Дети без цепи — Книга 1: Пещера без хозяина

Холод.

Под щекой — будто уснул на бетонной плите в недострое зимой.

Я делаю вдох.

Воздух не двигается. Стоит комом — тяжелый, влажный, с привкусом ржавой монеты. Кажется, что не дышу, а сосу сырой гвоздь.

— Твою… — шепчу, и звук тонет рядом, не уходя дальше губ.

Темно.

Не «мало света», не «ночь без фонаря». Темнота такая плотная, будто выключили свет в кладовке — и дверь заперли. Хочется эту тьму пальцами раздвинуть. Я поднимаю руки, машу перед глазами.

Ничего.

Ладно. Паниковать — потом.

Сначала чек-лист.

Руки.

Двигаются.

Крк.

Плечо хрустит, будто кто-то засунул в сустав гравий.

Пальцы.

Шевелю. Десять.

Ноги.

Одна медленнее, но отвечает. Колено ноет.

Шкрр.

Подошва скребет по камню.

Жив?

Понятия не имею, где там граница между «жив» и «нет». Но пока больно и дышать хреново — значит, да.

Кап.

Кап.

Кап.

Сбоку что-то влажно капает. Редко, лениво. Каждая капля отдается в виске, как чужой пульс.

Кап.

И уже на счете «пять» я понимаю, что у меня начинается истерика.

Стоп.

Дыши, Ник.

Выдох — короче, чем вдох. Носом, не ртом. Внутри встает автоматически голос — мой же, только с инструктажа:

«При задымлении не кричим, не бежим, не геройствуем. Дышим и считаем. Паника убивает быстрее, чем огонь».

— Да-да, тренер, — шепчу в темноту. — Кому ты это рассказываешь?

Я регулярно проводил учебные эвакуации: по лестницам вниз, по коридорам без света. «Руки вдоль стены, один за другим, не разрываем цепь».

Забавно.

Теперь у меня одна цепь — из собственных костей.

Я пробую приподняться. Ладонь упирается в камень: шершавый, в мелких сколах, будто по нему прошлись кувалдой. Под щекой холод уходит, сменяется тупой болью.

Хрр-шхк—кла.

Звук из глубины.

Не «крик».

Вообще не похоже на то, как орет человек. И не похоже на зверье.

Сначала — низкий хруст, как если ломают сырое дерево пополам. Потом к этому хрусту прикручивают чужой воздух: длинный, срывающийся, с сиплым свистом на конце. И сверху — короткий, обрубленный звук, как удар по ржавому металлу.

Такое нельзя повторить ртом. Я пробую мысленно — и не выходит.

Звук идет откуда-то слева — оттуда, где кап-кап. Только дальше, за границей моего ничтожного мира, сжатого до размера тела.

Мой внутренний зверек, который до этого просто дрожал, поджимает хвост и выдает единственную мысль:

Туда — не надо.

Плечо сводит судорогой. Я ложусь на спину, жмурюсь — будто так можно спрятаться — и слушаю.

Повторится?

Если это живое — оно еще раз себя выдаст. Если это просто разрыв барабанной перепонки — сейчас станет понятно.

Тишина.

Кап.

Кап.

Я успокаиваюсь. Тело расслабляется.

Хрр-шхк—кла.

Снова.

Та же сторона. Только ближе.

Как будто что-то тяжелое трет шкурой о камень, и камень под этим трением сыплет мелкую крошку. И дыхание — не дыхание, а вытянутый через узкую трубу шипящий выдох.

Хочется сказать: «Сраный хоррор-режиссер, вылезай из моей головы».

Но звуки слишком материальные. Они цепляются за ребра, как крюки.

Я шепчу:

— Эй… я вообще не по записи. Меня сюда никто не вызывал. Ошибка адреса, ясно?

Ответа, естественно, нет.

Зато есть очень четкое понимание: если я останусь лежать, то либо это «хрр-шхк—кла» рано или поздно доберется до меня, либо я сам сойду с ума от ожидания этого момента.

Дыши и считай.

Вот это — уже не шутка, а инструкция.

Я сгибаю ноги, пробую приподнять таз. Поясницу сводит, как будто в нее вкрутили шуруп. Нащупываю локтем опору, выворачиваюсь на бок. Мелкий камень врезается в кожу предплечья, как стеклянная крошка.

— Раз, — выдыхаю.

Сажусь.

— Два.

Слегка кружит. Темнота при этом становится… слоистой? Не видно, но ощущение, что где-то глубже есть более густой кусок, а где-то — чуть легче.

Хрр-шхк.

Звук снова.

Он не повторяет себя целиком, но мотив тот же: хруст, сип, металл. Только теперь между этим «голосом» и мной — еще меньше камня.

У меня внутри все сжимается. Буквально: мышцы живота сводит, как при ударе. Пот проступает на лбу, хотя холодно.

— Три, — говорю себе. — Решение.

На инструктажах я объяснял людям: в дыму вы не видите, где выход. Но чувствуете, откуда не идет жар. Там — шанс.

Здесь у меня нет дыма. У меня есть звук.

Слева — оно.

Я — здесь.

Значит, идти надо вправо, где его меньше.

Очень научный подход: «ползти от проблемы». Да, Ник, диплом инженера по промышленной безопасности плачет, но пусть.

Я пробую встать — и сразу понимаю, что это глупость. В темноте точно навернусь, что-то сломаю. Выдам звук.

А звук — приглашение.

Ползти безопаснее.

Я снова опускаюсь, перекатываюсь на живот, нащупываю руками впереди камень. Он холодный, но не ледяной. Сухой. Под пальцами крошится в пыль; пальцы давят глубже и цепляют мелкие острые выступы.

— Раз, — шепчу, подтягиваясь вперед.

Ладонь сдирает кожу — чувствую, как теплое размазывается, и эта теплота слишком быстро становится липкой.

— Два.

Колени шуршат по камню. Кажется, что больше шуршу не я, а сам пол. Как будто он шевелится следом.

Я останавливаюсь и кладу ладонь плоско.

Камень неподвижен.

Но вибрация все равно пробегает через меня — тонкая, как нервный тик. Будто глубоко внизу что-то медленно проходит. Не трясет, просто… толкает снизу. Как плечом в потолок этажом ниже.

— Отлично, — шепчу. — Я на живой плите.

Кап.

Кап.

Там, откуда капает, воздух влажнее. Пахнет мокрым железом — как возле старой вентиляции в цеху после дождя.

Холод в груди подсказывает: туда лезть — идиотом быть.

Ползу в другую сторону.

Раз.

Два.

Три.

Пальцы ноют. Кожа уже не различает тепло и холод — только боль и сильную боль. Где-то локтем цепляю выступ — тело реагирует без слов: сжаться, выматериться, глухо внутри.

В какой-то момент я понимаю, что рот в пыли. Скрип на зубах — как мел. Я выплевываю — слюна тянется ниткой.

— Фу.

Смешно, да. Лежу в неизвестной дыре, под боком неизвестное со своим скрежетом, а я плююсь, как верблюд на плохого дрессировщика.

Дыши.

Считай.

Раз… два… три… — двигаюсь.

Четыре… пять… — сердце сбивается.

Шесть… семь… восемь… девять…

Десять.

Замираю. Прижимаюсь к полу. Слушаю.

Хрр-ш.

Звук — все еще там. Не ближе, но и не дальше. Будто оно остановилось и тоже слушает.

Тишина давит.

И тут — на щеке что-то меняется.

Сначала думаю, что просто размазал слюну. Но нет.

Это не мокрое. Это — движение воздуха.

Очень тонкое. Еле-еле.

Не дуновение, не струя — просто… присутствие.

Как если открыть окно ночью и чуть-чуть отодвинуть штору: холод еще не вошел, но уже чувствуешь, что там другой мир.

Я замираю.

Поворачиваю голову чуть вправо, к тому месту, где кожа почувствовала эту разницу.

Еще.

Сухой поток. В нем нет подвала, нет ржавчины — только… ничто.

— Сквозняк, — радуюсь вслух.

А сквозняк — это всегда где-то «открыто». Неважно, дверь, трещина, люк. Главное — лучше, чем «закрыто все».

Я ползу в ту сторону. Медленнее.

Теперь — не от страха.

Чтобы не потерять направление.

Берешь слабый сигнал — и не срываешь его.

На тренингах я объяснял так: «Нашли стену — держитесь ее. Не бегайте зигзагами, не ищите “более правильную”. Одна опора лучше десяти иллюзий».

У меня опора — щека.

Не самый профессиональный инструмент, но другого нет.

Раз.

Два.

Три.

Четыре.

Пол под ладонями меняется. Чуть более гладкий. Не как плитка — но уже не тот шершавый, в сколах. Я скольжу ладонью так, что локоть уходит вперед, и бьюсь подбородком — о камень.

— Ай…

Вкус крови. Свой. Даже успокаивает: пока течет — я точно не труп.

Сквозняк усиливается.

Чуть-чуть — но я привык ловить мелочи. На работе от этого зависело, кто выйдет из цеха, а кого потом будут вытаскивать из-под обвалившегося потолка.

Я вспоминаю цех: желтые каски, оранжевые жилеты, недовольные лица мужиков. «Опять этот теоретик пришел».

Крик: «Держись за перила!»

А потом — белый, ослепляющий, как сварка, хлопок.

И тьма.

Я отгоняю картинку. Потом разберемся, что там пошло не так у тех самых перил и почему я оказался здесь. Сейчас задача проще и глупее: доползти до места, где воздух не пахнет могилой.

Впереди тьма становится… другой.

Звучит тупо, но так и есть. Она уже не однородная. Как будто в ней есть пятно, которое чуть светлее. Не свет, еще нет. Но глазам — или мозгу, неважно — кажется, что вот там уже не сплошной черный.

Я замедляюсь.

Поднимаю голову.

Щуриться бессмысленно, но я все равно щурюсь. Так проще поверить, что увидишь хоть что-то.

Сначала — ничего.

Потом — контур.

Серая, неровная полоса на уровне моих глаз. Узкая, как щель между створками гаражных ворот, когда сквозь них просачивается утренний свет. Только здесь свет не желтый и не белый. Он… серый.

Как если небо забыли покрасить.

— Есть, — выдыхаю. — Выход найден.

Я с трудом поднимаюсь на четвереньки. Спина протестует, колени матерятся, кисти горят. Я выпрямляюсь — ноги дрожат, но держат. И мир вокруг будто чуть расширяется, хоть все еще такой же черный.

Серый просвет впереди на этом фоне — как спасательный круг в мазуте.

Я делаю шаг.

Камень под подошвой шуршит, но не в пыль — здесь больше цельного.

Хрр-шхк—кла.

Позади, в темноте.

На этот раз — громче. Или это я стал слышать лучше.

Паника вздымается мгновенно. Не волна — сорвало заслонку в плотине. Все, что я держал под контролем, прет наружу: «беги», «кричи», «куда лезешь», «ты слепой», «там может быть хуже».

— Зато не оно, — шепчу себе.

Слова сухие, севшим голосом, но они ставят хоть какую-то подпорку.

Я цепляюсь взглядом за серую щель.

Туда.

Не обратно.

Сзади — звук, который ломает кости без рук.

Впереди — сквозняк, холодный, с запахом… я вдыхаю глубже… чем-то свежим. Не лес, не дождь — нет. Но уже не подвал. Это победа.

— Дыши и считай, Ник, — говорю резко. — Раз.

Шаг.

Под подошвой опять шуршит камень.

— Два.

Еще один.

Я иду, как учил других: не бежать, чтобы не упасть; не останавливаться, чтобы не застыть и не повернуть назад.

— Три.

Сквозняк холодит лицо.

Серая полоска растет. Уже видно, что это не прямоугольник, а неровная дырка в породе. По краям — рваные, темные силуэты. За ними — что-то более широкое, чем эта кишка.

Я ухмыляюсь сам себе: «Вышел из кишки — попал в желудок».

Плевать.

Главное — движение. Не к звуку. Не к тому «хрр-шхк—кла», что ждет, пока я сам к нему сунусь.

Туда.

Где серое.

Где воздух не стоит, как протухший суп.

Где, возможно, меня ждет что-то еще хуже, чем тьма и оно.

Но это потом.

Сейчас у меня один пункт плана:

Добраться до этой щели.

Все остальное — после.

Я делаю следующий шаг и понимаю, что впервые с момента, как открыл глаза, у меня есть цель. Пусть маленькая, размером с чужую трещину в породе.

Этого хватает, чтобы не лечь обратно и не ждать, пока в темноте на меня навалится что-то хрустящее.

— Ну давай, — шепчу я серому просвету. — Посмотрим, что у тебя там за мир.

И двигаюсь вперед.