ДЖИНН когда мечты сбываются

Я замер, упираясь лбом в прохладное толстое стекло инкубатора. За стеклом лежала обнажённая девушка. Её грудь мерно вздымалась с каждым вдохом и опускалась с каждым выдохом. Её лицо выглядело расслабленным, длинные ресницы загибались кверху, полные губы слегка приоткрылись — казалось, что девушка крепко спит.

Я закрыл глаза, вспоминая, как её упругие груди подпрыгивали, когда она бежала мне навстречу. Как развевались на ветру длинные чёрные волосы. Как стопы утопали в белом песке. Как улыбка освещала лицо.

Мы были молоды и беззаботны — лишь мы вдвоём на крохотном островке, затерянном где-то в Средиземном море. Мы провели там целую неделю: купались голышом в тёплых волнах, валялись на горячем песке, занимались любовью под яркими звёздами. И никак не могли оторваться друг от друга. Именно тогда я тщательно изучил её тело, как исследователь изучил бы только что открытый материк, нанося на карту каждый изгиб и проверяя каждую впадинку.

Она была изумительно сложена — подобно тем древним статуям, которые мы видели в том путешествии. Возможно, кто-то из её предков позировал для тех самых статуй: у Мии были средиземноморские корни. Она хотела посмотреть на землю предков, поэтому мы и поехали в Италию.

Мы замечательно провели медовый месяц: блуждали по узким пыльным улочкам, объедались в маленьких тратториях и упивались — больше любовью, чем вином.

Я хотел бы помнить каждое мгновение тех дней и ночей, но с годами воспоминания становились всё призрачнее.

Тридцать лет. Тридцать лет прошло. Тридцать невыносимо долгих и неописуемо одиноких лет. Я посвятил всю жизнь единственной цели — и теперь Миа лежала передо мной в стеклянном инкубаторе.

Я провёл множество бессонных ночей, создавая ДЖИНН: Дупликатор ЖИзнедеятельности Нейронов и Нейроглии. Чудо-машину, способную вернуть мне потерянное счастье.

Когда Мии не стало, я не мог представить себе жизни без неё. Никакого «без неё» просто не могло быть. При виде её изуродованного тела я ослеп от слёз и обезумел от ярости. Это было несправедливо! Она была молода, прекрасна и беременна нашим первенцем… Она не должна была умереть! Смерть — это конец всего. А её жизнь была в самом начале!

Никто не виноват, просто не повезло. Миа возвращалась из Сан-Франциско, и её машина попала под горный обвал. И неважно, что вместе с ней погибли и другие люди — много людей. В Калифорнии землетрясения — это часть жизни, и жертвы неизбежны. Но не Миа! Она не могла стать какой-то дурацкой жертвой стихии, ещё одним именем в новостях, ещё одной цифрой в чёртовой статистике!

Я стиснул зубы. Тридцать лет решимость вернуть Мию к жизни заставляла меня упорно продвигаться вперёд. Я работал днями и ночами, изучая всё, что можно, о клонировании — а затем превзошёл своих учителей. Ведь мне нужен не просто какой-то клон. Я хотел вернуть свою Мию. Не только её тело, но и её душу.

С клонированием всё просто: берёшь клетку, извлекаешь ядро, переносишь в яйцеклетку и выращиваешь из неё эмбрион. А затем, как и задумано природой, рождается ребёнок — точная копия своего прародителя. Вот только сходство между ними чисто внешнее: этот ребёнок будет совершенно новым человечком, генетическим двойником со своей собственной личностью. А если яйцеклетка принадлежит кому-то другому, то, строго говоря, это даже не двойник. Ведь у живого существа есть не только ДНК в ядре клеток, но и много чего ещё.

Я же попытался создать нечто совершенно иное. Не просто генетический клон, а полного двойника. Полную копию всего: генов, митохондриальной ДНК и всего остального на уровне физиологии, — плюс копию содержимого мозга: воспоминаний, знаний, навыков, привычек и мыслей.

Сначала я изучил, как воспоминания сохраняются в мозге. Оказалось, что в этом очень важную роль играет нейроглия. Именно на ней всё записывается. Мозг — это трёхмерный голографический компьютер, в котором нейроны являются активными элементами, обрабатывающими информацию, а клетки нейроглии — пассивным устройством для хранения.

Мне удалось изобрести способ считывать сохранённые голографические изображения — правда, ценой нарезания мозга на тонкие ломтики. Но мозг Мии всё равно был заморожен, и ей это уже никак не могло повредить.

Затем нужно было научиться имплантировать сохранённые воспоминания в новый мозг. Конечно, я не мог определить, что это были за воспоминания, ведь даже компьютер был не способен представить эти данные в виде изображений. Ни одна из абстрактных форм на экране ничего не означала, пока её не интерпретирует живой мозг — идентичный оригинальному.

Эта часть исследований ещё не была проверена на практике, так как опыты на животных не позволяли однозначно отделить имплантированную информацию от инстинктов и спонтанного поведения. Но если всё пойдёт по плану, то Миа сможет вспомнить по крайней мере какую-то часть своей жизни. Она будет способна говорить и ходить, ведь она проснётся уже взрослой.

И это был ещё один серьёзный прорыв в моих исследованиях. Я не хотел получить беспомощного младенца. Я жену потерял, а не младенца — и хотел вернуть её назад. Такой же, какой она была. Не в виде клона, а в виде точной копии.

Я вздохнул и вгляделся в её обнажённое тело. Три года назад я лично достал замороженные ткани из холодильника, извлёк ядро из клетки кожи и перенёс его в яйцеклетку Мии. Три года я наблюдал, как одна-единственная клеточка делилась, превращаясь сначала в эмбрион, потом в плод и наконец в младенца. Однако Мия не появилась на свет спустя девять месяцев. Она оставалась в инкубаторе и продолжала расти всё с той же поразительной скоростью: всего за два года она превратилась во взрослую женщину примерно двадцатилетного возраста.

А вот мне исполнилось пятьдесят пять. Именно это и было настоящей ценой, которую пришлось заплатить. Даже если всё пройдёт хорошо, и Миа меня вспомнит, то в её воспоминаниях я буду на тридцать лет моложе!

Никогда раньше я об этом не задумывался. Раньше у меня просто не было времени об этом задумываться. Вчера вечером я запустил процедуру завершения репликации. Миа должна проснуться в течение часа — как будто от обычного сна.

Ледяные пальцы ужаса стиснули сердце.

Будет ли Миа всё ещё любить меня? Ведь теперь я уже не тот подтянутый и красивый парень двадцати пяти лет. Теперь я грузный седеющий мужчина с морщинами на лице, с мешками под глазами и в очках с толстыми стёклами. У меня не было времени заботиться о собственном теле, ведь единственное, что имело значение — это вернуть Мию к жизни…

К жизни? И какой же будет эта жизнь? Каким человеком будет Миа? Её тело было полной генетической копией, а в мозг были имплантированы воспоминания, но достаточно ли этого? Будет ли это её тело и её мозг на самом деле?

Внезапная мысль заставила меня вздрогнуть. Тридцать лет я отказывался посмотреть в лицо реальности. Я потерял самое дорогое на свете и не желал признать свою потерю. Закрыл на неё глаза и загонял себя до полусмерти, чтобы создать… куклу.

Миа умерла… Она мертва уже тридцать лет. И нет никакого способа вернуть её обратно. Человек ведь не просто сумма составляющих его частей. Должно быть, именно это имеют в виду, говоря о «душе».

Человеческое тело не механизм, а мозг не компьютер. Сломанную часть механизма можно заменить или сделать новый, такой же, механизм. Но мы-то не машины, не взаимозаменяемые вещи, а уникальные процессы.

Человек подобен реке: рождается бурлящим родничком, взрослеет и становится ручьём, а затем превращается в мощный поток. Всё, с чем мы встречаемся в жизни, влияет на течение этого потока — да и сам поток постоянно меняется. Сегодняшнее Я не такое, как было вчера.

И нет никакого способа заново воссоздать течение этой реки: это невозможно в принципе. Если поток иссякает, то мы действительно можем вновь наполнить русло водой, но поток-то будет уже другим! Потому что его непрерывность была нарушена.

Чтобы человек умер, необязательно убивать его физическое тело. Формально, пациент в коме всё ещё жив, но на самом деле всё равно что мёртв. Людьми нас делает наша личность: наши воспоминания, чувства, желания. Они связывают нас с другими людьми, а также с нашими собственными прошлыми Я: со вчерашним Я, с прошлогодним Я, с детским Я…

Когда эти хрупкие нити повреждены, личность разваливается на части. Пациенты с амнезией больше страдают от потери идентичности, чем от потери собственно воспоминаний. Мы все забываем кучу всего каждый день, но тем не менее сохраняем свою личность — пока мы способны сохранять некоторые базовые воспоминания. Пока поток в реке непрерывен…

Мы не отдельные сущности, а нити в ткани Вселенной. Когда нить порвана, её нельзя снова сделать целой. И нельзя заменить другой нитью. Каждый из нас единственный в своём роде, неповторимый — каждую секунду своей жизни.

Мы незаменимы.

Жгучая боль заставила меня схватиться за грудь.

Все труды были напрасны.

Я словно кладоискатель, который долго искал сундук с сокровищами, нашёл место, где он закопан, вырыл глубокую яму и сорвал прогнившую крышку — а внутри пусто.

Я гнался за миражом.

Я резко вдохнул сквозь стиснутые зубы. Тридцать лет я отказывался чувствовать боль потери. И теперь она вдруг нахлынула разом, как лавина, раздавливая меня своим весом.

Мии больше нет… Миа умерла… Её никогда не будет… Моя милая прекрасная Миа..

Из меня вырвался не то стон, не то всхлип, горячие слёзы обожгли глаза.

Дверь с чмоканьем открылась и закрылась. Лаборатория была герметична, давление воздуха в ней поддерживалось слегка выше нормы, чтобы сохранять стерильность. Через комнату прошаркали шаги.

— Доктор Джонсон? — прошептал за моей спиной Энтони. — Вы в порядке?

Да какой там, к чертям, «в порядке»!

Я сделал медленный глубокий вдох и кивнул, не решаясь открыть глаза или рот. Энтони подошёл поближе к инкубатору и замер в почтительном молчании.

Проходили секунды, но мне было всё равно. Теперь ничто не имело значения. Огонь, который тридцать лет поддерживал во мне жизнь, погас. Жить больше незачем.

Энтони ахнул и восторженно завопил:

— Доктор Джонсон, она шевельнулась!

Я неохотно открыл глаза. В них всё ещё стояли слёзы, и мир расплывался, будто за залитым дождём стеклом.

Лоб девушки на секунду сморщился. Веки затрепетали, и глаза открылись.

Энтони чуть не прыгал от восторга и нетерпения, как ребёнок, получивший подарок на Рождество.

— Доктор Джонсон! А можно мне? Можно? Пожалуйста!

Я кивнул и отступил назад. Какая разница, кто откроет сундук с сокровищами? Он всё равно пуст.

Мягко зашипел сжатый воздух, и крышка инкубатора поднялась. Девушка проследила за ней взглядом, затем перевела его на двух мужчин в белых комбинезонах. Озадаченно нахмурилась.

— Где… я?.. — хрипло прошептала она.

Энтони просто распирало от счастья.

— Получилось! Она разговаривает! Ура-а-а-а!

Я стоял и смотрел на девушку, не зная, что сказать. Действительно, кто же она?

Энтони не терпелось взять дело в свои руки.

— Вы в больнице. Не волнуйтесь, худшее уже позади. Но нам нужно провести кое-какие обследования. Пойдёмте со мной, пожалуйста.

Он схватил кресло-каталку и подтолкнул его к инкубатору.

Девушка моргнула и приложила ладонь к горлу.

— Воды… — кашлянула она. — Я… хочу… пить…

Энтони моментально принёс стакан воды и больничный халат.

— Давайте помогу! — Он помог девушке сесть.

Она взяла стакан трясущейся рукой. Стекло звякнуло о зубы, и вода выплеснулась ей на колени. Девушка сделала глоток и подавилась, расплескав ещё больше воды.

Энтони мягко похлопал её по спине.

— Аккуратнее, не торопитесь.

Со второй попытки она сумела сделать глоток и выпила остаток воды. Энтони убрал стакан и помог девушке надеть халат.

Она посмотрела на свои ноги.

— Я могу ходить?

— Разумеется! — Энтони ослепительно ей улыбнулся и торжествуще поглядел на меня.

А я стоял, как статуя, будто ничего особенного и не происходит.

Девушка попыталась встать на ноги. Но колени подогнулись, и Энтони подхватил её.

— Осторожно, до кресла всего пара шагов.

На подкашивающихся ногах она проковыляла эти два шага, и Энтони усадил её в каталку.

— Вы молодец! — Он взялся за ручки кресла. — Доктор Джонсон? Вы идёте?

Я заметил на себе пристальный взгляд девушки.

— Кто вы? Кажется, я вас знаю, — сказала она, напряжённо прищурившись в попытке вспомнить.

Я невольно провёл рукой по редеющим седым волосам и опустил глаза.

Кто я?

Пустая оболочка. Угли угасшего костра. Человек, который потерял всё и которому незачем дальше жить.

— Я… ваш доктор. Доктор Джонсон. — Я повернулся к Энтони. — Иди сам. Ты знаешь, что нужно делать. Я… подойду чуть позже.

Энтони с готовностью закивал, и дверь чмокнула, закрываясь за ними.

Я остался в одиночестве перед пустым стеклянным коконом инкубатора.

Я создал этого ДЖИННа, и ДЖИНН исполнил моё желание. Чья вина в том, что я пожелал не того, что следовало? Пожелал невозможного…

Я снял очки, зажмурился и сжал переносицу.

Что я натворил?.. Этот глупый мальчишка Энтони думает, будто это крупный прорыв, передовое научное исследование, прибыльный бизнес-проект и верный шанс получить Нобелевскую премию. Он понятия не имеет, что сейчас произошло на самом деле.

Я выпустил джинна из бутылки… И теперь невозможно предсказать, какие несчастья обрушатся на мою голову — и на головы многих других людей…

Это не Миа, а всего лишь её подобие: даже если русло реки осталось прежним, вода в нём другая.

Но теперь уже слишком поздно.

Сердце тоскливо сжалось от невыносимой боли, как будто в него воткнули раскалённый клинок.

***

Дверь чуть скрипнула, открываясь, и в комнату вошёл высокий худой человек с седым ёжиком волос на голове. Он посмотрел на распростёртую на секционном столе грузную фигуру с кровавым разрезом в груди.

— Что с ним случилось?

Полненькая женщина-патологоанатом пожала плечами.

— Обычный инфаркт. На фоне переутомления и хронического стресса.

Мужчина пожевал губами.

— Ну что ж… Возможно, так даже лучше. — Он обернулся к притихшему в уголке Энтони. — Все материалы исследований теперь у вас?

Тот молча кивнул.

— Вы сможете повторить эксперимент?

— Я… я не знаю… наверное…

— Где девушка?

— Я… я отвёз её в палату, на втором этаже. Мы ждём результаты анализов… Нужно ещё пару дней…

Мужчина дёрнул себя за мочку уха и задумчиво сдвинул брови.

— Хорошо. Даю вам два дня. Через два дня за вами заедут, и к тому времени будьте добры подготовить отчёт и все материалы исследований. Условия контракта обговорим при встрече.

Энтони нервно сглотнул.

— Конечно…

***

Я бы скрипнул зубами, но у меня больше не было зубов. А если бы были, то я бы впился ими в глотку полковника Эдвардса. Какая же он сволочь…

И какой же я был дурак! Положил всю жизнь на погоню за миражом — а теперь кто-то ещё и использует это в собственных целях!..

— Джастин?

Голос показался таким знакомым…

Миа?!

— Джастин! Я так долго тебя ждала…

Миа… моя настоящая Миа… Неужели смерть — это не конец? И душа действительно существует?

— Я так за тебя переживала. Все эти годы ты совсем себя не жалел. Я поддерживала тебя, как могла, и так надеялась, что ты добьёшься своего и будешь счастлив.

— Миа!!!

Невозможно обняться, когда нет рук, зато слияние душ гораздо теснее, чем слияние тел.

— Миа… Я ведь думал, что потерял тебя навсегда…

Она засмеялась знакомым звонким смехом.

— В жизни ничего не бывает навсегда, ведь жизнь когда-нибудь кончается. Зато теперь мы снова вместе!

Никто не заметил, как лёгкая дымка, клубившаяся в углу под потолком, вдруг растаяла.