Девушка-рыба

Это случилось задолго до окончательного падения сикхских княжеств в Пенджабе в 1848 году. Я, Элвер Энсен, возвращался домой в Англию после службы полковым врачом в Ост-Индской компании. Я сел на корабль в городе Бхагалапур и отправился по Гангу в Даймонд Харбор, чтобы пересесть затем на большой корабль.

Я стоял на качающейся корме корабля и смотрел на провожающих. Пёстрые одеяния индусов в яркий солнечный день утомили глаза, но я остался до тех пор, пока корабль не миновал излучину реки. Гавань скрылась за поворотом, но шпили дворцов Бхагалапура ещё долго виднелись позади. Иногда мерещилось, будто в водах реки движется большая чёрная рыба, словно преследуя корабль с какой-то своей целью. Думаю, виновато тому чувство неотвратимого рока, поселившееся во мне с полгода назад.

Утомлённый жарой и видением я спустился в каюту и попытался поспать. Но галлюцинации продолжали терзать утомлённое сознание. В полудрёме я слышал топот ног матросов по деревянной палубе, обрывки разговоров, случайные фразы. Не знаю, заснул я всё же или нет, потому что, очнувшись, не почувствовал себя отдохнувшим, будто я лишь на мгновение закрыл глаза.

Я поднялся на палубу, уже стемнело. Небо затянуло. Сквозь прорехи в облачном покрывале пробивался лунный свет. Причудливым образом они рисовали спицы гигантского колеса. Как будто Индра оставил свою колесницу на небе и отправился отдыхать. Облака медленно расступились, пропуская бледную и холодную Луну. Сколько войн и смертей видело её белое око, как много катастроф и несчастий. Я покидал страну, раздираемую сражениями, оставлял запах гниющей плоти и стоны, полные боли. Наконец-то.

Утром показалась Калькутта. Город приближался, берега расходились всё шире. Мы держались правого берега, густо усеянного деревнями. Капитан сказал, что прежде, чем отправиться дальше, мы заберём пассажиров. Мы пришвартовались в порту и бросили сходни.

С тех пор, как я впервые увидел город, прошло долгих семь лет. Признаться, я не почувствовал желания сойти на берег и прогуляться, хотя была возможность. Индия утомила меня, мой образ жизни здесь изменился до неузнаваемости, он лишил меня всяких чаяний и надежд. Но об этом позже.

На борт поднялись супруги Бронсоны — Генри и Алисия. Они тоже возвращались в Англию. Он был мужчиной сорока пяти лет, с длинным жёлтым лицом, прямой как палка. Он напоминал раздражительного хищника, когда смотрел на тебя бледными жестокими глазами. Еë же возраст приближался к тридцати. Миссис Бронсон боялась оторвать взгляд от пола и всё время держалась за спиной мужа, словно он её щит. В иных обстоятельствах я бы обрадовался тому, что путь до Англии пройдёт в компании людей, превосходящих происхождением простых матросов, но я слишком вымотался из-за болезни.

Знакомство с Бронсонами вышло сухим и коротким, и вплоть до того, как корабль вышел в устье реки, мы не разговаривали. Наконец в порту Даймонд Харбор мы пересели на чайный клипер. К ночи корабль вышел в Бенгальский залив, впереди лежал Индийский океан.

Тяжесть влажной ночи опустилась на мои плечи. Я чувствовал соль на губах. Капитан клипера, Роберт Строб, пригласил меня и Бронсонов на чай. Юнга, индийский мальчик лет пятнадцати, подал угощения.

Капитан Строб откинулся на спинку скамьи, довольно положив руку себе на живот.

— Я плаваю уже восемнадцать лет, — рассказывал Строб. — Много разного видел, но воды Индийского океана хранят тайн больше всех. Думаю, это связано с Ганг. Страшная река. Река мертвецов. Один мой приятель говаривал, что Индия — это Ад, индусы — черти, а Ганг на самом деле Стикс. — Он хрипло рассмеялся. Сунув трубку в зубы, он немного подумал. — Как бы то ни было, хоть это и кажется шуткой, но я верю, что Ганг течёт наполовину в земном мире, наполовину в потустороннем. И сквозь её воду приходят чуждые нашему миру существа. Человек просто не в силах придумать столь чудовищный пантеон богов и духов, который придумали индусы.

Это чрезвычайно впечатлило меня. Река, что течёт по ту сторону земной жизни. Иначе зачем бы индусы спускали прах мёртвых в её воды?

Я лежал в каюте и размышлял над сказанным, как услышал приглушенный стук и бормотание. Я приник к стене и замер. Снова стук. Как будто швырнули что-то или кого-то на пол. Справа как раз расположились Бронсоны. Может, Алисию укачало? Она упала?

Я покинул каюту и постучал к соседям. Генри не сразу открыл. Я извинился и сказал, что иду в камбуз за водой, и могу принести и им. Алисию я заметил мельком — она сидела на кровати в пол-оборота к двери и прижимала руку к щеке, — затем Генри загородил проход. Он вежливо отказался и сказал, что они уже ложатся спать.

Признаюсь, как он не понравился мне ещё вначале, так и дальше впечатление о нём не изменилось. В следующие пять дней я ещё больше уверился, что он бьёт жену. Впрочем, история о другом.

Наше плавание проходило по графику и без неприятностей. Чаще я либо читал, либо гулял по палубе, наблюдая за матросами. Англичане не очень жаловали юнгу и боцмана. Было удивительно, как индус и негр оказались на таких должностях. Возможно, капитан Строб судил не по цвету кожи, а по умениям, и это делало ему честь. Но, похоже, это понимал лишь я один. Бронсон, когда появлялся наверху, стоял неподвижно, глядя на воду, с неизменно надменным видом. Он игнорировал членов экипажа, точно и не люди суетились вокруг, а чайки. Замечал он только меня. Я повидал немало и научился понимать, что за человек перед мной по его внешнему виду, манерам и тому, как он обращается с окружающими. Предчувствие, что Генри Бронсон человек недалёкий, свято верящий в чёрно-белый мир, оправдалось. Стратегия выживания таких, как он, проста: убивать то, что, по их мнению, принесёт зло.

В очередную мою прогулку ему вздумалось со мной поговорить. Дымя сигарой, он подошёл и поздоровался.

— Мне сказали, вы военный врач?

— Так точно.

— А я четыре года служил секретарём в военном министерстве. Безмерно рад, что покидаю эту дикую страну. Она заслуживает того, чтобы её облагородили.

Из-за недосыпания и нервного раздражения я вспылил.

— Облагородили? Считаете, Англия несёт благо этой стране?

— Разумеется это так, — без колебаний отчеканил он. — Вы в этом сомневаетесь?

— Я сомневаюсь в том, что благо есть понятие устойчивое. Что считать добродетелью?

Он, не раздумывая, отвечал:

— Очевидно же. По делам видно, что те люди, которые творят добро – добродетельны, а те, что творят зло – злые.

— Нет, вы не расслышали. Я имею в виду, что для англичан добродетелью является одно, для китайца другое, а для индуса третье. Если индусы станут судить англичан по делам, то я боюсь даже представить, какой приговор они нам вынесут.

Генри рассмеялся.

— А кто даст им судить? Это же обезьяны! У них нет цивилизации. Вместо религии пантеон демонов и чертей, как сказал капитан.

— Разве они не любят своих детей? – спросил я, сопротивляясь его снобизму и эгоизму. – Разве не ласковы со своими жёнами? Разве они не дети Божьи? Они также кричат и плачут, как и мы, и истекают кровью. Мне ли не знать.

Он рассмеялся, попыхивая сигарой. Мы расстались каждый при своём.

Спустя неделю плавания, в одну из душных ночей случилось событие, ради которого я пишу.

Я был у себя, и скрип дерева и мерное покачивание убаюкивали, но я всячески боролся со сном. Последний год у меня не было приятных снов. Каждая ночь превращалась в мой личный Ад. Я видел страшные лица с красными точками между глаз, трупы англичан, раздавленные слонами, отрезанные части тел. Или снился наш полковой командир, как он врывается ко мне среди ночи и кричит на меня, велит одеваться и идти на ампутацию. Я всячески избегал спать. Но как любой человек нуждался в отдыхе, и чтобы очередная ночь не терзала меня со всей силой, я прибегал к алкоголю, опиуму или морфину. Из-за того, что я тратил львиную долю заработка на лекарства и наркотики, я возвращался теперь домой с несколькими долларами в кармане.

Я накачался опиумом и с ужасом ждал, когда провалюсь в кошмар. Наркотик дробил мои сны на куски. По отдельности они не были столь ужасны, как весь кошмар целиком.

Разбудил меня шум — кто-то колотил в дверь. Пробуждение было тяжёлым и болезненным. Я едва осознавал себя. Кажется, я перебрал с алкоголем.

— Проснитесь, доктор Энсен! — Я узнал голос юнги. — Вы нужны наверху!

На палубе чадили масляные факелы. Паруса спустили, и сквозь туман я увидел чёрную громадину ещё одного клипера, взятого на абордаж. Матросы столпились у левого борта, окружив что-то или кого-то. Они разом обернулись и посмотрели на меня, и я прочёл в их глазах страх и непонимание.

Вперёд вышел капитан Строб:

— Мы наткнулись на пустой корабль. В трюме полно воды и еды, тюки чая целы. Но ни одной живой души. Кроме...

Он отступил и дал мне обзор. Я замер. Я не сразу понял, кто это, но это определённо напоминало человека.

— Что это, доктор? — спросил густым басом боцман.

Я сделал шаг и вгляделся. Существо, обмотанное сетью, смотрело нечеловечески большими и чёрными, как маслины, глазами. У него не было век, но имелась мигательная перепонка, как у земноводных. Голову в форме яйца с вершиной на макушке абсолютно лысую покрывала чешуя. Цвет кожи серебрился и мерцал, красный рот походил на рыбий, нос отсутствовал. Существо походило лицом на змею, но туловище напоминало человеческое, только рук имелось две пары: одна нормальная, вторая под первой напоминала детские руки, как бы недоразвитые. Ноги мощные, широкие, очень мышечные. Между пальцев белели перепонки. Существо не издало ни звука, только медленно водило головой туда-сюда. Под нижними рёбрами я разглядел три ряда жаберных щелей. Они трепыхали.

— Я не понимаю, — прошептал я. Мне показалось, что я всё ещё сплю опиумным сном, и всё это лишь галлюцинация. — Где вы нашли это существо?

— На мёртвом корабле. В трюме, в корыте с водой.

— Матсьяканьяки, — чётко проговорил юнга. — Девушка-рыба.

— Русалка? — переспросил боцман.

Я удивился. Но не тому, что матросы назвали существо русалкой, а что решили будто оно женского пола. Плоскогрудое, оно, казалось, не имело промежности.

Жабры матсьяканьяки затрепыхали сильнее, когда старпом склонился над ней с факелом.

— Не нужно, — попросил я. — Кажется, сухой воздух ей не по нраву, а дым тем более. Давайте посадим её в корыто.

Ухватившись за сеть, матросы грубо уволокли существо по палубе в трюм. Потом до самого утра они таскали чужой товар на наш корабль. Капитан выглядел крайне довольным. Он всё приговаривал, что разбогатеет, когда продаст его. Матросы тоже радовались. Только юнга раз высказал вслух мысль, что вертелась у меня на языке:

— Это не к добру...

Вплоть до следующей ночи я проспал. Мне снилось, что я и есть найденное существо, и руки матросов жадно шарят по моему телу. Проснулся я от того, что меня мучил голод.

В камбузе я наткнулся на Бронсонов. Только я сел, Генри задал вопрос:

— Вы разобрались что это?

— Я врач, а не антрополог.

— Неужели находка вас нисколько не беспокоит? Подобная...тварь здесь, сейчас.

— Вспомните ламантин, которых принимали за русалок. Может быть и это некое млекопитающее. Как много странных и необычных животных в своё время нашли в Австралии. Их вид изумлял, он казался диким.

— Но у неё есть ноги... — Миссис Бронсон произнесла это так тихо, что я едва услышал.

— Почему вы считаете это женским существом?

Алисия пожала плечами и покосилась на мужа, точно боялась, что он ею не доволен. И действительно, он бросил на неё косой многоговорящий взгляд.

— Это не новый вид млекопитающих, — заявил Генри. – Это дьявол, демон. Исковерканная сатаной форма жизни. А мы все знаем, что делать с богопротивными тварями.

— Как и с индусами... – пробормотал я в сторону.

— Прошу прощения?

— Вы хотите убить ...её?

— Разумеется, — прошипел он по-змеиному.

— Никто её не убьёт! – Голос капитана заставил нас обернуться. Строб стоял в дверях. Неизменная трубка в его зубах слегка дымила. — Я продам её в анатомический музей или в цирк, на худой конец.

Я сжал челюсти, чтобы не закричать на него. Милосердней тогда убить. Когда же ты остановишься, белый человек?!

После обеда я скрылся в каюте, зная, что ничего не могу сделать. Убеждённые в своей добродетели слепцы. Их много. Я один. Гнетущая реальность, от которой мне не скрыться даже во сне.

Мои странные полусны. Они терзали меня, усиливая депрессию. Опиум заканчивался, так что я спасался выпивкой, экономя наркотик. Но и спиртное скоро кончится. В надежде найти и украсть хотя бы бутылку ликёра, я пошёл в камбуз. По пути я столкнулся со старпомом. От него разило луком и чем-то кислым, а красное толстокожее лицо покрылось красными пятнами.

— Доктор, а я за вами. Капитан просит вас взглянуть на тварь. Кажется, она умирает.

Я не стал объяснять, что могу помочь только человеку, и послушно последовал за ним.

Матсьяканьяки лежала в чане, погрузившись под воду с головой. Даже при том, что вода увеличивает визуально, я увидел, что девушка-рыба похудела.

— Эта тварь ничего не ест, — прохрипел один из матросов.

— Она бы съела, если бы смогла, — уточнил один из матросов. – Она выплёвывает всё, что ей дают. Даже чёртову рыбу! – он почесал щёку чёрными обломанными ногтями.

— Такое случается с животными в неволе, — отвечал я. — Отпустите её. Она всё равно не доплывёт до Англии, даже мёртвая.

Капитан расправил плечи, будто готовясь защищать своё добро.

— И не подумаю! Осмотрите её.

Я уставился на него в негодовании, но он всячески игнорировал.

— Как хотите, — я вложил в эти слова всё моё презрение.

Я встал на колени перед чаном, снял сюртук и закатал рукава. Вода пахла неприятно, как в застоявшейся грязной луже. Некоторое время я размышлял, что могу сделать, затем запустил руки под воду и взял существо за запястье. Температура кожи не отличалась от температуры воды и на ощупь была нетвёрдой, как будто вместо костей под плотью только хрящи. Я поискал артерию.

— У неё есть пульс, разумеется. Но я понятия не имею, сколько ударов в минуту для неё привычно. Какой рыбой вы кормили её, капитан?

— Всякой пробовали. Боцман полдня ловил, сидя на носу. Поймал летучую рыбу. От вяленого мяса она отказалась.

— Очень странно. Я понимаю, что солёная еда ей не подходит, но что не так с обычной?

— А давайте сделаем ей ошейник, привяжем к длинной верёвке и бросим за борт, — веселясь, сказал старпом. — Пусть сама охотится. А наестся — мы её вытащим.

— А давайте просто убьём её.

Все обернулись на голос Генри Бронсона. Его глаза зловеще поблёскивали в свете качающейся масляной лампы.

— Неужели не ясно? Экипаж чайного клипера пропал из-за неё.

— И что же она с ними сделала? Съела? — И боцман взорвался хохотом.

Матросы лишь молча переглянулись.

— Отставить шуточки, — прорычал капитан, жуя мундштук. — Обещаю сотню долларов тому, кто придумает, как её накормить.

В этот момент я ощутил движение воды и посмотрел на девушку-рыбу. Худая полупрозрачная рука с четырьмя пальцами показалась над поверхностью. Матсьяканьяки коснулась моей щеки. Она притронулась нежно, едва касаясь кожи. И боль в голове моментально утихла, похмелье прошло. Прохлада её плоти заставила смежить веки в блаженстве.

— Все наверх! — услышал я и огляделся.

Я был в трюме. Совершенно один! Девушка-рыба лежала под водой, глядя блестящими маслинами.

Как очутился я здесь? Неужели случившееся приснилось мне? Может, я пришёл сюда, одурманенный наркотиками? Но я был трезв.

Я медленно встал и попятился к выходу, безотрывно глядя матсьяканьяки в глаза. Внезапно спиной я упёрся во что-то, обернулся и увидел Генри. Его бледный лоб пересекли глубокие складки.

— Ты, — угрожающим тоном начал он, — ты придумал это.

Я услышал звук взводимого курка. Опустив взгляд, я увидел револьвер в руке Генри. Свободной рукой он подвинул меня в сторону и твердым шагом направился к чану. Намерения его были ясны.

— Вы не посмеете, — слабо запротестовал я.

— Мы не узнаем, любит ли она своих детей. Зато я могу посмотреть, истекает ли она кровью.

Я набросился на него со спины и попытался вырвать оружие. Лужица воды, которую я оставил минутой ранее, помогла мне. Генри неловко подскользнулся, взмахнул руками и упал спиной в чан. Я замер, видя, как девушка-рыба схватила его за голову и удерживает под водой. Я хотел увидеть, как Генри захлебнется, и последний пузырёк воздуха сорвётся с его тонких жёстких губ, но не смог. Я схватил его за руки и вырвал из хватки матсьяканьяки.

Я оставил его одного и поспешил на палубу, крики к тому моменту стали громче. Брезжило раннее утро, паруса спустили, а команда сгрудилась у правого борта. Боцман тащил что-то наверх, работая руками с раздутыми мышцами чётко и быстро. Наконец я увидел, как что-то показалось над бортом. Все ахнули, когда это шлёпнулось на палубу. Тело моряка, того с грязными ногтями, вернее пол тела. Почему-то я был уверен, что это именно он. Свёрток кишок плюхнулся, разбрызгивая солёную воду. Лица не было. Его словно содрали с черепа.

— Господи, — перекрестился боцман.

— Старый дурак! Нажрался рому и плюхнулся за борт, — сказал седой моряк. — Зато акулы сыты.

Генри Бронсон, мокрый, бледный, подошёл никем незамеченный. Его шелестящий голос проникал в ум, как змея извивается меж камней.

— Это она. Она сделала это. Лучше вам избавиться от нее, капитан.

Ответом ему стал презрительный взгляд.

— Вы уже не в штабе, Бронсон. Сколько мне вам напоминать, кто главный на корабле.

— А почему мы спустили паруса? — прервал я их препирания.

Моряки повернули ко мне головы и посмотрели с некоторым изумлением, как мне показалось.

— Мы попали в штиль, доктор, — ответил юнга.

— И стоим уже три дня, — закончил боцман.

Три дня?! Я едва не вскрикнул. Я совершенно не помню ничего с момента, как капитан велел осмотреть матсьяканьяки. На ватных ногах я развернулся. Бронсон сделал шаг ко мне, но я опередил его и спрятал руку с револьвером за спину.

— Только попробуйте. Я скажу капитану, что вы намерены лишить его денег.

Он побелел и не проронил ни слова. Я направился к себе в каюту. Когда я спускался до моего слуха долетел игривый женский смех. Из камбуза вышла Алисия. Под левым глазом алел кровоподтёк. Следом высунулось улыбающееся в красных пятнах лицо старпома.

Алисия кокетливо вскинула руку.

— Что такое, доктор? Что там наверху? Зачем кричали?

— Один моряк упал за борт, и его разорвали акулы.

— Ой! — Она деланно испугалась. — А мы только что из трюма. Она прекрасна, не правда ли? В следующий раз не задерживайтесь. Ведь следующая очередь моя, а я не люблю ждать.

С этими словами она развернулась, старпом приобнял ее за талию, и они скрылись в одной из кают. Не помня себя, я добрался до своей, и принялся искать опий. За три дня я не употребил ни грамма, в бутылке осталась рюмка виски, как и в тот вечер, когда я осматривал матсьяканьки.

Что значит «не задерживайтесь»? В каком смысле «очередь»? Я навещал девушку-рыбу эти три дня?

Пальцами я растёр виски, нащупав бьющиеся жилки. Я точно знал одно — я был совершенно трезв, и я не боялся.

Я лёг в постель и смежил веки. На пару мгновений всплыл образ распухшего тела и позеленевших внутренностей, но быстро исчез, и я заснул. Во сне я стоял у чана, а над ним склонился погибший матрос. Он шарил рукой у матсьяканьяки между ног, он раскрыл рот в предвкушении, с его толстых губ капнула и потянулась струйка слюны. Я не выдержал. Я ударил его по затылку. Кровь брызнула в воду, а девушка-рыба забилась в нетерпении.

Я открыл глаза и с минуту лежал, не шевелясь. Таких ярких снов, столько похожих на реальность, я давно не видел. Внезапно в открытый иллюминатор донёсся напев. «Она утешит меня. Меня и тебя. Избавит от боли, от горя, от зла. Чудесная дева, дочь морского царя».

Затем раздались стоны. Я испуганно вскочил и прислушался. Стонала женщина. Я сразу понял — Генри снова бьёт жену! Но прислушавшись, понял, что она стонет от удовольствия.

Какие они странные эти женщины — терпит и любит. В Индии мои сослуживцы ездили нарочно в деревню проституток, где мать передает дочери древнюю профессию по наследству. Я бывал там однажды. И ничего кроме боли не увидел в глазах юных девушек.

Стук в дверь прервал поток мыслей. Я открыл и застыл столбом. На пороге стоял Генри, но Алисия продолжала стонать за стеной.

— Впустите меня, — промямлил Бронсон, умоляя.

Он рывком вошёл и лёг на мою постель. Свернувшись калачиком, он захныкал.

Я сбросил оцепенение.

— Что происходит?

— О, я всего лишь человек! — воскликнул Генри, уткнулся лицом в подушку и зарыдал.

Я вышел в коридор, намереваясь узнать, что происходит в соседней каюте. Дверь оказалась не заперта. Я приоткрыл её и заглянул в щель.

Алисия обнаженная стояла в полусогнутом состоянии, уперев руки в койку, а старпом пристроился к ней сзади и бился бёдрами о ягодицы. Внезапно миссис Бронсон посмотрела на дверь, заметив меня она заулыбалась.

— Присоединяйтесь, доктор!

Я отпрянул. Может, я сплю? Я вернулся к себе. Генри сел и уставился на меня.

Я отëр пот со лба.

— Генри, ваша жена... Я не понимаю, — начал я, когда он встал. Его щеки еще блестели от слёз.

— Мы всего лишь люди. У каждого из нас есть желания, Элвер. Не нужно их стыдиться.

Я смотрел на него, недоумевая. Как этот жёсткий и властный человек мог произнести такое? Я провёл дрожащей ладонью по лицу.

— Я сплю. Это сон.

Генри подошёл ближе и положил руки мне на плечи.

— Не нужно разрушать себя.

— О чём вы? Мы, кстати, вышли из штиля? — спросил я, осознав, что корабль не движется.

— Нет. Пошёл седьмой день.

— Седьмой день!

— Элвер...

Внезапно Генри взял моё лицо в ладони, склонился и попытался поцеловать. Я оттолкнул его.

— Какого чёрта!?

Но он снова разрыдался. Упав на колени, он пополз ко мне.

— О, Элвер!

Я выскочил из каюты и побежал искать капитана. Внизу никого не оказалось, и я направился на палубу.

Стояла ночь. Чадили факела. Паруса повисли безжизненными крыльями. Я увидел, что моряки вытащили на палубу бочки с пресной водой, они стояли закупоренными, а рядом стояли ящики из-под бутылок со спиртным. Все до одной были пусты. Лежала посуда из-под снеди. И ни души. Я позвал, но в ответ раздался стон с носа корабля. Я пошёл туда. Свет не доставал до неясной груды у штурвала. Когда я подошёл, мой желудок свело судорогой. Я разглядел нашего кока. Он разделывал одного из матросов, а рядом лежали обглоданные конечности.

Меня вырвало. Кок поднял на меня глаза.

— А, доктор. Как вы? Хорошо вы это придумали. Иначе мы потеряли бы её. Не правда ли, она прекрасна?

— Так это она?

И тут он затянул свой странный напев.

— Она избавит от боли меня. Меня и тебя.

Я развернулся, и хватаясь за снасти и борт, поспешил в трюм. Через две минуты, я узнал, куда делся экипаж.

Матросы сгрудились у чана с матсьяканьяки. Некоторые гладили её, кое-кто бился словно в религиозном экстазе. Справа на растерзанных тюках с чаем капитан и боцман совокуплялись с юнгой. Алисия тоже пришла сюда. Она оседлала старпома, седого матроса она ласкала ртом, а третий матрос наслаждался коитусом в её задний проход. Оставшиеся матросы занимались содомией.

Сзади меня потеснили. Я обернулся и увидел Генри. Глаза его горели гневом и завистью. Даже сведённый с ума магией матсьяканьяки, он не мог позволить себе отпустить рвущееся наружу желание.

Он сделал шаг, глядя на чан с девушкой-рыбой. В его зажатом кулаке блеснул нож.

Я загородил ему путь.

— По-вашему, они позволят вам?

Он зыркнул на меня и сделал ещё один шаг. Внезапно все звуки у меня за спиной стихли. Я медленно обернулся и увидел, что все прекратили оргию и теперь развернулись лицом ко входу, и взирают на нас с Генри.

Он сделал шаг. Матросы отлепились друг от друга.

Ещё шаг — и каждый поднялся на ноги.

Мороз пробежал у меня по спине. В лицах людей я видел смертельную угрозу.

Лёгкий всплеск воды нарушил гробовую тишину. Над бортом чана показалась бледная рука, покрытая чешуёй. Взявшись за край, девушка-рыба выглянула. Она смотрела на Генри, а он на неё. И тут Алисия нарушила тишину.

— Не бойся, Генри, прикоснись ко мне, — пропела она. Она пошла к нему, её груди, покрытые царапинами, колыхались.

Генри издал душераздирающий вопль и бросился к чану. Алисия по-змеиному зашипела, и каждый матрос зарычал словно хищный зверь. Всем скопом они кинулись на Генри, и он скрылся в груде обнажённых тел. Он вопил, а они рвали. Руками, зубами. Они растерзали его тело, а затем отдали мягкие внутренности матсьяканьяки.

Я лежал у себя в каюте и дрожал от ужаса, вспоминая. Дверь я подпёр тяжёлым бюро, но они всё равно пытались вломиться ко мне. Они соблазняли, они угрожали, они пытались подкупить меня.

В следующие семь дней штиля я не выходил и почти ничего не ел. Я допил ром и воду, которые сумел стащить, когда экипаж продолжил оргию. Я употребил весь опий, и у меня началась ломка. Пот катил с меня градом, сосуды лопались, каждый мускул разрывало от боли, кости хрустели.

Вот что стало с экипажем мёртвого клипера. Генри оказался прав. Почему я не поддался девушке-рыбе? Может, наркотик изменил мой мозг, и она не смогла околдовать меня? Но как не смогла? Куда пропали несколько дней из моего сознания? Я медленно сходил с ума. Я слышал шлепанье босых ног за дверью и чавканье, а на палубе словно перекатывали груду костей.

Когда терпеть уже было нельзя, и я понял, что скоро умру от голода, я покинул убежище.

Следующий корабль, который найдёт матсьяканьяки у нас на борту тоже погибнет. Я не дам этому случиться. Я убью её.

Я взял револьвер Генри. Выставив оружие перед собой, я направился в трюм, намереваясь застрелить каждого, кто встанет у меня на пути.

Я шёл, не слыша никаких звуков. Я ощутил запах гнилой воды вперемешку со сладковатыми трупными миазмами. В трюме было пусто. Только матсьяканьяки лежала в чане.

Я склонился над ней, уставив дуло ей в лоб. Бог знает, сколько прошло времени, раз она съела всех до одного.

Матсьяканьяки высунула руку из воды и словно поманила меня. И я похолодел от ужаса, ощутив непреодолимое желание дать ей дотронуться до меня.

«Она избавит от боли».

Боль застилала мне взор. Мозг звенел как гонг, меня тошнило.

Девушка-рыба моргнула перепонками, словно не понимая, отчего я медлю.

Разве она нарочно злобна? Разве она желала нам зла? Она ли? Это существо всего лишь живёт, подчиняясь и согласно своей природе. Кто мог ожидать, что она воздействует на человека именно так. На первом клипере мы не нашли следов побоища. Люди как будто просто исчезли. Может, они утопились, — пришла мне мысль. Может, прикосновение это всего лишь толчок к тому, чтобы человек дал волю своей натуре?

И она осталась. Почему? Чего она ждала? Или, может, кого?

Я встал на колени и положил пистолет на пропитанные кровью доски. Дрожа всем телом, я приложился лбом к ладони матсьяканьяки, и боль утихла. Я потянулся к ней и взял за подмышки. Хоть голод ослабил меня, её он ослабил ещё больше. Она была почти невесомой.

Мы поднялись на палубу. Останки тел клевали чайки. Бочки с пресной водой по-прежнему стояли закупорены. Пахло квашеной капустой. Я могу дождаться спасения. И, наверное, когда я отпущу девушку-рыбу, штиль пройдёт.

Я дотащил матсьяканьяки к борту и усадил на рейл. Она разжала руки, перевесилась за борт и упала в воду.

В этот же миг лёгкий бриз коснулся моей щеки. Я вспомнил прикосновение девушки-рыбы, и экстаз, который он мне подарил.

Штиль окончился. Корабль плавно покачивался на набирающей силу волне.

Я стоял на палубе, среди тишины и смерти, и понимал, что чувство неотвратимого рока, поселившееся во мне полгода назад, наконец достигло своей цели. Это была не Индия. Это была не война. Это было ожидание этой самой встречи. Матсьяканьяки была моей судьбой, плывущей за кораблём в облике большой чёрной рыбы.

Я дописал эту запись. Последнюю. Что будет дальше? Другой корабль. Другие люди. Вопросы, на которые у меня нет ответов, кроме правды этой тетради, которую я никому не расскажу. Они поднимутся на борт, увидят сумасшедшего, единственного выжившего, и отвезут меня домой, в Англию. Но я уже никогда не буду там дома. Мой дом теперь здесь, в этой тишине, с солёным ветром, который несёт на себе запах гнилой воды и сладкого забвения. Я смотрю на воду и вижу, как в тёмной глубине мерцает бледное пятно. Она не уплыла. Она плывёт рядом, сопровождая корабль. Как тогда, в Ганге.

И я знаю, что в первую же душную ночь, когда кошмары вернутся, я подойду к борту и позову её. И она придёт.