Поезд стоял посреди поля уже почти вечность, но Кире всё ещё чудился стук колёс — ровный, гипнотический, спокойный. Реальность была хуже. По вагону снаружи скребли гнилыми ногтями.
— Ещё один пропал, — Кира провела фонарём по пустому купе. — Четвёртый за неделю.
Марк, бывший проводник, нервно сглотнул:
— Следов нет. Как будто испарились.
Он был уверен, что слышал пение вчера вечером из девятого вагона
— Галлюцинации. От голода. – решил тогда он.
Они все сходили с ума по-разному. Кира считала дни на стене (три месяца и четырнадцать дней). Лена разговаривала с фотографией дочери. А он сам... он начал чувствовать их. Даже через сталь вагона.
Ночью Марка разбудил шёпот.
— Они всё поняли... там тихо... там не больно... Они поняли, — шёпот Лены сливался со скрипом рук о металл. — Тьма — это милость.
Она указала исхудавшей рукой на дверь девятого вагона.
— Ты видишь? — Лена повернулась. В её глазах светилось что-то страшное. — Они просто... вышли.
Марк понял. Люди не пропадали. Они уходили. Выбирали дверь, когда все коридоры заканчивались тупиками.
— Мы могли бы... — её пальцы дрожали на его рукаве, — ...перестать бояться.
За спиной раздался голос:
— Марк?
Голос Киры прозвучал как удар. Он обернулся и увидел её лицо в свете фонаря — измождённое, с тёмными кругами под глазами, но живое. Настоящее.
Лена медленно отступила к открытой двери.
— Они спят, — прошептала она. — Без кошмаров. Без голода. И моя Машенька там. Она зовёт меня, ждёт.
— Лена... — Марк сделал шаг вперёд, но Кира схватила его за руку.
— Не надо, — её пальцы впились в его запястье. — Она уже выбрала.
Дверь девятого вагона захлопнулась за Леной с глухим стуком.
Снаружи по металлу заскребли гнилые ногти.