Джига проволочных человечков

Прекрасная незнакомка;

неприятности и их последствия;

нельзя жандармов.

Диджей врубил что-то бодрое, современное, рвано-ритмичное, и три десятка вассалов тут же пустились в лихой пляс. Из динамиков загрохотал шэдоу-панк, тяжёлые ботинки клабберов принялись отбивать дробь по бетонной глади клубного танцпола. Мягкий потолочный свет сменился чередой коротких разноцветных сполохов, от которых зарябило в глазах.

Горький хмыкнул и отвернулся к полупустой барной стойке.

Тусовщики перед сценой дёргались и подпрыгивали, усиленно подражая танцам, подсмотренным на медиаканалах. Чувством ритма, унаследованным от утеруса, обладал лишь один из десяти, отчего танцплощадка больше напоминала палату перевозбуждённых буйнопомешанных.

Сам Артём плясать не любил. И не умел. И даже не стремился научиться, находя необходимое успокоение в самой музыке, а вовсе не в диких коленцах и развязных подскоках.

А потому только поправил на шее массивные овальные наушники, из которых непрерывно тренькало – несмотря на шумовую завесу ночного клуба, до слуха Горького долетали сочные гитарные запилы урбан-блюза, официально устаревшего ещё лет двадцать назад.

Парень развернул высокий стул, машинально одёрнул на лоб капюшон чёрной толстовки. Взялся за пивной бокал, наклоняя и любуясь пузырьками.

На Горького, как и на всякую другую модель пиноккио, алкоголь в привычном понимании слова не действовал. Разве что перерабатывался в небольшое количество энергии, становясь весьма дорогостоящей заправкой. Однако, как говаривал дядя Рафик, «душа просила и даже настаивала». А потому Артём послушно размазывал по стеклу пену креплёного напитка; пытался если не распробовать, то хотя бы вообразить его подлинный запах и вкус.

Покачивая узкий бокал, он раскрыл свободную ладонь и уставился на её гладкую кожу.

На едва заметное рифление персональных дактилопечатей на кончиках пальцев, на рабочие потёртости и ссадины, у обычных людей считающиеся мозолями. Усмехнулся сам себе, приподнял пиво и рассмотрел на просвет.

За тёмно-янтарной жидкостью продолжали взрываться сверхновые, наполняя «Штопор» вспышками красного, жёлтого и перламутрового. Бармен, жест Горького истолковавший приветствием, улыбнулся с дальнего края стойки и вскинул руку в ответном салюте.

Толпа на танцполе продолжала бесноваться.

Артём продолжал с горечью размышлять, что вассалы, увы, пугаются одиночества отнюдь не меньше своих пращуров, обретая избавление издревле распространённым способом: в оргиях и безудержном веселье…

– Горький, свят-свят!

На соседний справа барный стул взгромоздился мужчина. Лет сорока, тёмные волосы ёжиком. В клетчатой рубахе и неброском практичном комбинезоне á la «колорадский фермер», поверх которого так и просилась форменная строительная куртка.

– Как житуха, старичок?

– Здоро́в, Платоха! – кивнул Артём, неловко изгибаясь и пожимая протянутую ладонь – такую же безликую и гладкую, но крепкую и более широкую. Покосился на бутылку с питательным коктейлем в другой руке Платона, дёрнул вечно-щетинистым подбородком: – Отужинать заскочил?

– Вродь того, – буркнул тот, присасываясь к горлышку. Ополовинил, утёр губы краем рукава, рыгнул и поставил бутылку перед собой. – Здесь ночью на жратву скидки добрые, а я сейчас в режиме подсоса.

Его можно было понять. Несмотря на предписания надзирателей получать питательную массу по месту проживания, многие вассалы упорно не желали избавляться от фантомно-атавистической привычки вкушать пищу в общественных местах и среди себе подобных.

– Сам-то как? – лениво протянул Платон. – Всё на штамповке карлачишь, свят-свят?

– Ага, карлачу. – Горький едва заметно качнул головой.

– Не страшно среди бездушных буратин?

– Тебя послушать, так ни в морг, ни в роддом работать не пойдёшь… – Артём приподнял острое плечо, отчего гитарные переборы в наушниках стали чуть звонче. – Бывают и похуже ремёсла. Сам-то как? Всё канавы копаешь?

– Не совсем… – Платон сделал ещё один глоток питательной смеси, вновь испачкав угол рта белым. – В бетонщики перешёл, старичок. Рычаги те же, хлопот меньше, а платить обещают очень даже прилично…

Знакомый вассал продолжил рассказывать Горькому про новую работу, строя гримасы и активно жестикулируя. Но со следующей секунды его слова стали для Артёма бессмысленной пеной звуков. Потому что в шумный, не самый чистый и благополучный «Штопор» вдруг вошла девушка, которой здесь находиться определённо не полагалось…

Невысокая, фигуристая, она была сложена так славно, что у Горького спутались мысли.

Шёлковый платок пытался спрятать прямые золотистые волосы, но не справлялся с их длинными, до лопаток, густыми прядями. Большие голубые глаза взирали на посетителей клуба с интересом и лёгкой опаской; узкие пальцы сжимали сумочку так, будто ту намеревались вот-вот выхватить.

Одета посетительница была в джинсы и обтягивающую полосатую кофту, на ногах белели модные кроссовки. Ни перстней, ни серёг девушка не носила, обручальное кольцо тоже отсутствовало, а единственным украшением были наручные часики и тонкий браслет под ними.

Поражённый, Артём смотрел на неё, удивляясь и восхищаясь одновременно.

Психологи сломали сотни копий, пытаясь выяснить, что именно чувствуют вассалы при симпатии к условному сородичу или человеку. Чаще всего сходились на проявлениях отцовского или материнского инстинктов, заведомо подавленных у главы тейпа. Но сейчас Горькому стало откровенно наплевать на умозаключения учёных мужей – он просто любовался девушкой, почти не слушая собеседника.

– …так вот, секи по новому «Семицветику»: Сухарь достал несколько пробных доз.

Оказалось, бывший экскаваторщик уже сменил тему, теперь делясь новостями про очередной сорт аудио-визуального наркотика для таких, как они с Артёмом.

– За пару минут уносит так, что крышу три часа найти не можешь, свят-свят… И сюзерен, кстати, в отличие от прежних модификаций, едва ли почувствует, так что за своего Илью можешь быть спо… Ты вообще здесь, старичок?

– Что? – Горький вздрогнул, с неохотой переключая внимание. – А, Платоха, конечно слушаю. Но ты же знаешь, что по наркоте не торчу. И Игнатьев тут совсем ни при чём…

– Зря ты так, Артемка, – тот недовольно покривился. – Чем бабло на бухло переводить, лучше бы попробовал один раз. Реально же релакс, выдохнуть помогает…

И вдруг перехватил взгляд угрюмого парня в толстовке – девушка прошла через клуб, определённо высматривая кого-то, и уселась за одним из дальних столиков. Платон нахмурился, делая очередной глоток густой белой жидкости.

– Знакомая, что ли? – с лёгкой насмешкой поинтересовался он.

– Нет, – просто ответил Артём, опуская голову и пряча глаза под краем широкого капюшона. И зачем-то соврал: – Показалось…

Отвернувшись к стойке, снова взялся за полупустой бокал.

Но вдруг боковым зрением заметил, что в центральный холл «Штопора» прошли ещё двое посетителей. Продолжая кивать Платону, Горький неосознанно устроился так, чтобы видеть парочку. Потому что вдруг насторожился. Походка, взгляды, одежда и манеры новых гостей – определённо не клабберов, – вызвали у Артёма приступ необъяснимой тревоги. Отчего-то связанный с русоволосой девушкой.

К той, тем временем, подошла официантка. Выслушала, убрала не пригодившийся планшет и отправилась к стойке, явно недовольная заказом. Уже через несколько секунд вернулась, ставя перед голубоглазой одинокий стакан воды со льдом.

Сделав крохотный глоток, девушка продолжила осматриваться, выискивая кого-то среди сидящих за столами и пляшущих поодаль. Короткие ногти без маникюра нервно барабанили по исцарапанной столешнице. На красивых губах блуждала рассеянная улыбка, отчего на щеках появлялись ямочки, выдававшие смешливую и жизнерадостную натуру.

Эта открытость девчонки… если не сказать – лёгкая наивность… в сочетании с двумя плечистыми, что устроились за её спиной… она заставила Горького ещё острее ощутить подспудную тревожность происходящего.

Безусловно, посетительница пользовалась интересом мужчин. Причём как обычных людей, так и вассалов – даже сейчас к ней были прикованы взгляды десятков глаз. Но то, как на златовласку смотрели эти двое, было странным.

Настораживающим.

Недобрым.

Оба уселись в самом тёмном углу клуба, жестом отогнав официантку ещё до того, как та успела приблизиться к столику. Фыркнув, девица показала парочке неприличный жест и ретировалась. А мужчины тут же застыли двумя сфинксами.

В главном зале становилось всё более дымно. Курили несколько настоящих, заглянувших в «Штопор» по делам или приглашению; подчиняясь настройкам личности, им вхолостую подражали десятка полтора вассалов.

Девчонка продолжала попивать воду.

Артём покосился на часы над баром – 22:58. По всему выходило, что объект его невольного внимания кого-то ждёт. Кого-то, назначившего ей встречу в одном из самых затрапезных и мутных вассальных баров всего Энска…

Глотнув крепкого пива, парень невпопад кивнул Платону, продолжавшему рассказ о тягостях работы бетонщиком. И в обычное-то время замкнутый и нелюдимый, сейчас Горький как никогда жалел, что его донимают досужими разговорами. Но отмахнуться от старого приятеля не мог, а потому лишь хмыкал и не выпускал сфинксоподобную парочку из виду.

Повествование переключилось на младшего брата Платона – аутичного пацанёнка с фантастическими склонностями к изучению иностранных языков и многоступенчатым математическим вычислениям в уме.

Покачивая опустевшей бутылкой из-под ужина, знакомый Артёма сетовал, что мальчишку вновь уволили с работы за очередной припадок, и теперь тейп вынужден вернуться на государственное пособие. Временно, разумеется, и в ограниченной форме, чтобы совсем уж не позориться, но…

Горький продолжал бурчать и кивать, подчас совершенно не к месту; и всё это время изучал девушку. Та, в свою очередь – тонкие старомодные часики на левом запястье чуть выше изящного витого браслета. В котором искушённый глаз мог распознать универсальный коннектор ко всем существующим компьютерным разъёмам.

Сделав глоток пенной жидкости, ни вкуса, ни настоящего запаха которой, к сожалению, почти не ощущал, Артём вдруг осознал, что насторожило его сильнее прочего.

Несмотря на прохладу сибирского июня, оба увлечённых русовлаской плечистых были одеты не в лёгкие ветровки, а довольно плотные спортивные пиджаки. Украшенные по швам мерцающими декоративными лентами. В которых, к слову, без труда узнавалась экранирующая от жандармских сканеров сетка.

Музыка сменилась на психо-лаунж.

Танцпол почти опустел, и лишь несколько пар подражателей остались кружиться в подобии медленного танца. Часы над барменом сообщали Горькому, что vis-à-vis улыбчивой красавицы опаздывает на четверть часа.

– Может, шары катанем? – Донёсся до сознания Артёма вопрос Платона. – По червонцу за лузу. Что скажешь, старичок?

– Шары? – задумчиво переспросил парень, покосившись в угол «Штопора», где зеленело бильярдное сукно. – Нет, Платоха. Спасибо, но давай в другой раз…

Он снова обернулся к столикам, да тут же и обмер – за это короткое мгновение девчонка успела не только рассчитаться за газировку, но и направиться к выходу. По сторонам не смотрела, уткнувшись в экран комми и шустро набирая сообщение. А за ней, заставив суррогатное сердце Горького заколотиться чуть быстрее, поднималась на ноги парочка в экранируемых фитноблейзерах.

– Знаешь, Платоха, – пробормотал Горький, ещё не до конца уверенный, что поступает верно, – я, пожалуй, пойду… Завтра на смену… Утром к мозгоправу ещё в обяз… Да и утомила меня музыка местная…

– Музыка, говоришь? – тот понимающе хмыкнул, но развивать тему не стал. – Ну, давай, старичок, тогда покедова. Береги себя, свят-свят. Увидимся!

– Конечно, – рассеянно покивал Артём, и бросил на стойку несколько мятых купюр.

Провёл пальцем по сенсорному браслету проигрывателя, выключая любимую музыку. Наклонился, вынимая из-под стула неразлучный рюкзак с выцветшим логотипом «Железных Парусов» – головой бородатого флибустьера в огромной треуголке, под которой перекрещивались две электрогитары; стащил с шеи массивные наушники и спрятал в центральном отделении; набросил на спину, подтянул лямки.

– Родным привет!

И направился к выходу, за занавесом которого только что исчезли двое подозрительных мужчин. Он не знал, что собирается делать. Равно как не знал, на что настроены незнакомцы. Но ни на секунду не верил, что происходящее можно объяснить простым совпадением.

Миновал закрытый гардероб клуба, протолкнулся через стайку фриков, торчащих в дверях. Поднялся по бетонной лестнице и окунулся в летнюю ночь – прохладную и ветреную.

Улица была темна, лишь расползалось полукругом пятно света от вывески «Штопора». Возле припаркованных машин вертелась молодёжь, хлопали отлетающие пивные крышки, нёсся женский смех и музыка из автомобильных динамиков.

В мусорном контейнере у входа, воцарившись на горе пустых бутылок, сигаретных пачек и прочего хлама, лежала повядшая красная роза. Настоящая, крупная, стоившая немалых денег – нестерпимо-острый символ отвергнутой любви из числа тех, что способны приметить лишь такие мечтатели, как Горький…

Затравленно оглядевшись, тот вдруг с ужасом осознал, что не видит светловолосую. И мордоворотов, за ней последовавших, тоже не видит. Но уже через мгновение обнаружил одного из них – расстегнув пиджак, мужчина утекал в подворотню справа.

Вздёрнув молнию толстовки до подбородка, Артём двинулся следом.

Мысли путались, руки непроизвольно нырнули в оттянутые карманы. В одном пальцы нащупали скрученную в кольцо «Паутинку» – небольшой, вдвое меньше пинг-понгового, металлокерамический шарик на длинной прочной струне.

За всё время владения кистенём Горькому лишь раз доводилось пускать оружие в ход. Да и то не воспользовавшись, а только припугнув шайку бритоголовых Серпов, решивших поглумиться над ребёнком-вассалом. Раздумывая, сумеет ли сейчас, он машинально просунул кисть в петлю-темляк, и незаметно для себя прикусил губу.

Он очень не хотел снова подводить Илью. И привлекать внимание жандармов тоже не хотел: ни уголовки, ни сегрегаторов. Но и оставить девчонку, с которой не всё было ладно, он тоже права не имел.

Покинув яркое световое пятно, Горький свернул в переулок и окунулся в полумрак, тускло освещённый из-за спины далёким уличным фонарём.

Все трое были здесь.

Девушка прижалась спиной к пыльной бетонной стене и, словно щит, выставила перед собой дамскую сумочку. Щёки её раскраснелись, делая ещё привлекательнее. Она что-то шептала, от страха лишившись возможности кричать.

Один из мужчин, подступив к жертве вплотную, покачивал раскладным пластиковым ножом, чьё лезвие едва заметно бликовало в потёмках. Второй же, оставаясь к Артёму полубоком… вдруг вынул из-под пиджака пистолет и принялся неспешно накручивать на ствол крохотный конус глушителя.

Рука Горького сама собой выдернула из кармана щуп самодельного кистеня.

В сознании завертелись предупредительные фразы, которыми парень собирался охладить пыл обнаглевших грабителей. Он уже почти придумал, как грозно и мужественно осадит того, что вертел ножом перед самым лицом синеглазки… но тут его заметил бандит с пистолетом.

– Ну, бля… Сгорел отсюда, буратинка! – процедил тот, добавив пару злых матерков. Обернулся, демонстративно поднимая оружие. – Занято, ганд…

Артём раскрутил «Паутинку».

Мужчина с пистолетом прищурился, настраивая линзы и пытаясь разглядеть источник нарастающего гула. Вскинул оружие, угрожающе покачал головой. А затем в его левый висок с сочным щелчком ударил яйцевидный грузик, заставив охнуть и качнуться…

Стрелок завалился, будто внезапно надумал поспать – осел медленно и устало, словно выбирая место почище. Пистолет, так и не наведённый на Горького, выпал из руки и глухо лязгнул об асфальт.

Второй бандит резко обернулся, не сразу сообразив, что происходит на входе в каменную кишку. Девушка вскрикнула, но сдавленно, как если бы её рот зажимали подушкой.

– Ты чего это, болванка?! – рявкнул грабитель с ножом, и Артём услышал в его голосе настоящее удивление. Так бывает, когда ловишь на месте преступления кота, таскающего сметану из твоей тарелки. Вконец обнаглевшего кота. – Берега попутал, сученыш?! Да ты ведь даже не представляешь, как прилипнуть собра…

Он осёкся, глядя в ствол пистолета. Подхватив оружие левой рукой, Горький целился ему прямо в лицо. «Паутинка» безвольно обвисла с правой кисти молодого вассала. Тяжёлый шарик плакал вязкими каплями красного.

С губ Артёма едва не сорвалось грозное: «А ну-ка, отойди от девушки, грязный ублюдок!». Но вместо этого он лишь прищурился. Неловко дотянулся указательным пальцем до предохранителя, опустил рычажок и угрюмо замотал потяжелевшей головой. Рука не дрожала, палец снова лежал на спусковом крючке.

Пользоваться огнестрельным оружием Горькому уже доводилось. Причём даже легально и не принимая в расчёт прошлое, о котором тот не хотел вспоминать.

Примерно раз в год они всем тейпом выезжали на стрельбище, где утерус «выгуливал» любимое охотничье ружьё, предлагая пострелять и самым любопытным родичам. Ещё пару раз друзья сюзерена давали им опробовать мощный револьвер и компактный пистолет самообороны. В таких случаях, чтобы не шокировать родню, Артём Горький старался казаться небрежным и бесталанным, намеренно пряча навыки, обнаруженные ещё в процессе проклёвывания личности.

Но одно дело – целить в глиняные тарелки.

И совсем другое – снова в человека, да ещё и вооружённого. Опасного человека, знающего, с какой стороны браться за нож…

– Опусти волыну, мудила бездушный, – размеренно попросил второй грабитель. В его голосе не было ни заискивания, ни жалости. Он как будто зачитывал скучную инструкцию, единственно-верную в этой непростой ситуации: – Сейчас ты опустишь пушку. Положишь её на землю. И свалишь отсюда со всей возможной скоростью, на которую способны твои буратиновские ноги. И тогда, возможно, я забуду, что ты, разумеется, по нелепому недоразумению, сделал с моим корешком…

И он отступил от девушки, от страха едва не осыпавшейся в обморок.

Сделал шаг вперёд, поигрывая тонким и нереально-острым ножом, и Горький вдруг понял, что сейчас тот метнёт клинок. Тогда, опустив ствол, парень дважды выстрелил бандиту в левое бедро. Не задумавшись, не успев напугаться собственной решимости и безрассудству поступка.

В тишине переулка щелчки затвора прозвучали, словно удары алюминиевой кувалды в пустой мусорный бак. В стену с перестуком ткнулись пластиковые гильзы.

Девушка судорожно охнула. Сдавленно, в несколько попыток, как погибающий пловец. Но не закричала, лишь ещё заметнее побелев.

Не завопил и мужик, одновременно обрадовав и насторожив Горького такой реакцией на пулевое ранение – упал на сухой пыльный асфальт, выронил нож и схватился за ногу. Зашипел, матерясь сквозь зубы, и вдруг взглянул на вассала с такой лютой ненавистью, что Артём чуть не отбросил пистолет.

Ещё несколько секунд парень стоял, оцепенело рассматривая переулок, превратившийся в поле боя: бледное лицо голубоглазки, подвывающего раненого, его неподвижного напарника. Попытался придумать мощную и красивую фразу, ставящую точку во всей этой внезапной и очень опасной истории.

Но вместо этого лишь ещё раз мотнул головой и выдавил из-под капюшона:

– Не бойся… – Голос показался чужим, насквозь синтетическим. – Я выведу, идём…

Бесконечное мгновение девчонка пялилась на него, немыслимо долго соображая, что слова Артёма относились именно к ней. Затем вздрогнула, отлипла от стены и осторожно направилась к спасителю.

Полулежащий на асфальте грабитель попытался ухватить её за кроссовку, но жертва коротко взвизгнула и вовремя выдернула ногу. Встав сбоку от Горького, она с тоской уставилась на неподвижного бандита с окровавленной головой и сжала сумочку с такой силой, что кожзаменитель затрещал под ногтями.

– Иди за мной, – повторил Артём, навсегда сбрасывая с запястья темляк верной «Паутинки».

Пятясь, добрался до выхода, всё ещё испытывая на себе прожигающий взгляд подстреленного. Когда парень-вассал и девушка уже были готовы скрыться из виду, крепыш усмехнулся, причём совершенно естественно и непринуждённо.

– Ох, Ромео, ты даже не представляешь, во что вляпался… – пробормотал раненый, а затем Горький и голубоглазая незнакомка вывалились на улицу.

Словно очнувшись ото сна, Артём поспешно затолкал ещё тёплый пистолет за пояс, прикрыл подолом толстовки. Успев-таки заметить, что с оружия демонтирован государственный идентификационный чип.

Девчонка, словно послушная кукла, оторопело плелась сбоку. Казалось, мышцы её шеи одеревенели, и отныне бедняжка совсем не сможет вертеть головой.

– Нужно вызвать жандармов… – прошептала она, и, даже несмотря на страх и шок, Горький расслышал, какой красивый у неё оказался голос. – Вернёмся в клуб… нужно позвать на помощь…

– Нельзя жандармов, – с неожиданной уверенностью и спокойствием парировал Артём. Покосился на спутницу из-под капюшона. Протянул руку, так и не рискнув прикоснуться к локтю под полосатой кофтой. Раздражённо мотнул головой, будто призывая себя очнуться. – Ты на колёсах?

– А?.. Нет, я на такси приехала…

– Пойдём! Здесь оставаться нельзя…

Он в полной мере отдавал себе отчёт, как выглядит в глазах спасённой.

Рослый, выше её на целую голову; худой и сутулый, одетый в бесформенную чёрную кенгуруху, кожаные штаны и высокие ортопедические ботинки, разработанные специально для вассалов.

Узкое небритое лицо скрыто тенью капюшона, как и длинные светлые волосы. За плечами болтается рюкзак с символом древней рок-группы; из-под обоих рукавов виднеются псевдообъемные цветные татухи. В левом ухе серебрится колечко серьги. А в кармане ещё недавно хранилось самодельное холодное оружие, за которое Игнатьева по головке бы точно не погладили…

Модель его была нестандартной – благо, наследством отца-романиста Илья распоряжался весьма щедро. Что, впрочем, лишь усиливало реалистичную угрюмость, избранную субличностью Артёма.

Тем не менее, девушка послушалась неоконченного жеста.

– Почему нельзя жандармов? – переспросила она.

Уточнила задумчиво, отстранённо, словно на самом деле ответ её не очень-то интересовал. Голос подрагивал, но голубоглазая на удивление умело брала себя в руки. На щёки возвращался румянец. Шёлковый платок разметался, позволив ночному ветру взлохматить русые пряди.

Ускоряя шаг, Артём обернулся – возле «Штопора» продолжал зажигать и веселиться вассальный народ, из подвальных дверей неслась приглушённая музыка, – и не заметил ничего подозрительного.

– Потому что тебя совсем не ограбить хотели, дурёха…

Он тут же проклял себя за снисходительную «дурёху», но девчонка даже не заметила.

– Как это не ограбить? – удивилась она, к облегчению спасителя тоже ускоряясь и подстраиваясь под его скорость. Голос незнакомки продолжал крепнуть. – Что за глупости?! Они же деньги просили… Я тому, что с ножом, даже часы отдать успела, и комми…

Горький кивнул сам себе, лишь укрепляясь в чертовски-неприятных подозрениях. Ещё раз обернувшись на узкую улицу и удаляющийся ночной клуб, сжал губы в узкую полоску. А затем неохотно поделился правдой:

– Не ограбить тебя хотели… – Парень вздохнул, сетуя на жестокость собственных слов. – А выставить всё, как ограбление. Потому что на такое плёвое дело со взломанным пистолетом при глушаке не ходят даже самые тупорылые отморозки. Да и следили за тобой эти двое. Ещё с того момента, как в «Штопор» зашла. А вообще, думаю, сильно раньше. И потому мне кажется, что тебя… тебя хотели убить.