Девушка, комсомолка, спортсменка. 3. Круги на воде

3.1

Зинаида лежала, раскинувшись на кровати, ощущая приятную тяжесть в ногах и сладкую истому во всем теле. Федор, отдышавшись, перевернулся на спину и потянулся к тумбочке за сигаретой. Его движения были нарочито медленными, осторожными. Настолько необычными для угловатого мужа, что Зинаида проверила, не оставила ли ненароком хрупкую хрустальную вазу поблизости. Но нет. Обе красавицы-вазы застыли в почётном карауле в горке, подле шкатулки в виде фарфоровой голубки.

– Ну что, сокол, доволен? – проворковала Зина, проводя ладонью по всё ещё вздымающейся мужской груди, чувствуя учащённое биение сердца.

– Ага... – буркнул он, выпуская дым в потолок, но взгляд его блуждал где-то в стороне. – Только...

– Что «только»? – она приподнялась на локте, изучая его лицо. В глазах мужа читалось странное напряжение, почти вина.

– Да так... ничего. – Федор сделал ещё одну затяжку, слишком глубокую, будто намеревался выпустить из себя такой нешуточный объём дыма, чтобы скрыть за плотной завесой свои привычно незатейливые мысли.

– Говори, – приказала она, намеренно смягчая интонацию. Этот его новый тон – неуверенный, напряжённый – заставил её сменить тактику.

Он затянулся ещё раз, выпуская дым вниз и вбок, потом выдохнул, избегая её взгляда:

– Ну... как бы это сказать... Ты же сама… догадываешься.

– О чём я должна догадываться? – Зинаида почувствовала, как в груди что-то ёкнуло.

Федора, прямолинейного и предсказуемого, простого, как пять копеек, её Федора, посетила некая шальная мысль. В том, что мысль была именно шальной, взбалмошной и внезапной, Зинаида ни минуты не сомневалась. Будь иначе, муж не мял бы простыни, не маялся, как беспокойный телёнок на короткой привязи, не побоялся бы признаться сразу, как это всегда случалось.

Федор отрывисто и коротко, будто бычок на лугу, отгоняющий овода, мотнул головой в сторону бани:

– Ты же не просто так меня туда... подвела. Вопросы опять же… про соседку. Намеки.

Она замерла, отмечая про себя все детали: как его пальцы сжимают сигарету чуть сильнее обычного, как взгляд скользит мимо неё. Этот новый Федор – колеблющийся, пытающийся неловко подбирать ускользающие, будто налимы в реке, нужные слова, сбитый с толку и оттого уязвимый – был... интересен.

– Ой, да ладно тебе! – рассмеялась она тихо. – Я же не ревнивая дура. Считай, приправили наше блюдо щепоткой перца... ну, для остроты.

– Для остроты, – повторил мужчина, почти спокойно, как чаще всего и бывало, сразу соглашаясь с доводами жены. Но сегодня в его голосе упрямым и нежданным высолом поверх аккуратной кирпичной кладки проступал вопрос.

– Ну да! – она шлепнула его шаловливо и звонко по животу, ощущая, как напрягаются мускулы под ладонью. – А ты что себе надумал?

Федор затушил окурок слишком резко, будто хотел так же поступить и с разговором. Молчание затянулось. На лице мужа она прочла сожаление и знакомое со времён ухаживаний намерение – отступив, спрятаться, скатавшись клубком в защитную прочную раковину. Она могла бы позволить ему это тогда – и никакой свадьбы так бы и не состоялось. Могла и сегодня. Могла. Но слишком уж ей хотелось заглянуть за завесу.

– Федь... – её голос вдруг стал непривычно вкрадчивым. – Ты же не... не хочешь...

– Чего? – он сделал вид, что не понял, но веки дрогнули.

– Ну... – она закусила губу, наблюдая, как он внутренне съёживается. – Её.

Федор резко повернулся к ней, и в глазах вспыхнул… не вызов, нет. Скорее испуг от собственной смелости:

– А если... если бы и хотел?

Тишина стала густой, как банный пар, когда плеснёшь лишку травяного взвара на каменку. Зинаида медленно села, чувствуя, как внутри переворачивается привычный уклад. Порядок, заведённый ею ещё с предсвадебной дерзкой поры. Она ведёт, Федя следует. Следует, куда ему укажут, обычно не замечая ни подгоняющей хворостины, ни натягивающейся верёвки. Нынче Фёдор впервые открыто заявил о своих собственных желаниях. Неудовлетворённых и, пожалуй, запретных в браке. И Зинаидой разом овладело двойственное чувство. С одной стороны, едкая досада рвалась всплыть наверх, покрыть радужной керосиновой плёнкой поверхность, чтобы моментально воспламениться от первой же упавшей искры и разразиться взрывом. Грубым, громоподобным, разрушительным. «Ты сперва с женой управляться как полагается научись, а потом уж под чужие юбки заглядывай!» С другой… с другой ей понравилась мужская откровенность и непосредственность. То, что муж не стал таиться от неё, пряча до поры тяжёлый камень за пазухой.

– Всё вот так... серьёзно? – спросила она, уже не столько его, сколько саму себя.

Федор вздохнул, проводя рукой по лицу:

– Да чёрт его знает... Прости дурака. Видать, в голову ударило…

Зинаида чуть не задохнулась от внезапного прозрения. Он боялся не вспышки её гнева. Федор опасался за прочность связывающих их отношений. Это всё меняло.

– Ладно... – она сделала паузу, давая ему время испугаться. – Если хочешь... обсудить… это… или что там ещё придёт в твою горячую голову… не таись, одним словом.

– Что? – он уставился на нее, будто, не веря своим ушам.

– Ну... – она покраснела, но не от стыда, а от внезапно нахлынувшего азарта. С подобным азартом лоцман проводит при надвигающейся и уже тронувшей рябью спокойствие вод буре свой кораблик по единственно верному фарватеру меж коварных прибрежных скал. – По-любому лучше говорить, чем молчать. Глядишь, может, и договоримся до дела?

Она с вызовом метнула в него взгляд, полный лукавства.

Федор замер, и в его глазах она прочитала целую гамму эмоций – от недоверия до надежды, от готовности принять её решение до жажды удивляться и удивлять.

– Ты... это... – он запнулся, и в этой запинке было больше откровенности, чем во всех их предыдущих разговорах.

– Не надумывай ничего такого! – она резко махнула рукой, будто отмежёвываясь от только что помянутого «такого». – Просто... если уж тебе так неймется...

Он продолжал смотреть на неё, словно открывая для себя жену заново.

– Зин... – голос его сорвался. – Ты же понимаешь...

– Понимаю, – кивнула она, хотя понимала лишь одно: впервые за годы брака она держала в руках не просто привычный поводок. А его желание, его скрытую до этой минуты сторону натуры, наконец несмело показавшуюся из тени. Ей не терпелось увидеть больше. Хотя бы чтобы оценить, насколько они с Фёдором могут оказаться похожи. И насколько эти обнаруженные нечаянно, как вкрапления дикого рыжего золота при добыче бурого угля, пласты, совпав, окажутся ценны и полезны. И это обещало переживания куда мощнее любого «белого халата».

Федор медленно улыбнулся – неуверенно, по-мальчишески:

– Ну... если ты не против...

– Твоих желаний? Не против, не против. Ты ж в них не волен, так?

Федор замешкался.

– Наверно, так. Но я не собираюсь никуда от тебя…

– Уходить? – она сама закончила фразу за него. – Ещё чего! Я тебя и сама никому не отдам, казак лихой, орёл степной.

Он рассмеялся с облегчением, потянул её к себе. Зинаида прижалась, но мысли уже бежали вперёд. Отчётливо скрипнула калитка.

– О... – Федор приподнялся, и она почувствовала, как участился его пульс. – Твоя подружка...

Едва набросив халат, Зинаида скользнула к окну. Света, розовая от бани, шла по двору. Повернувшись к мужу, Зина поймала его взгляд – быстрый, украдкой, полный того самого «если бы».

– Уж и не знаю теперича… моя она подружка, – начала задумчиво, следя за реакцией мужа, – или… наша.

Федор воспринял её позу с опорой ладонями на подоконник как приглашение и не преминул тут же им воспользоваться под почти восторженный всхлип жены.

«И это… хорошо… и это… правильно», – билось в её голове с каждым новым толчком нежданно воспрявшего духом мужа.

Соседка давно исчезла из виду, а их соитие всё длилось и длилось, будто выступление танцоров на сцене клуба, исполняющих всем известный номер на бис.

Желание достичь оргазма ушло, затерявшись где-то в тенях на втором плане. Само их слияние сейчас являлось наградой и наслаждением, непрерывным волнообразным потоком, несущим их любовную лодку вперёд и вперёд… Не нужно было ни о чём думать, ни о чём заботиться, следуя течению исконной мужской жажды и силы, объединяющей пару в одно… Ей хотелось, чтобы это путешествие никогда не заканчивалось. Но даже низвержение вместе с вершины мужской страсти Зина восприняла как ещё один захватывающий невероятный опыт. Так, будто не переживала она ни разу такого прежде. Так, будто выпила, опустошила своего партнёра до самого донышка. Лихо разбив после стопку о половицы, как когда-то юный Федор на их свадьбе.

Сейчас же он, потным загнанным жеребцом, откинулся назад, слабея. Осел на койку, растекаясь безвольным пятном по смятой простыне.

– Ну что, – она улыбнулась, наклоняясь к нему, по-прежнему сильная, нагая. Проводя пальцем по его губам, спросила томно: – Звать соседку на... чай? Али как?

Федор закашлялся, будто подавился, и этот звук был лучшим ответом.

Зинаида уместилась с краю, погладила рассеянно бок уже дремлющего мужа. В её голове, словно воспроизводясь музыкой с магнитной ленты солидного катушечного «Панасоника», звучала мелодия их столкновений и вздохов. Вечная мелодия, исполняемая в оригинальной аранжировке. И ей по душе пришёлся её ритм, её сочетание подъёмов и спадов, предсказуемых перекатов повторов и изумительно вспенивающих плавное течение поворотов.

Задумчиво наморщила лоб, отворачиваясь. Раз обретя, она не намерена была отпускать завораживающую мелодию, сулящую богатство вариаций. Мысли путались на грани реальности и дрёмы. Воспоминания набегали и отступали отголосками чувственности, то ласковой, то пронзительной. Качали на тёплой речной волне, как поплавок удильщика, грезящего о роскошной рыбе. Она желала слышать эту музыку снова и снова. И не просто слышать. Вести. Исполнять. Теперь ей, словно талантливой самоучке, предстояло освоение навыка, сродни чтения нотной грамоты. Ведь, прежде чем начать играть новую композицию, нужно сперва освоить азы.

Дни недели тянулись неспешно. Семь дней, семь ночей, и ни одного намёка на действия. Ни словом, ни, тем более, делом. Они с Фёдором будто два конспиратора залегли на дно после удачной вылазки. Словно условившись не касаться запретной темы, разговаривали о чём угодно, но только не о том желании, что озвучил после их страстного соития Фёдор. Точнее, между их страстными соитиями.

Воспоминание о прошедшем отдалось приятной нотой в груди.

Зинаида шла с работы, переступая через лужи – дождь зарядил с утра, будто сама природа решила подлить ей в душу тоски. Встретив у магазина Свету, кивнула коротко, даже не остановилась поболтать. Нарочно замешкалась у прилавка, чтобы не идти вместе до дома. Поймала себя на том, что, остыв, страстные побуждения уже не кажутся такими уж привлекательными. Скорее, напротив.

«И о чём я вообще думала? Или не я, а Фёдор?»

Супруг после сумеречного откровения вновь вернулся к образу молчаливого спутника. Ни единого двусмысленного взгляда в сторону, ни одного лишнего прикосновения. Как будто того разговора и не было. Как будто она сама себе его придумала от скуки, от женской досады.

Вечером, глядя, как он уплетает щи, даже зло взяло:

– Ты чего молчишь, как пень?

– А о чём говорить-то? – удивился Федор, даже ложку отложил.

– Да хоть бы о погоде!

– Дождь, – буркнул он и снова взялся за столовый прибор.

«Ну и чёрт с тобой», – подумала Зина, но внутри что-то царапало. Словно кошка, напоминавшая, пока деликатно, хозяйке дома о том, что её забыли впустить, прежде чем затворить дверь. Для ревности, конечно, повода не было. Тем более не в чём винить было Светку. Скорее, тлела досада. «Сказал бы хоть, что передумал. Или что струсил. А то как будто мне показалось...»

Но ночью, когда Федор уже похрапывал, повернувшись к стене, она лежала и вспоминала тот разговор слово за словом, фразу за фразой. Минута сменяла минуту, и каждая последующая приходила в окружении всё более сгущавшейся ауры чувственности. Через четверть часа Зина уже ощущала, как тело ноет от невостребованности. Через полчаса мысленное пространство оккупировали такие глупости, в каких днём и себе самой-то признаться стыдно. Ближе к концу часа без сна на смену глупостям поползли, извиваясь во влажной и тёплой болотистой жиже, безумства… Рука сама потянулась вниз, но Зина зло одернула себя. «Не для того я, чай, замуж шла, а после его воспитывала, чтобы теперь самой...»

Наконец, тяжёлой портьерой упал сверху долгожданный сон, отгородив её сознание от треволнений ещё одного прожитого дня.

Во сне она стояла на дороге. Не на привычно ухабистой, посёлковой, а на узкой, пожалуй, односторонней – не разминуться, ровной, ухоженной, с фонарями по краю. Шагалось по ней почему-то медленно, вязко.

А впереди ждала развилка.

На жерди, покосившейся, будто её воткнули в гравий обочины впопыхах, прибита дощечка, где кривыми буквами выведено:

«Прямо пойдёшь…» – дальше размыто, не прочитать. А сзади нагоняют её соседи, взявшись за руки, смеются друг другу Пётр и Света. А её Фёдора не видно нигде. И ей от того неловко как-то. И даже обидно.

Зинаида тянется к табличке, хочет оттереть от пыли надпись. Но та вдруг оживает – дерево шевелится под пальцами, закручиваясь в спираль, шипит, как кошка:

– Выбирай…

– Да кто ж выбирает во сне-то?! – вслух возмущается Зинаида. – Да и не понятно ж ничего!

И просыпается.

– И чего только не наснится! – по привычке, доставшейся в наследство от бабки, она принялась креститься мелко и часто, отгоняя прочь наваждения. Встав, сдвинула крышку с фарфоровой голубки. Золотой крестик на простом шнурке-гайтанчике сверкнул в утреннем солнечном луче, прежде чем снова оказаться во тьме, направленный между тяжело качнувшихся грудей.

–-

Утром пятницы вернулись из лагеря дети. Загоревшие, чуть похудевшие, беспокойные. Перехватили наспех с утра завтрак и унеслись по своим мальчишеским делам. Что им какие-то лужи? Федор, как всегда, ушёл рано. Зинаида, заварив кофе из жестянки с экзотической индианкой, изображённой на выпуклом боку, смотрела в окно. Дождь кончился ещё вчера, но небо временами всё ещё хмурилось.

И вдруг – скрип калитки.

Света.

Не в своём привычном домашнем халатике, а в обтягивающих джинсах и малиновой мохеровой кофте, которая явно не для деревенских дорог. На шее блестит тонкая цепочка.

«Вся из себя… городская», – с лёгкой завистью подумала Зина, делая глоток.

– Зина, привет! – улыбнулась молодая соседка. – Ты не против, если я в вашу баньку сегодня вечерком наведаюсь? Если топить будете, конечно.

Зинаида замерла с ложкой в руке.

– Баньку? – переспросила она, с удивлением сознавая, что сердце ускоряется невольно. Хотя, вроде бы совсем не с чего… Кофе лишь глоток сделала. И даже ворчливые мысли «Ишь, осмелела! Боярыня столбовая! Баньку ей истопи, холопы!» растворились сами собой. Как и почти невесомая, но все никак не рассеивающаяся прежде дымка односторонней неприязни, сизым облачком висевшая между ней и Светой всю неделю.

– Ну да. Если это удобно...

– Удобно-удобно, – слишком быстро ответила Зина. – Приходи.

– Постараюсь не с пустыми руками! – Света улыбнулась, разворачиваясь.

– Свет! – вдруг вырвалось у Зинаиды.

– А?

– Федя... мой... вечером дома будет.

Света посмотрела на нее непонимающе.

– Ну... хорошо.

Зинаида прикусила язык. «Что я вообще несу?»

– Ладно, иди, – махнула она рукой. – Ждем тебя.

«И что теперь?» – подал голос холодный рассудок.

Но его перебил разгорающийся внутри знакомый жар, который не нуждался в словах.

Поплавок дрогнул, прежде безмятежная гладь пошла кругами, обещая верную поклевку на уже испытанного живца.

Зина одним махом, словно горькое вино, допила кофе.

Сахар в чашке так и остался не размешанным, осев на дне.

3. 2

Дверь хлопнула нарочито громко, заставив Зинаиду вздрогнуть. Недомытая тарелка выскользнула из рук и стукнулась о край тазика с тёплой водой.

– Федь?! – крикнула она на всю избу. – Ты чего как медведь?!

Но в сенях уже раздались не только знакомые шаги мужа. Послышался густой, хрипловатый голос с привычной ухмылкой:

– Не ждала гостей, а, хозяйка?

В дверях, занимая весь проём, стоял Семён. Старший брат Фёдора.

Зинаида замерла на пороге кухни, вытирая руки о фартук. Из-за спины Семёна виднелась его жена, Людка, с туго набитой авоськой. Она поддакнула мужу, будто у них был один цирковой номер на двоих:

– Гостей из разных волостей!

– Здрас-с-сьте, – немного растерянно протянула хозяйка дома.

– Мы… не помешаем? – кокетливо продолжила Людмила. В глазах её пряталась хитрая усмешка.

Федор мялся позади, в тени, потупив взгляд, будто пойманный на шалости школьник.

– Проходите, – наконец выдавила из себя Зинаида. – Не стойте на пороге.

Она терпеть не могла, когда обстоятельства ломают её планы. Особенно подспудные планы. А уж если у обстоятельств были конкретные имена, фамилии и отчества, тем паче!

Гости охотно последовали приглашению, а она, схватив мужа за локоть, когда тот попытался проскользнуть вслед за гостями в комнату, оттащила его в сторону, к веранде, притворив за собой дверь.

– Ты с какого перепугу гостей-то назвал? – зашипела она гневно. – С ума посходил?! Угощать нечем! Я как чумичка! Дома – свинарник!

Федор потупился, засопел, переминаясь с ноги на ногу.

– И никакой не свинарник… И ты… это… всё нормально. А я… это… они сами…

– Заладил «это, то»?! – натура Зинаиды требовала немедленной разрядки.

– О! Я так и знал – надо спасать брата. – Семён неожиданно возник на пороге. При его габаритах он двигался на удивление бесшумно. Он шагнул вперёд, уверенный в себе, пахнущий дешёвым одеколоном, древесной стружкой и бензином. – Да ладно тебе. Чай, не чужие люди. Да и не на королевский приём пришли. А выпивку и закуску мы принесли.

– Шампанское «Абрау-Дюрсо», небось? – с сарказмом поджала губы хозяйка.

– Ага. Оно. Почти.

– Да знаю я ваше «почти». КВН. Коньячок, выделанный ночкой. Так?

– И всё-то вы, бабы, угадываете. Всё разумеете, – широко улыбнулся брат мужа.

Когда они вернулись в комнату, на столе уже красовалась бутыль с мутноватой жидкостью – домашняя наливка, подкрашенная ягодами ирги, а рядом – две бутылки яблочного вина. Людка тем временем уже раскладывала закуску: солёные огурцы, сало, хлеб, маринованные грибы и даже принесённую с собой домашнюю колбасу.

«Хозяйничает, как у себя дома, – с неприязнью подумала Зинаида. – У, рыжая хворостина!» Нескладную долговязую сноху она не жаловала с первого дня знакомства. Размышляя порой, что же в ней нашёл брат мужа. Как говорится, ни рожи, ни кожи. Ни ума. Да ещё и конопатая. Но карта традиций родственного гостеприимства, как козырь, била карту личной неприязни.

В это время с улицы послышались громкие детские голоса – из школы вернулись близнецы. Сбросив портфели в сенях, они влетели в комнату, запыхавшиеся, с румяными щеками.

– Мам, а что это у нас гости? – радостно воскликнул старший, хоть и на семь минут, Колька.

– Садитесь с нами, дядя Семён? – подхватил младший, Ванька.

Их появление внесло оживление и немного разрядило напряжённую атмосферу.

– Садитесь, – буркнула Зинаида, чувствуя, как внутри всё клокочет. «Федька, сволочь, мог бы и предупредить…»

Компания уселась за стол. Семён налил всем, чокаться даже не стал – сразу опрокинул стопку. Людка, хихикая, принялась рассказывать сплетню про общую знакомую. Зина сначала и слушать не хотела, но после пары тостов увлеклась пересказом чужих маленьких секретов. Под звон посуды разговор потек оживлённее. Даже дети, наскоро перекусив, увлечённо слушали взрослые разговоры, пока Зинаида не отправила их делать уроки. Лишь Федор, по своему обыкновению, в основном молчал, лишь изредка вставляя короткие реплики.

Лёгкий стук в дверь едва был расслышан за общим гулом.

– Можно? – на пороге стояла Света, уже переодетая в городское – юбка выше колен, туфли на каблуках, губы ярко подкрашены.

Мужчины разом подняли на неё глаза.

– О, красавица! – гаркнул Семён. – Соседка нонеча на огонёк, значит, заглянула? Давай к нам, за стол!

– В город мы с мужем едем, – улыбнулась Света раздухарившемуся, крупному Семёну, но взгляд её скользнул к Зинаиде. – Петя меня ждёт у калитки.

– Ну, счастливо! – Людка махнула рукой. Семён не отрывал взгляда от Светкиных ног.

– Спасибо за баньку, Зина, – кивнула та и скрылась за дверью.

Воцарилась короткая тишина. Затем Семён присвистнул:

– Ну и девка…

Людка фыркнула:

– Тебе бы только на молодых пялиться!

– А чего ж и не попялиться, старые что ли лучше? – засмеялся Семён и вдруг потянулся через стол, хватая Зинаиду за запястье. – Вот Зинка – не стареет!

Федор резко поднял голову, но промолчал.

Зинаида выдернула руку. Семён налил ей ещё, подмигнул:

– Ну, хозяйка, не обижайся! Шутка же!

Но его рука под столом уже через минуту заявила о другом. Ладонь Семёна под скатертью незаметно для остальных опустилась на бедро Зинаиды.

«Опять двадцать пять, – с гневом подумала она, поминая прошлые, хмельные, тщательно скрываемые от мужа подкаты Семёна. Пытаясь метнуть леденящий взгляд в сторону нежданного ухажёра, мысленно обругала: – Вот паршивец!»

Но от выпитого движение получилось скорее замедленным, чем резким. Глаза отказались фокусироваться, чтобы придать взгляду суровость. Зинаида мельком взглянула на своё отражение в уже запотевшем зеркале: раскрасневшееся лицо, взгляд с поволокой. Неудивительно, что Семён не только не убрал ладонь, но и принялся ритмично сжимать пальцы, собирая ткань её юбки в кулак.

А Федор… Федор был рядом. И ничего не замечал.

И тут Зинаиду осенило.

«Они же – братья. Одной крови. Одних мыслей. И если Семёну нравлюсь я, жена его брата… То почему Федору Людка – нет? Светка-то вот им обоим по вкусу пришлась. Как охотничьи псы на белку, прям стойку сделали.»

Но мысль о юной соседке прошла через сознание транзитом. То ли потому, что первоначальная сегодняшняя думка-задумка приказала долго жить… И Зине не хотелось возвращаться к провалу, зиявшему на месте участка, уже размеченного под фундамент очередной собственной постройки. То ли в девушке не ощущалось для неё никакой опасности.

А если ему нравится рыжая…

«То почему он молчит? Про Светку же вот не постеснялся… Или… просто случая не было признаться?»

Зинаида направилась на кухню, попутно загнав любопытных близнецов спать. Те согласились, поныв для вида, и устроились на общей кровати. Мягкая перина, да запрыгнувшая ходко на одеяло полосатая кошка Мурка быстро убаюкали их.

Едва оказавшись у плиты, Зинаида ощутила ладони, подхватывающие справа и слева её ягодицы.

– Ну, Федь… Люди же…

Она втянула затрепетавшими ноздрями воздух. И сразу поняла, что ошиблась. За спиной стоял не Федор.

На несколько тягучих секунд она обмерла в чужих, новых объятиях. Не удержалась от пьяного упоения маленькой женской победой, от присвоения ещё одного мужского желания, предназначенного той, другой, рыжей.

Но разум взял верх.

Произнесла ясно и чётко:

– Уйди.

И подкрепила слова, сжав в ладони не наточенный (ох уж этот Федор), но устрашающего вида большой хлебный нож.

– Ну ладно тебе. Ладно, – отпрянул Семён. – Заполошная!

Едва отбившись от нежданного кавалера, Зина почти столкнулась в коридоре с мужем.

«Видел или нет?» – пронеслось у неё в голове.

Ответ на вопрос она получила позже, уже уложив захмелевших и сомлевших родственников в уступленной им по случаю затянувшейся вечеринки спальне. Так что пришлось ей стелить им с Фёдором на веранде, раскатывая запасной соломенный матрас по надёжному, но жёсткому ложу.

Федор вдруг навалился на Зинаиду так, что у неё перехватило дыхание.

– Ты чего, одурел?! – прошипела она, но руки его уже рылись под её юбкой, шероховатые, нетерпеливые.

– Тише... – прохрипел он в ответ, прижимая её к стене.

Зинаида сделала вид, что сопротивляется – больше для порядка, чем всерьёз. Выскользнула из его хватки, но, не удержав равновесие, оказалась разом на топчане.

Федор последовал за ней.

– Ну что, понравилось, как он тебя за жопу, на кухне? – глаза Федора горели яростным азартом.

– Федь, ты ж понимаешь, не виноватая я, – попятилась Зинаида, перебирая локтями по матрасу. Краем сознания понимая, что повторяет фразу из фильма, в той сцене, где на героине лопается с драматичным звуком выстрела лифчик.

– Разберёмся! – набычившись, приступил совсем близко Фёдор. И вдруг, опрокинув её, рванул в стороны полы блузки так, что отлетели, заскакав звонко по дощатому полу, пуговицы. Впился в открывшуюся мякоть, как изголодавшийся малец, целуя жадно, помогая себе руками, сжимая и выталкивая груди наверх.

– Ах! – она поддалась охотно, и сама входя в азарт грубоватого быстрого натиска.

– Пахнешь им! – одновременно зло и возбуждённо бросил муж, добравшись губами до шеи.

– Ревнуешь, никак? – задыхаясь, с паузами, проронила Зина.

– Все вы, бабы…, – муж не закончил мысль. Его ищущий, нетерпеливый, горящий страстью к познанию член наконец нашёл точку приложения сил. Точку опоры, обретя которую один древний грек грозился перевернуть мир. Но опора оказалась ненадёжной, что в античности, что нынче. И незадачливые философы, как обычно, один за другим, проваливались в коварную женскую бездну с головой. И со своими грандиозными планами, разом сводившимися к простому линейному, всё повторяющемуся и повторяющемуся, движению.

Вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад.

Тахта на веранде была жёсткой, неудобной – но сейчас это не имело значения. Он овладел ею без прелюдий, в классической позе, будто спешил что-то доказать.

Зинаида прикусила губу, чтобы не застонать слишком громко. Сквозь полуприкрытые веки видела его лицо – напряжённое, почти злое.

Это было быстро. Первобытно, примитивно. И… чёртовски приятно.

На мгновенье ей послышался шум на дворе, но посторонние звуки и образы тут же ушли, скользнув по касательной. Всё её существо занимало теперь явление иного порядка.

Упоительное, упругое, ускоряющееся, как санки с горы, замирающее на миг в пике подъёма и обрушивающееся неотвратимо вниз, как весёлые парные качели в парке.

Очередное падение их выбило весь воздух из её груди. Цепь, удерживавшая имитацию раскачивающейся потешной лодки, оборвалась. Та, словно снаряд, вспахала носом землю, до того как опрокинуться кверху дном.

Но Зинаиды в ней уже не было. Она распалась, рассыпалась, растворилась в сумерках, наполняя пространство легчайшими мыльными пузырями. Метнувшиеся радужными брызгами к небу, они распространились до горизонта. Замедлились. Повисли, паря, как перистые облачка. И поплыли независимо и безмятежно, ничем не напоминая о породившей их буре.

Когда всё закончилось, Федор рухнул рядом, тяжело дыша.

– Ну и зверь... – пробормотала Зинаида деланно-осуждающе, но ликуя внутри.

Он не ответил, уже почти сползая в сон.

Зинаида замерла, мысленно выстраивая последовательность событий.

Так вот оно что.

Не её тело его возбудило. Не желание. А... ревность? Или что-то более первобытное – инстинкт самца, помечающего территорию?

Она обняла уже спящего мужа, прижалась к его потной спине.

«Странная штука – мужское желание», – думала она, глядя в темноту.

Семёна подзадорила, сама не зная того, Светка. Федора нежданно распалило то, что брат захотел его жену.

А её...

Её не на шутку возбудило то, что Федор наконец-то начал открываться ей. Пока ещё робко, неумело. Но его скупая откровенность уже проявляла всё новые и новые эмоции, как реактив, линию за линией рисуя образ на прежде гладкой плоскости фотоплёнки.

«Круг замкнулся», – усмехнулась она про себя, когда за стеной завозились гости.

///

Поездка в город у Петра и Светланы не задалась с самого начала. При выезде на автостраду «москвич» приятеля, подвозившего их, забуксовал в размытой придорожной луже, оказавшейся глубже всякого разумного размера. Пришлось выталкивать, да так, что оба они безнадёжно испачкались.

– Ну и куда ж мы, вот в таком виде? – вопросила Света.

– Ничего, приедем, ототрёмся, – оптимистично откликнулся муж, вытирая руки поданной водителем, ещё более грязной, ветошью.

– Ага. Ототрёмся, – покорно отозвалась она, отказываясь от протянутой тряпки. Носовой платок, извлечённый из сумки, призванный заменить ветошь, тут же пришёл в полную негодность от непривычного для тонкого материала объёма грязи.

Свете жутко не хотелось явиться в гости к друзьям замарашкой. Но ещё больше ей не хотелось ссориться с Петей. Впрочем, дилемма разрешилась сама собой, когда, не доехав полкилометра до бензоколонки, сердце оранжевого «москвича» модели четыреста двенадцать, издав леденящий душу треск, внезапно прекратило своё механическое биение.

Пришлось снова впрягаться в работу по толканию средства передвижения. Они оставили невезучего обладателя личного авто на заправке, договариваться с сотрудниками о присмотре за железным конём, а сами отправились изучать расписание автобуса, вывешенное на бетонном каркасе остановки. Вернулись в посёлок на последнем рейсовом, в том же составе, что и уезжали. Петя с товарищем зашёл к знакомому трактористу, договориться о завтрашней эвакуации захромавшего на обе ноги стального коня в родное стойло. А Света отправилась прямиком домой.

У соседей было тихо, и лишь слабый свет ночника на веранде намекал на то, что, возможно, не все обитатели ещё отправились на боковую. Проходя мимо, невидимая в сгустившихся сумерках, девушка не удержалась от порыва и заглянула в окно.

Картина, открывшаяся ей, заставила забыть обо всём. Супружеская пара занималась любовью. Федор сверху напористо толкал бёдра, вздымая и опуская мускулистый мужицкий торс между разведённых по сторонам коленок жены. Взгляд Светы прикипел к рельефным, почти скульптурным, напряжённым ягодицам мужчины.

«Как в музее», – почему-то промелькнула одинокая и абсолютно неуместная мысль. Вздохи совокупления смешались в её восприятии в мелодию, ритмичную, по-своему гармоничную, хоть и примитивную до крайности. Она ждала. Ждала чего-то, сама не зная чего именно, не в силах оторваться от неприличного зрелища. Представление… затянуло её. Как притаившийся посреди реки небольшой, но опасный для случайной ночной купальщицы омут. Или как фильм по телевизору, который не планировала к просмотру. В котором всё, совершенно всё, известно и предсказуемо. Просто, проходя мимо, взгляд упал на экран. И не смог оторваться.

– А…а…а…ааа!

И всё равно женский финальный выдох застал её врасплох.

«Кончает…», – прошептала Света побелевшими губами, впервые озвучив вслух запретное, маскирующееся старательно под обычное, слово. Из озноба девушку бросило в жар, когда Федор низко рыкнул, освобождаясь вслед за женой от напряжения. Зрительница отпрянула от окна, едва не подвернув каблук лакированной туфельки.

Света вернулась к себе в тихую, погружённую в ночную дремоту половину дома. Стерла влажным вафельным полотенцем следы неудачного путешествия, смыла макияж. Переоделась, как сомнамбула, в привычную фланель. Залезла, всё ещё прокручивая в голове увиденное, под одеяло. Пётр припозднился. Придя, едва сбросив одежду, упал в кровать и почти сразу засопел, повернувшись к стене. Света ворочалась, слушая, как за окном затихает посёлок. Вот лунный свет посеребрил подоконник.

И тогда сквозь сонный туман она уловила звуки.

Сначала – приглушённый стон. Потом – ритмичный, настойчивый скрип кровати за стенкой. Сдавленное мужское дыхание, прерывистое и хриплое. Женский шёпот, то укоряющий, то одобряющий.

Света замерла, прислушиваясь. Неужели?..

Она знала, что сегодня у Зины ночуют гости – тот самый брат Федора с женой. Комната-то одна… Выходит, Федор с Зиной уступили им свою кровать, а сами перебрались на веранду, на ту самую тахту, где…? И та, другая пара, тоже…

Мысли путались, но тело уже отзывалось на знакомые, будоражащие звуки.

Тихо, почти неслышно, она приподнялась на локте и заглянула в лицо спящему мужу. Пётр спал мёртвым сном, разметавшись. Рука Светы потянулась к нему сама собой – легла на плечо, мягко провела по спине. Вернулась на подушку. Она посильнее прижалась к мужчине всей грудью. Он лишь бессознательно всхлипнул во сне и отодвинулся ещё дальше.

В Свете всё заныло и сжалось от щемящего, непрошенного желания. Рука её сама опустилась ниже, под одеяло, скользнула по животу мужа…

Теперь она решилась быть настойчивее: толкнула в бок, поцарапав ногтями по спине, прошептала его имя.

– Петь… Петенька… – голос её звучал сипло и непривычно даже для неё самой.

Он промычал что-то невнятное, отмахиваясь во сне, как от назойливого комара.

– Проснись… ну пожалуйста…

Света плюхнулась на спину, закрыла глаза, чувствуя, как по щекам катятся горячие, обиженные слёзы. Она была одна. Совершенно одна в этой постели, в этой тишине, в этом мире. А где-то совсем рядом люди только что дарили друг другу то, в чём ей так упорно отказывали.

Она сжала кулаки и вцепилась в простыню, пытаясь заглушить дрожь, бегущую по телу. Желание, не найдя выхода, превращалось в колючую, ядовитую обиду. На мужа. На себя. На всю несправедливость жизни.

Щемящая пустота внутри требовала заполнения. Она сбросила одеяло на пол, подобралась к спящему мужу совсем близко. Её ладонь, вначале неуверенная, скользнув по пояснице, ощутила под тонкой тканью тёплые, эластичные мускулы. Затем смелее – опустилась ниже, обрисовала контур бедра, крутой изгиб ягодицы.

Пётр, как конь, всхрапнул, дёрнулся, будто от укуса овода. Света замерла, сердце колотилось где-то в горле. Но он лишь повернулся на спину, и рука его безвольно упала на простыню.

Нет, так не сдамся, – упрямо подумала она.

На этот раз она прильнула к нему всей грудью, впилась губами в шею, под основание челюсти, задышала горячо в ухо. Ладонь одной руки охватила мужской затылок, а пальцы другой настойчиво потянули прочь бельё.

– М-м… Свет… отстань… – пробормотал он сквозь сон, пытаясь отстраниться.

Но она уже нащупала то, что искала. И он, ещё спящий, уже откликался на её прикосновения, наполняясь силой и жаром.

Пётр наконец проснулся. Не от звуков, не от слов, а от этого внезапного, властного призыва плоти. Он ахнул, глаза его в полумраке были круглыми от изумления.

– Ты что?

– Молчи, – прошептала она, не переставая раскачивать запястье, легко, но настойчиво. – Просто молчи.

Он не сопротивлялся. Его рука инстинктивно обхватила её за плечи. Вторая тут же оттолкнулась от матраса. И они оказались в привычной позе.

«Снова так. Пускай», – у неё лишь на миг промелькнула мысль предложить другое, новое положение для соития. Но сию секунду всё это показалось надуманным, неважным. Он вошёл в неё легко – она была готова, налита желанием, как спелая слива на ветке, готовая лопнуть от собственного сока.

– Ого… – вырвалось у него, когда он ощутил всю эту горячую, трепещущую влажность.

Но Света уже не слышала. Она, в начале привычно обмерев при проникновении, теперь задвигалась под ним лихорадочно, жадно. Как можно шире раскинула колени, неосознанно копируя Зину, исступлённо отправляясь в отчаянную погоню в попытке догнать тот самый миг, тот самый всплеск, что унёс за грань обыденности её соседку. Она закрыла глаза, и в темноте под веками мелькали чужие образы, слышались чужие стоны. Она представляла другую страсть, другую неистовость. Ей впервые показались недостаточными для полного удовлетворения усилия и стать супруга. Перед внутренним взором возникли вдруг основательные раскачивающиеся ягодицы Федора. Его брат, поднимающийся, как утёс, из-за стола. Она невольно потянула колени к груди, шепча горячо и искренне, хотя адресат её послания был не ясен и ей самой…

– Ещё… милый… милый… ещё!

Для Пети всё кончилось слишком быстро. Сдавленный стон, судорожное объятие, и он обмяк над ней, тяжело дыша.

Света замерла на мгновение, ощущая, как спазм внутри неё постепенно затихает, так и не превратившись в обещанную бурю. Разочарование накатило холодной волной. Она медленно перекатилась на бок, отвернулась.

– Что это было? – удивлённо, ещё запыхавшись, спросил Пётр, проводя рукой по её плечу.

– Сон, – буркнула она в подушку. – Тебе просто приснился приятный сон.

Он что-то удовлетворённо промычал в ответ, и через пару минут его дыхание снова стало ровным и глубоким.

А Света лежала с открытыми глазами. Обида ушла, сменившись твёрдой, кристальной решимостью. Она вспомнила разговоры с Зиной, её уверенность, её властные, знающие руки. Вспомнила её слова: «брать под уздцы».

Завтра все разойдутся. Мужчины с мальчишками – на рыбалку. Люда – на работу в посёлок. Дом будет пуст. Останутся только они.

И повод для визита найдётся – занести обещанный подарок, баночку абрикосового варенья.

«Расскажешь, Зин, расскажешь мне всё, – мысленно пообещала Света, засыпая. – Научишь, как это – не ждать милости, а самой вести свою лошадку к водопою».