Поезд стоял посреди поля уже почти вечность, но Кире всё ещё чудился стук колёс — ровный, гипнотический, спокойный. Реальность была хуже. По вагону снаружи скребли гнилыми ногтями.

— Ещё один пропал, — Кира провела фонарём по пустому купе. — Четвёртый за неделю.

Марк, бывший проводник, нервно сглотнул:

— Следов нет. Как будто испарились.

Он был уверен, что слышал пение вчера вечером из девятого вагона

— Галлюцинации. От голода. – решил тогда он.

Они все сходили с ума по-разному. Кира считала дни на стене (три месяца и четырнадцать дней). Лена разговаривала с фотографией дочери. А он сам... он начал чувствовать их. Даже через сталь вагона.

Ночью Марка разбудил шёпот.

— Они всё поняли... там тихо... там не больно... Они поняли, — шёпот Лены сливался со скрипом рук о металл. — Тьма — это милость.

Она указала исхудавшей рукой на дверь девятого вагона.

— Ты видишь? — Лена повернулась. В её глазах светилось что-то страшное. — Они просто... вышли.

Марк понял. Люди не пропадали. Они уходили. Выбирали дверь, когда все коридоры заканчивались тупиками.

— Мы могли бы... — её пальцы дрожали на его рукаве, — ...перестать бояться.

За спиной раздался голос:

— Марк?

Голос Киры прозвучал как удар. Он обернулся и увидел её лицо в свете фонаря — измождённое, с тёмными кругами под глазами, но живое. Настоящее.

Лена медленно отступила к открытой двери.

— Они спят, — прошептала она. — Без кошмаров. Без голода. И моя Машенька там. Она зовёт меня, ждёт.

— Лена... — Марк сделал шаг вперёд, но Кира схватила его за руку.

— Не надо, — её пальцы впились в его запястье. — Она уже выбрала.

Дверь девятого вагона захлопнулась за Леной с глухим стуком.

Снаружи по металлу заскребли гнилые ногти.

Загрузка...