Деревянный смех

Казнь, к сожалению, откладывалась: убийца решил заговорить. Собственно, он никого убить не успел, а говорить начал, как только появился. Сдался страже и заявил, что он синоби из рода хиноко и пришел убить дайме – хозяина замка и местного лорда собственной персоной. Предъявил метательные орудия, короткий клинок и блистательную улыбку. Во дворе догорали на косых крестах какие-то бедолаги, разозлившие дайме утром, и, появись этот синоби чуть раньше, мигом бы к ним присоединился. Но дайме уехал в соседнюю деревню, откуда бедолаги и были родом. Поэтому убийцу связали, маску с лица сдернули и приволокли к дознавателю Харибе. Под маской оказалось молодое, очень загорелое, почти древесного цвета лицо. В глаза бросался нос - длиной, наверное, с ладонь. Да не в ширину ладони, а в длину! И еще весь покрытый странным узором, отчего сходство с древесной текстурой усиливалось. Легкая улыбка, цепкий, холодный взгляд. И непрестанный поток слов.

- Очень приличный замок у вас тут, я хочу сказать! Проникнуть внутрь было очень тяжело! А я, знаете ли, не последний синоби на деревне.

- Тебя схватили у ворот, - рассеянно сказал Хариба.

- Вот и я об этом! - согласился синоби. - Отличный замок, просто отличный! Ров, конечно, мог бы быть и пошире, да и деревьев вокруг многовато. Вдруг кто-то захочет перелететь с ветки прямо во двор! Эти синоби, вы не представляете, они иногда такое творят…

- Так, - Хариба повысил голос. – Кто заказчик?

Вопрос пустой, нормальные синоби никому не рассказывают такого.

- О, я конечно все расскажу! – ответил ненормальный, и господин писарь понял: придется работать. Много работать!

Горестный вздох, и перо заскользило по бумаге, фиксируя показания болтуна:

«Имя? Хиноки из рода киноко. А, не мое, а заказчика? Сначала верните четки. Тот, мордатый, что вязал мне руки, их отобрал! О чем вы, это обычные четки, проверьте. Ну да, доверять синоби не стоит, но коли вам попался синоби из рода киноко, вы и сами можете понять, вру я или нет, просто поглядев на мой нос. В смысле, что я имею в виду?! Вы не слышали о киноко, таинственном и беспощадном народе? Ха-ха, отличная шутка, господин дознаватель. А говорят, что у людей дайме-разбойника чувство юмора вороны отклевали.

О, мои четки! Я же говорил: обычные. Положите мне их пожалуйста в руку, слишком хорошо вы меня связали. Ага, спасибо. Зачем мне четки? Отсчитывать свои грехи и молиться. Я же правильно понимаю, после того как я отвечу на все ваши вопросы, вы меня убьете с особой жестокостью и цинизмом? Нет, я не принимаю вас за головорезов, но если вашего дайме кличут разбойником, то… Нет, я не издеваюсь. Помедленнее говорить? Зачем? Все мои слова записываются вон тем почтенным старцем? Все-все мои слова? Вот это да!»

Хорошо, хорошо, понял, больше не буду. Но говорить медленно - уж простите. Мне столько вам нужно рассказать перед смертью! О чем? Да ведь буквально обо всем! Хотите, например, знать о нашей скрытой деревне? Пожалуйста!

Она находится в долине кипарисов, чуть-чуть севернее скалы Лежащий Енот, в гроте. Вы правы, господин дознаватель, это очень известное место, там пролегает торговый тракт. Но скрытая деревня на то и скрытая. Слышали поговорку: не сыскать дерево в лесу? Ну так вот киноко - сыновей древ - сыскать ничуть не проще. Мы живем там уже сотню лет. Нет, я не переживаю, что рассказываю о нашей деревне. Боюсь ли своих же? Ну да, предателей у нас убивают очень страшными способами, но, думаю, вы справитесь пораньше. Ну вот. Что они мне сделают, я буду в другом колесе сансары!

Что? Нет, прошу прощения я не перестану щелкать четками. Хорошо, простите, господин Писарь, я буду щелкать потише.

Так на чем я остановился? А, да, деревня. Ну, помимо того, что она скрыта, ничего особого в ней нет: старики, дети, ремесленники. Само интересное творится в монастырях! Ну да, деревня для жизни, монастырь для страда… я хочет сказать для обучения премудростям профессии. Не каждый отправляется в монастырь, только самый смелый, ловкий и умелый.

Из нашей деревни в монастырь отправились двое: и я Кунуги-дубок. В основном отправляли его, я шел на сдачу. Он большой талант и праведник, а мой нос уже был длиннее на два-три буна. Казалось бы мелочь, что такое один бун? Ребро монеты, ничто по сути. Но киноко такие вещи замечают сразу. Моя первая любовь сказала, что я носатый лжец. И выбрала Кунуги, подарила ему расшитый пояс. Хотя могла бы сделать и два, в конце концов, уходили мы вдвоем. И так все. Ему объятье, мне небрежный кивок, ему похлопывание по плечу, мне вежливый кивок. Ему расшитый пояс, угадайте что мне. В итоге Кунуги уходил весь обвешанный подарками, а я налегке. Это я так себя успокаивал. Что ему тяжело будет тащить весь этот мусор. Но ему не было тяжело. Всю долгую дорогой он прошагал, не выбросив ни одной вещички. Даже у меня помощи не попросил, представляете? Ну да, топать далеко. Нет, монастырь не в долине, он на горе Курама. Тэнгу? Не знаю, ни разу не встречал там никаких тэнгу. У них тоже длинные носы? Ох, не дает вам покоя мой нос… хорошо. Давайте расскажу об этом, время у нас еще есть.

Знаете, как тренируют киноко? В десять лет нам измеряют нос. Обычный нос у любого из нас - чуть меньше трети сяку. Да, где-то с большой палец. Ну, это конечно, если нас родители воспитали правильно, и мы не погрязли во лжи. Какая связь? Погодите, так вы в прошлый раз не шутили? Вы правда не слышали о племени киноко, нос которых растет, если они лгут! Вам даже ваш писарь не верит! Ну ладно, предположим вы не слышали. В общем, мы такие и есть. Наши носы растут. Уж не знаю, какое злое божество создало нас такими, но это правда. Говорят, нам отмерено всего 108 грехов. Нет, это не значит, что нам нужно убить 108 человек! Острова бы уже опустели, если бы каждый киноко убивал по сотне! Нет, убийство - только верхушка дерева. Иногда его и за грех считать нельзя, если речь идёт о подонке, типа вашего дайме… Ладно, да-да, я понял. Ну в общем, считается любой грех. Переоделся слугой, чтобы проникнуть в замок? Значит, соврал, держи лишний бун на нос. Зарезал ничего не подозревающего бойца? Держи ещё один. Отправил голос в конец коридора, чтобы стража за ним погналась - ещё бун. Понимаете? Бун-бун-бун! И со временем нос растет все сильнее.

Я не уверен, но в старейших книгах написано так: трижды по тридцать три раза мы можем солгать, и наш нос вырастет всего на бун. И коли такое случилось, Будда понимает, что мы погрязли во лжи, и надо дать нам понять: он за нами следит и предупреждает нас. После этого мы можем еще 8 раз солгать, и тогда нос будет расти уже на десять бунов сразу, то есть аж на сун. И сто восьмой грех - самый последний - нос отрастает на целый сяку, представляете? После этого нам прямая дорога вон из профессии - обратно в монастырь, замаливать грехи. С такой орясиной на лице не пофехтуешь, и по стене не вскарабкаешься.

Если грехов больше? Ну да, бывает такое, не всем же хорошо считать. Или не у каждого под рукой четки. Если грехов больше ста восьми, нос длиннеет и тяжелеет сверх всякой меры. Грешники не могут нормально ходить, они пятятся назад, волоча его по земле, и взгляд их больше не может устремиться в небо. Представляете, какой кошмар? Их называют ядокари - раками-отшельниками. Нет, от молитв нос не укорачивается. Где это видано, чтобы нос сам укорачивался, вы что, дурак? Ох! Ох!! Извините, я должен был предупредить… Мы, киноко очень твердые. Недаром нас зовут сынами древа. Так что бить меня по лицу голым кулаком плохая идея. Лучше дождитесь дайме, да и казните меня по-простому. А лучше сожгите, киноко хорошо горят!

На чем мы остановились? Имя заказчика? Нет, я точно помню, что… ах, да!

В общем, мы с Кунуги пришли в монастырь. Как бы вам объяснить, что такое монастырь киноко… Слыхали про тридцать шесть ступеней Шаолиня? Где каждая ступень - отдельный вид боевого искусства, и можно совершенствовать его всю жизнь, но можно и осваивать одну ступень за другой, чтобы в конце… А, вы слышали? Отлично. Потому что у нас все совершенно не так! Нет, я не издева… ну сможет быть чуть-чуть. Простите.

Наш монастырь прекрасен. Там тебя не будут напрасно бить или морить голодом. Я не шучу, честнейшее место на земле. Нам нельзя лгать, отлынивать от тренировок, использовать в бою ки или скрытые атаки. Кодекс чести висит на стене каждой кельи, мы повторяем его, просыпаясь и отходя ко сну. Конечно, суровых тренировок это не отменяет. Первые несколько лет мы вкалываем как проклятые. Днем проливаем пот, ночью - слезы от усталости. Машем мечами, палками, дубинами. Кидаем дротики, сюрикены и угрожающие взгляды. Тягаем тяжести и молимся под водопадами. Ну да, на горе Курама нет никаких водопадов, но, если бы были, мы бы обязательно молились. После долгой подготовки начинаются испытания. Не дышать по часу. Висеть под потолком сутками. Спать стоя или слушать проповеди настоятеля о природе лжи и греха. Потом много разных медитаций, и - добро пожаловать на финальное испытание.

Слышали про лабиринт с деревянными манекенами Шаолиня? Нет, в этот раз я не шучу. У нас тоже есть что-то подобное. Огромный павильон, в самой глубине монастырского двора. В первую же ночь я услышал доносящиеся оттуда смех, ругательства и звон мечей. Спросил у старшего ученика, и тот совершенно честно ответил, мол там дерутся, хохочут и ругаются. Поначалу я думал, это какое-то развлечение для самых старших, но потом оказалось, что это… деревянные куклы. Днем они стоят неподвижно, а ночью… И знаете, что самое интересное? Носы их довольно длинны. У некоторых под три сяку, представляете? Вижу, вы поняли. Это те киноко, кто смог отмолить все свои грехи, разорвать круг перерождений и уйти к Будде. Почему их тела шевелятся? Кто ж знает. Наши мудрецы считают, что… да какая разница, что они там считают? Давайте, они будут думать по-своему, а я по-своему. Я считаю, что это какой-то бред. Ну сами посудите. Вы хоть раз лично видели кого-то, кто ушел в нирвану? Ну? Во-от. А у нас их, судя по всему, несколько десятков, если не сотня наберется. Понимаете? Либо деревянные люди сразу как-то поближе к будде, либо… с каждым ушедшим нас становится все меньше. Поэтому, мне кажется, что куклы – это предостережение или препятствие на пути к нирване. Как если бы Будда не особо жаждал нас всех нирванировать. Хотя, это к делу не относится.

К финальному испытанию допустили меня, Кунуги и еще восьмерых. Настоятель объявил нам, что отныне мы считаемся настоящими киноко: нам можно лгать, творить подлости и использовать ки. Становимся ли мы настоящими только получив разрешение на грех? Хороший вопрос. На финальном же испытании должно было решиться, кто станет синоби, а кто – нет. Надо просто первым добежать до постамента в середине зала и продержаться там, пока не отзвонит беззвучный колокол. Многие после этого отправляются обратно в деревню, ибо расходуют слишком большой запас отпущенных им грехов. Я не слишком переживал, меня волновало другое. Да, этот чертов Кунуги. Все годы он последовательно побеждал во всех состязаниях, оставляя меня на вторых-третьих местах. Рукопашный бой – он, споры о добре и зле – он, дисциплинарные взыскания… ну тут уже, я. И я гордился своим первом местом по наказаниям! И сейчас он постарается победить, а уж этого я стерпеть не мог никак!»

Господин писарь вздохнул и ссутулился над бумагой. Он в жизни еще не записывал подобной ахинеи, и ему жаль потраченных на это чернил. Лицо господина Харибы не выражало ничего, но остекленевшие глаза наливались кровью.

- Может, уже просто казним его? - хотел было предложить господин писарь, но не решился посягать на авторитет начальства. Если болтуна слушают, значит, это кому-то нужно.

«Наступила та самая ночь. Мы стояли у павильона, слушали смех и гадости. Прозвучал первый удар беззвучного колокола на вершине горы, и мы ворвались в павильон. Я и Кунуги бросили друг на друга взгляд и разбежались в стороны. Он побежал по левому пути, я по правому. Нет смысла драться во вратах. Проиграть куклам не так обидно, как сотоварищу. Я уже говорил: все совсем не как в Шаолине. Никаких коридоров, никаких лабиринтов. Только ужасная свалка: один против всех, каждый за себя. Я без разбега нырнул в самую гущу, и все завертелось. Точнее, завертелся я.

Первая кукла расхохоталась мне в лицо и сказала:

- Твоя мать воспитала неудачника!

Ах ты зараза! Я ушел от двух трех ударов, сделал подкат, шпагат и отврат. Огибая очередную куклу, услышал:

- Кто честен, тот лох!

Я не знал, что это значит, но сразу обиделся. Подбежал к говорливому бугаю, раз-два-три шага – взбежал вверх по его могучему деревянному туловищу и взлетел над полем битвы. Быстрый взгляд туда-сюда. Кунуги уже почти у постамента, синее пламя его ки хлещет направо-налево, на стенах корчатся злые тени. Еще четверо ребят рубятся где-то неподалеку. Я отстаю сильнее всех.

- Подлость – это круто! – догнало меня в полете.

Закрутившись как кот, я ударил здоровяка ногой в лицо, и снова взлетел и побежал прямо по головам. Еще один прыжок, мимо свистнул сюрикен, и я на помосте.

Кунуги ждал меня там. Пришло время показать свои лучшие именные техники!

Я начал атаку с орла, что пробивает дно, Кунуги ответил драконом, запивающим луну. Лиса поклонилась журавлю, но тот был не против. Руки переплелись на мгновение, затем брызнули в стороны. У него в ладони остался кусок моей рясы, я прихватил его рукав. Волк, изрекающий мудрости, натолкнулся на старуху с пустым ведром. Мне кажется, я дотянулся до горла Кунуги, но лишь на миг, а вот он крепко приложил меня по ребрам. Два шага назад – разорвать расстояние, затем прыжок вперед, и я применяю тени, что исчезают в полдень. Кунуги успевает ответить свиньей на радуге, но поздно, слишком поздно, я обвиваюсь своими руками вокруг его руки, и захожу в сторону. Ага, рано радовался. Противник напрягается, и я не могу сделать ни шагу. Сила борется с силой, и у него ее почему-то больше. Он обхватывает меня у пояса и приподымает. Из этого захвата никак не вывернуться. Не ускользнуть.

Под потолком павильона носятся малопонятные вопли и смех.

- Грехи наше все!

- Я водил твоего папку в театр!

- Ты не ты, когда честный!

Я вижу перед собой длинный нос Кунуги. До сих пор вижу, даже сейчас. Ровный, блестящий от пота, длиной в сяку? Может полтора буна? Это уже не ложь, это подлость, а Будда ненавидит подлецов. Это бесчестно, это запрещено даже для синоби, это очень стыдно, но я… бью прямо в середину этого носа – чуть сбоку. Это позволит мне вырваться из захвата, отскочить, применить кабаний бисер. Я бью и чувствую, как мой нос сам начинает разрываться от боли. Он безудержно растет, но он целый, а вот нос Кунуги – хрустнул. Хрустнул душераздирающе. Прямо от основания трещина пошла по добродушному лицу, враз сделав его безобразным. Нос повис на волокнах. А затем и вовсе отпал. Я, кажется, закричал, но продлилось это недолго. Мириады черных щупалец взорвались у меня перед глазами, я почувствовал жуткую боль в боку и потерял сознание.

Когда пришел в себя, меня посетил настоятель и с грустью сказал, что все соученики, кто был со мной в куполе, погибли. Причин он не уточнил. Просто погибли. И первым, кажется, погиб Кунуги – лучший ученик поколения. В живых остался лишь я. Со своим чертовски длинным носом.

Если бы меня спросили в тот момент, рад я этому или нет, мой нос вырос бы в любом случае, скажи я «да» или «нет». Я сам не знал, что чувствую, но пока шло разбирательство целыми ночами просиживал под стенами павильона и пытался уловить смех Кунуги в общем гвалте.

Меня изгнали из монастыря обратно в деревню. Я должен был провести остаток дней в служении: охота, рыбалка, дрова, заготовки. Может быть женитьба, дети. Мой нос был слишком длинным, чтобы доверить мне серьезное дело. А для дел несерьезных людей хватало. И так продолжалось целый год, пока меня не вызвал староста.

Что там за окном? Приехал Дайме? Значит, мой допрос подходит к концу, да? Дайме-разбойник не славится терпением, он готов убить за косой взгляд, готов вырезать целую деревню за лишний медяк. Оскорбляю великого человека? Я?! Но я же грешник и лжец! В моих устах все сказанное - комплимент! Разве не так?

Приветствую вас, великий Дайме-разбойник. Вы спрашиваете, что здесь происходит? А разве непонятно? Меня допрашивают, а я рассказываю, как готовился идти на дело. Ну как, на какое дело, на ваше убийство, вы что ли совсем дурак, не только разбойник? Ох! Лорд, вам бы стоило сначала прочесть все, что понаписал ваш писарь. Вы бы тогда не ломали кулаки об мое лицо, знали бы, что оно деревянное. Ха-ха, казнь? Прямо сейчас?! Наконец-то! Знали бы вы, как я устал трепать языком. Я, конечно, прирожденный лжец, но это все даже для меня слишком! Навалить столько вранья - это не каждому дано, знаете ли.

Господин писарь, почему вы побледнели? Съели что-то не то? Если вам интересно, это все и правда произошло. Только строго наоборот. Сами думайте, что это значит. Ну, и пока не пришли палачи я закончу. В общем мне сказали: для тебя это билет в один конец. Твоих грехов может даже не хватить на убийство. Ты можешь попасть в руки врагам, и они начнут выпытывать твои секреты. Но тебе помогут. В замок тебя впустит доверенный человек, который ненавидит дайме. Да, господин Писарь? Да что же вы так пугаетесь, будто впервые… ха-ха, вы правы это вранье. Легко заметить разницу, когда мой нос вырастает на целый сун, да?

Но нет, опасаться нечего, вас все любят в этом замке. Ой, мой нос опять вырос?! Не знаю, как так вышло, наверное, я снова где-то соврал?

Снова вырос?

Ох, ох, как же это больно! Сяку носа - это вам не шутка!

Хорошо. Сто восемь. Как чего, грехов. Я согрешил ровно сто восемь раз. Готов отправляться в нирвану. И даже не сказал, кто заказчик. Но теперь я готов: не знаю, кто это. И мне совершенно не плевать. Ха-ха, сто девять!

Писарь вздрогнул и уронил перо, когда голова убийцы под тяжестью неимоверно длинного и толстого носа, похожего на сук дерева, упала вперед. Перерубленный стол распался надвое.

- Что здесь происходит? – гневно спросил дайме.

- Ваше убийство, – прогнусавил синоби и резко дернул головой.

С влажным хр-р-рп нос отломился. Убийца закричал, но не жалостливо, а торжествующе. Кровь, зеленовато-черная, цвета сушеного нори, потекла по лицу синоби, и желудок господина Писаря заурчал. Но чем дольше шла эта кровь, тем краснее становилась.

- Будда, держись, - гундосо прошептал убийца и осел на стуле.

Его безносое лицо выражало почти восторг.

Нос, торчащий из пола, стремительно рос в ширину и обрастал корой. Кора эта будто забурлила, затем взорвалась изнутри. Черные ветки, как щупальца устремились во все стороны, пронзили всех, кто находился в комнате, но не остановились, подошли дальше, стены, пол, потолок, нос ширился, пока не стал стволом мощного дерева. Ветки тоже ширились, разрывая плоть. Без крика умер дознаватель Хариба. Просто исчез дайме. Одного из стражников выкинуло в окно, второго расплющило о стену. Господин писарь тонко закричал, когда молодая ветка пронзила ему ногу и пригвоздила к полу. Он кричал до хрипоты, а когда наконец смолк, обнаружил, что оказался будто в коконе. Черные ветки заполонили все вокруг, но больше не двигались.

- Помогите! – его слабый крик остановился, кажется, на расстоянии вытянутой руки и исчез.

Тишина обволокла господина писаря. Единственное, о чем он сейчас думал, это о четках в руке синоби. Ему бы сейчас они пригодились. Молитва и ожидание – все, что оставалось сейчас.

Прошла целая вечность. Раздалось шуршание, словно кто-то полз по дереву.

- Буддина мать! – воскликнул этот кто-то. – Малыш справился!

- Точно, - согласился второй. - Внутри это выглядит ещё страшнее.

- Да уж. Был замок, стал еж.

- Ха-ха, снаружи иголки внутри доброта? Так говорят?

- Нет, явно не тот случай… Малыша вытащить можно?

- Не пойдет реакция дальше? Разлохматит нас этими ветками…

- В павильоне же не пошла? Обрезали, всех вытащили…

- Здесь ситуация иная. Там парень погиб, а тут – к Будде ушел. Погляди на его лицо. Он же улыбается!

- Хм. Ты прав. Оставим как есть.

Снова шуршание и - тишина.

А ночью тело принялось смеяться. И вместе с ним засмеялся и господин писарь.