Дашимунко за любовью

Тот, кто не бывал в Улан-Удэ в предзакатный час, тот не ведает, каково это стоять по колено в вечности. Солнце тяжёлое, как яшмовая подвеска Небосвода-отца, она клонилось к хребтам, окрашивая дымку над городом в цвет пылающего мангала. Длинные тени от панельных домов ложились на землю, подобно полосам на шкуре небесного тигра. И в этой торжественной, умирающей тишине, в одном из дворов, где время текло иначе, чем в суетном мире, стоял его собственный храм, гараж, пахнущий машинным маслом, остывшим металлом и несбывшимися надеждами.

Дашимунко, двадцатилетний отрок с руками, испачканными в углеводородной святости, с наслаждением завершал свой ежевечерний ритуал: он протирал суконкой до блеска литую дверцу скромного, но гордого своего сердца, автомобиля “Toyota Corona EXIV“. Не скажу, чтоб он был красавец писаный в нынешнем понимании; но в линиях его кузова, в этой угловатой стремительности конца века, была своя, особая правда. Правда энтузиаста. Для стороннего глаза, старье; для Дашимунко — плод долгих месяцев поисков, терпения и ночей, проведенных здесь, под тусклым светом переноски, в диалоге с винтиками и схемами. Он знал каждый шурупчик своей “Короны“, каждый стук ее души; он был не только владельцем, но и творцом, демиургом этого железного существа.

— Эрдэни-бага, — обратился он к мальчонке, сидевшему на старом покрывале и стучавшему гаечным ключом по старому и ненужному колесу — подай-ка шестигранник на восемь; не тот, что ржавый, а тот, что с синей ручкой, видишь?

Мальчик, пяти лет от роду, с лицом круглым, как луна, и глазами, в которых плавала вся мудрость необъятной степи, послушно подал требуемое. Он, Эрдэни, был неразлучным спутником брата в этом святилище; и пока родители их, отбыв в далекий Таиланд на все лето, вкушали плоды иноземного блаженства, они двое, старший и младший, вкушали плоды иного рода — свободы, пахнущей бензином и безумием.

Даши выпрямился, окинул взглядом свое детище: вот он, его машина, словно железный конь, его скакун из Страны Восходящего Солнца, готовый в мгновение ока умчать его от этой серой, давящей обыденности. Он мечтал о дороге; о той дороге, что ведет не в магазин за хлебом, а к горизонту; он видел себя летящим по трассе к Байкалу, где асфальт — лишь тонкая плёнка на теле древней, как мир, земли. О! как сладостны были эти грезы! Но сколь же жесток бывает удар судьбы, подкрадывающийся в тишине; удар, что обрушивается на нас не с кулаком, но — с тихим пиликаньем мобильного телефона.

Телефон запел, нарушив благоговейный покой гаража. Даши, нехотя, снял перчатку, и мир перевернулся.

Сообщение было от Наран-туи. Наран-туя! Имя ее для него было как солнечный удар в ясный день; как звук ветра в ковыле; как всё, что есть в этом мире прекрасного и недостижимого. Она, с лицом, в котором улыбка была подобна утренней заре над Селенгой. Она, умница из Закаменска, ради которой он был готов на все. Он прочёл. И еще раз. Буквы плясали перед глазами. Через несколько секунд Дашимунко взял трубку, и послышался голос из звонка, которые произносила Наран-туя

— Даши, привет. Через недели, вроде-бы две, меня выдают замуж. Родители все решили. Жених… он другой. Если ты… если ты что-то чувствуешь… Я не знаю. Просто… помни меня.

Сердце его, столь надежное в диалоге с моторами, замерло и рухнуло куда-то в бездну. Кровь отхлынула от лица, оставив лишь ледяное, пронзительное одиночество. Закаменск. Это же триста с лишним километров! Две недели. Срок ничтожный, смехотворный.

— Что молчишь? — сказала Наран-туя.

Дашимунко несколько секунд молчал в звонок; вдруг, он резко, тревожно, и быстро заорал в телефон:

— Жди меня! — заорал Дашимунко, а спустя время закончил звонок.

— Брат, что случилось? — послышался тоненький голосок. Эрдэни дергал его за низ куртки. — Ты стал белый, как баранья кость, которую ты разбивал, показывая мне как разбивать кости!

Даши не отвечал. Он смотрел в пустоту, за стену гаража, и видел там лишь образ Наран-туи в свадебном платье, под руку с неким безликим, успешным мужчиной. Отчаяние, черное и густое, как ночная тайга, стало заполнять его. Он был готов сдаться, признать свое поражение перед волей старших, перед этим железным распорядком жизни.

Но тут взгляд его упал на “Корону“. На отполированный капот, в котором тускло отражался его собственный, искаженный болью лик. И в этом отражении он увидел не себя, а своего деда, старого бурята, который постоянно говорил ему, ещё когда Дашимунко был мальчишкой:

—Запомни, Даши-хубуун: мужчина не тот, кто силен; а тот, кто доходит до своей цели. До своей правды. До своей женщины. Стиснул зубы, и идешь, пока ноги носят. А если не носят — ползи. Дух предков дорогу найдет!

И тут молчание гаража было нарушено вторично. Но на этот раз не телефоном. Сперва это был едва уловимый шепот, будто ветер прошелестел сухой былинкой по металлу. Затем легкий, едва слышный звон, словно кто-то прошёлся по чистому полу в каком-то углу. Даши вздрогнул. Эрдэни поднял голову.

— Кто здесь? — спросил Даши, осматриваясь. Гараж был пуст.

— Кот соседей в углу стоит, — без удивления произнес Эрдэни, указывая пальцем в темный угол, где висели старые покрышки. — только вот недавно зашёл

Мороз пробежал по коже Даши. Когда он посмотрел на кота, то увидел в нём Наран-тую, которая старается ему донести информацию: чтоб он начал ехать в Закаменск, и в этот миг до слуха Дашимунко донёсся еще один звук: тихий, ровный, живой. Это завелся мотор “Тойоты“. Сам. Без ключа. Стрелка тахометра дрогнула, показав рабочие обороты, и замерла. Машина вздохнула, будто живая, и снова затихла.

И в этой тишине, населенной теперь незримыми сущностями, в этой тишине, разорванной криком его сердца и детским лепетом о «седоусом дедушке», и родилось решение. Безумное. Отчаянное. Непоправимое.

— Эрдэни, — сказал Даши, и голос его окреп, обрёл сталь, которую он сам в себе не подозревал. — Поехали.

— Куда? — удивился Эрдэни.

— В Закаменск. За моей будущей невесткой. За моей Наран-туей.

— А я тут впричём? И кстати! Борщ, сосиски и буузы? Мама сказала, чтоб я обязательно…

— Сварим в пути! — отрезал Даши, уже хватая сумку с инструментами. В голове его, помимо боли и надежды, зажглась искра того самого азарта, что вёл его в поисках редкой запчасти; искра энтузиаста, принявшего вызов. — Собирай свои игрушки. Быстро! Нас ждет дорога.

Он распахнул настежь ворота гаража. Перед ними лежал вечерний город, а за ним бескрайняя, темнеющая Бурятия, полная неведомых опасностей и древних духов. Он садился за руль, к нему на заднее пассажирское сиденье слева карабкался маленький брат, держа в руках плюшевого барана и плюшевую рыжую корову.

Вдруг “Тойота“, будто чувствуя важность предстоящего, завелась с пол-оборота, и мурлыканье ее мотора звучало уже не как обычный шум, а как клятва верности; как начало чего-то запоминающегося.

Они тронулись. Позади оставался гараж, впереди тысяча испытаний и одна единственная любовь. А в подворотне, куда они выезжали, ветер, внезапно поднявшись, закрутил пыль в маленький вихрь, и Эрдэни, прижавшись лицом к стеклу, прошептал:

— Смотри, брат… Ветер снаружи поднялся, а плюшевый баран и плюшевая рыжая корова смотрят в окно, на этот сильный ветер!

Даши слышал брата, и он знал, что этот ветер стал сильным, провожая их в далёкие дороги...