Джокер. Книга 2

Я вернулся в сознание на гребне волны боли — острой, жгучей, сконцентрированной в правой глазнице. Она пульсировала, выжигая все остальное восприятие, заставляя меня скрипеть зубами так, что отдавало куда-то в затылок.

Я лежал на спине, чувствуя под собой холодный, неровный камень, впивавшийся в плечи и ребра. Воздух в легких двигался свободно, без предательского клокотания, а спина, пронзенная когда-то ножами, не посылала в мозг ни единого сигнала о боли.

Странно. Невыносимо болел только глаз. Больше — ничего. Осталась лишь глубокая, фантомная усталость в мышцах и это адское пекло в правой половине лица.

«Вот и проснулся, наш бессмертный герой! Решил, что двух глаз для мести многовато будет?»

Я проигнорировал Шута, заставив себя сфокусироваться. С огромным трудом, упершись локтями в холодный, шершавый пол, покрытый тонким слоем пыли и мелких осколков, я оторвал туловище от земли.

Каждый мускул дрожал от напряжения, словно я не лежал без сознания, а провел все это время в изнурительном бою. Я сел, склонив голову, пытаясь перевести дух. В горле стояла сухость, веки казались свинцовыми.

Осторожно, стараясь не производить ни звука, я поднял голову и медленно раскрыл веки.

Правый глаз ничего не увидел. Только абсолютную, непроглядную черноту. Ни света, ни теней, ни расплывчатых пятен. Ничего.

Левым глазом я видел ту же самую полуразрушенную комнату на втором этаже: груды битого кирпича, зияющие дыры в стенах, сквозь которые лился тусклый свет вечной ночи Тихой Луны, пыль, висевшую в неподвижном, холодном воздухе, пахнущем пылью и гниющим камнем.

Я был там же, где и потерял сознание. На полу рядом не было луж крови, лишь несколько темных, засохших брызг. Никто не нашел меня. Пока что.

«Поздравляю с приобретением купона на стильную повязку! Теперь ты идеально подходишь на роль злодея-пирата. Аракхх!»

Отсутствие других ран говорило об одном — исцелении. Но что могло исцелить меня на грани смерти и при этом забрать глаз?

Ответ напрашивался сам собой. Я закрыл свой единственный глаз, отсекая внешние раздражители, и погрузился внутрь себя, в ту внутреннюю плоскость, где обитала сила Сефера.

Там, в пространстве моего восприятия, всегда находились два источника. Исток Шута — хаотичное, пестрое сияние, заключенное в сферу, его вторая форма была знакомым, хоть и не до конца освоенным инструментом. И рядом с ним — Исток Смерти. Раньше он был похож на черную, инертную глыбу, поглощающую энергию без какой-либо отдачи.

Теперь он горел.

Тихим, холодным, абсолютным черным пламенем. И он был окружен точно такой же сферой из концентрированной энергии, какая окружала Исток Шута. Сфера была того же угольного, поглощающего свет цвета, что и само ядро. От нее исходило ощущение пустоты, тишины и конечной стабильности.

Он не просто активизировался. Он прорвался. Достиг формы Разделения.

«Смотри, — прошелестел внутри меня голос Смерти, беззвучный и веский. — Дверь приоткрылась. Всего на щель. Но этого уже достаточно».

Я сидел в холодных руинах, с ослепшим правым глазом, и ощущал внутри себя двойную пульсацию силы. Пеструю, несуразную — и безмолвную, абсолютную.

Вопросы меня особо не мучали.

Почему именно глаз? Была ли это плата за активацию? Случайный побочный эффект? Или это был сознательный, символический жест со стороны моей новой формы — взятие платы, равноценной дарованной жизни?

Все это было не важно. Главное, что теперь я стал сильнее и шансов на выживание и месть у меня стало больше.

Два Истока пульсировали синхронно с ударами моего сердца. Теперь они были похожи: оба заключены в идеальные сферы, оба обособлены от внешнего мира, замкнуты сами на себе.

Это значило одно: Исток Смерти, как и Шута, больше не мог поглощать сырую, неаспектированную Аркану из брикетов или монет. Ему требовалась его собственная, специфическая пища, соответствующая его природе.

Я погрузил сознание в холодную черноту нового Истока, пытаясь нащупать ее суть, прочитать условия только что заключенного договора. Информация всплывала сама собой, как врожденный инстинкт, открывающийся с прорывом на новую форму — не через слова, а через непосредственное знание.

«Наконец-то добрался до инструкции? Давай, прочитай вслух, нам тоже интересно!» — прокричал Шут, и его голос отозвался эхом в моем черепе.

Второй образ Смерти был не просто умением. Это был почти договор. Что-то вроде пари с самой вечностью.

Я мог выбрать живую цель и пообещать ее гибель. Дать Смерти Обещание. В момент наложения этого обещания, я получал мгновенный, оглушительный прилив силы.

Но это была ссуда, кредит, выданный под чудовищные проценты. Если цель не умирала в оговоренный срок, тогда моя собственная жизнь становилась платой за невыполненное обещание.

Условия были чудовищными, но логичными. Однако первый образ… он был еще страшнее. Он не требовал обещаний на других. Он требовал жертвы от меня самого.

Я мог принести в жертву свою жизнь и получить в обмен силу. Вот только какой в нем был практический смысл, если если после первого же использования я умру?

Раньше я не мог им воспользоваться, он был недосягаем. И теперь я видел причину. На Истоке Смерти стоял предохранитель. Печать, наложенная моим собственным, еще не до конца очерствевшим подсознанием. Защита от самого себя, от собственного отчаяния.

Но мое решение в той пустоте, мой окончательный диалог с небытием, мой сознательный, окончательный отказ от покоя, от перерождения, от всего, кроме мести, сняло печать и стало той самой жертвой, которую приняла Смерть.

Я принес в жертву свое будущее, свою душу, свою возможность когда-либо обрести мир. Предохранитель, державшийся на остатках гуманизма и подсознательном страхе перед абсолютным небытием, растворился, потому что я сам выбрал небытие как единственно приемлемый итог.

В тот миг, когда я сказал свое последнее «нет» Смерти, первый образ активировался. Он воспринял мой отказ как величайшую из возможных жертв — жертву вечностью.

И в обмен на это, используя эту жертву как невообразимый катализатор, он не только исцелил мои смертельные раны, но и совершил прорыв во вторую форму.

И прорыв… обнулил стоимость. Гибель, которая должна была стать платой за использование образа, была поглощена самим процессом эволюции Истока Смерти, оставив после себя лишь шрам — ослепший глаз как напоминание о цене.

«Жертва принята. Долг погашен, — прошелестел голос Смерти, и в его беззвучном тембре я почувствовал удовлетворение. — Дверь открыта. Ключ у тебя в руке.»

— Да уж, — пробормотал я. — Тогда надо ее открыть, правильно?

Я больше не видел смысла ждать. Теорию нужно было проверить на практике, и лучшего момента не представлялось. Я бесшумно поднялся на ноги, привыкая к новому, одномерному зрению.

Глубина восприятия пропала, мир стал плоским, как выцветшая картина, но острота единственного левого глаза казалась неестественно высокой, выхватывая малейшие трещины на камнях и тонкие прожилки на исчезающих телах банши.

Я снова активировал Дыхание Природы, растворяя свой энергетический след в фоновом шуме руин, и как тень выскользнул из здания, ступая по обломкам с кошачьей легкостью, которую диктовала новая, незнакомая уверенность.

Их было несложно найти. Приглушенные, искаженные из-за отключенного слуха (чтобы не пострадать от воплей банши) вибрации боя были моим проводником.

Я двигался бесшумно, сливаясь с грудами камня и призрачными очертаниями разрушенных стен, пока не замер в глубокой тени полуобвалившейся арки на окраине небольшой площади, вымощенной потрескавшимся темным камнем.

Там они и были. Четверо. Те самые охотники. Их бой подходил к концу. С десяток тел банши уже лежали на мостовой. Сражались с последними тремя тварями.

Парень с длинным, тонким копьем делал выпад, его оружие пронзило плоть монстра. Банши завопила, атакуя в ответ лапами, но парень успел отскочить, невероятно, неестественно быстро. Это явно был даже не эффект его образа, а какая-то техника.

«Вот он, твой мальчик с подарочками! Давай, сделай ему сюрприз! Возврат долга — с процентами!»

Время раздумий закончилось. Я сконцентрировался на Истоке Смерти, на втором ее образе. Я выбрал его — парня с копьем. Мысленно, без слов, я заклюл сделку. Я пообещал Смерти его гибель.

Эффект был мгновенным и ошеломляющим. Холодная, нечеловеческая сила, словно расплавленный лед, влилась в мои мышцы, в мои кости, наполнила каждую клетку.

Это не было похоже на безумную, взрывную энергию Шута. Это была безжалостная, неумолимая мощь ледника, сокрушающего скалы, тихая и всеобъемлющая.

Она затопила меня, сравнявшись и даже превзойдя по интенсивности использование образа Шута для снятия всех ограничений. И вместе с силой пришло осознание — тихий, неотвратимый отсчет где-то в глубине души, словно в моем сознании перевернулись песочные часы.

Я ощущал, как эта чужая мощь медленно, но верно иссякает, грамм за граммом. Когда песок закончится, а обещание не будет выполнено, чаша весов качнется в другую сторону, и долг будет взыскан с меня.

«Отлично! Взял кредит под ноль процентов! А теперь давай добавим к нему еще один, под залог твоего здравомыслия! Сделаем коктейль покрепче!»

Мысль была верной, хоть и исходила от клоуна. Зачем мелочиться? Пока я был наполнен этой мрачной, заемной силой Смерти, я обратился к Истоку Шута. Без колебаний, я объявил шуткой свои физические ограничения — остатки усталости, призрачную боль от старых ран, лимиты собственного тела.

Мир взорвался.

Две силы, столь разные по природе, наложились друг на друга, но не смешались. Хаотичная, несуразная энергия Шута, снимающая все барьеры восприятия и физиологии, и холодная, абсолютная мощь Смерти, дарующая нечеловеческую, разрушительную силу.

Они сосуществовали во мне, как огонь и лед в одном сосуде, создавая коктейль доселе невиданной мощи. Я чувствовал, как каждый мускул налился сталью, как сухожилия натянулись, как тетива, как кости стали прочнее гранита.

Мое тело рванулось вперед само, повинуясь воле, усиленной этой двойной силой. Это не был бег — это было мгновенное, пугающее смещение в пространстве.

Несколько десятков метров, отделявших меня от группы, растворились в одном невыносимо резком рывке, от которого загудела пустота в моих ушах.

Парень с копьем только начал поворачиваться, услышав, должно быть, свист рассекаемого воздуха и увидев мелькнувшую тень, но его шея уже оказалась на пути моего черного серпа.

Лезвие, усиленное Острым Лезвием, не встретило ни малейшего сопротивления. Не было ни хруста, ни усилия — лишь чистый, идеальный рез, словно лезвие прошло сквозь воздух.

Его голова, с застывшим на лице выражением начинающегося осознания, отлетела в сторону, описав в воздухе дугу, и с глухим стуком покатилась по камням. Тело замерло на мгновение в нелепой позе, все еще сжимая древко копья, прежде чем рухнуть, как подкошенное.

И в тот же миг, в промежутке между ударом и падением, я ощутил нечто. Не физическое, не энергетическое в привычном смысле. Будто из распадающейся плоти, из гаснущей жизни ко мне устремилась незримая, но тяжелая тень, холодная и плотная.

Она пронзила пространство, не нуждаясь в нем, и влилась в меня, в самый Исток Смерти, как капля чернил в воду. Я не смог бы описать это чувство — лишь смутное, безошибочное ощущение прибытия, возвращения долга с лихвой.

Исток Смерти вспыхнул. Не просто наполнился, а взорвался изнутри новой, яростной волной силы, раза в полтора-два превосходившей ту, что была дана в долг.

Простой холод сменился пробирающим морозом, обжигающим изнутри. Эта мощь была оглушительной, ослепительной даже для моего искаженного восприятия, но я тут же почувствовал ее хрупкость и скоротечность — она горела, как вспышка магния, ярко и беспощадно, и должна была иссякнуть, сжечь себя через несколько секунд.

«Опа! Клиент погасил долг с премией! Чувствуешь, как щекочет в печенках? Настоящий деликатес!»

— Черт! Он жив! — пронзительно, почти истерично крикнула женщина с массивной, двуручной секирой, ее голос сорвался от чистой, неприкрытой ярости и шокирующего неверия. — Алекс мертв! Этот ублюдок… он убил Алекса!

Я не слышал ее, но отлично читал по губам.

Она была ближе всех. Ее лицо, широкое и теперь искаженное гримасой чистой ненависти, оказалось передо мной, залитое мертвенным светом Тихой Луны. Она не стала раздумывать, не стала тянуть время или искать тактику.

С коротким, хриплым, звериным воплем, в котором смешались ярость и боль, она ринулась на меня, секира, залитая светом ее Арканы, описывала в воздухе короткую, смертоносную дугу, направленную рассечь меня пополам от плеча до бедра.

Движение было мощным, размашистым, рассчитанным на то, чтобы раскроить броню, лишенным финтов и ухищрений — удар, рожденный слепой яростью.

Та первая вспышка силы, полученная за смерть копейщика, была скоротечной, как вспышка молнии, уже наполовину погасшей в моих жилах. Медлить было нельзя ни секунды.

Я снова сконцентрировался на Истоке Смерти, мысленно указал на женщину с секирой, чья Аркана — образ Влюбленного — усиливала ее в бою рядом с союзниками. Я пообещал и ее гибель.

Уже знакомое ощущение леденящего потока, холодной волны, снова прокатилось по мне, сливаясь с еще не угасшей, тлеющей мощью предыдущего «катарсиса». Два эффекта Смерти наложились друг на друга не просто складываясь, а умножаясь, создавая в моих мышцах гулкое, невыносимое напряжение, будто стальные тросы, готовые лопнуть.

А ведь был еще и образ Шута. Мир окончательно преобразился, превратившись в застывшую картину.

Все вокруг замедлилось до скорости улитки. Пылинки, зависшие в воздухе, застыли намертво. Начавшийся крик, застрявший в глотке телекинетика, так и не смог вырваться наружу. Движение секиры, уже подбиравшейся ко мне, стало едва заметным дрожанием в воздухе.

Она не успела даже осознать, что я исчез с места. Ее глаза, полные ярости, лишь начали медленно-медленно расширяться от нарастающего удивления, когда мой серп, описывая короткую, экономичную и безжалостную дугу, прошел по ее горлу.

Ее тело, все еще держащее секиру, начало так же медленно падать на землю, а я уже отскакивал назад, чувствуя, как второе незримое «нечто», холодная тень уплаченного долга, врывается в меня, подпитывая Исток Смерти новой, еще более яростной, но столь же кратковременной и нестабильной вспышкой.

Телекинетик и мужчина с Колесом Фортуны застыли в абсолютном, леденящем ужасе. Их товарищи, двое сильных Сеферов, были мертвы в мгновение ока, превращены в окровавленные трофеи.

— Это… это невозможно… — прочел я по губам телекинетика, и его голос дрожал, а руки беспомощно повисли в воздухе. — Он двигался… как третья форма, не меньше…

— Соберись! — рыкнул его напарник, но и в его голосе сквозил страх. — Его образ… он должен иметь ограничение! Должен!

Но я не стал атаковать их сразу. Вместо этого я рванул к последней оставшейся банши, которая с протяжным, замедленным воплем бросалась на ошеломленных охотников. Мой серп рассек призрачную плоть, и тварь с долгим, затухающим визгом начала растворяться, словно тающий дым.

Я плавно развернулся к ним лицом. Двое выживших. Дрожащие, как в лихорадке.

Я стоял, ощущая, как адская, разрушительная смесь двух Аркан бушует во мне, заставляя мышцы подрагивать от чудовищного перенапряжения. Уголки моих губ медленно, неестественно поползли вверх, обнажая зубы в мрачной, безумной ухмылке.

Я смотрел на них, словно хищник, который уже насытился, но не прочь поиграть с оставшейся добычей, ощущая их страх как пряную приправу.

«Ох, и повеселимся же мы сейчас! — залился смехом Шут. — Смотри, как они трясутся! Настоящий цирк!»

«Игра отнимает время, — беззвучно напомнил Смерть. — Сила не вечна. Закончи игру.»

Оба мужчины стояли как вкопанные, прижавшись друг к другу в тщетном поиске защиты.

— Пожалуйста… — просипел телекинетик, его лицо было бледным как мел, а губы подрагивали. — Мы… мы отдадим все! Все монеты, все ресурсы, что принесли сюда и что добыли! Мы уйдем и никогда не вернемся в этот проклятый разлом! Клянемся!

— Да, забери все! — тут же, почти перебивая, подхватил второй, его голос сорвался на визгливую, истеричную ноту. Он протянул вперед пустую руку, словно отдавая невидимую дань. — Наши жетоны, снаряжение… Все! Ты не увидишь нас даже на горизонте! Мы исчезнем! Только отпусти нас живыми!

Во мне закипела ярость, густая и едкая, как кислота. Эти самые Сеферы, что готовы были убить меня, как подстреленную дичь, теперь ползали на брюхе, как жалкие, перепуганные трусы.

Я собрался изрыгнуть в ответ что-то ядовитое, насмешливое, чтобы растереть их страх в пыль и заставить их последние мгновения наполниться унижением, но…

Но из моего горла вырвался совсем не мой голос. Он был выше, пронзительнее, пронизанным клоунской истерикой и абсолютно чуждой мне фарсовостью.

Мои собственные губы растянулись в неестественной, до ушей, широкой улыбке, обнажая сцепленные зубы. Я чувствовал, как напрягаются и дергаются лицевые мышцы, будто я был марионеткой на невидимых нитях.

— Ой, что это? Уже сдаётесь? — прокричал Шут моими устами, звук резал мне собственный слух. — Только что такие большие и сильные были, а теперь трясётесь, как желе на ветру! А где ваши красивые образы? А? Покажите дяденьке Шуту, как вы умеете веселиться! Давайте, потанцуем все вместе!