День, который...

Настенные часы громоздко отстукивали секунды. Ещё несколько рывков и минутная стрелка сдвинется на цифру два, а циферблат покажет точное время – 16:20. Я сам того не замечая ковырял кожу на большом пальце, а мои ноги нервно постукивали непонятный ритм. Скамейка опустела за последние двадцать минут и директор вот-вот вызовет меня, а дальше все как по методичке: меня отчитают, спросят зачем я гроблю свое будущее и наконец сообщат отцу, что я в очередной раз прогулял школу.

Мне подумалось, о чем я переживаю? Алиша недавно пережила такое горе, а я волнуюсь о наказании, заранее зная какое. Но меня не покидала мысль, что будет, когда я вернусь домой.

Круглая ручка, похожая на золотой купол повернулась и дверь открылась. Кеннет Киндер выглянул и пригласил меня войти в кабинет. Раньше было сложно сдерживать смех при виде его фамилии на двери, но долгие практики посещения его кабинета сейчас вызывают лишь слабую улыбку. Ребята в школе часто прикалываются над ним, за спиной конечно же, называя его Киндер Кен. А если подумать глубже, Киндер – шоколад, Кен – кукла, Киндер сюрприз – детский сюрприз. А какой детский сюрприз скрывается за подгузниками? Итого у нас получается Кен с шоколадным сюрпризом. По-моему это очень смешно.

Директор восседал на своем кожаном кресле. Локти упирались замшевыми заплатками пиджака в деревянный стол, – с виду, ручной работы. Пальцы сцепились между собой, готовые по команде жестикулировать, придавая значимость словам. Одновременно пустой пронзительный взгляд, говорил, что ему нет до меня дела, но он должен быть авторитетом. Гладко выбритая кожа выставляла на обозрение морщинистые щеки. Нос-крючок сдерживал круглые линзы в толстой оправе. И эти острые, противные губы, которых почти нет, вот-вот заговорят. Немецкие черты лица...

– Отис. – Киндер Кен глубоко вздохнул, – Сколько ещё будет все это продолжаться? Скажи пожалуйста. Я, откровенно говоря, устал от твоих прогулов. Ты умный парень, который не думает о своем будущем. – его голос звучит вальяжно, даже изысканно, как у аристократов, – А что скажет твой отец? Уверен его это сильно расстраивает, – он снова глубоко вздохнул и кажется, сейчас начнет меня жалеть, – Я могу представить, какого это лишиться матери... Но с тех пор прошло не мало времени, надо двигаться дальше и взять себя в руки. Уверен, она бы хотела для тебя самого лучшего. Но чего ты добьешься, если тебя исключат из школы? Или может стоить упомянуть, что в городе не один и не два случая исчезновения людей, в том числе и подростков? Подумай о родителях, – он запнулся.

– Об отце? – я его поправил.

– Верно. Об отце. Учебный год только начался, а у тебя уже четыре прогула. Так что же, у тебя есть какое-то объяснение происходящего?

Киндер Кен нахмурился и секунду другую смотрел сквозь меня, после чего открыл футляр из крокодиловой кожи, цвета натуральной рептилии и достал оттуда тряпочку из микрофибры для очков. Я глядел как он аккуратно стирает какое-то еле заметное пятнышко. В этот момент в его глазах было больше жизни, чем при разговоре со мной. Когда он закончил, в них снова вернулась надменная пустота.

Я бы хотел сказать, что для меня снимать архитектуру, говорить об истории, вести свой блог и не думать о школе – это спасение. Но развести человек с такими глазами способен ценить что-то кроме своей должности?

– У меня нет оправданий. Просто мне нужно было уйти. По делам.

– Делам? Какие у тебя могут быть дела накануне выпускного класса в учебное время?

Пальцы по наитию потянулись почесать голову, но проходящего ответа они там не нашли и я подумал, – "А к черту".

– А это, Киндер Кен, не твое дело.

Не знаю чему я больше был доволен, тому что нашел смелости сказать что думаю? Или шанса лицезреть проявление эмоций на лице директора? Его ноздри раздулись, – не хватало лишь способности извергать пар при этом издавая характерные для быков фырканья. Без того острые черты лица превратились в кинжалы из дамасской стали, готовые изрезать меня на части. Тонкие губы сжались и совсем пропали из видимости, от чего на моем лице сверкнула насмешливая улыбка. Он хлопнул ладонями по столу, одновременно встав с кресла.

– Как ты смеешь говорить со мной таким тоном, сопляк?! И что за фамильярность?! Тебе кажется это забавным?!

Я пытался сконцентрироваться на том, что он говорит, но мое сознание превратило его в кудахтающего петуха.

Ко-ко-ко!

Ко-ко-ко!

Безудержно петушился директор. От чего уголки моих губ изогнулись ещё сильнее, утратив выдержку и в конце концов я просто выдал хриплый смех, от чего Киндер Кен впал в ярость метнув пальцем на дверь.

– Вон из кабинета!

Я заметил краем глаза, как его рука потянулась в карман за телефоном.

Тревога заколотилась в сердце. Вуаль перед глазами спала, раскрыв для меня неизбежное будущее.

Что я наделал?

Мне нельзя домой. Не хочу думать, что меня ждет. Пока я шел по школьному коридору рука сама залезла в карман за телефоном. Я набрал Матье в надежде, что он не занят. Мне нужно переключить свои мысли на что-то другое.

***

– Bonjour, Отис! – Матье стоял у ворот в парк Монрепо́, прицеливаясь в меня камерой.

– Бонжорно! – я радостно помахал рукой.

– Ты знаешь, что это не français?

– Разве?

– Италия, mon ami.

Мы посмеялись и двинулись вперёд.

Это одно из моих любимых мест Нерейского залива. Здесь получаются самые живописные пейзажи, особенно такой волшебной осенью. Красно-оранжевая листва стелется ковром вдоль дорожек у бухты, а скальный выход гранита делает это место столь величавым, сколь и романтичным. На холме слева туристы сидели в чайной беседке с крышей-зонтиком, – излюбленная достопримечательность многих приезжих. Я сам люблю там посидеть, но не часто удается найти свободное место чтобы присесть. Сегодня здесь не так много туристов и думаю там можно будет отдохнуть, когда пойдем в северную часть парка.

– Сначала заберемся наверх, где обелиск братьям Броглио. Можно будет взять хороший ракурс с возвышенности на бухту. – когда мы огибали скалу я обратил внимание Матье на островок напротив. – А на фоне взять в кадр Остров Палатку.

– Как скажешь, mon ami. Здесь очень красиво.

Матье завороженно осматривал деревья стремящиеся ввысь, жёлтые Ирисы вдоль дорожки и кубышки, плавающие у берега.

Я встал на фоне обелиска метра три-четыре в высоту. Местами проглядывали трещины, а по краям откололся камень. В метре от земли в углубленной рамке был текст, который со временем стал практически не различим. Я начал рассказывать о достопримечательности, стараясь внести жизнь в свой рассказ, подогревая речь жестикулируя и отыгрывая мимикой, словно выпускник актерской школы.

– Когда-то на вершине скалы был построен маленький храм Амура, но в 1827 году барон Пауль Николаи возвел здесь Обелиск Броглио. Он посвящен двум братьям его жены – Александрине Симплиции де Брольи, которые к несчастью погибли на войне совсем молодыми...

Стараясь не затягивать историю монумента я подчеркнул на мой взгляд лишь самые важные и интересные моменты, а после мы двинулись к Острову Палатке.

– Почему вы говорить Монрепо́?

– А как говорят французы?

– Мон репу, – ответил Матье, произнеся название на чистом французском.

– Вот как? Наверное, потому что мы не можем передать всю изысканность вашего языка.

Матье неловко улыбнулся. Кажется, лесть удалась. Хотя, несомненно, есть в этом неведомая истина магического звучания французского языка.

Запись про остров палатку вышла по длительности плюс-минус как и про обелиск и я был доволен. Мне хотелось поскорее добраться до Острова Мертвых. На обратном пути за выпуклым над водой мостиком меня улыбнули на траве островки из клевера, – плешистые, но в хорошем смысле. Своими собраниями они казались чей-то задумкой.

– Матье, скажи. Ты чем в свободное время занимаешься вообще?

– Как сейчас?

– Нет. Я имею в виду, помимо. Работаешь, хобби может какое есть или с девушкой время проводишь?

– Нет. Мы здесь недавно. Не успел прижиться, но мне начинает нравится этот город. Много гуляю, помогаю mes parents с бизнес.

– Mes parents? – что-то новенькое для меня, хотя, кажется, я понял о чем речь.

– Мои родители.

– Твои предки заставили тебя откликнуться на мое объявление в поисках оператора. Я подумал, что они и в остальном тебя контролируют.

– Я и сам хотел. Так можно быстрее узнать город и это занятие – мон репу – мой покой.

– Интересно получается, мой друг. Надеюсь у тебя здесь все сложится.

– А ты? Что насчёт девушки? – он игриво подмигнул.

– Ну… – я засмущался.

– Non? Ничего страшного, я тоже один.

– Нет! В смысле – нет, я не это имел ввиду. Я еще никому не говорил, хотя и некому, – Матье доверчиво глядел на меня и мой язык сам развязался, – Но ты же мой друг.

– Mon ami – Отис, – он сделал ударение на первый слог, хотя часто из-за правил родного языка допускал ошибки в произношении.

– В параллельном классе учится девушка, Белла. Мы познакомились с ней на мастер классе по фотосъёмке, который проходили у нас в школе. Это было в конце весны. Она уехала отдыхать в Грецию на все каникулы. Кажется у нее там бабка живёт…

– Excusez-moi, бабка?

– Это мы так сокращенно называем бабушек.

– Некрасивое слово.

Я с трудом вернулся к мысли.

– Мы переписывались все лето и когда увиделись, ну, – это было что-то. Меня словно молния ударила. Я ее обнял и она так крепко сжала мои плечи.

– Бабочки вот тут? – он похлопал себя по животу.

– Да, точно. Бабочки в животе, – я широко улыбнулся, вспоминая это чувство, – И мы уже пару недель как встречаемся.

– Отис, я так рад за тебя, – Матье тепло похлопал меня по плечу.

Обогнув пристань, где останавливаются туристические катера, мы прошли мимо библиотеки, которая раньше служила домом для гостей и прислуги. За ним меж двух скал построили небольшую дань Толкиену – нору хоббита, хотя и находилась она не в земле. Сначала мы поднялись на холм, который вывел нас на лучшее расположение напротив острова мертвых, где находилась усыпальница. Я забрался на выступающую над обрывом скалу и помог забраться Матье.

– ...но я считаю, что помимо фамильного кладбища, это место олицетворяет верность дружбы и память о ней, ведь Николаи разместил в некрополе траурную урну в память о своем земляке и сослуживце...

Облака затянули небо и начал моросить легкий дождь. Мы как раз спустились по каменным выступам и пошли дальше, скрываясь под кронами деревьев. Глаза разбегались в стороны каждый раз встречая новые растения или цветы. Только я засмотрелся на изумрудные веера папоротника, как за ним приковали мое внимание необыкновенные алые цветы, пухом распустившиеся к солнцу. Мост из бревен березы рассекал небольшой пруд. Вода в нем от дождя шипела, будто нас окружили змейки. Мы сняли ещё несколько видео у берега напротив Острова Любви. Про усадьбу Отшельника. Статую играющего на кантеле.

Когда дождь совсем разошелся мы уехали на такси. Матье любезно взял на себя траты и довез меня до дома. Мне не хотелось, чтобы этот день кончался. Еще только вечер, но я хочу думать, что он закончился там, – среди скал, клена и желтых лютиков. Я постараюсь сохранить в голове это воспоминание и только его, будто больше ничего сегодня не произойдет.

Меня высадили перед заброшенным зданием, которое раньше принадлежало Говингу – книжному торговцу. Я не раз лазил туда для съемки материала.

Я немного посидел на лавочке напротив, морально настраивая себя на то, что ждет меня дома.

Я тихо открыл дверь и также аккуратно закрыл ее, будто мой приход останется незаметным. В прихожей было темно, я не стал включать свет и медленно направился в свою комнату. Я пристально вглядывался в деревянный пол под ногами, стараясь разглядеть в этой темноте нужные половицы, которые не выдадут меня своим ноющим скрипом. Моя спальня находилась в конце коридора, сразу за кухней, но перед этим мне надо пройти мимо комнаты отца, откуда доносился приглушенный звук телевизора. Дыхание сперло, а кончики пальцев начали неметь. В меня вселила страх мысль о том, что отец меня ждёт.

Он смотрел какую-то передачу. Я на цыпочках подошёл к открытому дверному проёму и заглянул внутрь. Горела лишь настольная лампа, а отец сидел напротив телевизора в удобном кресле из-за спинки которого было видно лишь его лысеющую макушку. На кофейном столике стояла бутылка водки, опустевшая на три четверти, стакан воды и стеклянная пепельница, забитая окурками, да так, что часть пепла рассыпалась на стол. Он работал на лесоповале в двухстах километрах от города и мог пропадать там всю неделю не появляясь дома, а мог всю неделю сидеть перед телеком и пить.

“Спит” – подумал я и выдохнул. Тепло вернулось к моим пальцам, как и слабое чувство успокоения. Он опять напился до беспамятства. Возможно и завтра не вспомнит, что ему звонил поганый Киндер Кен. Надеюсь на это…

Я двинулся дальше по коридору. Мои ноги ступали словно пух, который ложится на водную гладь, стараясь не волновать покой отца. Три заветных шага до двери. Я скину шмотки и лягу спать, хоть ещё и не так поздно, а утром уйду в школу, пока старик ещё лыка не вяжет.

Из комнаты отца донесся одинокий скрип кресла, леденящий кровь в жилах. На мгновение я забыл как дышать. По телу прошёлся ужасающий разряд тока.

– Думал проскользнуть мимо меня? – раздраженный голос отца сковал меня.

Я развернулся и обреченно пошел обратно, все также тихо, словно это моя обычная походка. Каждый шаг обрекал меня на неизбежность.

– Нет. И не думал, просто думал ты спишь. Не хотел тебя тревожить, – я старался держать себя в руках, но мой голос звучал отнюдь не уверенно.

– Чё ты там встал? А? Сюда иди. Или хочешь чтобы я себе шею свернул?

Я прошел в центр комнаты, между телевизором и чайным столиком. Нас разделяли пара шагов.

Капли воды стекали по длинным потемневшим от влаги волосам. Мне хотелось их поправить, но вместо этого я просто засунул руки в карманы. Рюкзак все ещё был на плечах, от чего спина немного ныла. Мне хотелось сбежать и в этот момент я ненавидел себя, за то что не мог решиться это сделать.

– Ну и чего ты вылупился? – он мерзка причмокивал губами перед тем как что-то сказать, – Поведай своему отцу, почему этот хер Кеннет звонит мне в мой выходной, – он подчеркнул последние слова подняв должен со всем этим разбираться? – он выдержал небольшую паузу, – Ну? указательный палец вверх, будто это особенный день для него, – И теперь я Говори! – теперь его голос рычал.

– Не знаю… – с дрожью в голосе промямлил я.

– Ты не знаешь? Ага. Ты не знаешь…

Он прижал губы к носу и закивал, глядя сквозь меня. Я почувствовал ветер, предзнаменовавший страшную бурю.

– Ты не знаешь… – продолжал отец, – Что ж, – он медленно поднялся с кресла я машинально попятился назад.

– Я… я… мне надо было отснять материал, это важно для моей работы.

– Работы? Так ты у нас взрослый, уже значит работаешь? В школу ходить не надо, да? – он смотрел на меня как голодное животное на кусок мяса.

– Надо. Я… я… пойду на дополнительные занятия.

– Неужели? Все так просто, да? А что насчёт моего выходного? Его ты тоже компенсируешь?

– Я могу убраться, сделаю что скажешь…

Он снова медленно закивал, осмотрев бардак в комнате. Часть вещей валялись на табуретке, что-то лежало на кресле, носки под кроватью, одна штора слетела с колец и неряшливо свисала на пол. Чайный столик покрыт липкими пятнами и крошками от соленого арахиса. На мгновение он остановился на разбитых настенных часах.

Я виновато смотрел себе по ноги. Пальцы на ногах то сжимались, то разжимались.

– Хорошо. Уборка неплохая идея. Иди сюда, – он махнул ладонью подзывая меня к себе.

Я посмотрел на него, казалось он остыл. Сделав шаг вперёд нас разделяло не больше метра, как вдруг мой взгляд приковал ремень, что сжимала его правая рука от напряжения покрывшаяся венами. Меня ударила дрожь, я остановился и посмотрел ему в глаза. Пустая ярость.

– Папа не надо! – я сделал шаг назад выставив ладони перед собой.

Он замахнулся будто в его руках был топор стремящийся разнести бревно в щепки. Первый удар пришелся по рукам. Острая боль пронзила пальцы и я сразу прижал их к груди.

– Пашу как не в себя, чтобы тебя прокормить!

Когда он закинул руку для удара я повернулся боком прикрыв плечом лицо. Блок сработал, а куртка принесла на себя большую часть обвалившейся мощи и мне было не так больно.

Второй удар.

Третий.

После трёх резких выпадов он кинулся ко мне, стаскивая с меня куртку.

– А что в ответ?! Это твоя благодарность?! – до меня дошел тошнотворный запах перегара, который я не замечал.

Он ревел животным истоком.

– Отцу надо подчиняться!

Жгучий кнут обрушился мне на лицо, попал сразу по щеке, виску и уху. Обжигающая боль растеклась по левой части лица, а от хлопка у меня зазвенело в ухе. Он повалил меня на пол. Его колено придало мою ногу. Лицо вмялось в грязный ковер.

– Ты будешь меня слушать. Ты понял меня?

Мне казалось истинное первобытное зло нашло приют в теле отца, который когда-то меня любил.

Он задернул мою кофту и череда ударов пришлась на спину. Я чувствовал всю ненависть, что отец вкладывал в сжатый в руке ремень, ставший продолжением его тела.

Кожаный хлыст яростно резал кожу раскаленным наконечником. Мне стало гораздо больнее. Ремень съехал в ладони и железная бляха свободно болталась на конце.

Я плакал, хотя знал, что это разозлит его еще сильнее. Из вмятого в ковер носа текли сопли. Я умолял.

– Папа не надо! Пожалуйста! Я все понял!

– Думаешь, так легко отделаешься? Заговоришь мне зубы? Нее-ет.

Вложив в последний рывок всю оставшуюся силу, он начал колотить меня по всему телу. Металлическая эмблема его любимой футбольной команды напоминала кухонный молоток для отбивки мяса.

Острая боль между лопаток.

Поясница.

Правая лопатка.

Я ревел от боли, кричал. От чего удары становились яростнее.

Два мощных замаха по ягодицам. Он задел копчик и эта боль напомнила удар между ног, такая же оглушающая.

Снова поясница.

Ребра.

И наконец последний, еле заметный, последний вздох ненависти. Я даже не понял, куда именно он попал. Все тело прожигала невыносимая боль. Я распластался на полу и не мог пошевелиться, хоть отец больше не прижимал меня коленом.

Я чувствовал его дыхание. Он был обессилен. Просто стоял надо мной и смотрел на свой шедевр, который всхлипывал после пережитого кошмара.

Я не шевелился. Меня охватил паралич. Рука отца, все еще сжимающая ремень дрожала. Я боялся посмотреть на его лицо. Вместе с его дыханием вырывались еле различимые стоны. Будто ему самому было страшно. Он простоял так с минуту, после чего рухнул на кресло и завопил, схватившись за голову. Теперь я смотрел на него. И, кажется, мы оба были в ужасе.

Человек, который называл меня тряпкой, наказывал за малейшую слабость. И в порыве ярости превращался в беса, увидев мои слезы, – рыдал сам, как маленький ребенок. Тот самый человек, который говорил, что мужчины не плачут, – всхлипывал уткнувшись в ладони.

Все кончено. На сегодня.

Вместе с моей мамой умер и папа. А вместо него осталось чудовище. Как бы он не переживал за то что сделал, отец непременно повторит это.

Он взял бутылку со стола и присосался к ней, словно умирал от жажды, а в емкости была исцеляющая вода.

Я жалел о том, что отец, к сожалению, остался жив в той трагедии. В своих грезах я представлял, что в тот день он был на пассажирском месте, а не мама. Сотни раз проигрывал момент, где она садится за руль и отказывается уступить его отцу.