Десять минут

Машина резко дернулась, заглохла и замерла, словно уставший зверь, покорившийся непроглядной сибирской зиме. Серебристый «Ниссан» застыл посреди узкой заснеженной дороги, одинокий и беззащитный в бескрайнем океане тайги. Вокруг простирались белоснежные просторы, переходящие в темную стену вековых елей и сосен, чьи заиндевевшие ветви тяжело клонились под грузом снега. Воздух был кристально чистым, морозным, и каждый выдох превращался в клубящееся облачко пара. Тайга хранила гробовое молчание, нарушаемое лишь едва слышным завыванием ветра, который играл в кронах деревьев, срывая с них мелкие крупинки ноябрьского снега и разбрасывая их по искрящемуся насту.

За рулем иномарки сидела девушка. Ее пальцы, одетые в тонкие кожаные перчатки, нетерпеливо постукивали по рулю, прежде чем она достала из кармана своего длинного шерстяного пальто пачку дамских сигарет. Ее движения были точными, привычными: она ловко вытащила одну тонкую сигарету, зажала ее между губами и прикурила от дешевой пластиковой зажигалки. Ароматизированный дымок, сладковатый и терпкий, потянулся к чуть приоткрытому окну, растворяясь в холодном воздухе.

Девушка повернулась, и ее взгляд упал на заднее сиденье. Там, свернувшись калачиком, спал молодой человек лет двадцати пяти. Его темные волосы были растрепаны, а лицо, несмотря на возраст, сохраняло что-то детское — может, из-за расслабленного выражения, а может, из-за того, как он крепко прижимал к себе бутылку коньяка, словно это была любимая игрушка. Его дыхание было ровным, губы чуть шевелились, будто он что-то бормотал во сне.

Хозяйка «Ниссана» усмехнулась, наблюдая за этой сценой, затем резко открыла дверь и вышла наружу. Холод мгновенно обжег ее лицо, заставив нахмуриться. Она сделала последнюю затяжку, затем бросила недокуренную сигарету в снег и раздавила ее каблуком сапога.

Достав из кармана мобильный телефон, она начала медленно ходить вокруг машины, подняв руку высоко над головой. Ее губы, подкрашенные темной помадой, искривились в гримасе раздражения, а глаза, яркие и холодные, как зимнее небо, метали недовольные взгляды по сторонам.

— Чертова связь! — прошипела она сквозь зубы, осыпая проклятиями и оператора, и глухую тайгу, и весь мир в целом. Но на сенсорном экране телефона рядом с иконкой антенны так и не появилось ни одной заветной палочки.

Сдавленно вздохнув, она сунула телефон обратно в карман и поежилась. Ветер, коварный и пронизывающий, начал пробираться сквозь складки ее пальто, заставляя ее инстинктивно скрестить руки на груди. Вокруг царила мертвая тишина, нарушаемая лишь редкими шорохами — то ли звериными шагами, то ли просто падающими с веток комьями снега. Темные ели, словно безмолвные стражи, плотной стеной окружали дорогу, будто предупреждая: здесь вы лишние.

Девушка подошла к машине и резко дернула ручку задней двери. Холодный воздух тут же ворвался в салон, заставив спящего мужчину вздрогнуть. Он нехотя приоткрыл глаза, еще мутные от сна и алкоголя, и неуверенно сел, по-прежнему прижимая бутылку к груди, будто боясь, что ее у него отнимут. Его взгляд, медленный и расфокусированный, скользнул по салону, прежде чем остановился на девушке.

— Алёна… — хрипло произнес он, голос его был густым, словно пропущенным через вату. — Мы уже приехали?

Девушка, Алёна, откинула назад длинные светлые кудри, которые тут же подхватил ветер, и скрестила руки на груди. Ее голос, когда она ответила, был сдержанным, но в нем явно читалось раздражение:

— Нет, Миша. Машина сломалась. Мы застряли посреди дороги, и связи нет.

Она посмотрела на него, ожидая реакции, но Миша лишь тупо уставился в пространство, медленно осознавая ситуацию.

Через пару секунд Миша тяжело кивнул, словно соглашаясь с невидимым собеседником, и с трудом выбрался из салона. На улице он съёжился от холода, его тёплая куртка казалась бесполезной против пронизывающего ветра, который тут же начал забираться под одежду, обжигая кожу ледяными пальцами. Он стоял на занесённой снегом дороге, беспомощно разглядывая машину, которая теперь казалась хрупкой игрушкой, брошенной посреди бескрайней зимней пустыни.

Михаил Неволин, начинающий предприниматель, купил этот «Ниссан» всего пару месяцев назад и до сих пор относился к нему с трепетом, никому не позволяя садиться за руль. Но сегодня, после бурного празднования дня рождения старого друга, он сам передал ключи сестре — трезвость явно не была его сильной стороной в этот вечер.

Теперь же, глядя на заглохшую машину, он чувствовал лишь беспомощность. В этих глухих местах не ловила ни одна сотовая сеть, и помощи ждать было неоткуда.

Алёна, тем временем, докурила вторую сигарету и, выпустив струйку дыма, небрежно потрепала парня по голове, будто он был не её старшим братом, а непослушным щенком.

— Может, немного прогуляемся? — предложила она, и её голос звучал нарочито бодро. — Посмотрим, вдруг впереди нас ждёт ресторан?

Её губы растянулись в улыбке, а глаза заблестели с неподдельным азартом, словно она и правда верила в эту авантюру. Миша, всё ещё не до конца протрезвевший, одним глотком осушил остатки коньяка из бутылки и швырнул её в сугроб, где та бесшумно утонула в пушистом снегу. Затем он взял девушку под руку, и они медленно двинулись вперёд по извилистой лесной дороге, которая змеилась между деревьями, постепенно исчезая в белой пелене.

Миша, оживляясь, начал рассказывать сестре о том, как прошёл вечер у друга. Его слова были немного смазанными, но эмоции искренними — он явно хорошо провёл время. Алёна в ответ делилась историями из своей студенческой жизни, где главными героями были бесконечные лекции, ночные подготовки к экзаменам и редкие, но тем более ценные, выходные.

— Отвезти перебравшего брата домой — вот мой план на единственный свободный день, — пошутила она, но в её голосе не было раздражения.

Миша официально отпустил себя в отпуск и потому позволил себе расслабиться на празднике у старого друга, которого не видел много лет — с тех пор, как перебрался из родной деревни в город.

— Мне кажется, ты поехала не по той дороге, — неожиданно заявил он, озираясь по сторонам с внезапной тревогой в глазах.

Алёна в ответ лишь усмехнулась:

— А ты что, каждое дерево в округе знаешь?

— Нет, просто я практически не помню этих мест…

— Ну, знаешь, я тоже не помню, вообще-то мы с тобой вместе здесь выросли, дурик— Алёна даже слегка рассердилась, но тут же смягчилась, увидев его растерянное выражение лица.

— Не нервничай, я же не в претензии, — Миша дружелюбно похлопал её по плечу, и она фыркнула, но улыбнулась.

— Ладно, проехали. Самое главное сейчас — найти хоть каких-нибудь людей. А ещё лучше — населённый пункт.

Миша уже открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент их внимание привлекло нечто на обочине.

Среди заснеженных елей, словно призрак из прошлого, стоял указатель. Грубо сколоченный из осины полуметровый кол был вбит в мёрзлую землю, а к нему прибита деревянная стрелка с выцветшей надписью:

«Трактир»

Красная краска, когда-то яркая, теперь потрескалась и осыпалась, а часть букв скрывал снег, но слово всё ещё можно было разобрать.

Почему-то, глядя на эту табличку, Алёну пробрала дрожь. По спине побежали мурашки, будто невидимые пальцы провели по её коже, шепча о чём-то недобром. Но девушка тут же отмахнулась от этого ощущения и даже показала брату язык:

— Ну вот, я же говорила!

Миша, напротив, напрягся. Его лицо стало серьёзным, а голос приобрёл необычную твёрдость:

— Я же говорил, что ты не по той дороге поехала. В наших окрестностях сроду не было никакого трактира. Ты и сама должна это знать.

— Да ладно тебе, — отмахнулась Алёна. — Был, не был… Главное, что там есть люди, которые, скорее всего, смогут нам помочь. Народ у нас на деньги падкий, а они у меня, слава богу, есть.

— Можно подумать, у меня их нет! — Миша язвительно приподнял бровь. — А откуда это, интересно, у студентки появились деньги?

— Не твоё дело! — огрызнулась Алёна, но тут же смягчилась, понимая, что он просто заводит спор, чтобы отвлечься от тревожных мыслей.

— Ладно, дело твоё. Я думаю, поругаться мы сможем и в более располагающей к этому обстановке.

Алёна шутя замахнулась на него, а затем схватила брата за рукав куртки и потащила в направлении, указанном стрелкой.

Ветер усиливался с каждой минутой, перерастая в злобный вой, который нёсся сквозь деревья, срывая с веток комья снега. Видимость стремительно ухудшалась, и вскоре дорогу стало трудно разглядеть даже в нескольких шагах. Они шли, прижавшись друг к другу, пробираясь сквозь нарастающие сугробы.

Трактир возник перед ними внезапно, словно материализовавшись из снежной пелены. Еще минуту назад сквозь метель лишь смутно угадывался тусклый свет, похожий на дрожащее пламя свечи, а теперь перед ними стояло внушительное двухэтажное здание, неестественно четкое в разбушевавшейся метели.

Алёна и Миша, выбившись из сил, буквально вывалились из снежного вихря на расчищенную площадку перед трактиром. Снег здесь словно боялся переступить невидимую границу - ровная утрамбованная земля образовывала идеальный круг, в центре которого возвышалось бревенчатое строение.

Здание выглядело слишком новым, слишком ухоженным для этих мест. Резной навес над крыльцом украшали замысловатые узоры, переплетающиеся в странные, почти гипнотические орнаменты. Массивный фонарь, подвешенный к кованому кронштейну, бросал неровные тени, заставляя резные фигурки на наличниках словно шевелиться в такт порывам ветра. Окна были витражными, небольшими. С парадного входа было видно только по паре окон на каждом этаже.

- Кто вообще строит такое - начала было Алёна, но её перебил Миша.

- Вот и ответ, - он кивнул в сторону припаркованных сбоку от здания, машин: белой "Хонды", такого же цвета "Нивы" и черного джипа. Машины стояли ровно, будто выстроенные по линейке, их покрытые инеем стекла казались слепыми глазами.

Алёна невольно передернула плечами. Что-то в этом месте было неправильное. Слишком тихое. Даже ветер здесь звучал иначе - не завывал, а словно шептал что-то за спиной.

- Да ладно тебе, - Миша явно наслаждался её дискомфортом, - привыкла в городе к ресторанам и цивилизации. А у нас, простых деревенских жителей, и кабаки бывают приличные.

- Кто бы говорил! - вспыхнула Алёна, - Деревенский житель нашёлся! Да пошёл ты!

Резко развернувшись, она с размаху толкнула массивную дверь с железным кольцом. Дубовые створки подались неожиданно легко, с тихим скрипом впуская их внутрь.

За порогом пахло дымом, мёдом и чем-то ещё - тёплым, пряным, почти одурманивающим. Алёна замерла, оценивая обстановку и чувствуя, как по телу растекается блаженное тепло.

Миша, усмехаясь, переступил порог следом. Дверь захлопнулась за ними с глухим, окончательным звуком.

Тусклый желтоватый свет люстры, свисавшей с черного кованого кронштейна, заливал зал неровным сиянием, заставляя вошедших щуриться. Алёна машинально прикрыла глаза ладонью, чувствуя, как зрачки болезненно сужаются после кромешной темноты метели.

Первый этаж трактира представлял собой просторное помещение с низкими потолками, где массивные дубовые столы с грубыми лавками стояли в строгом порядке. В дальнем углу темнела узкая лестница с вытертыми ступенями, ведущая на второй этаж. Пол, выложенный широкими досками, скрипел под ногами, но поражал противоестественной чистотой - ни пылинки, ни крошки. На стенах висели шкуры - лисьи, волчьи, а над барной стойкой зияла пустыми глазницами оленья голова.

За стойкой из темного мореного дуба, покрытой затейливой резьбой с языческими символами, стояла девушка. Лет двадцати, не больше. Ее белокурые волосы, неестественно блестящие, были заплетены в толстую косу, лежавшую на большой, упругой груди, как живая. На безымянном пальце правой руки поблескивал золотой перстень с крупным изумрудом - слишком дорогой для простой деревенской барменши.

- Здравствуйте, - голос Алёны прозвучал резче, чем она хотела. - Вы не могли бы нам помочь?

Девушка улыбнулась. Слишком широко. Слишком сладко.

- Конечно, - её голосок звенел, как надтреснутый колокольчик. – Чего желаете?

Алёну передернуло. Всё в этой девушке было неестественным: голливудская улыбка с идеально ровными белыми зубами, кукольные черты лица, томный взгляд из-под нарочито опущенных ресниц. Она словно сошла со страниц мужского глянца - точеная фигурка, длинные ноги, подчеркнутые короткой юбкой, и этот дурацкий фартучек поверх обтягивающего топа.

"Нет, так не бывает," - мелькнуло в голове у Алёны. "Ни одна нормальная девчонка не стала бы торчать в такой глухомани. Да она же просто напрашивается на ..."

Её воображение тут же нарисовало жуткую картину: потный, небритый мужик в засаленной телогрейке, пьяный до скотского состояния, хватает барменшу за тонкую руку. Она визжит, царапается длинными ногтями, оставляя кровавые полосы на его обветренном лице. Но он с размаху бьет её по лицу, швыряет на стойку. Одной рукой он держит ее за голову прижимая к столешнице, второй расстёгивает ширинку, а затем задирает юбку…

- С вами всё в порядке? - барменша наклонилась ближе, и Алёна поймала её взгляд. Глаза у девушки были странные - бледно-зеленые, почти прозрачные, как у змеи.

Алёна застыла, словно вкопанная, осознавая, что уже несколько секунд просто тупо пялится на барменшу. Её пальцы непроизвольно сжались в кулаки, оставив на ладонях полумесяцы от ногтей.

- Да всё хорошо. Извините, - наконец выдавила она из себя, чувствуя, как губы странно немеют. - Точнее, у нас сломалась машина. Есть ли у вас телефон?

Девушка за стойкой сделала фальшиво-сочувственное лицо:

- Мне очень жаль, - барменша сложила руки на груди в театральном жесте, - но в этих местах сотовая связь не ловит, а спутниковый телефон находится на подзарядке. Её голос звучал как заученная скороговорка:

- У нас отличная кухня, а на крайний случай и комнату для ночлега мы вам предоставим. Цены в нашем заведении вполне доступные.

Алёна почувствовала, как по спине пробежали ледяные мурашки. Каждое слово этой куклы звучало фальшиво, словно она репетировала эту речь перед зеркалом.

Заметив недоверие, барменша улыбнулась ещё шире, обнажив слишком ровные, слишком белые зубы:

- Да вы не волнуйтесь. В нашем трактире вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Мы стараемся сделать всё, чтобы наш клиент чувствовал себя, как у домашнего очага.

От этих слащавых слов у Алёны скрутило живот, и её чуть не вырвало.

"Ну да, про себя ухмыльнулась девушка. Долго слова-то заучивала, Барби."

Её охватило непреодолимое желание выбежать на мороз, в метель, лишь бы подальше от этого места. Она не верила ни единому слову, хотя и не могла объяснить почему. Но ночевать в ноябрьском лесу было равносильно самоубийству... Но и оставаться в этом волчьем логове казалось не лучше.

- Может, перекусим? - голос Миши за спиной заставил её вздрогнуть. Обернувшись, Алёна увидела его опухшее, от начавшегося похмелья, лицо, с блуждающей улыбкой. В его мутных глазах читалось полное отсутствие тревоги.

- Давай, заказывай, - сдавленно вздохнула она, чувствуя, как напряжение немного спадает. - Я пока подыщу столик.

Что и говорить, но кормили здесь отменно. Миша, еще недавно страдавший от похмелья, теперь с аппетитом уплетал гуляш с картофельным пюре, периодически прихлебывая горячий чай с лимоном. Его лицо постепенно приобретало здоровый цвет, а глаза прояснились. Алёна тоже не могла отрицать - еда была действительно вкусной, но это лишь слегка развеяло её тревогу, а не устранило полностью.

- Ну прямо школьница на первом свидании, - мысленно усмехнулась Алёна, наблюдая, как её брат, откинувшись на спинку стула, посылает барменше недвусмысленные намеки. Та краснела, опускала глаза, но в её реакции было что-то... отрепетированное.

Хотя, может здесь действительно настолько муштруют персонал, что они чувствуют себя актерами, малого таёжного театра. А кстати, где официанты? За всех тут одна «барби» трудится. Опять же, вряд ли здесь аншлаг, каждый вечер. Чёрт, всё, надо перестать задавать вопросы и самой же искать ответы.

Внезапно сверху раздался скрип двери, за которым последовали тяжелые шаги по лестнице. В зал спустился мужчина лет сорока пяти - невысокий, плотный, в синей рубашке навыпуск и черных брюках. Его коротко стриженные седеющие волосы и аккуратная бородка придавали ему вид солидного бизнесмена.

- Миша, ты его знаешь? - удивилась Алёна, когда её брат начал оживленно махать рукой незнакомцу.

- Конечно! Это же Александр Васильевич! - ответил Миша так, будто это было очевидно.

Мужчина подошел к их столику и сел, дружески похлопав Мишу по плечу:

- Какими судьбами, Мишаня?

Разговор завязался легко. Александр Васильевич оказался земляком, хоть и переехавшим в город много лет назад. Он объяснил, что остановился в трактире по пути, решив поберечь свой новый джип на разбитой дороге.

Алёна между тем заметила странную деталь - когда барменша принесла пепельницу, её движения были неестественно плавными, а взгляд скользнул по Александру Васильевичу с каким-то странным выражением.

- Алёна, ты что, не помнишь нашего участкового? - перебил её мысли Миша.

Девушка взглянула на мужчину с новым интересом:

- Если честно - нет.

- Да где ж она меня помнит-то, - усмехнулся Александр Васильевич, затягиваясь сигаретой. - Когда я в деревне жил, вы совсем мелкими были.

Алёна неожиданно спросила:

- Александр Васильевич, а ещё посетители здесь есть?

- Есть, - мужчина затушил окурок, - Видели же машины. Только они спят уже. Одного, правда, пришлось утихомиривать - к девчонке начал приставать. Но с ним я бы и без охраны справился.

- Значит, охранник здесь всё-таки имеется, - невольно вырвалось у Алёны.

Мужчина резко повернулся к ней:

- Что?

- Нет, ничего, - поспешно ответила девушка, - Может быть, вы поможете нам с машиной?

Выйдя на улицу, они оказались в кромешной тьме. Снегопад ослаб, но крупные хлопья всё ещё кружились в воздухе. Фонарь Александра Васильевича едва пробивал снежную пелену, освещая лишь пару метров вперед.

Добравшись до места, где должен был стоять указатель, Алёна вдруг замерла. Её голос прозвучал неестественно громко в внезапно наступившей тишине:

- Её нет!

В этот момент порыв ветра завыл так сильно, что старые ели вокруг заскрипели и застонали, словно живые.

Миша, шедший следом за сестрой, едва не врезался в неё, когда та резко остановилась.

— В смысле? Что ты сказала? — переспросил он, наклоняясь к её уху, чтобы перекричать вой ветра.

— Машины нет! — почти закричала Алёна в ответ, и от ярости топнула ногой по снегу, но лишь поскользнулась и неуклюже рухнула в сугроб. Александр Васильевич тут же подхватил её под руку, помогая подняться.

— Осторожней. Ты уверена, что оставили её именно здесь?

— Да! Я уверена!

Отчаяние сдавило горло. Где теперь искать машину? В этой кромешной тьме, под непрекращающимся снегопадом.

Миша обнял сестру за плечи:

— Пойдём назад. Утром разберёмся. В такую погоду мы всё равно ничего не найдём.

Алёна резко вырвалась, выругалась сквозь зубы и сделала несколько шагов прочь, но затем развернулась и начала метаться по кругу, отчаянно вглядываясь в снежную пелену. Бесполезно. Следы уже замело.

Где-то глубоко внутри поднялся комок — та самая маленькая девочка, которая когда-то пряталась в шкафу, зажав уши ладонями, чтобы не слышать крики матери и тяжёлые удары. Тогда, как и сейчас, она чувствовала себя беспомощной.

— Я пройду чуть дальше, может, это не то место, — донёсся сквозь вой ветра голос Александра Васильевича.

Миша лишь кивнул, ёжась от холода и пытаясь глубже засунуть голову в капюшон. Алёна машинально потянулась за сигаретами, но порыв ветра вырвал пачку из её пальцев и унёс в темноту.

— Чёрт!

Она присела на корточки, сжав голову руками. Мелкая дрожь пробегала по телу — не от холода, а от нахлынувших эмоций. Но сдаваться она не привыкла.

— Что-то его долго нет, — проговорил Миша, когда Алёна поднялась и подошла к нему.

Она прижалась к его плечу:

— Думаю, скоро вернётся.

Но тревога нарастала. Где он? Что, если...

В голове вновь возникли образы. Образ красотки-барменши. Царящая вокруг угнетающая атмосфера, темнота и чёрный силуэт окружившего людей леса, сформировали её полный антипод. Теперь Алёна видела уже не жертву, а хищника. Барменша, с топором в руках и перекошенным от злобы лицом, и размазанной по лицу тушью стояла позади Александра Васильевича. Ничего не подозревающий мужчина менял батарейки в потухшем фонарике. Красавица заносит над головой топор, широко расставив ноги и с силой, опускает его на ничего не подозревающего человека. Хруст расколовшегося черепа подхватывает и уносит прочь с места преступления неугомонный ветер, а брызнувшая кровь вместе с кусочками мозгов и черепной коробки, окропляет снег, мгновенно окрашивая его в красный цвет. Безжизненное тело падает у самых ног девушки, толчками выплёскивая кровь на её туфли…

- Ну, наконец-то!

Миша облегчённо вздохнул, завидев слабый луч фонаря. Алёна проследила за его взглядом и увидела быстро направляющегося к ним мужчину. Достигнув их, Александр Васильевич положил руку на плечо Алёны и сказал:

- Ничего. Я думаю, Мишаня прав и нам лучше вернуться в трактир. А уж с рассветом займусь поисками вашей машины. Всё-таки, как никак, а я всё ещё майор полиции.

Вернувшись в трактир, Алёну встретила всё та же душная, пропитанная запахами жареного мяса и табака, атмосфера. Но теперь за их прежним столиком восседал незнакомец – мужчина в грязной, промасленной спецовке, лицо его скрывала щетина, давно не знавшая бритвы. Его мутные, словно затянутые пеленой глаза бесцельно блуждали по залу, а рука механически подносила ко рту бутылку дешевого пива. Алёна ощутила холодный комок в горле и без слов повела Мишу и Александра Васильевича к самому дальнему столику, в тёмный угол, подальше от этого пугающего типа.

Александр Васильевич, сохраняя видимость действия, принес три бутылки пива и неожиданно протянул Алёне пачку ее любимых ароматизированных сигарет.

- Попробую выведать что-нибудь у охранника, – бросил он, скрывая тревогу под маской уверенности, и растворился в мрачных глубинах заведения, за барной стойкой.

Сидели в тягостном молчании. Алёна не находила в себе сил для пустых разговоров. Она делала крошечные глотки горьковатого пива, а дым сигареты казался ей единственной нитью, связывающей её с реальностью, которая стремительно таяла, словно мираж. Миша, напротив, опустошил свою бутылку с невероятной скоростью и направился за следующей. Когда Александр Васильевич вернулся, по его потемневшему лицу и беглому, уклончивому взгляду было ясно – охранник оказался глух и нем, как сама сибирская тайга.

- Голова раскалывается, – пробормотала Алёна, отодвигая недопитую бутылку.

Ей нужно было бежать отсюда, укрыться хоть на время от этого гнетущего ощущения надвигающейся беды. Миша порывисто встал, чтобы проводить, но она резко отмахнулась. Однако барменша, словно тень, возникла у её плеча.

- Я провожу вас и покажу комнату, – прозвучал её сладковато-приторный голос. Алёна машинально расплатилась, и в эту секунду ей даже показалось, что она была несправедлива к этой девушке. Может, она просто жертва обстоятельств, как и мы? – мелькнула слабая надежда, тут же подавленная всеобъемлющим страхом.

Второй этаж предстал длинным, пустынным коридором, уходящим в непроглядную тьму. Семь одинаковых, массивных дубовых дверей с тускло блестящими латунными табличками, обозначающими номера, сторожили покой. Тусклый, мертвенный свет энергосберегающих ламп, неестественный в этом бревенчатом склепе, отбрасывал зыбкие, искаженные тени на стены, заставляя древесную фактуру казаться морщинами на лице какого-то спящего исполина. Комната №3. Дверь открылась беззвучно, легко, словно её только что смазали. Алёна замерла на пороге, охваченная внезапным, леденящим ужасом. Комната была погружена в полумрак, освещаемый лишь одним источником – толстой восковой свечой, установленной в тяжелом железном подсвечнике на тумбочке рядом с узкой кроватью. Пламя колыхалось, отбрасывая гигантские, пляшущие тени. Противоположную стену занимал огромный, темный, двухстворчатый шкаф из черного дерева, казавшийся монолитом в слабом свете. Но её взгляд приковала кровать. Узкая, аскетичная, она была аккуратно застелена грубым бельем. Её высокая, резная спинка упиралась почти в потолок, а узоры на ней, вырезанные с витиеватым мастерством, при мерцающем пламени оживали, напоминая то ли сплетение змей, то ли щупальца неведомого существа из кошмарных глубин. Необъяснимый, первобытный страх сжал сердце девушки. Эта кровать казалась саркофагом, жертвенником, местом, где сон будет не отдыхом, а спуском в бездну. Тяжело вздохнув, Алёна переступила порог. Раздеваться она не стала – это казалось безумием. Лишь скинув сапоги, она легла поверх одеяла, стягивающего матрас, подобно савану. Затем, подчиняясь внезапному импульсу паники, вскочила. Подбежала к двери, дважды провернула ключ в скрипучем замке, дернула ручку – держится. Но этого было мало. Взгляд упал на старую, массивную щеколду, врезанную в косяк. Она с силой задвинула и ее, металл глухо звякнул, звук казался невероятно громким в гробовой тишине. Вернувшись к кровати, она легла снова, не смея задуть свечу. Её пламя было единственной защитой от абсолютной тьмы и того, что могло в ней таиться. И как это ни было странно, измученное сознание тут же погрузилось в бездну тяжелого, кошмарного сна.

Трактир, был объят пламенем. Стены, сложенные из вековых бревен, горели, как порох, извиваясь и трескаясь, словно живые. Барменша, та самая красавица с кукольным лицом, металась по залу, превратившись в живой факел. Её безумные вопли сливались с треском пожирающего всё пламени и... диким, истерическим смехом. Тот самый мужик в грязной спецовке, чье лицо теперь было искажено гримасой нечеловеческого восторга, лил на неё из бутылки не воду, а водку, подливая масла в огонь. Запах гари смешивался с тошнотворной вонью горелого мяса и волос. Вокруг, как в бреду, мелькали другие фигуры – одни в панике пытались тушить пламя тряпками, другие, охваченные тем же безумием, что и мужик, подливали огня, поливая стены и мебель «огненной водой». И над всем этим хаосом висел чистый, беззаботный детский смех, словно кто-то невидимый ликовал от зрелища всеобщей гибели. Потом Алёна увидела себя. Она стояла на верхней площадке лестницы, не пытаясь бежать, не выражая ужаса. Её лицо было обращено к пылающему аду внизу, а из груди вырывался смех – не детский, а низкий, хриплый, полный нечеловеческой злобы и глумления. И тогда горящая барменша, словно метеор, взмыла по лестнице, пронеслась мимо смеющейся Алёны и рухнула на колени перед дверью с цифрой "3". Её обугленные руки с хрустом бились о дерево, выбивая ритм отчаяния и проклятия. Бам! Бам! Бам!

Удары разбудили её. Сердце бешено колотилось, пот заливал лоб. Сначала она подумала – отголосок сна, эхо кошмара. Но нет. Удары были реальными, материальными, сотрясающими дверь в её комнату. Тяжёлые, настойчивые, злобные. Алёна замерла, вжавшись в подушки, кровь стучала в висках. Она боялась пошевелиться, боялась дышать. Кто-то хотел войти. Не просил – требовал. Стук внезапно прекратился. Наступила тишина, более страшная, чем шум. В такой тишине, всегда кто-то прячется. Её собственное дыхание казалось оглушительным ревом в этой гробовой мгле. Осторожно, она соскользнула с кровати, босые ноги коснулись холодных, шершавых досок пола. На цыпочках, прижимаясь к стене, она подкралась к двери, прильнула ухом. Ни звука. Абсолютная, неестественная тишина. Алёна оглядела комнату, ища оружие, укрытие, выход. И только тогда заметила: свеча догорела, оставив после себя лишь лужу и струйку дыма. Но в комнате было не совсем темно. Слабый, мертвенно-бледный свет пробивался в щель между шкафом и стеной. Луна. Снегопад кончился, и луна, холодная, безразличная, как око мертвого бога, висела в очистившемся небе, заглядывая в окно, которое почти полностью закрывал массивный шкаф.

Окно!

Мысль ударила разрядом тока. Надо только отодвинуть шкаф. Она подбежала к нему, уперлась плечом в холодное, темное дерево. Оно было невероятно тяжелым, неподвижным, словно вросшим в пол и стены. Девушка напрягла все силы, мышцы горели от усилия.

БАМ!

Мощный удар снаружи. Дверь вздрогнула, как живая. Что-то металлическое звякнуло, отскочив от дерева и покатившись по полу. Шпингалет! Один из гвоздей, крепивших его, вылетел. Алёна вскрикнула от ужаса, и этот крик придал ей адреналина. Она снова уперлась в шкаф, впиваясь пальцами в резные узоры, толкая изо всех сил, ноги скользили по полу. Дерево скрипнуло, пронзительно, как крик умирающей птицы, и шкаф сдвинулся! Надежда есть! Окрыленная, Алена собрала остатки сил.

БАМ!

Еще удар. Еще один гвоздь сорвался. Шпингалет висел на последнем, дверь трещала по швам, замок не выдержит. Замок был хлипкой преградой против этой ярости. Подгоняемая чистым, животным страхом, Алёна рванула шкаф с последним усилием. Он сдвинулся почти на полметра, открыв часть окна – узкую, но достаточную для ее хрупкого тела. Стекло, черное и непроницаемое в лунном свете, было ее врагом. Она схватила железный подсвечник со стола – тяжелый, холодный. Размахнулась и швырнула его в темный прямоугольник.

ДЗЫЫЫНЬ!

Хруст, звон, град осколков, посыпавшихся внутрь и наружу. Ледяной ветер, пахнущий снегом и бесконечностью тайги, ворвался в комнату, завывая в образовавшемся проломе. Алёна высунулась. Холод обжег лицо. Внизу – непроглядная тьма и сугробы. Но справа, почти вплотную, под соседним окном – узкий, чугунный балкончик, покрытый инеем. Расстояние пугающее, но шанс был. Если прыгнуть и ухватиться...

Дверь не выдержала. Она не просто открылась – она взорвалась внутрь, сорванная с петель чудовищной силой. В проеме, заливаемом лунным светом из окна, стояли двое. Щуплые, но от этого не менее жуткие. Грязные рваные рубахи с короткими рукавами, нелепые в этом холоде, обнажали руки, покрытые густой шерстью и темными, засохшими пятнами крови. Их лица были перемазаны чем-то бурым и липким, слипшиеся волосы падали на лбы. Но самое ужасное – глаза. Глаза горели неестественным желтоватым светом, безумие и нечеловеческий голод плясали в их глубинах. Зрачки были узкими, как у хищников. Из груди одного, там, где рубаха распахнулась, сочилась темная струйка, но он, казалось, не замечал этого. Их взгляды, дикие и не фокусирующиеся, метались по комнате, выискивая жертву. Вдруг один из них, тот, что был ранен, дернулся. Его рука молниеносно метнулась и впилась зубами в запястье второго! Тот взревел – звук, не принадлежащий человеку, нечто среднее между рыком медведя и визгом свиньи, – и с размаху ударил обидчика по затылку кулаком, держащим что-то темное и тяжелое. Укушенный сдавленно хрюкнул и, пошатнувшись, чуть не вывалился в разбитое окно. Тогда нападавший схватил его за ворот рваной рубахи и с силой швырнул обратно, вглубь комнаты, на пол. Звери. Не просто звери в человечьем облике. Это были ожившие тени первобытного леса, порождения древнего, забытого ужаса, для которых плоть и кровь – единственный закон. Хуже зверей. Это были твари, для которых само понятие человечности было кощунственной насмешкой.

Алёна не видела конца этой сцены. Пока чудовища были заняты друг другом, она, не дыша, прижалась к холодной стене балкона, на который успела выскользнуть в последний миг. Её сердце колотилось так, что казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Через решетку балкона она видела их силуэты в разбитом окне её комнаты, слышала их хриплое, прерывистое бормотание. Язык... какая-то тарабарщина. Звуки были гортанными, шипящими, складывающимися в слова, которые резали слух и будоражили самые глубинные, забытые отделы мозга, вызывая тошнотворное чувство узнавания невозможного. Это напоминало латынь, которую она слышала на лекциях в мединституте, но извращенную, оскверненную, словно ее произносили существа, чьи голосовые связки не были предназначены для человеческой речи. Потом она увидела укус, удар, дикую схватку. Этого было достаточно.

Дальше медлить было нельзя. Шок парализовал на мгновение, но инстинкт самосохранения и острый, аналитический ум, пока еще не сломленный нахлынувшим безумием, взяли верх. Осторожно, чтобы не спровоцировать скрипом, она толкнула раму соседнего окна – оно, к невероятной удаче, поддалось. Холодная тьма комнаты №2 поглотила её. Алёна нырнула внутрь, тихо прикрыв за собой створку. Абсолютная темнота. Гробовая тишина. И осознание, пронзившее ледяной иглой: это был не конец. Это было только начало спуска в бездну. Ужас ждал её здесь, в этой новой комнате, и за её пределами, в бескрайней, враждебной тайге, под холодным оком равнодушной луны.

Комната, в которую Алёна вползла, оказалась не просто местом убийства. Это был алтарь. Алтарь, на котором человеческая плоть приносилась в жертву чему-то древнему и ненасытному. Воздух был густым, пропитанным медным запахом крови и чем-то ещё — сладковато-гнилостным, словно разложившаяся плоть, приправленная специями.

Стены, некогда бревенчатые, теперь представляли собой холст для кошмарной фрески — брызги, подтёки, отпечатки ладоней, растянутые в паническом порыве к спасению, что никогда не придёт. Всё это сливалось в абстрактные узоры, напоминающие то ли письмена забытого языка, то ли карту внутренностей, вывернутых наружу.

Две кровати. Одна — опрокинутая, простыни скомканы в жуткую пародию на гнездо, пропитаны тёмной, почти чёрной субстанцией, в которой лишь по характерному запаху можно было опознать кровь. В этом коконе лежало... оно. То, что когда-то было человеком. Голый череп, обглоданный до блеска, будто обработанный кислотой, с редкими клочками волос, прилипшими к кости. Ноги — лишь кости, обтянутые плёнкой сухожилий, будто кто-то тщательно обсасывал их, как ребёнок обсасывает куриную ножку.

Вторая кровать. На ней — другая жертва. Мужчина. Его живот был вскрыт с хирургической точностью, рёбра разведены в стороны, словно крылья бабочки на энтомологической доске. Внутри — пустота. Органы извлечены, аккуратно, почти бережно. Лишь печень осталась на месте — от неё откушен кусок, следы зубов чётко отпечатались на поверхности. Его лицо... О, Боже, его лицо. Глаза широко раскрыты, в них застыло не столько отчаяние, сколько осознание. То самое мгновение, когда жертва понимает, что её кишки сейчас будут есть при ней самой.

Алёна зажала рот ладонью, но рвотный спазм всё равно прорвался наружу. Её вывернуло прямо на останки у кровати, желудочный сок смешался с запёкшейся кровью, создавая новый оттенок в этой адской палитре.

"Не убийство... ритуал", — пронеслось в её сознании.

Она отползла, вытирая губы тыльной стороной ладони, и вдруг заметила на стене, рядом с кровавой "росписью", рисунок. Выцарапанный ногтями, слабый, но различимый. Три концентрических круга, пересечённых зигзагообразной линией. Простейший символ, но от него веяло таким первобытным ужасом, что Алёна почувствовала, как по спине пробегают ледяные муравьи.

Шаги в коридоре вернули её к действительности. Людоеды (или кем они являются) спускались по лестнице, их голоса сливались в монотонное бормотание, напоминающее молитву на языке, который не должен существовать. Алёна прильнула к щели двери. Они прошли мимо, увлечённые спором — один из них держал в руках что-то тёмное и пульсирующее. Сердце?

Когда звуки их шагов затихли, Алёна выскользнула в коридор. Её план был прост: проверить остальные комнаты. Номера 6 и 7 зияли открытыми дверьми — там уже побывали. Она направилась к номеру 1.

Комната казалась оазисом нормальности — застеленная кровать, горящая свеча, даже тумбочка стояла ровно. Но именно эта неестественная чистота насторожила её.

Тумбочка. Приоткрытая.

Алёна заглянула внутрь — и её пальцы сомкнулись вокруг спутникового телефона. Холодный пластик стал для неё священным Граалем. Она прижала аппарат к груди, ощущая, как её сердце бьётся в унисон с тиканьем электроники внутри.

"Успокоиться. Дышать. Пять секунд вдох, пять — выдох".

Она закрыла глаза, считая, и когда открыла их снова — мир стал чуть четче, чуть реальнее.

И тут — шаги. Быстрые, целенаправленные.

Алёна нырнула под кровать, едва успев втянуть ноги, когда дверь распахнулась. Покрывало скрывало её, но она знала — если гость нагнётся, её обнаружат.

Сапоги. Чёрные, начищенные, с каплями свежей крови на носках.

— Чёрт! Она забрала телефон!

Голос Александра Васильевича. Но не спокойный, расчётливый тон майора полиции — это был рык хищника, сорвавшегося с цепи.

Дверь захлопнулась.

Алёна лежала, осознавая страшную правду: он был с ними. И если он с ними... что стало с Мишей?

Телефон в её руках вдруг ожил. Экран загорелся, показывая единственную полоску сигнала. Дрожащими пальцами она набрала 112.

Гудок.

Гудок.

И... тишина. Телефон издал жалобный писк и погас. Последняя надежда растворилась в воздухе, оставив после себя лишь горький привкус поражения.

Алёна закусила губу, сдерживая рвущийся наружу смех. Это было так клишированно! Как в тех дешёвых ужастиках, где телефон всегда разряжается в самый неподходящий момент.

Но именно эта мысль вернула её к реальности.

"Я не кричащая дурочка из фильма. Я выживу".

Итак, противников четверо. Барменша, мент и два сумасшедших урода убивающих и пожирающих людей. Есть ещё Миша. Где он и что с ним, неизвестно, но это и предстоит выяснить в первую очередь. Далее остаётся выбраться на улицу и найти свою машину. Алёна уже примерно представляла, где та может быть. Ее, скорее всего, просто отогнали подальше и бросили. Именно до того места и дошёл Александр Васильевич якобы в поисках, а на самом деле, дабы убедиться в том, что машину оставили, где следует. Только вот зачем она им? Или у них имеется схрон, куда отгоняют и прячут транспорт всех убитых постояльцев? Скорее всего, что так. Интересно только кто же эти двое убийц и почему майор связался с ними. Прикрывать такие дела не просто. Можно было найти гораздо менее хлопотное и прибыльное дело. Тут нужна скорее целая группировка. Интересно, сколько времени эти преступления продолжаются? Неужели никто не разыскивает своих пропавших близких, друзей, родственников?

Звон посуды, лязгающий и резкий, как сигнал тревоги, смешался с низкой руганью и грохочущим ураганом хохота. Эта какофония, вырвавшаяся из-под пола, смела из головы Алёны все размышления, словно ударом кулака. Она инстинктивно вжалась в грязный пол, стараясь стать меньше, невидимкой. Источник этого винегрета звуков был ясен – прямо под комнатой, где она затаилась, дрожащая и пропахшая страхом, находилась кухня. Точно! Мысль ударила с запоздалой ясностью. Как она могла забыть? Только там, в царстве ножей и топоров, она могла найти оружие. Любое орудие – острый нож, тяжелый кухонный топорик, даже скалка – все, что могло стать продолжением ее воли к выживанию, щитом и мечом против этих… этих нелюдей, чьи шаги и голоса наполняли дом запахом смерти. Но существовало одно огромное, непроходимое «но». Добраться туда сейчас было равносильно самоубийству. Путь преграждала сама география кошмара.

Алёна не верила в высшие силы. Формально – крещеная, на груди под запачканной водолазкой висел маленький серебряный крестик – символ распятого Сына Божьего. Но что значили эти ритуалы? Сплошная показуха, думала она. Вера должна гореть внутри, а не болтаться на цепочке напоказ. И этого внутреннего огня у нее не было. Она была уверена. Но в жизни каждого наступает момент, когда тонкая пленка цинизма рвется, обнажая первобытный ужас. Когда земля уходит из-под ног, когда мир превращается в адскую ловушку, а ты балансируешь на лезвии между жизнью и смертью, пальцы бессознательно сжимают первый попавшийся символ надежды. Непроизвольно губы шевелятся, выцарапывая древние слова в пустоту, в отчаянной надежде, что там, за гранью, все-таки кто-то есть. Что этот кто-то услышит и, презрев твою прежнюю неблагодарность, протянет руку.

Еще не осознавая до конца смысла своего жеста, Алёна судорожно сжала в потной ладони маленький серебряный крестик, проступающий сквозь ткань водолазки. В голове, словно обломки разбитого корабля, всплывали обрывки молитвы «Отче Наш». «Иже еси на небесех…» – мысль обрывалась, спотыкаясь о страх.

Обращение к небесам было грубо прервано металлическим щелчком открывающегося замка. Сердце Алёны сжалось в ледяной комок. Она резко сунула крестик под водолазку, прильнув глазом к узкой щели между полом и краем старого, пыльного покрывала, которым накрылась. Оно было ее жалким щитом, но закрывало почти весь обзор. Единственное, что удалось разглядеть – спортивные кроссовки. Белые, с яркими синими полосками, фирмы «Reebok». В мозгу мелькнула абсурдная мысль о нелепости такой обуви в этом месте и в это время года – за окном, наверное, лежал снег. Алёна с яростью отшвырнула эту мысль прочь. Дура! – прошипела она сама себе. Сейчас важнее понять, кто этот человек? Друг? Нет, друзей здесь быть не могло. Враг? Или… или что-то нейтральное? Если последнее, то жизненно важно было сделать этого «нейтрального» своим союзником. Одинокая волчица в этой берлоге была обречена.

Загадочный визитер, меж тем, вел себя с пугающей небрежностью. Он спокойно опустился на край кровати, пружины жалобно скрипнули под его весом. И тогда раздался голос. Приятный. Женский. Спокойный, как будто она пришла на чай.

– Вылезай, разговор есть.

Алёна подчинилась. Механически. Она откинула покрывало и встала перед гостьей, ощущая всю жалкость и уязвимость своего положения – «во всей красе», если так можно было назвать ее вид. И только теперь, уже стоя, она дико осознала: Какого черта? Почему я так послушно выползла? Это стресс, мгновенно успокоила она себя, защитный механизм мозга. Но поймав на себе взгляд незнакомки – насмешливый, изучающий, как будто разглядывающую диковинное насекомое, – Алёну охватила волна гнева. Да, видок у нее был еще тот: волосы всклокоченные, лицо перепачкано пылью, следами слез и размазанной тушью, одежда в грязи и засохших бурых пятнах крови, не только ее. Но это не давало права насмехаться! Словно прочитав ее мысли, незнакомка не сдержала легкий смешок, который быстро перерос в откровенный хохот:

– Хоть сейчас на обложку журнала! – фыркнула она, вытирая слезинку. – С заголовком «Вот как выглядят те, кто пренебрегает ремнями безопасности!»

Алёне было не до смеха. Волна усталости и раздражения нахлынула, она плюхнулась на кровать рядом с гостьей и инстинктивно рванулась зажать той рот ладонью. Но незнакомка ловко увернулась, ее смех стал еще громче, звонче, почти истеричным.

– Да не бойся ты! – сквозь смех выдавила она, отстраняясь. – Они сейчас все в подвале. Обжираются. Никто нас не услышит, клянусь.

Тем не менее, гостья взяла себя в руки. Через несколько секунд смех стих, сменившись странной, почти гипнотической сосредоточенностью. Она разглядывала Алёну. Пристально. Без тени смущения. Так, как парень-подросток, девственник, мог бы разглядывать свою первую обнаженную одноклассницу – с жадным, нездоровым любопытством. Стоп. Алёне показалось? Или в этом взгляде действительно мелькал не просто интерес, а… вожделение? Сексуальный голод иного рода?

– Меня зовут Ольга, – наконец произнесла девушка. Голос снова стал ровным, приятным. – Я сестра той самой барменши, что так… любезно вписала тебя в главное меню сегодняшнего ужина.

Она протянула руку для рукопожатия. Жест был таким обыденным, таким нормальным, что он сработал как электрошокер. Алёна резко отшатнулась, вскочила с кровати, готовая к бегу. Да, сходство было. Те же скулы, подбородок. Но волосы у этой – коротко острижены и выкрашены в ядовито-рыжий цвет, как пламя. И… грудь. Совсем плоская. Футболка свободно болталась, как на вешалке. Блин, о чем я думаю?! – мысль пронеслась паникой. Надо бежать! Сейчас же! Но куда? Двери? Окна? Все вело в пасть чудовищ.

Девушка с маленькой грудью – Ольга – снова тихо хихикнула. Этот звук, такой легкомысленный на фоне кошмара, вонзился Алёне в нервы, как игла. Неужели нельзя было держать себя в руках?

– Да ты не парься, – Ольга кивнула на кровать, ее губы все еще дрожали от сдерживаемого смеха. – Присядь. Тебе нечего меня бояться. Я… не разделяю пристрастий своей дорогой сестренки. Ни в кулинарных… – она сделала многозначительную паузу, – …ни в сексуальных предпочтениях. Я пришла помочь.

Поймав полное непонимание и подозрение во взгляде Алёны, Ольга тяжело, с преувеличенной усталостью вздохнула. Ее тон сменился на снисходительно-поясняющий, как у учительницы, уставшей от тупых школьников.

– Короче, объясняю последний раз для особо одаренных, – Ольга махнула рукой. – Пока моя сестра и ее… подопечные наслаждаются трапезой в подвале, я выведу тебя отсюда. На твой неизбежный и глупый вопрос «почему?» отвечаю сразу: мне надоело. Хочу, чтобы на тебе все это и закончилось. Я доведу тебя до машины – моей. А дальше ты катишь в город и сообщаешь, что здесь творится. Только, чур, без лишних подробностей. Особенно… – она прищурилась, – …обо мне. И еще момент: к тому времени, когда сюда нагрянут, меня здесь уже не будет. Поэтому, в знак признательности за мою помощь, пожалуйста, нигде и никогда не упоминай о моей скромной персоне. Ясно? Или ты так и будешь торчать столбом?

Алёна рефлекторно кивнула. Голова гудела. Предложение звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но шанс… Шанс был.

– Да, – хрипло выдавила она. – Но… без своего брата я никуда не пойду.

Ольга театрально закатила глаза и схватилась за голову, будто от сильной боли.

– Чтоб тебя черти в аду драли – простонала она. – Ты что, собралась спускаться за ним в подвал? Поверь, это самая глуп…

– Так он жив?! – грубо перебила Алёна, ее голос сорвался на крик. Но этот крик, полный дикой надежды, придал ей сил. Она снова опустилась на кровать, впиваясь взглядом в Ольгу. – Жив?

Рыжая не отвела глаз. В ее взгляде мелькнуло что-то нечитаемое.

– Жив, – подтвердила она ровно. – Точнее, был жив, когда я видела его в последний раз. Для… ритуального жертвоприношения нужен живой материал. Кстати, – она бросила взгляд в сторону двери, – время поджимает. Оно не за горами.

Еще вчера Алёна лишь презрительно фыркнула бы или покрутила пальцем у виска, услышав про «ритуальные жертвоприношения». Вчерашняя Алёна была обычной студенткой. Училась, тусовалась, страдала от дурацкого парня (никогда не простит этого козла!), жила обычной, скучной, безопасной человеческой жизнью. Но сегодняшние события, как серная кислота, разъели эту прежнюю оболочку. Смеяться она не собиралась. Обвинять Ольгу в сумасшествии – тем более. Саму бы еще не увезли в удобной белой рубашке, с рукавами за спиной, если чудом удастся выбраться. Поэтому девушка лишь задала вопрос. Голос ее был неожиданно спокоен, холоден и решителен, как сталь. В нем не было ни капли прежней Алёны.

– У тебя есть оружие? – Пауза. – И сигареты. Давай.

Ольга кивнула, не удивляясь. Она расстегнула боковой карман своих спортивных трико и достала помятую пачку сигарет «Winston». Пачка была полупуста; свободное пространство занимала дешевая пластиковая зажигалка.

– Из оружия могу предложить только кухонный нож, – сказала Ольга, ловко прикуривая сигарету и протягивая ее Алёне. – А он, как и положено, лежит на кухне. Она прямо под нами. И там, к счастью, сейчас тоже никого.

Алёна кивнула, с жадностью затягиваясь. Горячий, едкий дым заполнил легкие, притупил остроту страха, дал ложное ощущение контроля. Это было то, чего ей так не хватало. Ольга последовала ее примеру. Затем она убрала пачку обратно в карман. И в этот момент, когда пальцы Ольги застегивали маленькую молнию на кармане, Алёна увидела то, что раньше ускользнуло от ее внимания.

Браслет.

Тонкий, серебряный, с крошечным, изящным замочком в форме сердца. Она подарила его брату на прошлый день рождения. Он оказался ему маловат, но Миша, упрямый и сентиментальный, все же умудрился его застегнуть, не разорвав звенья. «Больше не сниму, – тогда пошутил он, корчась от натуги. – Только с кистью вместе!» Они тогда смеялись над этой глупой фразой. Но сейчас… Сейчас этот браслет, символ братско-сестренской любви и глупой шутки, был на запястье этой рыжей девчонки, которая «не разделяла пристрастий своей сестры».

Не разделяешь пристрастий? – Мысль пронеслась, как электрический разряд, ударив прямо в солнечное сплетение. Значит, пришла помочь? С браслетом моего брата на руке?

Тревожный колокол забил в мозгу Алёны с такой силой, что заглушил все остальное. Но тело среагировало раньше сознания. Левая рука, словно волчий капкан, впилась в горло Ольги, вдавив ее голову в вонючую подушку. Пальцы стиснули шею с такой силой, что ногти, словно когти коршуна, вонзились в мягкую кожу. Правая рука, державшая тлеющую сигарету, двинулась вниз – раскаленный кончик с шипением вонзился прямо в широко распахнутый, полный ужаса и непонимания глаз Ольги.

Хриплый, нечеловеческий визг вырвался из пережатого горла Ольги. Она забилась, пытаясь оттолкнуть Алёну, но ее жалкие попытки лишь заставили пальцы на горле сжаться еще сильнее. Тонкие алые струйки крови выступили из царапин на шее, поползли вниз, за воротник футболки, смешиваясь с потом агонии.

– Молчать, сука! – прошипела Алёна. Голос ее был чужим, низким, безумным, пропитанным ледяной яростью. – А теперь правду. Он жив? Да – моргни два раза. Нет – один. Моргай, тварь!

Вместо ответа, трясущаяся, ослабевающая правая рука Ольги медленно поднялась. Не моргая искалеченным глазом, она показала Алёне средний палец. Жест презрения. Последний акт неповиновения. Ее глаза закатились, тело обмякло. Но Алёна не ослабляла хватку. Она сжимала, сжимала, пока под пальцами не перестало биться что-то живое, пока хрип не сменился полной, мертвой тишиной. Она сжимала долго, гораздо дольше, чем было нужно.

Судя по часам на запястье мертвой девушки – электронным, с резиновым ремешком, – Алёна задушила ее десять минут назад. Десять минут она сидела неподвижно, как изваяние, уставившись в одну точку на грязной стене, рядом с еще теплым, но уже неодушевленным телом девушки, которую сама только что убила. Десять минут она была хладнокровной убийцей. Десять минут назад прежняя Алёна, студентка с крестиком на груди, умерла. Не физически. Она почувствовала, как умирает внутри. Духовно. Та светлая, может, и не очень верившая, но все же человеческая сущность, которую она инстинктивно берегла, просто испарилась. Растворилась в клубах сигаретного дыма и запахе крови. На ее месте зияла пустота, холодная и бездонная. Теперь Алёна была лишь оболочкой. Механизмом из плоти, костей и ледяной решимости.

Еще десять минут спустя Алёна методично снимала с безжизненно свисающей, уже холодеющей руки тонкий серебряный браслет с замочком в виде сердечка. Замкнутое сердце Миши. Она надела его себе на запястье. Холод металла был приятен. Часы – те самые электронные – она тоже сняла. Они неожиданно остановились. Цифры замерли: ровно 05:10. Несмотря на это, Алёна спокойно надела часы на руку рядом с браслетом. Символы остановившегося времени и украденной жизни. Она прикурила новую сигарету. Дым заклубился в тихом воздухе комнаты, где теперь пахло смертью, страхом и тлением. Она была готова. Путь на кухню, за ножом, был свободен. А потом – в подвал. За Мишей. Или за тем, что от него осталось. Алена не чувствовала страха. Только холод. И цель.

Ольга не солгала. Путь к кухне пролегал сквозь мертвую, гнетущую тишину и Алёна действительно не встретила ни души. Но это отсутствие жизни лишь сильнее сжимало ледяным кольцом ее сердце. Торопиться следовало не из-за возможной встречи, а потому что каждый лишний миг, проведенный в этом проклятом месте, впитывался в кожу, как яд, разъедая остатки рассудка. На кухне, в царстве нержавеющей стали и запаха старого жира, ее выбор пал на два предмета: увесистый кухонный топорик с туповатым, но смертоносным лезвием, предназначенным для рубки костей, и нож среднего размера – не шеф-поварской изящности, а рабочую лошадку с деревянной, потертой рукояткой, за которую рука схватилась с первобытной уверенностью.

Выбирая нож, Алёна случайно опустила взгляд на отполированную до зеркального блеска столешницу. И замерла. В холодной стали отражалось ее лицо. Но не ее. Нет, черты были те же – бледная кожа, запавшие от усталости и ужаса глаза, спутанные волосы. Но взгляд... Взгляд, пойманный в стальной ловушке, принадлежал не ей. Это были черные, бездонные колодцы, выжженные дотла и наполненные до краев нечеловеческим отчаянием и ледяной, всепоглощающей злобой. Зрачки казались бездонными провалами в иной, безнадежно темный мир. Он смотрел на нее из глубины нержавейки, этот незнакомец с ее лицом, и этот взгляд одновременно леденил душу и притягивал, как пропасть. Алёна почувствовала, как что-то холодное и чужое шевелится у нее внутри, откликаясь на этот немой призыв из стали.

Шаги. Резкие, торопливые, за спиной. Инстинкт, выкованный за эту адскую ночь, сработал быстрее мысли. Тело развернулось на звук в едином порыве, рука с топором описала короткую, сокрушительную дугу вниз, рука с ножом – смертоносный укол вперед. Алёна отчетливо увидела, как в ее поле зрения ворвалось перекошенное удивлением лицо – лицо людоеда, его рот, обнаживший желтые клыки в предсмертном оскале. Увидела тупой топор, с хрустом и чавкающим звуком рассекающий череп до самой переносицы, словно спелый арбуз. Увидела кровавый фонтанчик мозговой ткани, брызнувший из раны. Увидела, как рукоятка ножа, вонзившегося чуть ниже горла, в ключицу, мелко и жутко завибрировала от удара, передавая дрожь по ее руке до самого плеча. Трупное оцепенение охватило нападавшего, он рухнул на колени.

Но реальность, всегда более жестокая, чем самые страшные видения, предъявила иную картину. На коленях перед ней, с топором, глубоко вошедшим в лоб, и ножом, торчащим из ключицы, стоял не людоед. Это был он. Тот, кого она оплакала, чью ужасную кончину в подвале она представила во всех леденящих кровь подробностях. Миша. Голый, изможденный, как после долгой болезни. Левая рука... там, где должна была быть кисть, торчала уродливая, воспаленная культя, обрубленная чуть выше запястья. И на этом запястье, на оставшейся полоске кожи, просматривался бледный, но узнаваемый след – след от браслета с замочком в виде сердечка. Подарок любимой сестры на день рождения. Дешевенький, но носившийся с такой гордостью.

Брат и сестра замерли на коленях друг перед другом, как извращенная пародия на молитву. Алёна не помнила, как притянула к себе окровавленное, уже бездыханное тело брата, прижала его холодную голову к своей груди, пропитанной его же кровью. Мелкая, неконтролируемая дрожь била ее тело, сотрясая изнутри, как в лихорадке. Но лицо... лицо было словно вылеплено из холодной серой глины. Ни один мускул не дрогнул. Глаза, широко открытые, были сухими и мертвенно-тусклыми, лишенными всякого блеска. Кровь отхлынула от кожи, оставив мертвенную, восковую бледность. Маска абсолютной пустоты, за которой бушевала бездна.

И тогда из этой бездны вырвался крик. Нечеловеческий, оглушительный, раздирающий глотку и воздух. Истошный вопль, вобравший в себя всю боль мира, всю тоску, все отчаяние, которое только может вместить человеческая душа. Алёна даже не поняла, что это ее собственный голос. Крик вырывался откуда-то из самых глубин, из первородного хаоса, как перегретый пар из лопнувшего котла, как извержение вулкана горячей агонии. Он несся по кухне, ударялся о сверкающие поверхности плиты, холодильника, столешницы, отражался, множился, возвращался к ней эхом, усиленным в десятки раз, обрушиваясь на нее лавиной звукового кошмара. А потом – резкий, как удар гильотиной, обрыв. Тишина. Глубокая, абсолютная, давящая. Алёна перестала слышать не только отзвуки своего крика, но и вообще что-либо. Шум в ушах сменился вакуумом. Она закрыла глаза и позволила этой ледяной, беззвучной пустоте поглотить себя целиком, раствориться в небытии.

Сколько длилось это состояние – секунда, минута, вечность – не имело значения. Время перестало течь. Но возвращение было неизбежным. Она открыла глаза. Мир оставался прежним. Слишком реальным. Она все еще была жива. Ее душераздирающий вопль не привлек никого. Никто не пришел добить ее, разорвать на части, пока она была уязвима. Но даже этому факту ее заледеневший разум не придал значения. То, что она дышала, что ее сердце билось – это было не спасением, а продолжением пытки. Каждый вдох лишь сильнее раздувал адский костер вины, пылавший у нее внутри. Брата не вернуть. Как не вернуть и ту девушку, Ольгу, что осталась лежать в спальне наверху. Это она, Алёна, лишила ее жизни. Забрала жизнь вместе с будущим. Но этого показалось мало. Безжалостная убийца, пробудившаяся в ней вслед за первой смертью, потребовала и вторую жертву. Жизнь молодого парня с его мечтами, надеждами, глупым сердечком-браслетом. Жизнь брата. И никакие, даже самые изощренные муки ада, не смогли бы искупить этот грех. Это клеймо, это бремя навеки впилось в ее душу, приросло к костям. Ничего нельзя исправить. Ничего. Оставалось лишь одно – покарать тех, кто сделал ее чудовищем. И если она не добьется этой цели, то груз вины ляжет на нее целиком, и смерть она встретит не как избавление, а как последнее, заслуженное наказание. Отныне ее жизнь висела на волоске, в руках безмолвного, непостижимого Господа. Пусть Он сам решит, какой кары заслуживает обесчестившая себя христианка.

Тело брата она опустила на холодный кафель с нежностью, которой уже не чувствовала. Накрыла кухонными полотенцами, пытаясь скрыть ужасные раны, словно это могло что-то изменить. Водолазка, темная от запекшейся крови, липла к телу, но девушка не ощущала ни холода, ни дискомфорта. Хуже уже не будет. Никогда. Она выбрала из набора самый большой, самый тяжелый нож, похожий на тесак мясника. Не таясь, не пытаясь скрыть шаги, она покинула кухню, оставив за спиной самое страшное место на земле, и вошла в главный зал.

Зал встретил ее полумраком и гробовой тишиной. Со столов было убрано, создавая ложное ощущение порядка. За барной стойкой не красовалась кукольная барменша с ее слащаво-зловещей улыбкой. Ах да. Девчонка ... Ольга... бредила чем-то о жертвоприношении в подвале. Значит, оставалось найти вход в этот подземный ад.

Алёна быстрым, решительным шагом направилась к барной стойке. Ее взгляд сканировал пол, стены, ища приметы люка. Она не дошла до цели всего пару шагов. Воздух перед ней сгустился, завихрился, и словно из ниоткуда материализовался один из людоедов. Мощный, как удар кувалды, толчок в грудь отбросил ее назад. Она ударилась затылком о дубовые половицы, и острая, яркая боль вспыхнула в черепе, но тут же растворилась под напором хлынувшего в жилы адреналина и всепоглощающей ярости. Нож она не выпустила. Откатившись по инерции, Алёна вскочила на ноги с кошачьей ловкостью, едва успев увернуться от нового удара когтистой лапы. В ответ ее рука дернулась вперед, и лезвие ножа полоснуло по руке нападавшего, от локтя до запястья. Людоед взвыл – звук, похожий на визг раненого кабана. Порез зиял глубокой, кровавой щелью, из которой немедленно хлынула темная кровь, закапав на паркет густыми каплями. На губах Алёны дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Ей даже показалось, что она облизала губы, почувствовав солоноватый привкус крови в воздухе.

Людоед ответил звериным прыжком, на этот раз более хитрым. Нож девушки рассек воздух там, где должна была быть голова, но тварь резко присела и ударила плечом, как таран, под ребра. Воздух с хрипом вырвался из легких Алёны, ее снова сбило с ног. Он навалился на нее всей своей тушей, пригвоздив к полу. Его лицо оказалось в сантиметрах от ее лица. Алёна никогда не видела таких глаз. Совершенно круглые, как у совы, глубоко посаженные в орбитах, с вертикальными, узкими, как у змеи, зрачками, которые сузились в щелочки, пылая хищной желтизной. Они смотрели на нее в упор, без тени разума, только голод и ярость. Рот хищно приоткрылся, обнажив ряды мелких, острых, как иглы, клыков, с которых капала вязкая, пахнущая гнилью слюна. Алёну скрутил спазм тошноты. Мерзкий, сладковато-трупный запах, вырывавшийся из его пасти, въедался в ноздри, в кожу, пропитывая все вокруг. Капли слюны попали ей на губы, заставляя сжимать их до боли. Воздуха не хватало катастрофически. Удар под дых и падение выбили его из легких, а вдохнуть полной грудью означало разжать рот – впустить в себя этот смрад, эту тварь.

Нож! Она все еще сжимала его в руке, зажатой между их телами. Алёна из последних сил, с хриплым стоном, рванулась вперед, ударив лбом в переносицу людоеда. Тот инстинктивно откинул голову назад, ослабив хватку. Этого мгновения хватило. Рука с ножом рванулась вверх. Короткий, резкий, колющий удар под углом – и лезвие вошло глубоко в мягкие ткани под ребра. Людоед опрокинулся назад с душераздирающим визгом, хватая пастью воздух, как рыба на берегу. Он судорожно ухватился за рукоятку торчащего из его бока ножа, пытаясь выдернуть его, но лишь расширил рану, открыв путь потоку черной крови, хлынувшему на пол. Алёна шумно выдохнула, словно выплевывая накопившийся ужас, и жадно, часто задышала, чувствуя, как с каждым глотком холодного, смрадного воздуха к ней возвращаются силы, замешанные на адреналине и ненависти. Минуту спустя она стояла над переставшим дергаться телом. Нож, прочно засевший между ребер, вытащить было не просто. Людоед в агонии почти выдернул его сам, но смерть настигла его быстрее. Алёне оставалось лишь с отвратительным хлюпающим звуком дотащить лезвие до конца, извлекая его из теплой плоти. Она тщательно вытерла окровавленное лезвие о свою и без того пропитанную кровью водолазку. Материал впитал темную жидкость, став еще тяжелее и липче.

Итак, осталось трое. Девушка постояла, переводя дух, вглядываясь в сумрак зала. Ее разум, скользя по краю пропасти, цеплялся за один вопрос: Кто они? Убитая ею тварь лишь отдаленно, в очертаниях, походил на человека. Но эти глаза... эти зрачки... эти зубы... Их гортанная, нечленораздельная речь, которую она слышала ранее, лишь подливала масла в огонь сомнений. Неужели эта шлюха-барменша, эта кукла, действительно занимается черной магией? Приносит жертвы в подвале, вызывая из тьмы вот таких... существ? В таком случае, хоть что-то обретало жуткий смысл.

Поиск не занял много времени. Вход в подвал скрывала тяжелая деревянная крышка, врезанная в пол, с массивным железным кольцом, за которое нужно было потянуть. Такое же кольцо было на входной двери. Оставался последний рывок. Вниз. Рассвет уже серебрил края высоких окон, окрашенных витражами. Скоро солнце, и эти твари могли либо стать сильнее, либо попытаться скрыться.

Откинув крышку, Алена присела, собираясь с мыслями и переводя дух. Она заглянула под барную стойку, в темный угол. Может, хоть сигарета найдется? Сигареты и зажигалка нашлись быстро, валялись среди пыли и крошек. Но там же, на скрытой от глаз посетителей полке, лежало кое-что гораздо более интересное.

То, что она увидела, заставило ее на мгновение забыть и о подвале, и об убийцах. На полке аккуратной, зловещей стопкой лежали автомобильные номера. Рядом – связка разномастных ключей от машин. А еще... картонная коробка из-под обуви. Алёна вытащила ее. Внутри – хаотичное собрание личных вещей: кошельки, документы, сигаретные пачки, зажигалки, ключи от квартир и машин, наручные часы, старые мобильные телефоны... И.… пистолет! Макаров. Старый, но ухоженный. Алёна осторожно, словно боясь, что оружие рассыплется в пыль или окажется игрушечным, вытащила его из коробки. Тяжелый, холодный. Ну да, конечно, – горькая усмешка тронула ее пересохшие губы. С моим-то везением... Оставят они мне заряженный ствол.

Внезапно, неведомая сила вцепилась в ее волосы у самого затылка, вырывая с корнем несколько волосков. Рывок – и ее перебросило через барную стойку, как тряпичную куклу. В голове мелькнула обрывком фраза, услышанная когда-то давно: Убивает не падение, а внезапная остановка в конце. Алёна ударилась лицом о твердый паркет. Боль, острая и глухая, пронзила грудь, челюсть сомкнулась с таким сильным щелчком, что на язык хлынула теплая, соленая кровь. Пистолет выскользнул из ослабевшей руки и откатился под ближайший столик. Алёна попыталась встать, опереться на руки, но тело, избитое и обессиленное, отказалось слушаться. Она снова рухнула на пол. Все болело: грудь, живот, челюсть, затылок. Голова пульсировала так, что казалось, череп вот-вот треснет по швам.

– Ну что, мразь, допрыгалась?! – знакомый, ненавистный голос прозвучал прямо над ней.

Александр Васильевич без лишних церемоний схватил ее за плечи и перевернул на спину. Алёна вскрикнула от новой волны боли, пронзившей все тело.

– Да уж, – хмыкнул полицейский, его лицо, обрюзгшее и злое, склонилось над ней, – видок у тебя тот еще. Фильм ужасов отдыхает. Ну ничего, меня больше интересует не твое лицо, а то, что ты так старательно прячешь между ног.

Его пальцы, жирные и цепкие, ловко расстегнули пуговицу на ее штанах. Затем он ухватился за пояс обеими руками и начал стаскивать их с бедер, приподнимая ее за таз.

Выродок. Слово пронеслось в сознании Алёны, как раскат грома. И тут же, из самой глубины, откуда выползали только тени, поднялась волна. Не просто гнева. Первобытная, слепая, неконтролируемая ярость. Та самая, что владела ею в спальне, когда ее пальцы впивались в горло Ольги. Темная, холодная сущность убийцы, дремавшая секунду, проснулась и потянулась, ощущая близость крови. Она была здесь. Она была готова. Она ждала только своего часа, своего сигнала.

Справившись со штанами, Александр Васильевич торопливо принялся за свой ремень. Металлическая бляха щелкнула, расстегнувшись. Этот щелчок прозвучал для Алёны точнее самого громкого сигнала горна. Темная сущность рванулась вперед.

Алёна резко села, как пружина. Ее тело двигалось с хищной, нечеловеческой скоростью. Пальцы рук неестественно искривились, согнувшись в суставах, растопырившись, как когти. И с невероятной силой она вонзила их прямо в глаза нависшего над ней полицейского. В мокрые, теплые, уязвимые шары. Александр Васильевич взревел от невообразимой боли и шока. Он ударил ее ладонью по лицу, но удар был слепым, отчаянным. Он не сработал. Алёна, движимая чистой, леденящей ненавистью, повалила его на спину и села сверху, всем весом придавив его грудь. Ее пальцы, скользкие от влаги, уходили все глубже в глазницы, нащупывая что-то мягкое, резиноподобное под ними. Человек под ней бился в истерике, истошно орал, пытаясь вырваться, но его крики лишь подстегивали убийцу. Ее глаза, в которые смотрел Миша перед смертью, горели теперь нечеловеческим, неутолимым огнем. Это он и его сообщники сделали ее такой. Выковали это оружие мести. Что посеешь, то и пожнешь. Разве не так говорится? Она сеяла смерть? Пусть пожнет ее сполна.

Сигаретный дым щипал глаза, струился в ноздри, но Алёна не обращала на это внимания. Это была уже третья сигарета с тех пор, как Александр Васильевич перестал дергаться и испустил дух, отправив свою продажную, извращенную тушу прямиком в преисподнюю. После его кончины она еще долго сидела на его остывающем, обмякшем теле. Сидела и смотрела на обезображенное лицо – на кровавые воронки вместо глаз, на перекошенный в немом крике рот. И вспоминала лицо брата в последний миг – удивление, боль, непонимание. Затем, словно во сне, она встала, прошла к бару, нашла сигареты и зажигалку, вернулась и села на корточки рядом с трупом. Просто сидела и курила. Курила и смотрела на плоды своей работы. Ни брезгливости, ни жалости, ни триумфа. Только пустота и холод. Через витражное окно, как сквозь кровавую мозаику, пробивался неяркий, розоватый свет восходящего солнца. Алёна подняла глаза на этот свет и задумалась о тех десяти минутах, что провела рядом со своим первым трупом – Ольгой. Этот крошечный, ничтожный промежуток времени, который в обычной жизни проскальзывает незамеченным, перевернул все с ног на голову. Без преувеличения, создал нового человека. Из хрупкой, испуганной девчонки – в машину для убийства. Но для чего? Чтобы этот новый человек сейчас вышел через парадную дверь, сел в чужую машину (ключи-то нашлись) и уехал домой? Чтобы пытаться жить дальше, притворяясь, что эта ночь была лишь страшным сном? Чтобы с ужасом ждать, когда проснется монстр внутри? Или... чтобы сделать последнее усилие?

Облить все вокруг горючим алкоголем из бутылок. Поднести огонь. Сжечь этот дом дотла вместе с оставшимися в подвале тварями. Сгореть самой в этом рукотворном чистилище в тщетной надежде, что пламя хоть немного очистит душу от невыносимого груза вины.

Бесшумную, скользящую черную тень, мелькнувшую за ее спиной в отражении полированного стола, Алёна заметила слишком поздно. Она лишь начала разворачиваться, когда яркая вспышка света ударила в глаза, привыкшие к полумраку зала. И одновременно – тупая, сокрушительная тяжесть, толчок в грудь, выбивающий дыхание. Умирающий мозг успел пронести одну, последнюю, горько-ироничную мысль: В пистолете... все-таки были патроны. Затем – только нарастающий гул, поглощающий свет, боль и саму мысль, а далее, окончательная тьма.