бесёнка в противную мордочку.

***

На следующий день, когда уже стемнело, Дарина, вышедши из корчмы, окликнула верного стражника. Чёрный ворон слетел с высокого дерева, ударился подле ног о землю и обратился в красивого юношу.

– Что же мне делать, птичка моя верная, чтобы унять думы людей негодующих?

– Пришло время обвенчаться, хозяйка. Зная, что ты замужем, народ успокоится. Ибо пока девка одна ходит, она неразумная, беззащитная и оттого уязвимая для гнева общественного.

– Где же мне жениха взять примерного, каждый и подойти боится, опасаясь, что изведу его со свету.

– К Серафиму тебе надо сосвататься.

– Калите?

– К тому самому, – кивнул ворон, – что колечко по заказу Данилы выковал.

Глаза ведьмы заблестели, рождая новые планы будущего обретения власти над временем.

– Он же мастер, какого ещё свет не видывал. Он может для меня и не только колечко выковать.

– Выйдя замуж за Серафима, вы ловите сразу двух зайцев, хозяйка: успокаиваете жителей округи и обретаете возможность заполучить золото, что сохранит в веках вашу молодость.

Дарина обняла ворона, нежно прошептав в ушко:

– Люблю тебя, птичка моя верная. Лети же в кузницу к Калите и разузнай, когда он будет там в одиночестве.

Стражник ведьмы взмахнул крыльями, вновь обратился в птицу и полетел в сторону дома искусного мастера. Тем временем Дарина ополоснулась в бане водой, заговорённой на приворот, надела сарафан, заплела косу и нарумянила щёки. Когда ворон на улице прокаркал трижды о том, что время пришло, она направилась в гости.

Тихо отворив дубовую дверь в кузнице, она застала Серафима за работой с кувалдой у наковальни.

– Что же ты, кузнец, совсем меня не замечаешь? Али не люба я тебе? – спросила она тихо и сладко, словно змея прошипела игриво над ушком.

– Работаю я, – только и выговорил Калита, чуть не выронив кувалду из рук.

А Дарина, не спуская с мужчины глаз, подошла и положила ладошку на плечи.

– Какие у тебя сильные руки, и горяч ты словно раскалённое железо на наковальне.

Молчал Серафим, словно парализовало его.

– Помнишь колечко золотое?

И ведьма показала кольцо, подаренное Данилой.

– Я выковал, – пошевелил губами кузнец.

– Пропал мой любимый, оставив подарок. И ноженьки сами привели меня к тому, кто его так искусно сделал, – продолжала очаровывать сладкими речами Дарина. – Выковано красиво и с заботой, словно для любимой трудился. И как раз подошло мне на пальчик. Как же такое возможно, кузнец?

– Не знаю я, – совсем пересохло у Серафима в горле.

– Знать судьба знала больше, чем ты, кузнец. Умаялся поди за день, – и погладила его с нежностью по груди, – идём накормлю тебя простоквашей и хлебом свежеиспечённым. С пылу с жару из печки достала.

– Работаю я… – повторил словно заколдованный Калита.

– Брось ты кувалду, идём со мной в избу.

И она, взявши его за руку, увлекла за собой в дом родительский.