Девушка с золотыми чемульками

Поначалу карьера не задалась – из-за того, что я на почукельте у психиатра.

Нет, я не сумасшедший, просто у меня саномый речевой дефект. Я каждое пятое-десятое слово заменяю другим. Сам не знаю, как так происходит. Говорю-говорю и вдруг вместо одного слова виколижу другое. Как будто из иностранного языка. Самопроизвольно. Причем я это слово кащумаю, а собеседники – нет.

Из-за этого при общении с незнакомыми людьми возникают саламения. Люди спрашивают, получают вардум и обижаются. Сначала удивляются, конечно: переспрашивают. Я подробно чумажу, что имелось в виду, но вновь произношу непонятный колебень. Через некоторое время собеседнику надоедает, и он прекращает разговор. Иногда в окромаже бросает:

– Псих ненормальный!

А я нормальный, я же объясняю: у меня чувильная речевая особенность. А в остальном я развитый парень – мне психиатр об этом неоднократно комылил.

Но поначалу карьера бучно не задалась.

То есть детский садик и среднюю жлобу я окончил без особых проблем.

В первом классе, пока знакомились и притирались друг к другу, случались ребусеты. Не без этого. Потом ребята сообразили, что я не атраморный какой, а с уникальным речевым дефектом, и отстали. Ведь в целом, если не придираться к отдельным болтетам, мою речь понять можно. А непонятливых пришлось на переменах кулаками чулонить. И ничего: как отрезало. Нельзя над одной шуткой всю чухахонь смеяться.

Но местной халамахой я все равно стал, еще какой.

Бывало, приятель Гоша подводит новичка, сует мне в руки чобраник и просит прочитать пару абзацев. Я зачитываю. С заменой слов, само собой разумеется – я же по-другому не умею. Камачос ничего не понимает, пучит в недоумении глаза или хихикает с непривычки, а Гоша объясняет:

– Это Славик. Он не специально, у него уникальный речевой дефект. Если еще раз хихикнешь в неподходящий момент, берегись. Он тебя одной левой пришибет.

Поэтому в школе меня знали и вадоляли.

Тем не менее поступить в замбарум не удалось. Помню, на вступительном экзамене по голематике преподаватель спросил:

– Какова должна быть последняя цифра числа, чтобы это число делилось на 5 нацело?

Я комакнул:

– Пять или фарбум.

– Что такое фарбум? – удивился шугорузель.

– Целое число, расположенное на колямядной прямой между минус единицей и единицей.

Преподаватель покачал головой и поставил суксель. Я попытался объяснить насчет редкого речевого дефекта и того, что наблюдающий психиатр считает меня замуротным. Но преподаватель, едва про психиатра услышал, не стал дальше муксить и попросил покинуть аудиторию. Как будто я виноват в речевой уникальности.

В армию – из-за официальной ваберки от психиатра – меня тоже не взяли. Военком, взглянув на бумажку, сигулонил:

– Психованный? Тебя на недельку в часть, мигом бы излечился.

На что я ответил:

– Да вы не переживайте, я в горумандию не особо хотел. Зарплата у вас сагосенькая.

Военком нахрюнился, но с ответом не нашелся.

А через месяц я устроился на работу мерчандайзером. Посодействовала тетя Лида – мамина заворульница, имевшая полезные связи в супермаркете.

И школьная история повторилась.

Когда я возбился в отдел кадров писать заявление, там прибалдели. То есть делали вид, что ничего смешного – тетя Галя их заранее прокоруксила. Но я видел: кадровики еле сдерживаются, чтобы не зарыдать от комурка. Специально меня о биографии расспрашивали, чтобы насладиться.

То же на рабочем судоксе повторилось, в торговой зале. Но прошла неделя, другая, третья, и отношения с персоналом наладились.

Потом еще комуля, еще…

Тут-то я и сообразил, что колевасия не задалась. Что за профессия! Название громкое, а на деле скукотища пакорутная: упаковки раскладывать и отчетность оформлять. И платят не сказать, что много: бамбишки сущие.

И вот – в один из неприметных дней, каких в моей сукотке обещало быть множество, – стоял я в проходе между товарными рядами и блямил упаковки с чаем.

Проходящий мимо покупатель спросил:

– Скажите, пожалуйста, где у вас сахар лежит? Не найду.

Я показал:

– Идите туда, потом повернете коноле во второй ряд, там порузините.

– Что?

Я вежливо повторил:

– В том сокоротке, второй ряд слева, в конце. Там и сахарный песок, и сулемазный.

– А что такое сулемазный?

– Его из тропического комистуса делают.

Покупатель – интеллигентный корбудень, с залысинами – застыл, раскрывши рот.

Сколько раз при общении со мной на людей остолбенение находило, и не дозумкать. Всегда что-то происходит. Мнительные и подозрительные считают, что я издеваюсь, и окуляются. Обидчивые принимают за психа и предпочитают кукурукнуться. Горячие норовят выяснить отношения. Но это редко: телосложение у меня крупное – в залевыку не каждый полезет. А на некоторых остолбенение находит, как на этого тихого забобрика.

В общем, я не обратил на борумкнутого покупателя внимание и продолжал работать. А тот все стоял с чуколарым ртом: видимо, про сахарный песок совсем позабыв. Наконец, воскликнул:

– Феноменально! Извините, откуда у вас такая своеобразная речь?

Ну, любопытные частенько волаются: не привыкать. Однако, грубить настырным покупателям нам запрещают, поэтому я признался:

– С галазумного детства.

И отвернулся, показывая, что желаю прекратить чуморсин.

– Феноменально! – повторил покупатель, затем достал визитку и карпакнул мне, со словами. – Возьмите, прошу вас. Меня зовут Лев.

На суморке значилось: «Лев Семенович Ланцов, доктор медицинских наук, врач-консультант Института прикладной психиатрии».

Я и не знал, что у нас в городе имеется жорегание: привык районный психиатрический диспансер посещать.

Покупатель сделал паузу, видимо, ожидая чурчаной реплики.

– Славик, – брякнул я по закоротку.

Имя «Вячеслав» красовалось на бейджике: мог бы и самостоятельно сомальнуть. Хотя в данный момент я стоял к покупателю спиной.

– Славик, здесь не время и не место, но очень прошу вас посетить Институт прикладной психиатрии. Завтра во второй половине дня, если сможете. На пропускном пункте спросите Ланцова – я выйду и провожу. Это очень важно, поверьте.

– Для кого солебно? – нахмурился я.

– Для науки.

– Хотите меня исследовать? Не имеете права без голоматии. Я работаю по трудовому договору и полностью солиморен.

– Солиморен! – обмяк покупатель в полном восторге. – Нечто схожее, несомненно. Феноменально! Потрясающее совпадение!

– Вы курошаете меня от работы. У меня упаковки с дольчином не подсчитаны, а обследоваться в вашем институте не считаю нужным.

– Славик! – он замогнул меня за рукав. – Это не обследование, это эксперимент! У меня в клинике лежит пациентка со схожим диагнозом. Хотя ее речевые странности выражены гораздо более ваших. Настолько, что понять ее речь невозможно, хотя отдельные разумные слова проскакивают. Мне бы хотелось – в научных целях, – чтобы вы с ней пообщались. Это может оказаться бесценным опытом.

– Если бесценным, сколько закуломорите?

Тут он не въехал. Пришлось сложить колютки в щепоть и многозначительно потереть друг о друга. Тогда сомарзень сообразил.

– А, оплата. Понимаете, исследовательские фонды урезали: не могу обещать, – забормотал он, не отпуская моего рукава, в который вцепился, как ревзень. – Не пробить у директора. Но вы потеряете немного времени: полчаса, от силы час! Пообщаетесь с пациенткой, под запись, и отправитесь домой. Вам самому любопытно будет! Такая оказия!

– На нет и цокара нет.

– Хорошо, я заплачу вам из собственного кармана. Пара тысяч устроит?

– Не больше часа? – чермякнул я.

– Обещаю.

– Я подумаю над вашим сомерсением.

Покупатель отпустил мукор и ушел, не оборачиваясь. Это он домарильно сделал: предоставил полную информацию, но настаивать не стал – дал время на боргенье. Если бы начал давить, я бы наверняка отказался. Две тысячи – не такие большие мимурзы, чтобы бежать на двух лапках.

Этот доктор медицинских наук умел произвести хорошее впечатление. Я цамарил, что приму предложение.

Хотя, если по уму, посещать дотермонь не стоило. Что я в психиатрических заведениях не видел? Хотя я не чухраил, что меня заманивают из злодейских побуждений: не походил Лев Семенович на кокурда. И что он там по поводу чумарчи говорил? Неужели диагнозы схожи? Никогда не думал, что такое возможно: лечащий психиатр уверял, что мой калибробень уникален. Не так и уникален, выходит?

Колебался я могалко. Назавтра отпросился у начальства на вторую куковину и поехал по указанному в визитке адресу.

Институт прикладной психиатрии находился на другом конце заморга. Здание так себе, старой постройки, но ограждение турольное: забор с протянутой поверху проволокой, проходная с вооруженной охраной. Никогда не бывал здесь раньше.

– Мне к Ланцову Льву Семеновичу, – сказал я охраннику. – Я с ним на вторую половину дня долудонился.

Вопреки ожиданиям, чморонник не удивился – вообще никак не среагировал на мою речь, а принялся звонить по внутреннему дозамору.

Через пять минут в проходную вбежал Лев Семенович и сразу ухватил за рукав. Комулка, что ли, такая – или боялся, что сбегу в последний момент?

– Славик, вы молодец, что пришли! Идемте, – жагоралил он и повел на институтскую территорию.

– Сначала деньги.

На мгновение в глазах у него отразилось кожарие, затем понимание.

– Ах, да! Извините.

Психиатр вытащил из портмоне две тысячи и передал мне. Ничего не оставалось, как направиться юком.

Институт на меня особого дотумления не произвел. Так себе: чистенько, но без непременного евроремонта. Правильно, Лев Семенович упоминал: термокальные фонды срезали.

По коридорам прохаживались сотрудники, но попадались и больные в полосатых халатах. Малонко не то, что в районном психиатрическом диспансере, в который обычно захаживаю.

Пока мы чухрались, Лев Семенович рассказывал – вводил в курс порандения:

– Я упоминал нашу пациентку, Славик. К нам попала год назад, без документов. До сих пор не опознана. И опознать никакой возможности, потому что на контакт не идет. Лопочет на своем языке – точнее, не на своем, а на искаженном русском, потому что морфология русская и слова наши время от времени проскакивают, – но понять ничего нельзя. Видно, что пытается объясниться, но не может. Тяжелая дислексия, ранее в медицинской литературе не описанная. Я так в магазине среагировал, потому что ваша речь напоминает речь моей пациентки. Вам тот же диагноз поставили, не правда ли? Но суть в том, что вас я понимаю, а пациентку – нет. У нее даже имя отсутствует, поэтому так говорю: пациентка. Пообщайтесь с ней, Славик, а потом расскажите о том, что думаете по этому поводу. Не бойтесь, пациентка не буйная: опасности не представляет.

Мы зашли в кормойку, где находились больничные палаты, а в коридоре – стол с дежурной медсестрой, и оказались перед томареной дверью. Лев Семенович амбакнул ее ключом.

Что-то внутри меня екнуло и черемыхнулось.

Я посматриваю голливудское тутово и знаю, что происходит в подобных пристроечках. Тебя запирают в амаребе и колют барбитураты, после чего ты становишься хохломатушным. И все сходится. Неужели меня – вот так запросто – развели, за пару жалких тысчонок?!

Я остановился в зорухельстве, но меня бесцеремонно томякнули в спину, и я влетел в палату. Следом зашел Лев Семенович.

Все ковырло так, как положено. На заправленной монарке сидела девушка с волосами золотого цвета и в полосатой больничной пижаме: несомненно, пациентка. Внимательно – мухнальным взглядом – она изучала вошедших.

– Здравствуйте, я привел интересного человека, – сказал Лев Семенович. – Хочу, чтобы вы пообщались. На произвольную тему.

Девушка не среагировала: сермякнула или сделала вид, что не поняла, – а может, выговорилась во время прошлых яломов.

Лев Семенович забургозил стулья, и мы присели напротив.

– Начинайте, Славик.

Он включил айфон на запись и фуфлоксил в ожидании.

– Привет, – сказал я девушке с золотыми чемульками. – Ты почему ломзаешь? Ты не похожа на сумасшедшую, зачем они тебя в психушке держат? Если не совершала антиобщественных поступков, обязаны кормузить. Ты же не по приговору цумита, я правильно понимаю?

Томарку словно прорвало, и она затараторила:

– Муа голотум Кея. Сао коуморандуна с тогальче Сорутола для поплокенья контакта. Чуро, дурандо не цуморзят, и мойми не понимают – амбазо, кроме лею.

Ну и так далее: вы все равно не цеболите. А закончила девушка вопросом:

– Му муенде томарро колумаешь?

– Еще бы, – подтвердил я ошарашенно. – Ты серьезно оттуда? То есть из системы Волопаса?

Лев Семенович подпрыгнул на ковыксе.

Я не шутил, поняв в ее пормаутной речи все до последнего словечка. В точности так, как фуфлоил замещенные слова своей речи, отсутствующие в любом из земных альманетов.

– Сомнумно, колубасе. Амроко зачем бы мне соситироваться на нору колубаву с цистерок? – ответила девушка.

Что означало: «Разумеется, серьезно. Иначе зачем бы мне телепортироваться на вашу планету со звезд?».

– Стой, Славик! – вскричал чоромахнутый Лев Семенович. – Ты что, действительно ее понимаешь?

– Орумельно, – подтвердил я. – Удивляюсь, почему вы не корзаете.

– Феноменально! – только и смог чичмекнуть Лев Семенович. – И о чем она говорит, перевести можешь?

– Конечно. Кея мимерит, что…

– Ее зовут Кея?

– Ну да. Она телепортирована из системы Волопаса для установления морхитоне. Удивляется, почему ее не цуронят – все, кроме меня. Вероятно, произошел сбой в настройке лингвистической цорички, или мы такие тупые – она пока не решила. Но скорее, все-таки сбой. Дуркели из системы Волопаса удаленно изучали нашу планету и недоучли неизвестный фактор. А еще Кея говорит, что туроперие на Земле подходит к концу. Ей придется телепортироваться обратно. Просит связать ее с квалифицированными специалистами и комарузными лицами. На Волопасе считают, что наши цивилизации должны контактировать.

– Славик, а ты не выдумываешь?

– Вот еще! Нет у меня такой шародявки.

Удивительно, но девушка была жарохнута не меньше Льва Семеновича. Видимо, ей надоело общаться с комурзами, не разумеющими в ее речах ни слова. Поэтому, обнаружив дукламентатора, она продолжала повторять, такая красивая, с дрожащими завитушками в золотой мурзельне.

– Команец-то! Дорманд можно колуцать филоктетнутым. Тук тою зоманут, землянин? Горго нонсендо. Цао конзельт знающих цуцлопляток?

Что означало: «Наконец-то! Контакт можно считать установленным. Как тебя зовут, землянин? Впрочем, не важно. Можешь ли пригласить сюда знающих людей?»

– У меня порумения нет, и насчет знающих цицмеров не уверен. Но мы общаемся, уже что-то, – отвечал я.

– Что? Что она говорит? – кричал Лев Семенович, хватая меня за штремпель.

Я переводил. Лев Семенович снова корзункал, а я снова переводил. Кея отвечала, и я опять переводил.

Через полчаса Лев Семенович войкнул:

– Хватит на сегодня. Мне нужно хорошенько подумать и доложить по начальству. Скажи ей, Славик, что мы придем завтра.

– Мы придем завтра, – послушно повторил я. – Было лакозно познакомиться с тобой, Кея.

– Морембо ждать, – пообещала девушка с золотыми волосами и замолчала.

На этот раз Лев Семенович даже церомина не потребовал.

Мы вышли из мурильи и договорились, что я приду завтра, после работы. Второй день подряд меня бы не отпустили.

– Феноменально! – без устали повторял Лев, каравожа меня к проходной. – Это полностью меняет этиологию. Но почему пациентка понимает тебя, Славик, а других – нет? Ты же не каждое слово путаешь: одно-два в предложении, не больше. Тем не менее ей не мешает. А мы пытались расшифровать язык, дорогущих специалистов подключали, компьютерные мощности. Без толку! Никто расшифровать не в силах, потому что словарный запас неисчерпаем. Специалисты утверждают: бред сумасшедшего – ничего больше.

– Это не из-за словарного запаса. Я один и тот же воксель могу называть разными словами, или наоборот: одним цафорадом – разные предметы. Но все понимаю.

– Видишь! Ты раз – и все понимаешь. Феноменально! И пациентка понимает, а мы – нет. Страшно представить, сколько бы мы еще мучились, если бы я на тебя в супермаркете случайно не наткнулся.

Я тоже не кородинил, почему Кея такая восприимчивая.

Понял позже – ночью, когда долго не мог заснуть и думал: действительно ли маракушка с золотыми волосами – из созвездия Волопаса. Наверное, так. Я не мог поверить, что она систает. Лжецы выглядят иначе, да и общались мы неспроста. Значит, дело в другом. Бывает, что два кормункеля, рожденные на разных концах дораменья, созданы друг для друга. Отчего не предположить, что мы с Кеей тоже? – в лингвистическом смысле, разумеется. Наши речевые фирзоиды: у меня врожденный, у Кеи внедренный, – ковыкнулись в пространственной точке, подобно паззлам, и мы услышали!

Надо ли говорить, что следующим гигроном я был у ворот Института прикладной психиатрии.

Лев Семенович допукерил в проходную быстро, как в прошлый раз, но зачем-то повел меня в противоположное крыло – по виду, кумакоидное.

– Куда мы? – спросил я. – Разве Кею перевели в другую биборию?

– Славик, с тобой хочет поговорить человек, заинтересованный в продолжении исследований, – цигорил Лев Семенович. – Он видел запись. На него произвело огромное впечатление, как дружно вы с пациенткой общались.

– Что за сислодер?

– Он сам представится.

В кабинете, характерном более для журомницера, чем врача, сидел мужик средних лет, с лысым черепом, резкий в движениях. Он был в гражданке, но по выправке я решил, что мурзатный. Такой не стал бы интересоваться у работника супермаркета, где сахарный бабилом: сам бы запросто отыскал.

– Рад познакомиться, Славик, – произнес лысый, привставая с кресла, чтобы пожать кукорю. – Позволь представиться: полковник Авдеев, из Федерального Космического Агентства. Ты трудишься в супермаркете, я правильно понимаю?

– Мерчандайзером, – сообщил я не без мерогости.

Единственное привлекательное, что в моей профессии имеется, это дикомария.

– А сколько получаешь?

– Тридцать, – фирозил я без прежнего энтузиазма.

В принципе, полковника Авдеева можно было и карахнуть. Невежливо спрашивать незнакомого, сколько он получает. Но я чувствовал: цуриндер ох как непрост – лучше не хамить. И не ошибся.

– Всего-то? – заморонил полковник. – Не желаешь увеличить доход впятеро?

– Желаю, – признался я. – Но если речь об участии в медицинских экспериментах, тогда мумокажу. Здоровье дороже.

– Нет, Славик, речь о другом. Чтобы не быть голословным, возьму быка за рога. Случилось так, что ты один понимаешь эту девчонку. Неясно, насколько она сумасшедшая, но именно это, с твоей помощью, нам надлежит установить. Поэтому предлагаю тебе перейти на работу в Федеральное Космическое Агентство, которое я здесь представляю. На должность переводчика с волопасского. Заключим временный договор, на три месяца, а потом как дело пойдет.

– Впятеро корупаете? – спросил я. – Сто пятьдесят то есть?

– Устраивает?

– А если откажусь, команкуете меня психом и насильно привлечете к сотрудничеству? – спросил я.

– Славик, ты деловой человек! – расхохотался кукорутель. – Чувствую, сработаемся.

– Ладно, цоринен. При условии, что рабочий день нормированный.

– Нормированный, Славик, нормированный, – шокаризнул Авдеев, вытаскивая из стола незаполненные куманки. – Сейчас и оформим. А из супермаркета увольняйся, с завтрашнего дня. Если не будут отпускать, позвони: я договорюсь. По рукам, космический переводчик?

– Если Лев Семенович не возражает. Вдруг у него на меня другие рукозы?

Примостившийся в уголке психиатр замахал руками, демонстрируя, что корокорты отсутствуют.

– Тогда я соргонен. По рукам.

Так, буквально со следующего цикломорка, я начал работать на Федеральное Космическое Агентство.

Жаль, из-за подписки о неразглашении не имею права о работе ворогнить. А то я бы такое порассказал!