День Освобождения

— Блаженны страждущие и алчущие спасения, ибо они насытятся! — разносился эхом включенных экранов сладостный голос. Чуть дрожа, он вырывался из динамиков, пролетал над городом степной птицей, а после затихал, сплетаясь с плотным, пыльным воздухом мегаполиса в единое полотно. Птицы, звери, реки, ветра – сама природа, хоть и не была связана ни с городом, ни с его обитателями, казалось, застыла, замерла, слушая глас и внимая ему. Равно как и люди: они затихли, прильнув к экранам, поглощая каждый звук, как если бы тот был живительной влагой. Те же, кто не мог позволить себе экраны – слушали с улиц, собираясь под домами знатных господ. Казалось, что даже время остановило свой ход – никто не смел прерывать Мессию, когда она говорила. Все замерли в ожидании.

— Да будете вы чисты душой, да будут безгрешными помыслы ваши,— кротко улыбнулась она, чуть прищурившись. — Внимайте же, жители Нового Вавилона - близится День Освобождения!

***

— Заткнись, заткнись, заткнись!

Крик, полный отчаяния и ненависти, отражался от перепачканных стен, хрустальных стекол, мерзкой слизью осаждаясь на разбросанных вещах, впитываясь в саму их суть.

Синий свет от экранов улиц — надзиратель, от которого было не скрыться — острыми, резкими лучами пробивался через окна, освещая все то, что происходило внутри дома: на ворсистом ковре оставлены пятна, возле них разбросаны осколки – пролитое вино и разбившийся бокал, чуть дальше - лепестки, примятые, видно, босыми ногами. Где-то в глубине квартиры мерно тикают часы, подобно метроному задавая ритм дыхания, но торопясь – здесь впору не шестьдесят, а сорок пять ударов в минуту.

А в углу комнаты, скрываясь от ослепительного света, нечеткая фигура душила собственную тень.

***

Толпа ликовала. Они, стоя за ограждениями, тянули свои руки, надеясь дотронуться до неё – Мессии. Она сошла со сцены главной площади Нового Вавилона, мягко улыбнулась своим почитателям, поприветствовала их раскрытой ладонью. Ее голубые глаза искрились радостью и бесконечной, всеобъемлющей любовью, в каждом жесте была сокрыта нежность и забота ко всем пришедшим к ней. Когда она улыбалась – вместе с ней улыбался весь город, когда вздыхала — вздыхали и люди. В ней не было изъянов – гладкая жемчужная кожа, светлое лицо без единой морщинки, очаровательная улыбка, левым уголком губ уходящая чуть вверх, а оттого так похожая на детскую; пшеничные локоны, рассыпавшиеся по плечам драгоценным водопадом. Её голову точно нимб украшал золотой обруч, а фероньера с топазами изящной нитью спускалась так, чтобы камень закрывал центр лба.

Она всегда носила на голове венок из желтых адонисов - символ красоты, надежды, возрождения; запястья ее были украшены широкими золотыми браслетами. Хрупкие покатые плечи скрывал халат, расшитый молитвами – и даже те были золотыми. Люди не жалели богатств для своей Мессии, ибо верили, что через неё обретут все то, чего им так недостает.

Она была воплощением веры Нового Вавилона. Если о ней говорили, что от одного только ее прикосновения исцеляются все болезни – так и было. Если же твердили, что там, где она прошла, распускаются цветы – цветы и вправду распускались. На поясе она всегда носила меч, однако же никогда не вынимала его из ножен.

«Покуда меч лежит в ножнах - человечество на верном пути», — так она говорила.

Проходя мимо толпы на площади, Мессия мягко улыбалась каждому, смотрела на них с трепетом в сердце.

— Мессия, я здесь!

— Мы здесь!

— Заметь же, посмотри! Прошу!

— Позволь коснуться тебя!

Толпа тянула к ней тысячи и тысячи своих рук, все радостно кричали, прославляя ее имя, молили о благословениях. Поднимая детей, они переносили их поближе к Мессии, ведь какое благо ждет чадо, если Она коснется его, пускай и случайно. Как веселы и блаженны были те, кому довелось коснуться ее! Слезы счастья катились по щекам их, они падали на колени и бесконечно благодарили судьбу за этот бесценный дар.

— Ну-ну, — мягко рассмеялась она и развела руки в стороны, материнским взглядом окинув всех своих «детей», — ненасытные, ужели вам мало чудес?

Мессия чуть взмахнула руками, отчего рукава ее халата встрепенулись, как крылья птицы, готовящейся к полету, и в ту же секунду с неба начали падать белоснежные лепестки, сладко пахнущие медом. Толпа застыла в изумлении.

— Вот вам мое благословение. Не будете вы знать горя, бед, страха, пока сердце ваше чисто и непорочно, как эти лепестки. Не бойтесь, ибо Я с вами, и пока город нуждается – Я вас не покину.

Звенящая тишина повисла над городом – как и всегда, когда говорила Мессия. Лишь тихий шепот листвы смел прерывать ее, но когда Она замолчала – радостный смех ярким фейерверком взорвался на площади.

Мессия улыбнулась.

***

В темной комнате перед мерцающим настенным экраном в кресле сидела девушка. Она, вальяжно развалившись и закинув ногу на ногу, в одной руке держала стакан с виски, в другой – сигарету, делая недолгие, но сильные затяжки. Выдыхая дым из лёгких, она лениво наблюдала за тем, как он медленно ползет вниз по горлу, обжигает его, связки, плотно застилает всю гортань и не даёт снова вдохнуть, а после лениво выползает, как паук из своего логова, и поднимается вверх, будто бы стремясь стать частью неба, а на деле лишь сталкиваясь с холодным потолком.

Надо сказать, что курить ей никогда не нравилось. Она курила только из-за ощущения свободы, которое возникало, когда едкий дым покидал ослабленное ядом тело. И чем дольше токсин находился внутри, тем слаще было ощущать этот вкус. Главным правилом в таких играх было не задохнуться, как это обычно случается в первый раз. Тогда ты веришь, что сигарета, неуверенно зажатая между двух пальцев, превратится в волшебную палочку, и все твои проблемы пропадут, как пропадает белоснежный дым среди облаков, но!.. этого не происходит. Первый вдох оставляет чувство эйфории, к которому ты уже никогда не сможешь вернуться - тогда дым заполняет всю грудь, все тело, каждую альвеолу! Она дрожит, вот-вот готовая схлопнуться, но дым уходит так же быстро, как и пришел. Дым уходит, а чувства остаются. Страх, что ты больше не сможешь вдохнуть, ужасный кашель, дрожь... Тогда-то глоток свободы и становится невероятно ценным и сладким. Это сродни первому вдоху. Это - начало новой жизни.

Сделав глоток виски, она, чуть прищурившись, недовольно посмотрела на экран. Уже привычная глазу цветная картинка внезапно сменилась на неестественно монотонную черную заставку, музыка из динамиков оглушила своим пафосом. Спустя пару секунд на экране возникли белые буквы, забавно дергающиеся и скачущие.

— О, Господи... — недовольно протянула девушка, сделав еще один глоток, — опять она на каком-то сраном интервью... Ей что, серьезно больше нечем заняться?

— Здравствуйте, уважаемые зрители! — бодро поздоровалась с камерами молоденькая девушка с живым взглядом, притворно улыбнувшись. — Рада вас всех снова видеть на нашем канале. Меня зовут Аталэйнт, и это – экстренный выпуск. Сегодня в студии мы обсудим тему, в один момент взволновавшую весь Новый Вавилон: День Освобождения. На все вопросы ответит наш специальный гость. Встречайте – Мессия!

Тут же динамики разорвала грозная музыка труб – отличительная черта этой передачи. Она, конечно, не сильно контрастировала с резким, живым голосом девушки, однако же вполне могла напугать - появлялась слишком внезапно.

Вздрогнув от неожиданности, хозяйка дома недовольно фыркнула и потянулась за пультом, чтобы уменьшить громкость.

— Идиоты, зачем так громко то?..

На экране возникла Мессия – мягко ступая, она буквально выплыла из закулисья студии, как всегда светло улыбаясь. Легкое белое платье в пол чуть отсвечивало в ярком свете софитов, направленных на нее, сверху был небрежно накинут золотой халат – неизменный атрибут. Она представала перед всеми эталоном грации, изящества, чистоты и непорочности.
Чуть смущенно поприветствовав гостей, Мессия прошла к ведущей и мягко опустилась в кресло напротив, держа на коленях сцепленные в замок руки.

— Здравствуйте, Мессия, — с придыханием и обожанием произнесла Аталэйнт, пытаясь, все же, скрыть это за обыкновенной вежливостью – этика журналиста не позволяла поступать иначе.

— Здравствуйте, Аталэйнт, — мягко ответила Мессия, с теплотой смотря на нее и не прекращая улыбаться.

— Ой, ой, ой, страсти какие. Вы еще прям здесь засоситесь. — недовольно прокомментировала происходящее на экране хозяйка дома, затянувшись сигаретой. — Мерзость.

— Мы рады, что Вы смогли посетить нашу студию, — продолжила Аталэйнт. — В расписании героя Вашего уровня вряд ли найдется хоть одно свободное окошко.

— Что Вы! — воскликнула Мессия, как-то даже испуганно прикрывая рот рукой. — Никакой я не герой. Героем меня делают люди, их вера, а так я обычный человек.

Девушка по ту сторону экрана мрачно усмехнулась, развалившись в кресле.

— Ври больше, Мессия, — заметила она, с наслаждением растягивая её имя по слогам. — Обычный человек... Ты сама то в это веришь? Вся такая праведная, жертвенная, аж тошно.

Ведущая добродушно рассмеялась.

— Неправда, Мессия. Для города Вы – настоящий герой! Эталон милосердия, добродетели, настоящее спасение. Можно сказать, что Вы – живое божество.

Мессия скромно улыбнулась, её щеки чуть подернулись румянцем.

— Вы мне льстите. Я просто помогаю людям. Героем меня делает именно поддержка и вера других людей в меня. Без них не было бы Мессии.

Пара секунд тишины – лишь затем, чтобы убедиться в молчании – и зрители зааплодировали её речи, радостно что-то выкрикивая. Зал был полон восхищения, надежды – это, казалось, ощущалось даже физически.

Аталэйнт подняла руку, снова призывая их к тишине. Когда все замолчали, она прокашлялась и продолжила с поразительно бодрой улыбкой.

— Что же... Предлагаю сразу перейти к главному вопросу нашей встречи. Сегодня на площади Вы упомянули про День Освобождения. Когда же нам его ждать?

Услышав вопрос, Мессия удивленно вскинула брови, а после тепло рассмеялась, прикрывая рот рукавом халата. Её звонкий смех, отскакивая от стен, разносился по студии легким, щекочущим бризом, побуждая всех смеяться вместе с ней.

— Ах, да. День Освобождения, — весело проговорила она, счастливо щурясь. — Чудесный день. Однако же для чего вам знать его дату?

Вопрос её был адресован не столько Аталэйнт, сколько всем остальным людям, собравшимся в студии.
Не услышав ответа, гостья тихо вздохнула и улыбнулась, окинув свою паству теплым взглядом.

Незнакомка за экраном недовольно фыркнула.

— Ой-ой-ой, что я вижу? Снисхождение? Оставь себе. И смотри рот не порви, улыбаешься вечно. Так, дружеский совет.

— Вам отпущено сегодня, — продолжила Мессия, мягко разрезая тишину студии. — Незачем беспокоиться о завтра. День Освобождения – не столько день, сколько время. Период, преодолев который, человечество станет свободно от всего злого. Не будет больше войн, ссор, распрей, нужд. Днем же он станет именно в тот момент, когда последний человек избавится от всего греховного, и избавится по своей воле, ибо подневольный человек будет искать возмездия. Когда же это произойдет – человечество очистится от первородного греха. Люди... обожатся, понимаете? Станут богоподобными, боголюдьми. И я вижу, что день этот настанет очень и очень скоро.

Аталэйнт внимательно слушала ее, записывая каждое слово в свой блокнот, наблюдала за Мессией с благоговейным трепетом. Даже когда та закончила говорить, ведущая молчала, наслаждаясь сладким послевкусием её слов. Она, наверное, так и не проронила бы ни звука, если бы не легкое покашливание Мессии.
Смущенно поправив волосы, Аталэйнт продолжила:

— Да... Спасибо за разъяснение. Стало гораздо понятнее. Кхм... Спасибо! Да. Вы так радеете за человечество. Вы говорили о вере, но ведь Ваша вера в нас не менее важна. Она позволяет нам двигаться вперед, приближаться к этому Дню Освобождения.

— А, да, серьезно? — усмехнулась хозяйка дома, наливая еще виски. — Она терпеть вас не может, не обманывайтесь.

— Рада слышать это, — светло улыбнулась Мессия. — Вера действительно способна изменить человека. И я рада быть частью этого, рада наблюдать за восхождением человечества.

— Мерзкая ложь... Ты сама-то в это веришь, Мессия?

Экран призывно мелькал, подначивая неотрывно смотреть пресловутое интервью, пока незнакомка, лежа в кресле, все больше мечтала утонуть в своих мыслях... Или в своей ненависти к Мессии.

— Ты сама-то в это веришь?

— Замечательная речь, — бодро подхватила Аталэйнт, улыбаясь с экрана. — К слову об этом. Уверена, что наших телезрителей интересует вопрос: все ли достойны спасения? Все ли смогут измениться? Ведь есть множество примеров, доказывающих обратное – преступники в тюрьмах, например.

— Спасения достоит каждый, — кивнула Мессия, внимательно выслушав вопрос. — В каждом есть доброе, теплое, светлое зерно. Но человек топчет его, губит. Злой человек подобен маленькому ребенку – имеем ли мы право всерьез злиться на него? В этом суть справедливости – в милосердии.

— Что вы имеете в виду?

— Милосердие – основа справедливости. Лишь милосердный человек способен выбрать достойную меру наказания для провинившегося, ведь он непредвзят. Он не сострадателен, чтобы принижать грех, пускай сострадание и милосердие часто путают, но он и не мстителен, не жесток. Месть вообще ужасна. Если каждый будет жить по правилу «око за око», то мир останется слепым.

— Гладко стелешь, — с наслаждением протянула хозяйка дома, с насмешкой глядя на экран и закуривая очередную сигарету. — Да только что-то жестко спать.

— Разве?.. — неуверенно проговорила Аталэйнт, боясь спорить с Её Святейшеством. — Но ведь... Не кажется ли Вам, что если милосердие ставить выше правил, то это может подорвать саму идею равенства перед законом?

— Отнюдь, — Мессия улыбнулась и, закинув ногу на ногу, наклонилась в сторону ведущей, дружелюбно улыбаясь. — В чем, как Вы думаете, разница между справедливостью и законом, или иначе – правосудием?

Ведущая замялась.

— Ну... Мне кажется, что справедливость — это идеал, представление о том, что значит «хорошо» и «плохо» с точки зрения морали, равенства и честности. Она может быть субъективной. Правосудие же — это механизм, система законов и процедур, которая пытается воплотить справедливость в реальность. В этом, как мне кажется, и заключается разница.

Мессия понимающе кивнула.

— Хорошо... Позвольте уточнить: иначе говоря, справедливость — это «душа» закона, верно?

— Вроде того.

— А кем пишутся законы?

— Людьми, конечно же.

Мессия чуть прищурилась, торжествующе блеснув глазами.

— Именно, моя дорогая Аталэйнт. Людьми. Тогда... Прошу, проясните еще один момент: как Вы сказали, справедливость - это душа, идеал морали. Однако ранее Вы утверждали, что милосердие подрывает принцип равенства перед законом. А разве справедливость - это закон?

Аталэйнт неловко прокашлялась, чувствуя давление. Конечно же, Мессия не хотела ставить ее в неловкое положение – это получилось само собой. Люди жаждали знаний, и она давала их – а проще всего это сделать через диалог. И все же...

Девушка за экраном усмехнулась.

— Наконец-то показываешь свое истинное лицо, м? Горжусь, Мессия, — это она произнесла с особым отвращением, стряхивая пепел в пепельницу. — Покажи всему городу, как ты их любишь. Торжествуй, победитель.

— Н-ну... – несмело начала Аталэйнт. — Право, я даже...

— Смелее, Аталэйнт. Здесь нет неправильного ответа.

Ведущая нервно сглотнула.

— О, кажется, хищник загнал жертву в угол?

— Ну мне кажется... Кажется, что справедливость – это не синоним закона. Справедливость — это больше моральный идеал, представление о том, что «должно быть» в идеальном мире. Закон же — это попытка воплотить этот идеал в реальность через правила. Однако... Кхм, законы всегда несовершенны, потому что... Потому что пишутся людьми, — Аталэйнт ненадолго задумалась, голос её стал тише, глубже. — В этом, с одной стороны, и есть смысл милосердия, как Вы и сказали. Если справедливость — это баланс, то милосердие напоминает человеку, что за сухими формулировками законов стоят живые люди. Однако я считаю, что если милосердие становится произволом, то оно разрушает равенство, а не обеспечивает его.

— Вы верно мыслите, Аталэйнт. Справедливость без милосердия — это слепота. Попробуйте представить мир, где за каждое нарушение человека ждет жёсткое наказание без исключений. Формально «равенство» будет соблюдено, но с точки зрения морали это может быть бесчеловечно. Справедливость в таком мире становится тиранией правил, разве не так?

— Так...

— Теперь Вы понимаете, Аталэйнт? Справедливость – это не закон, а его «душа». Это идеал, придуманный людьми и для людей. И без милосердия справедливость не сможет существовать, а превратится в обыкновенный «законник», который можно купить в любом книжном магазине.

— Да, но... Вы говорили, что только лишь милосердный человек способен выбрать достойную меру наказания. Разве это так? Разве он не будет... Чересчур мягок?

— Мягок?... Нет, что Вы, Аталэйнт! Мягкость – это немного про другое. Это скорее про сострадание, а не про милосердие. Милосердный человек непредвзят, он способен рассмотреть ситуацию объективно, учесть все обстоятельства, оценить мотивы и последствия поступка. И при этом он сохраняет спокойствие и рассудительность. Он не поддается излишним эмоциям, а значит, не поддается разным страстям, мести, что позволяет ему избежать предвзятости и чрезмерного наказания для провинившегося, позволяет сохранить человечность в своем решении. Милосердный человек направляет наказание на исправление, а не на возмездие. Однако же я понимаю, отчего вы спутали милосердие с состраданием – эти понятия схожи. Люди часто их путают, так что Вы не одиноки. Следует, все же, заметить, что сострадательный человек может быть ослеплен жалостью к виновному, что приведет к заниженной оценке проступка. Позиция же милосердного человека – это позиция, скажем, моральной зрелости. Такой человек ни за что не опустится до уровня обидчика, он сохранит способность рационально мыслить и объективно оценивать ситуацию, понимаете? Милосердный человек будет стремится к восстановлению справедливости, а не к личной выгоде, ведь он как никто другой понимает, что истинное наказание должно служить исправлению, а не мести. В итоге, именно милосердие позволяет нам найти золотую середину между чрезмерной мягкостью и излишней жестокостью, создавая основу для действительно справедливого решения. И это помогает нам, как человечеству, избежать как потворства злу, так и превращения наказания в акт возмездия.

Слушая весь этот монолог, девушка за экраном еле сдерживалась, чтобы не уснуть. Почему она не могла позволить себе этого было загадкой даже для неё самой – видимо, ненависть к Мессии была гораздо сильнее порочного желания. Она надеялась, что, быть может, хоть сейчас услышит от нее что-то дельное, но... Дослушав, девушка раздраженно вздохнула.

— Одни слова – и те без смысла... Бесит.

Она с излишней силой нажала на большую красную кнопку на пульте, до этого спокойно лежавшем на тумбе возе кресла – и экран, тихо пискнув, погас.

***

Мессия мягко повернула ручку входной двери, осторожно ступая на порог своего дома; закрылась, сняла обувь и заботливо отставила её в сторону одной рукой, держа во второй букет цветов – подарок от ведущей на интервью. На самом деле, Мессия не очень любила цветы, но отказываться от подарка было бы невежливо, потому она и приняла его с самой широкой улыбкой, на которую только была способна.

Пройдя вглубь дома, она остановилась у зеркала. В отражении Мессия видела очаровательную девушку – золотистые локоны мягко спадали по плечам, голубые глаза мерцали, излучая радость и любовь, пухлые щеки были подернуты слабым румянцем, а в руках она держала восхитительнейший букет – символ любви народа. Эта девушка была прекрасна, её образом можно было любоваться часами, днями – и даже этого времени не хватило бы, чтобы налюбоваться ею всласть.

— Восхитительна... — с улыбкой произнесла Мессия. — Очаровательна.

Позади себя она внезапно услышала шаги. Все ее тело тут же напряглось, мышцы загудели, и лишь только улыбка никуда не исчезла – осталась незримым щитом, привычкой, не раз спасавшей её от невзгод.

Из зала, тяжело ступая и чуть пошатываясь, вышла Микаэла – её соседка. Они делили одну квартиру уже долгое время, стали друг другу как сёстры – по крайней мере, так они раньше думали, однако как только Мессия стала популярна, Микаэлу будто бы подменили – сначала она состригла свои волосы под каре, покрасилась в черный, после начала выпивать – и с каждым разом напитки становились все крепче и крепче. Под конец она совсем перестала выходить из дома, предпочитая «разлагаться в кресле», как сама же это и называла. Первое время Мессия жалела Микаэлу, пыталась исправить ее, но чем больше усилий она прикладывала – тем хуже все оборачивалось для неё самой, а потому вскоре она прекратила свои попытки. Да - Мессия с трудом терпела Микаэлу в своей квартире, однако выгнать её окончательно у нее не хватало духа.

Делая вид, что в квартире нет никого, кроме неё самой, Мессия прошла на кухню, где достала вазу, наполнила её водой и поставила туда букет. Микаэла же за всем этим наблюдала с усмешкой.

— Боже мой, кто пришел? — саркастично протянула она, опираясь всем телом на дверной косяк, криво улыбаясь. — Неужто сама Мессия пожаловала в мою скромную обитель? Чем заслужили такой визит?

— Это моя квартира, Микаэла, не твоя, — мягко заметила Мессия, приглаживая лепестки цветов – бессмысленное действие, но оно помогало ей отвлечься.

— А, да? Твоя? Ну не знаю. Я тут чаще нахожусь, чем ты, работяжка. Не устала по интервью бегать? Может, тебе чаю налить, отдохнешь?

— Твой сарказм здесь неуместен, Микаэла. И ты знаешь – я не пью чай.

— О, поверь, дорогая, мне это известно даже лучше, чем тебе. Потому я и предлагаю тебе его, — усмехнувшись, Микаэла подошла к Мессии со спины, и последняя почувствовала ужасный запах перегара и виски.

Не в силах это терпеть, Мессия мягко отступила, взяв вазу и методично унося её подальше от Микаэлы. Впрочем, Микаэла лишь пожала плечами и усмехнулась, идя следом – ей эта игра приносила сплошное удовольствие.

— Куда улетаешь, птичка?

— Подальше от тебя.

— Ой, да ладно. Неужели ты меня не любишь?

— Замолчи, пожалуйста.

Микаэла зашла за Мессией в зал и подошла к букету, заботливо оставленному на тумбе.

— Гвоздики... — протянула она, вытаскивая один цветок и недовольно морщась. — Почему не адонисы? Что, во всем Вавилоне не осталось надежды, а?

Мессия устало потерла виски, мягко выдыхая, стараясь не обращать на Микаэлу внимания.

«Ты – лишь тень, наваждение, кошмар... Но, Боже, почему ты испытываешь меня именно так? Мне нужно вино, мне срочно нужно выпить вина...», — думала она, напряженно глядя в окно.

— Ты слишком громко думаешь, Микаэла. Твое вино, кстати, на столе. Пей, не захлебнись, — заметила Микаэла, садясь в кресло и начав обрывать лепестки у гвоздики, небрежно бросая их на ковер. — Любит, не любит, любит...

Мессию в ту же секунду обдало холодом, она застыла. В груди сердце пропустило удар, а после сразу забилось сильнее, подгоняемое гневом и негодованием.

— Не зови меня так.

— Почему?

— Это не мое имя.

Микаэла лениво оторвалась от своего незатейливого гадания, скучающе окинув взглядом Мессию, усмехнулась.

— О, птичка перышки распушила. Мне это начинает нравиться, — она встала, положив потрепанную гвоздику на тумбу, рядом с пустой бутылкой виски. — Тогда как тебя зовут, Мессия?

Мессия сжала кулаки, чувствуя, как ее захлестывая волна гнева. Про себя она посчитала до десяти, медленно выдыхая – это помогало ей успокоиться. Она разжала кулаки, мягко и тепло улыбнулась.

— Микаэла... Тебе известно моё имя.

Микаэла недовольно фыркнула, подходя к Мессии почти вплотную, сжала зубы почти до хруста и схватила за ворот халата. Её раздражали её мягкость и забота – Микаэла знала, что это ничто, кроме сгнившего фасада, за которым не было ничего.

— Известно, к сожалению, — хрипло проговорила она, глядя с нескрываемым отвращением. — Да вот только я тебя удивлю: «Мессия» – это не имя. Это уродливое прозвище, которым тебя наградили люди, а ты щедро наградила им меня.

— Поумерь свой пыл, демон, — грубо ответила Мессия, нахмурившись. — Ты не властна надо мной.

Микаэла мрачно усмехнулась, её руки задрожали от гнева.

— Я? Не властна? Если бы не я – тебя бы не существовало!

— Ты – лишь наваждение!

— Я – твои желания! — прокричала Микаэла, почти отбрасывая Мессию от себя, будто бы обжегшись, — Я – это ты!

— Замолчи!

— Кем ты была до меня?! Я тебя придумала, я тебя создала!

— Замолчи!!!

— Я захотела быть героем, я породила тебя! А теперь я заперта здесь – в глубинах твоего сознания, довольствуюсь гнусными подачками!

— Заткнись!

Страх, боль, ненависть – все это смешалось в душе Мессии. Она не помнила себя, она верила, что не хочет этого делать – но, отойдя к столу, она схватила бутылку вина, неловким движением уронив бокал, стоявший возле – замахнулась, и!..

Треск.

Бутылка с отвратительным треском разбилась, осколки отвратительным снегом посыпались на пол, а алая жидкость залила ковер, предательски быстро впитываясь в длинный ворс.

Микаэла отшатнулась – удар пришелся ей по голове, но оказался слишком слабым – в бутылке было мало вина. Однако даже этого хватило, чтобы она потеряла ориентацию в пространстве. Мягко пошатываясь, она отошла к стене, ища опору, но Мессия не собиралась останавливаться.

Одного мгновения хватило, чтобы она, как хищник, набросилась на Микаэлу, повалила на землю и сцепила руки на ее шее, сдавливая её, начав беспощадно душить – все для того, чтобы она замолчала. Однако же голос её жестокой насмешкой продолжал звучать в голове Мессии – и заставить замолчать саму себя она уже не могла.

— Заткнись, заткнись, заткнись!

***

Даже когда Микаэла уже перестала сопротивляться, Мессия не отпускала её – расцепила руки лишь тогда, когда ярость и ненависть оставили душу.
Она встала, оглядела комнату. Разбросанные лепестки, осколки, пятна на ковре и синий свет, заливающий зал, бесстыдно подглядывающий за ней, создавали нереалистичную картину - хотя, вполне возможно, это были последствия состояния аффекта.

Немного пошатываясь, Мессия отошла к окну – желала отчитать незримого наблюдателя, свидетеля её преступления, однако за стеклом она увидела лишь огромный баннер с собственным лицом – икона нового времени. Она улыбалась, губы двигались, что-то говоря – Мессии не надо было знать, что говорил её образ. Она и так знала это наизусть.

Легко улыбаясь, Мессия подняла руки, обнажая свои красные рукава, от крови или вина – она не помнила. Но это было неважно.

— Внимайте же, жители Нового Вавилона, — вторила Мессия сама себе. — Внимайте! Близится День Освобождения!

Стыдливо выползая из-за горизонта, солнце протянуло свои лучи над все еще спящим Новым Вавилоном. Вдалеке забрезжил рассвет.