Джони из Уичита

Арония цветёт красиво. Белым. Многочисленные лепестки невысоких деревьев радуют глаза. Белый свет пасмурного дня танцует на этих белых цветах. Всё так бело...ей бы понравилось. Она вся словно состояла из света.

В память о ней Джони и посадил эти деревья. Три года прошла. И вот небольшие кустарники, чуть выше колена, так красиво, впервые вдруг зацвели.

Джони встал с колен, оглядел округу. Рядом бегал верный косматый пёс Брутто. Махал хвостом радостно, но не лаял. Он вообще редко в последнее время лает, старый пёс который пришёл к трактиру Джони когда тот ещё работал, пока Хелен, его жена, была ещё жива.

— Ну что, друг? Проголодался наверное...

Джони потрепал верного друга по косматой башке и пошёл домой на ходу отряхивая колени. Где-то там внутри, оставалась кость из супа свиная, да и самого супа немного...Брутто должно хватить.

Забавно однако, сам Джони не ел со вчерашнего дня, но совсем не испытывал голода. Ему куда важнее было пса накормить. Хелен бы ему на это хорошенько так выругалась, и заставила есть, ибо нечего честному человеку голодать.

Хм, а был ли он честным на самом деле, или это она...такая светлая...добрая...хотела его таким видеть?

Настроения у Джони не было в последнее время совсем. Он часто выпивал. На его просторной кухне, в трактире, который был и его домом, но уже три года как не работал, на стене, в уголке, висел её портрет. Хелен...

В белоснежном платье, с такого же цвета волосами. Очень яркими голубыми глазами. Её нельзя было назвать красавицей, но в улыбке, в тонких лучиках морщинок у глаз, без труда угадывалось, что человек она была очень добрый...почти что святая.

Джони очень сильно её не хватало.

Он часто проводил время сидя здесь, на кухне своего...её на самом деле...трактира. Это заведение было навсегда закрыто. Джони никого не принимал. Вёл тихой хозяйство, иногда продавал в Лихоземье – небольшое поселение в десяти верстах отсюда, мясо да яйца . У него хлев имелся при трактире и ледник в подвале.

Жена перед смертью просила присмотреть за домом, и жить...жить честно...она сказала , что грусть по ней рано или поздно пройдёт, и она надеется честно, что он рано или поздно отпустит её, и станет счастливым.

Брутто закончил трапезу, процокал когтями по полу в сторону хозяина, слюнявую моську положил Джони на колени.

Погода в этот день выдалась отменная.

Солнце стало вдруг тёплым, таким живым, согревающим . И влажный , речной ветер пронёсся по округе. Чёрные отросшие волосы Джони затрепетали от сквозняка. Суровое лицо на пару мгновений расслабилось.

Жаль она не может вместе с ним оценить прелесть погоды...не может быть вместе с ним здесь и сейчас ...бедняжка, умерла так рано...и целитель из Лихолесья не смог ничем помочь. Тот учёный парень лишь сказал, что это неизлечимо...что болезнью служит само тело Хелен, оно пожирает само себя, и единственное лечение здесь , оно же и естественный исход – смерть.

Ооо, она долго уходила. Пол года было у них на прощанье. И последний день был столь приятным, столь светлым...они занимались любовью, лежали в одной постели, обнимались...вдруг ей стало плохо.

А вечером её хоронили.

Брутто вдруг вздрогнул. Помчался на улицу.

И Джони вынырнул из воспоминаний.

Он услышал цокот, топот, рокот и ржание лошадей. Вскрики и смех людей. К трактиру приближался кто-то.

Это заставило Джони поморщиться. Он привык к жизни затворника, одиночество дарило ему покой...а люди раздражали нещадно, он не желал, не хотел никого видеть и просил местных не ходить, не приезжать ни в гости, ни для торговли, ни по делу...никак не беспокоить его. Но он слышит толпу, и ему это не нравится .

Он вышел на крыльцо. Толпа в этот миг как раз соскочила с лошадей. Один высокий рыжий паренёк, в богатых помпезных одеждах, в шляпе с длинными полами и фиолетовым пером, в этот миг стянул с себя панталоны и ничуть не стесняясь мочился на белоснежные цветы аронии. Те желтели от влаги. Рыжий с пером улыбался . А его свита. Четыре верзилы, в одеждах тоже богатых, но хуже, смеялись.

У каждого из них на луке седла висело по мечу и копью, за пазухой в расшитых ножнах по кинжалу и шпаге.

Только рыжий несколько отличался, у него на боку висел разукрашенный хлыст.

На это Джони обратил внимание лишь мельком, по старой привычке.

Что куда сильнее взбесило его, КАК ЭТОТ ПЕТУХ ПОСМЕЛ ОБОССАТЬ ЕГО ДЕРЕВЬЯ?!

— Эй! ЭЭЙ, что ты творишь?! — закричал он, сбегая с крыльца и приближаясь к компании явно благородных людей.

Брутто был уже там, и впервые за долгое время пёс залаял, зарычал по настоящему.

Рыжего это взбесило:

— Да заткните вы уже эту суку! — приказал он, и один из увальней пнул Брутто по голове, пнул шипованным ботинком, да так, что капли крови окрасили землю. Пёс зашатался, закрутил головой, но не успел отползти, ему в пузо воткнули копьё... несчастное животное пару раз взвизгнуло, заскулило, и нервно дёрнувшись затихло.

Если до этого Джони ещё был в себе, то тут тревога перекрыла всё, он бросился к своему псу.

Но его оттолкнул один из верзил, набычившись, на две головы выше Джони и куда как шире в плечах, он ухмыляясь встал перед ним, в одной руке сжимая массивный охотничий кинжал.

— О, трактирщик! Наконец-то! — обрадовался рыжий. — Надо было тебе научить свою сучку манерам! Ну да, ладно, я на тебя не в обиде...приготовь мне ванну, вина и побольше жаренного мяса! Надеюсь у тебя найдется симпатишные девчонки, за это плачу золотом! Бегом, бегом, мы усталые с дороги... Эй...а что это ты так покраснел?

Джони набрал побольше слюны в рот. И не стесняясь и не таясь плюнул через плечо верзилы. Слюна смачным шлепком приземлилась на рыжие завитые усы наглого господина.

— Убирайся отсюда, ушлёпок! Мой трактир давно не работает! А даже если бы работал, я бы никогда не принял такую гниду, как...

Тут верзила зарядил Джони по уху, и он замотал головой, потеряно, с протяжным писком... Ему тут же добавили по носу...он попытался отпрыгнуть в сторону, но его подхватили под руки. Крепко, основательно, Джони не успел даже в себя прийти.

А рыжий встал перед ним, весь побагровел, он прорычал сквозь зубы:

— Да ты знаешь, хоть кто я, тварь?! Я НАУЧУ ТЕБЯ УВАЖАТЬ СВОЕГО ГОСПОДИНА!

И он схватился за хлыст, мелькнул кожаный, обшитый железными кольцами жгут, и щёлкнул удар, жестокий, хлёсткий... Он пришёлся по лицу Джони. Подонок сделал это специально.

От боли и шока, Джони тут же потерял сознание. И не приходил в себя до глубокой ночи.

А когда поднялся...

Брутто мёртвый лежал рядом. С неба шёл мелкий противный дождь.

Джони коснулся своего лица... кожа вздулась, шрам перекосил лицо по диагонали, каким-то чудом не задев глаза.

Дышать было трудно, нос сместило...нужно...

Джони прикрыл глаза, взялся на нос и одним резким движением вправил его обратно. Он даже не вскрикнул, лишь поморщился. С трудом поднялся. Тело слушалось неохотно, его явно жестоко пинали и после того, как он уснул.

В дождливом полумраке он побрёл домой. Но остановился на пол пути...взглянул в сторону, где некогда были невысокие деревца...их изрубили и поломали почти под корень, вокруг лежали разбросанные ветви...

Слёзы его смешались с дождём. Боль невыносимая скрутила грудь.

На тяжёлых не гнущихся ногах он прошёл в трактир. Мозаика окон была разбита, всё вокруг перевёрнуто, вдобавок воняло дерьмом. Он старался не обращать на это внимание, всё что он хотел, это пройти на кухню...чтобы Хелен вновь успокоила его...

Но зайдя туда, усевшись на любимое кресло...и взглянув в угол. Он вдруг увидел пустоту.

И это стало последней каплей.

***

Где-то в небольшом поселение Лихоземье. Где местным владетелем выступал барон Аврелио.

В таверну "Копыто Пегаса", заехала усталая пятёрка всадников.

Они прошли внутрь. Несмотря на усталость на их губах застыли жестокие усмешки. Один из верзил тащил за собой замотанный в портьеру свёрток.

Они тут же потребовали еды и выпивки. В этих местах эту свору хорошо знали, поэтому трактирщик поспешил выполнить заказ как можно более услужливо и скорее.

Часть местных завсегдатаев покинули трактир тут же. То были нищей местные крестьяне и они не желали коротать вечер в компании спесивого сына одного очень опасного лорда.

Но сбоку, у камина остались у столика мужчины. Они были хорошо экипированы , не скрывали оружия. Среди них выделялся невысокий, с вострыми усами, муж. Сын цыганки и дворянина. Барон Аврелио обсуждал охоту со своими людьми. Они неплохо провели весь прошлый день, и сумели ранить, и догнать олениху. Но за день сильно измотались и вместо замка решили согреться в Лихоземье, раз то было по-пути домой.

И тут этот рыжий, наглый...со своим павлиньим пером в шляпе. Подлетает к ним, при этом разговаривая с трактирщиком:

— И нам бы освободить столик в углу, у камина, а эти зеваки пусть прова...

И тут рыжий столкнулся взглядом с Аврелио.

— О-о, Барон! Какая встреча! Не пустите за ваш столик, уставших путников? А я вам за это презентую дар! Повесьте в каком-нибудь борделе, отдам за бесценок...

Аврелио ничего не сказал , лишь устало вздохнул.

Он никуда не спешил, тихо мирно отдыхал, и тут плавность вечера нарушил этот шут своей болтовнёй, и ослушаться его нельзя, отец рыжего пижона был никто иной как Герцог Вильгельм, его мессир...

Поэтому Аврелио слушал, улыбался, учтиво кивал совершенно не понимая о каком подарке речь, тем более если ублюдок требует за это плату, пусть и небольшую...

И тут один из увальней рыжего развернул свёрток который держал, и показал картину Аврелио, а это была именно что картина...знакомая , увиденная Аврелио лишь раз, три года назад, на похоронах...но он хорошо запомнил этот холст, и покойницу.. и в этот миг он напрягся до ужаса...твою мать...он весь побелел и по телу его прокатилась дрожь.

— Где ты взял эту картину, щенок?! — повысил он уставший мрачный голос на рыжего.

Тот аж вздрогнул. Щёки его на миг покраснели.

— Не забывай с кем разговариваешь, Цыган!

Аврелио словно не слушал его. Он встал. За ним поднялись и его люди. В трактире разом опустилась гробовая тишина.

Все из местных кто до этого не покинул сеё чудное заведение, сейчас пытались слиться с обстановкой и не отсвечивать.

Аврелио же словно не слышал слова рыжего, ему было плевать на оскорбление, совершенно другой вопрос его волновал:

— Что с хозяином картины? Он жив?

— Да подумаешь...проучили его разок и всё... — рыжий отвёл взгляд. Его отбросы заухмылялись.

У Аврелио кончилось терпение... Невероятный страх сковал его нутро, и бешенство... Он нервно рассмеялся:

— Ха-ха-ха...проучили...Джони...из Уичита...ха-ха-ха...

Пока он говорил это, то медленно обходил свой столик, приближаясь к рыжему. И стоило ему остановиться рядом с ним, как он зарядил тому оплеуху, быструю, без замаха, но весомую, потому что не снял кожаной перчатки.

Рыжий пару раз качнул головой ошалело, а затем весь багровый заорал:

— Ты совсем сдурел?! Забыл кто твой хозяин?!

— Я служу твоему отцу, Йозеф! Не тебе!

— Отец узнает об этом!

— Обязательно...я лично ему сообщу, а теперь убирайся отсюда!

Рыжий хотел было что-то возразить. Его орава потянулась к оружию. Но люди Аврелио были уже наготове, у парочки из них в руках оказались заряженные арбалеты.

Йозеф Таррия отступил. Он покинул, бешеный, дёрганый, стены копыта Пегаса. Устремился на улицу, вырвав у своего слуги портрет, он на улице разломал его об колено и остатки холста бросил в сточную канаву, в бурлящую жижу из грязи, дерьма и дождевой воды.

***

На следующий день, когда Аврелио добрался до своего поместья, его уже ждало запечатанное письмо. От Герцога Таррия. Очень короткое, всего из пяти слов и то вопрос:

Ты посмел ударить моего сына?

Письмо принёс крупный зачарованный сокол. И он остался, ожидая другого письма, ответа уже от Аврелио. Тот не стал искушать судьбу, и с какой-то пугливой мстительностью быстро вывел на листке бумаги:

Ваш сын ограбил и избил Джони из Уичета, украл портрет его жены, а после пытался продать его мне.

Письмо Аврелио точно так же скрепил печатью. Сокол был отправлен домой к Герцогу. И ответа не последовало. Никакой ответственности на Аврелио не пало...и он перестал бы бояться...но Джони... Аврелио вновь вздрогнул.

Он боялся этого человека куда как больше чем своего господина.

И он знал, что Джони придёт к нему спросить. И это заставляло его сильно нервничать.

***

Утро. Мужчина спускается в подвал. В руках у него лопата. Несколько минут он разрывает прессованную землю, она поддаётся плохо, но лопата острая, а движения его отточенные, тугие мышцы напряжены.

Наконец лопата гудит от металлического стука.

Он вытаскивает из ямы ящик обшитые металлическими пластинами. Снимает крышку.

На него оттуда смотрят ряды золотых монет, с необычной чеканкой и узором. А ещё...ножи. десятки. Тонкие, гладкие, каждый из них идеален, каждый из них в тканевом чехле. Их всего две связки. Двадцать четыре клинка. Но их достаточно. Всегда было достаточно лишь этих ножей.

***

Замок герцога Вильгельма. Вечер. Роскошная зала. Массивный очаг и несколько десяток жаровен освещают всё в приятном оранжевом свете. На стенах висят шкуры, качественная дубовая мебель расставлена в нужных местах.

У высокого стола на кресле сидит худощавый мужчина в сизом камзоле, на плечах у него цепь золотая с массивным ключом – он держатель герцогской казны, доверенное лицо.

А напротив него стоит другой мужчина, он в руках держит бумаги, зачитывает их негромким, но твёрдым голосом, по-хозяйски что-то спрашивает. У мужчины на лице борода, на теле простые но качественные одежды, и пусть фигура его кажется невзрачной, но он красив лицом и в плечах его и спине ощущается сила.

В дверь покоев стучит латная перчатка. Дверь открывается, стражник отчитывается:

— Ваш сын, мессир!

И в покои вплывает залихватский походкой Йозеф. На этот раз без шляпы, но с очаровательной улыбкой. Он руки тянет навстречу отцу, как бы желая обнять и поведать об новой удаче по зачистке соседских влиятельных родов.

Но отец его одаривает совсем не добрым взглядом.

Но обнимает.

— Йозеф, мой сын...я так рад тебя видеть.

И тут же тяжёлая ладонь герцога берёт рыжего за шкирку, и он шепчет ему на ухо несколько расстроено:

— Что же ты наделал, ублюдок?

Юноша отходит растерянно на пару шагов, мямлит:

— Отец, я...

Герцог одним мощным ударом в живот выбивает из сына дух. Тот скрючившись падает на полированный каменный пол, его рвёт.

Герцог морщится и берёт со стола полотенце, швыряет на пол, со словами:

— Прибери за собой!

С другой стороны зала слышится неуверенный голос казначея:

— Мессир, может я потом зай...

— СТОЯТЬ! — звенит громовой голос Вильгельма и казначей замирает на своём кресле словно прибитый .

— Молчать и слушать, ты мне ещё понадобишься сегодня! — закончил раздавать указания герцог и развернулся к сыну.

— За что отец, я всё сделал как ты просил...

— Я злюсь на тебя не поэтому сын...с соседями ты всё ловко провернул...я злюсь на тебя иза портрета и одного глупого поступка... зачем ты перешёл ему дорогу, Йозеф?

— О чём ты...ааа...о том трактирщике...да он никто отец!

— ЗАТКНИСЬ!

И снова громовой рёв.

В зале на несколько тяжёлых тягучих мгновений распространяется тишина, она давит на собравшихся , а герцог не торопится говорить. Он налил себе в кубок вина. Посмотрел на огонь. Отпил. И только затем заговорил, продолжая смотреть в пламя жаровни:

— Джони из Уичета — человек целеустремлённый. Обязательный. Волевой.

‎Тебе это всё знакомо очень мало, сын мой... Когда то он был вместе с нами... Выполнял тёмные дела...и уже тогда, однажды, я видел как он убил троих человек в таверне... обычным, мать его, писчим пером, каким орудуют монахи... и вдруг в один прекрасный день он захотел уйти... всё иза женщины конечно. Поэтому я заключил с ним сделку. Я дал ему невыполнимое задание... работу, которую никто не смог потянуть... те богатые купцы, которых он закопал тогда...их деньги подняли наш род с колен, и позволили роду укрепиться на этой земле и расширить влияние...

Вильгельм отпил ещё несколько глубоких глотков из кубка. Тяжко вздохнул и продолжил:

—А теперь мой сын. Через несколько лет после смерти его жены. Разграбил его дом. Искалечил лицо и украл единственное, что было ему дорого...портрет покойницы. Его бы можно было восстановить, но ты же его выкинул в канаву с отбросами, а это была единственная память о ней...

‎ — Отец, я могу всё исправить!

‎— Что...о-о... И как же ты это сделаешь?

‎— Закончу то, что начал!

‎— Да что это за бред, он вообще меня сейчас не слышал?!

‎— Отец я всё исправлю, ну пожалуйста...

‎

Вильгельм отложил на стол свой кубок...вновь обнял сына, по-отцовски, крепко, и рукой вновь схватил того за шею. Сдавил так, что юноша замычал от боли, задрожал. А герцог очень нежно, любящим голосом заверил своё дитя:

‎— Йозеф... Йозеф...мой сын... Джони придёт за тобой... и ты ничего не сможешь сделать, потому что не сможешь, а теперь пошёл вон с глаз моих!

Когда едва живой юноша покинул покои отца. Герцог подошёл к казначею и повелел:

— Собери стражу.

— Сколько?

— Всех кого можешь, выдай оружие, коней, пусть устроят усиленный патруль. Собери отдельно человек двадцать и вместе с Йозефом отправь их в лесное гнездо, пусть защищают поместье, и при этом не выпускают сына никуда, совсем никуда...пусть возьмут с собой достаточно провианта. И ещё...

— Да, мессир?

— Найми пол сотни наёмников в усиление страже, и одного красного палача, письмо для гильдии я сам напишу...можешь быть свободен, подготовь всё как следует.

***

Аврелио проснулся посреди ночи. Глухая тьма. И что-то скребёт в углу. Чёртовы мыши уже совсем осточертели! И изводишь их и котов заводишь, а всё равно умудряются и запасы попортить и разбудить посреди ночи!

Барон перевернулся на другой бок. Закрыл одеялом ухо, попробовал снова уснуть.

Но противный шум никак не прекращался и действовал на нервы. Вдобавок он стал казаться Аврелио ритмичным, и что-то защекотало ухо, а затем нос.

Спросонья ему показалось, словно мыши забрались в его кровать и шастают по нему самому... И вот-вот укусят его, а заразу грызуны переносят охотно!

Поэтому Аврелио вскочил, бросился к прикроватной тумбе, зажёг свечу.

Дрожащий огонёк осветил неровным светом покои.

Аврелио прошёлся сонным взглядом по кровати, медлительно и сосредоточенно откинул одеяло в сторону, но никого не нашёл. Никаких крыс. Однако этот звук, словно кто-то скребёт в углу...

Аврелио поднял подсвечник чуть выше, сделал пару шагов к центру комнаты и замер...

В углу сидел мужчина. Волосы по плечо, чёрные как воронье крыло. Взгляд столь же чёрен. Лицо перекосил шрам, ещё свежий с кровоподтёком. Он одет в простую рубаху, чёрную жилетку. Только вот две привязи с ножами одеты поверх. И один нож, гладкий, узкий и очень острый – метательный, зажат у мужчины в руке, он воткнут остриём в круглую полированную столешницу, и ме-едленно вращается. Скрип-скрип-скрип...

— Здравствуй, Джони...

На лице мужчины не дёрнулся ни единый мускул. Он был очень спокоен. Посмотрел на Аврелио, тот постарался не выказывать страха, но ноги его босые слегка дрожали, не то от страха, не то от холодного каменного пола.

— Здравствуй, Аврелио. Пятёрка всадников...

— Йозеф Таррия. Он был у меня позавчера. Предлагал портрет в подарок.

Нож в руке Джони резко замер, взгляд словно проткнул Аврелио насквозь.

— Сын Вильгельма значит... портрет у тебя?

— Нет. Ублюдок разломал его и сбросил в сточную канаву, я честно не мог остановить его, Джони...если я могу чем-то помочь, то только, скажи...

Одним быстрым движением, с безумной ловкостью пальцев Джони загнал нож в одну из ячеек на своей груди. Молча поднялся. Посмотрел Аврелио в глаза. Кивнул. Развернулся и вышел. В раскрытое настежь окно. Башни. В семь человеческих ростов.

Аврелио подождал пару мгновений. Потом шумно выдохнул и неуверенно подошёл к окну следом, посмотрел вниз. Там он увидел тяглого ослика и скромную тень на его спине, ослик двигался в сторону от поместья.

Барон поспешил закрыть наглухо ставни, и улечься обратно в постель...несколько долгих минут он лежал в раздумье, дрожа отходил от волнения...пока вдруг не улыбнулся, и не задул свечу.

В темноте комнаты послышался его смешок и тихий голос:

— Надо же...Джони из Уичета на ослике...кому расскажу не поверят... Надо было ему коня что ли предложить...ха-ха... и где он только его раздобыл?

***

Джони ехал на своём осле. Обычный мрачный мужчина. В тёплом дорожном плаще. Стук копыт у осла ровный. Он идёт с краю. Никого не трогает. И ехать бы им спокойно и тихо...но нет.

Через четыре лиги крупный город. Столица герцогства. Замок Вильгельма. И поэтому нет особо нужды удивляться разъезду стражи впереди. Пятнадцать человек. Все на конях. Все при оружии. Лица мрачные. Они почти проехали мимо. Но вдруг один из стражников остановился и приказал Джони откинуть капюшон и назвать своё имя.

Джони остановился. Поднял лицо, чуть сдвинул назад капюшон. Стражник расширил глаза, открыл рот чтобы позвать других. И умер. Нож вошёл ему в гортань.

Спустя некоторое время Джони ехал дальше на чёрном массивном коне. Животное оказалось послушным и двигалось быстрее чем ослик. У Джони теперь висела одна рука плетью, лицо заплыло на один глаз, и два ребра с левого боку сильно ныли...кажется теперь они сломаны.

От последнего стражника он узнал, что Йозефа в городе больше нет, что он теперь в скрытом лесном поместье обитает. И за местью Джони следует ехать именно туда.

Но сначала нужно в город. Нужно подлечиться и немного отдохнуть. Схватка далась не легко. Тело помнит движения, но за несколько лет мирной жизни он расслабился, размяк.

Ему нужен отдых, очень сильно нужен отдых...

А ещё.

У последнего стражника были светлые волосы. Беленькие такие, как снег. Он зарезал его конечно, но...вспомнил перед этим её волосы, что разметались по постели...тоже белые как снег . Перед тем как её закопали, он не мог никак посмотреть ей в глаза, на лицо...он не мог опустить взгляд с её белоснежных волос. Он корил себя за это...особенно сейчас, спустя годы. Когда время стёрло всю память о её внешности из его головы. Он забыл её голос. Забыл её движение, забыл её любимую еду и одежду. Он помнил лишь неясный образ и её белые волосы.

И сейчас бы вновь увидеть портрет...вновь ощутить, что она была, что ему не приснилась однажды.

Они жили вместе всего год. Но этот год стоил всей его прошлой жизни. Ещё никогда он не был так счастлив. И не хотел возвращаться в тот мир, откуда ушёл благодаря ей...

Но как теперь помнить о ней?

Скоро память изменит Джони окончательно. И что останется у него? Кроме ножей...ничего. Но перед этим он отомстить...этой твари, что отняла у него самое дорогое, что было...

Память о ней.

***

Город Лурд. Столица герцогства Таррия.

Джони приехал в город поздней ночью. Ворота в такое время уже закрыты. Пускают путников в Лурд ночью не охотно. Но пускают. Хотя при этом тщательно осматривают.

Джони тоже решили осмотреть. Метка на лице, избитость, характерная внешность и очередной стражник попробовал поднять тревогу. На этот раз Джони бесхитростно перерезал мужчине глотку.

Но тут же в плечо Джони влетел болт из самострела. Отдача опрокинула его на землю. Мыча он перекатился меж копыт лошади.

Но вскоре раздались новые щелчки и скотина упала следом за хозяином.

Тройка стражников с алебардами устремились к раненому животному. Они быстро добили коня, перевернули.

Но никого под брюхом не нашли.

Один из тех, что повнимательнее, указал на дорожку крови, что по брусчатке тянется в город.

Они последовали по этим кровавым каплям...спустя пару мгновений обнаружив ещё двоих стражников, что остались перезаряжать арбалеты. Оба были мертвы. С перерезанными глотками, и вспорытыми животами. Бойцам дальнего боя не полагались панцирные доспехи... хотя броня вряд ли бы помогла им спастись.

Старший из стражников хрипло выдал:

— Нужно сообщить герцогу Вильгельму... этот ублюдок в городе, но он сильно ранен...сам заманил себя в западню, осталось лишь поймать...

— Ты так говоришь, старый пройдоха, словно это легко сделать!

***

Вероника Хизби, для друзей просто Хиз, уже не ждала посетителей. Ночь, время очень позднее. Но Хиз не спала.

Сидела на кухне у террасы, на втором этаже. Об её ногу тёрлась усатой головой кошка Сьюзи. Чёрный шерстяной комок буквально сливался с темнотой комнаты. Разве что был немного темнее, и сиял оранжевыми глазами, отражая свет единственной свечи.

Хиз отпила немного вина из медного кубка.

Она сидела на резном деревянном стуле, в одной рубахе, полуобнажённая. У неё каштановые волосы по плечи, тёмные карие глаза, что в свете свечи кажутся двумя тёмными омутами.

У неё красивое, но слишком мускулистое тело. Два овала грудей проступаю из под рубахи, один бордовый сосок выглядывает наружу, родинка украшает его чуть сбоку.

Она никого сегодня не ждёт. И ей очень одиноко.

Но что точно Хиз не ожидала, так это скрип ступеней, и силуэт, что появился у спуска на первый этаж.

Хиз была непростой девушкой. В свои двадцать семь она умела многое, и постоять за себя могла. Более того, часть её работы заключалась в том, чтобы убивать определённых людей.

Поэтому она не испугалась прихода названного гостя. Лишь удивилась, что заметила его только сейчас.

У красных палачей, у каждого из её отряда был магический дар, у каждого свой... нередко он помогал им в обыденной жизни вести какое-то легальное ремесло.

У Хиз был дар целительства. Она многое с помощью этого дара могла.

Поэтому несмотря на полумрак комнаты, она вдруг всё увидела как ярким солнечным днём. А тело её из гибкого, немного изящного, вдруг стало крупнее, массивнее, обросло на глазах мышцами циркового силача.

— Я не ждала сегодня никого! — сказала она мужским басом.

По лестнице медленно поднялся мужчина.

Лицо перекосил шрам по диагонали. Он свежий, только-только зарубцевался. Помимо него на лице виднеются синяки, на рубахе дыры и капли крови.

Но несмотря на грязь и опущенность во внешнем виде, он не выглядел неряшливым. Не смотрелся бандитом или воришкой. На груди у него, крест на крест висели две связки с ножами.

Глаза излучали титаническое спокойствие. В движениях читалось что-то... нет, не звериное. Звери нервничают. Звери боятся. Их мышцы постоянно сокращаются.

У него же... даже мускул на лице не дрогнул, от голоса Хиз. От вида её и телесной трансформации он даже не напрягся. Не удивился. Ни-че-го.

Лишь спросил спокойно, с немой едва улавливоемой просьбой:

— Мне нужна помощь, могу я здесь залечить свои раны?

Его аура. Хиз ощущала это хорошо... сплошная тьма, бескрайняя тоска, и сотни душ отобраны, вырваны из этого мира его руками. К ней сегодня ночью снизошёл сам ангел смерти. Она не знает его имени, впервые видит этого человека, но ей очень одиноко, и она не против познакомиться. Так может с ним? Рискнуть? Безумие конечно! Но когда это она жила без риска?)

Её тело как губка, из которой выдавили влагу, сдулось, уменьшилось обратно с лёгким едва видимым паром.

— Я помогу тебе, проходи.

Он поднялся, сделал пару шагов вперёд. Ноги его подкашиваются, рука придерживает бок, вторая висит плетью. Он в чертовски плохом положении, но дьявольски спокоен.

А она обнажённая, в одной рубахе, и та расстёгнута. Но он смотрит ей в глаза. Ждёт.

Ну что за мужчина, а?

Через несколько минут он сидел на её рабочем кресле, красном, с оборванной кожаной обивкой. Некоторые люди бывают не сдержаны, в порыве боли и страданий хватаются за всё вокруг руками, ногтями порвали обивку, а сделать новую у Хиз никак времени не находится, да и стоит ли, если очередной клиент снова попортит кресло, да и кожа на нём изначально была не красная, а коричневая...

Хиз стояла с ним рядом, всё в той же свободной, висящей на её плечах, рубахе.

А вот мужчина был уже обнажён по пояс, он руки положил на красные подлокотники и не шевелился, лишь смотрел на неё, ожидая.

А она не спешила, лишь кротко спросила:

— А зовут тебя как?

— Джони.

— А меня Хиз.

— ...

— Ничего не скажешь?

— ...

— Ну навроде "приятно познакомиться" или "я рад, что ты согласилась меня подлечить, ты спасаешь меня из дерьма!"

— ...я рад.

— Пу-у-уф... ну хорошо, как скажешь.

Она присела рядом на резной стул, руки положила ему грудь. Этот идиот, Джони, не видит или просто не хочет замечать, но у него сломаны два ребра и плечо раздроблено. У рёбер перелом внешний, с разрывом тканей. Из плеча торчит древко арбалетного болта. Как этот ушлёпок ещё в сознании, просто сука КААААК?!

Хиз попробовала расслабиться, вдохнула, выдохнула. Ещё раз осмотрела все раны и ссадины. Выдала свой вердикт:

— Есть два пути, один быстрый, но с последствиями в виде крайнего истощения и периодических обмороков. И путь длинный, правильный, но медленный...и я так понимаю тебе он точно не подходит.

— Да.

— Ответственности я на себя брать не буду, плати вперёд. Мне репутация дороже злата, но если подохнешь, то я хотя бы внакладе не останусь.

Он ничего не сказал. Молча достал из кармана брюк монеты, протянул к ней руку, и высыпал в её ладонь пять золотых ночного братства .

На пару мгновений у Хиз дёрнулись пальцы, но она быстро справилась с эмоциями. Убрала монеты в сторону. Ещё раз вдохнула, выдохнула.

Ночь обещает быть весёлой.

И за одну такую монету порой вырезали целые семьи. А тут пять. Не важно. Она попробует ему помочь.

Начали. Её руки нежно лежат на его теле.

Она подаёт силу целительского дара, пальцы загораются зелёным, а затем красным.

Джони не шевелится, он, к его чести, даже не дёрнулся. Лишь вздулись вены на шее, напряглись мышцы.

С резким хрустом рёбра встали на место, разбрасывая по пути кусочки костей, и ошмётки сухожилий.

Он дёрнулся, тихо заскулил. Его пальцы вдавились в подлокотники кресла, оно заскрипело от натуги.

У Хиз вдруг между ног стало влажно. Она тяжело дышала, почему то ей очень нравилось делать этому сильному, мрачному мужчине, больно.

За эту ночь он заскулил ещё дважды. Стул под Хиз сделался мокрым.

Когда она закончила, он едва дышал. Без сил, чудом в сознании, без возможности шевелиться, он глухо смотрел в пустоту.

А она скинула рубаху на пол. Полностью обнажённая уселась на его колени. Руками взялась за бородатое лицо. Нежно, но страстно коснулась губами его губ. Поднялась чуть повыше, набухшими сосками проведя по его чистому, уже без шрама, лицу.

Он попытался что-то тихо сказать, попытался встать. Но это он напрасно, сил в его теле не осталось, и он уже не встанет...не целиком разве, что.

Хиз коварно улыбнулась. Сегодня она трахнет ангела смерти!

И она по кошачьи, ловко, соскользнула вниз, стягивая с Джони штаны вместе с трусами. И слегка удивилась, обнаружив, что у него и без того стоит, кажется игра понравилась не ей одной.

Значит всё правильно, и сегодня ночью она получит двойную оплату!

***

Когда Джони проснулся, то оказался в подворотне, у сточной канавы. Один. Но с оружием, с монетами братства в кармане. И без ран.

Он не мог не помнить, не мог забыть и выкинуть из памяти прошлую ночь, кажется впервые за всю его жизнь, Джони из Уичита, трахнули. Без его его воли, согласия, просто воспользовались как портовой шлюхой.

Что ему делать с этим?

Не важно, пусть не может, но он постарается об этом не думать, постарается как можно скорее свалить из города.

В лес...точно, ему нужно было в лес...

А так ли сильно ему нужна эта месть или в городе можно чуть задержаться? Ещё раз навестить целительницу. Поговорить, кое-что обсудить.