Дичтаун

Ты сходишь с поезда на зловеще пустой перрон. После удушливого тамбура густой воздух снаружи, полнящийся ароматами недавней грозы, автомобильных выхлопов и горького кофе, ударяет в лицо. Каждый вдох оседает на легких липким, тягучим слоем, ощутимо проникая в ноздри. Мир покачивается от легкого головокружения, а по ослабшим от долгого пути ногам разливается покалывающее тепло, когда ты шагаешь по влажному камню, минуя пустынные залы. Взгляд поднимается к застекленной крыше и цепляется за багровое, словно истекающее кровью, солнце, в вены которого впиваются иглы небоскребов. Небо над тобой, окрашенное в зловещие, чернеющие оттенки, кажется разорванным, сквозь трещины которого сочится густая субстанция неизведанного, обещая странную ночь.

Не задерживаясь, ты толкаешь резные лакированные двери и ступаешь на свою первую улицу в этом городе. Проспект Меланхолии, как гласит металлическая табличка на здании вокзала, висящая рядом со странным, наспех нарисованным красным квадратом. Едва ли она чем-то отличается от многих других широких улиц, которые тебе доводилось видеть прежде. И в этот самый момент ты не чувствуешь ничего, кроме оттягивающего плечи рюкзака и легкого смятения. И это нормально. Тебе хорошо известно: как бы ни хотелось, не дано оценить всю значимость первого шага, пока путь, или хотя бы большая его часть, не будет пройден.

Ты двигаешься дальше. Гул стучащих по мощеному тротуару кроссовок смешивается со сдавленным воем сирены вдалеке, шипением шин на влажном асфальте и рокотом бессонного мегаполиса. Чуть поодаль, в тени угрюмых, словно накренившихся зданий, манит нервно мерцающим светом одинокое окно. Это городская библиотека, где, если верить паре покосившихся указателей, можно найти буклеты и карты – спасательные круги путешественников. Но… В такой час?

Ты неуверенно дергаешь ручку. Не заперто. Открыв тяжелую дверь, которая распахивается с сухим, протяжным стоном, ты входишь в сумрачный зал, пропахший ветхой бумагой, тяжелой вековой пылью – будто каждая ее частица хранит в себе истории и нераскрытые тайны, – и чем-то неуловимо сладким, похожим на… карамель. Хрустальные сталактиты раскидистых люстр безжизненно свисают с потолка. Массивные деревянные стеллажи уползают во тьму извилистым лабиринтом. Свет исходит от старой керосиновой лампы, стоящей на полу в одном из рядов.

Ты опасливо подходишь ближе. У дальнего края полки, притаившись за стопкой пыльных фолиантов, стоит высокий худой паренек в сером пальто. Его густые длинные волосы и спутанная борода наводят тебя на мысль, что он бездомный. Вы здесь совсем одни, и это тревожит. Одни… черт. Если здание было закрыто, это еще и проникновение. Ты осознаешь, что пора сваливать. Точнее… было пора еще на моменте входа, но лучше поздно, чем…

– Погоди! Не так быстро, сэр, мэм, молодой человек! – кричит в спину незнакомец. Эхо его звонкого голоса, прокатившись по пустынному зданию, втаптывает в грязь само понятие скрытности. – А… О! А-а-а… Так ты только с вокзала. В такой час?! Туристы…

Он недовольно качает головой, со стуком опуская лампу на стойку библиотекаря. Теперь ты легко можешь рассмотреть его лицо и понять, что домысел о бездомном был вполне себе точным аналитическим выводом.

– И чего ты на меня так пялишься? – хмурится незнакомец. – Давай только без оценочных суждений, ладно? Я прекрасно знаю, о чем ты думаешь. Если я весь заросший, это не означает, что я какой-то там оживший волосяной монстр из слива. Ок? А тот факт, что я роюсь тут поздно вечером, еще не делает меня вором. Ну… вообще я, конечно, вор, но… знаешь, эта ситуация к делу не относится.

Он тяжело вздыхает, облокотившись на стойку, и устало массирует воспаленные глаза. Ты с горечью осознаешь, что очередной шанс незаметно сбежать был упущен.

– А давай сначала? – он добродушно улыбается, раскинув руки. Твой взгляд все еще с опаской следит за его ладонями. – Я Каспер. Детектив, да будет тебе известно. Ищу здесь одну очень важную книгу. А ты?

Неловкое молчание.

– Ясненько, – кивает Каспер, удрученно поджав губы. – Ну, ладно. Полагаю, тебе были нужны, типа, брошюры, карты, дробовик? Типичный лут путешественника на старте. Все тут.

Он кивает на плетеную корзиночку со стопкой пыльных, цветастых буклетов.

– Да, за дробовиком придется подняться этажом выше, он хранится за толстой витриной. Но, прежде чем ты уйдешь, позволишь рассказать тебе одну историю? – Каспер негодующе хмурит брови в ответ на твое скептическое молчание. – Ой, да не будь ты занудой. Короткая. Поучительная. Про вот таких же, как ты, любителей заявиться в Дичтаун ночью.

ТИРАЖ НЕБЫТИЯ

Лео Эрмонтраут вынырнул из окутанного сигаретным дымом тесного тамбура; его усталое после долгого пути лицо еще сияло неподдельным любопытством. Звонкое эхо от перестука лакированных туфель о пустынную каменную платформу взлетало ввысь, в пропахший дождем и мазутом воздух, перешептываясь с тихим рокотом автомобилей и сдавленным визгом сирен. Пути, словно искривленные позвонки невиданных тварей, уходили вдаль, растворяясь в клубящейся тьме.

Лео прибыл из тихого городишка под названием Отсюдавилль, отдаленного от Красной Пустыни, Империи Великих Бобров и Бескрайнего Океана расстоянием, достаточным для того, чтобы весь здешний мир грезился чем-то из ряда вон несуразным. Хотя такси, надо признать, были такие же, как и везде. Сейчас одно, подобрав у вокзала вооруженного саквояжем неказистого паренька в длинном молочно-шоколадном пальто, шуршало шинами по влажному асфальту широких улочек, извивающихся меж сонных каменных великанов.

Ночь в Дичтауне, казалось, не наступала – она сочилась, подобно чернильной гангрене, из трещин в обветшалом небе, и ее приход сопровождался утробным скрежетом, будто титанические, невидимые жернова перемалывали остатки здравого смысла. Лео, журналист с девственной душой, еще не сварившейся в бурлящем кипятке шокирующих событий, ощущал этот скрежет нутром. Его прибытие в редакцию «Эхо» было продиктовано не столько заданием извне, сколько жгучим, почти болезненным любопытством: в эпоху, когда цифровые новости погребли под собой бумажную прессу, эта архаичная газета не просто выживала – она процветала, настолько, что слухи, извращенные и надломленные голосами тысяч невежд, доползли и до его родного городишка. Это было невозможно, абсурдно, и Лео должен был понять, какая темная экономика питает этот локальный феномен.

Само здание редакции, вросшее в небосклон прелым осиновым колом, дышало затхлостью веков. Верхний этаж – приют «Эха» – был застывшим во времени абсцессом. Половицы под ногами Лео стонали и гнулись, насквозь пропитанные запахом пергамента, химической горечью старых фотореактивов, сладковатым флером чернил и чем-то металлическим, вроде ржавчины или запекшейся крови. Интерьер мимикрировал современный стиль, но отвратительно ломано, словно оживший манекен, пытающийся изображать человека. На голых кирпичных стенах, в желтом свете повесившихся на длинных шнурах продолговатых ламп, располагались расслаивающиеся карты города, испещренные линиями маркера. Красные полосы шли поверх улиц, будто вырисовывая несуществующие лабиринты. Но самым худшим были коллеги, эти бледные восковые фигуры, застывшие на своих местах, как экспонаты в кунсткамере забвения.

Они не жили – они пребывали. Глаза, тусклые и неподвижные, были устремлены в какую-то трансцендентную пустоту. Немного освоившись на новом месте, Лео силился завязать с ними разговор, вопрошал о газете, о ее необъяснимой жизнеспособности, о пронизанном абсурдом Дичтауне, но получал в ответ лишь пустые взгляды и невнятное бормотание про силу знаний, актуальность и что-то несвязное о вере. Однажды он, шутки ради, пощелкал пальцами перед лицом работавшего за соседним столом Томаса и сказал: «Текст убивает зрение. Приятель, моргни, если ты еще видишь, сколько пальцев я показываю».

– Оно убивает, – монотонно отозвался Том, вперившись в пустоту.

– О чем ты? – не понял Лео.

– За твоей спиной.

Лео дернулся, чтобы посмотреть и лишь тогда уловил, что его обыграли. Усмехнувшись подколу, он вновь обернулся к коллеге, собираясь было выразить восхищение, но Том, как ни в чем не бывало, вернулся к работе, блуждая по страницам долгим, не моргающим взглядом. Лео, конечно же, убедил себя в том, что не случилось ничего необычного, но весь оставшийся день вздрагивал от особенно кривых теней или резких звуков.

Тот случай еще долго не выходил из его удушливого рассудка, который с каждым пережитым рабочим днем неумолимо наливался нечеткими свинцовыми образами, являющими себя в полуночных кошмарах. Лео выпадал из них, барахтаясь, как карась на подгнившем пирсе – задыхающийся, с вымокшей от пота одеждой. Но реальность не спешила его утешать. Ночь запускала в комнату свои поломанные, крючковатые пальцы, длинные тени скользили по стылому полу, ползли на кровать и сдавливали сердце в тиски неоправданной тревоги, подпитывая ненасытный страх и крепчающую усталость.

В один из дней он заметил странное: «свежие» новости, казалось, возникали из ниоткуда. Их приносили не блуждающие по городу журналисты и не судорожные голоса в телефонных трубках, а неизменно заседающие в здании фарфоровые куклы – сотрудники. После того, как мистер Фамер, главный редактор – эксцентричный старик с глазами, полнящимися запредельной энергией, – приглашал одного из них в свой кабинет, тот возвращался еще более отрешенным, держа в руке узкую полоску пергамента с корявыми, угловатыми письменами. И чем дольше Лео наблюдал и пытался вглядываться в эти строки, тем отчетливее леденящая догадка прорастала в его сознании: эти события не были отголосками прошлого. Они воплощались в реальность лишь после того, как газета с их описанием видела свет. Стоило напечатать: «Дичтаун потрясла серия страшных автомобильных катастроф», и на следующее утро город замирал в парализующей агонии, звенящей покореженным металлом и предсмертными воплями. Власть газеты была абсолютной. Но кто или… что диктовало эти события?

Однажды ночью, когда рокот города достиг крещендо, а редкие шорохи в редакции стихли, Лео, лежа в своей постели без сна, не сумел отогнать очередную волну навязчивых мыслей: так продолжаться больше не могло. Он должен был узнать, что за тайна скрывается за этим чернильным пророческим маревом. Водрузив на плечи пальто, он вышел на улицу. Ночь радушно объяла его фигуру ледяным страхом и вязкой тьмой, смердевшей автомобильными выхлопами.

Для проникновения ему не потребовались ни навыки взлома, ни ловкость домушников. Воспользовавшись ключом, он вошел внутрь, как делал это практически каждое утро. Вот только этот раз был совершенно иным. Лунный свет выхватывал из мрака гротескные силуэты печатных станков. Лео замер у пожелтевших карт, выуживая из недр своего трепещущего от волнения разума мысль, которой до этого не придавал никакого значения. Линии маркера. Их паучья сеть разрезала очертания города, сходясь в одной точке… Этой точке.

Подойдя к кабинету мистера Фамера, Лео дернул ручку, подсознательно надеясь, что возникшее препятствие на корню пресечет его нездоровое любопытство. Но та, жалобно скрипнув, услужливо подернулась в сторону. В горле у него пересохло. Проникнув внутрь, он перерыл бумаги, обыскал ящики и уже собирался было окрестить себя параноиком, когда в лицо ударил спертый воздух, струящийся из щели за исполинским шкафом с трухлявыми архивами.

Порывшись между книжными рядами, он довольно быстро наткнулся на короткий рычаг, который и открывал потайной проход. За шкафом оказался старый проржавевший лифт, похожий на те, что ему доводилось видеть лишь в фильмах с присутствием угольных шахт. Воняло плесенью и чем-то неописуемо мерзким. Лео старался не дышать, пока кабина везла его вниз, но длилось это, по его скромным меркам, целую вечность, за которую он с десяток раз успел укорить себя за потакание отчаянному авантюризму.

Внизу, в извилистом коридоре, царили холод и тьма. Включив на телефоне фонарик, Лео опасливо двинулся вперед. Он уже потерял счет времени и извилистым поворотам, когда налетел на что-то податливое. Отшатнувшись, он шлепнулся наземь, сильно ударившись затылком о стену. Но боль… боль меркла перед застилающим рассудок абсолютным ужасом. Дрожащей рукой Лео нащупал упавший в пыль телефон и озарил ледяным светом безжизненный силуэт.

Тело Томаса, скрючившись под собственным весом, застыло в вертикальном положении, опираясь на покосившиеся изможденные конечности. Пальцы на его сведенных к груди руках изогнулись и застыли как пара мертвых арахнидов. Голова была неестественно вывернута назад, так что затылок касался торчащих позвонков. Бледное лицо испещряли струйки запекшейся крови, словно потоки застывшей магмы. Выпученные глаза, затянутые белой пеленой, впитывали синтетический свет, как космические кротовые норы.

Рот Лео искривился в немом вопле отвращения и ужаса. Все его естество молило повернуть назад и не останавливаться, пока гудящий поезд не потеряет Дичтаун из вида. Но бежать – означало оставить тайну, которой под силу сотворить с людьми нечто подобное. Долг журналиста, вкупе с неуемным любопытством, жаждал докопаться до сути, наливая ватные конечности извращенной силой.

Обогнув то, что осталось от Томаса, Лео двинулся дальше. Туннель, выложенный странными, скользкими булыжниками, которые, казалось, слабо пульсировали, вывел его в огромное круглое помещение, будто выжженное в толще каменистой породы. В центре, на возвышении, стоял циклопический алтарь из черного, маслянисто поблескивающего камня, покрытого россыпью остроконечных рун. Поверх него лежал фолиант. Громадная книга, переплетенная в грубую, задубевшую кожу и стянутая парой ржавых цепей. От нее исходила осязаемая, вязкая тьма.

И тут Лео увидел мистера Фамера. Рядом с ним, на коленях, стоял один из «новичков» – тот, кого сам Лео видел лишь пару дней, – еще сохранивший слабые искорки сознания. Фамер что-то бормотал на состоявшем из щелчков и гортанных хрипов наречии. Его кожа была мертвенно-бледной. Тонкие, серебряные нити тянулись от его висков, но не к книге, а к голове другого сотрудника, будто он был проводником. Фамер подвел обвисшую руку несчастного к фолианту.

Едва пальцы коснулись древнего переплета, как сотрудник задергался. Его глаза закатились. Изо рта, где язык метался в агонии, вырывались потоки смешанной с кровью вязкой слюны. Сознание, казалось, плавилось, как воск под испепеляющим пламенем. Фамер вложил в его сведенную судорогой руку реликтовое заточенное перо и мягко направил ее к основанию алтаря, где покоился чистый обрывок пергамента. Извиваясь, парень начал корябать на листе новые, еще не рожденные в плоть слова, диктуемые непостижимым ужасом, хлынувшим в его разум из фолианта. Тело его стало призмой, через которую безмерное знание книги преломлялось в жуткие пророчества. Затем, со сдавленным стоном, он обмяк. Глаза его подернулись пеленой и остекленели, став такими же пустыми, как у Томаса. Фамер осторожно вынул исписанный пергамент из его безвольных пальцев.

Картина складывалась. Газета не создавала реальность сама по себе. Фолиант диктовал ее, используя человеческие разумы как фильтры, призмы, обращая их в сосуды для своих откровений. Сотрудники были сырьем, их души сжигались в процессе «перевода» нечеловеческих истин на язык кошмарных событий. Их мозг, не выдерживая чудовищного напора, выгорал, оставляя лишь пустые оболочки. Вот, откуда брались «новости», и вот почему газета была так актуальна – она не просто предсказывала, она предписывала.

Всепоглощающий ужас сдавил грудь Лео, он всем сердцем хотел броситься бежать, но ноги предательски переминались на месте. Рассудок бился в истерике, пока голубые глаза завороженно созерцали пульсирующую тьмой книгу. Бежать! Бежать… Бежать? Сейчас? Когда он так близко к абсолютной истине? Нет. Он не хотел бежать. Он жаждал познания.

Ноги сами вынесли Лео из-за колонны. Фамер поднял голову. Его глаза наполнились странным, почти отеческим пониманием.

– Ты пришел, – голос его словно прозвучал прямо в мозгу у Лео. – Еще один страждущий, не выносящий невежества. Подойди, дитя… Открой свой разум бездонному знанию К’хазор Абаала.

Ноги Лео неспешно двинулись вперед. Фамер кивнул на алтарь.

– Нужно лишь коснуться. Одно касание, чтобы выйти за рамки действительности, чтобы сами понятия тайн и философии стали для тебя детским лепетом.

Рука Лео, словно ведомая чужой волей, потянулась к обложке фолианта. Переплет был обжигающе холодным, но из него исходило жуткое, растекающееся тепло.

Мир раскрутился, выворачиваясь наизнанку. В его сознание хлынул неостановимый, обжигающий поток. Это были не просто образы – мириады нерожденных реальностей, корчащиеся в агонии небытия, существа из застывшего кошмара, которых он не просто видел, но и был ими, на бесконечно малый, мучительный миг. Всем этим, за всем этим, сквозь все это он ощутил К’хазор Абаала. Имя? Нет. Скорее судорога в его собственном, угасающем разуме, жгучее клеймо, выжигающее остатки мысли, болезненное эхо чужих, предсмертных откровений. Оно не было ни богом, ни демоном, не сущностью, которую можно осмыслить в категориях силы и зла. Лео понял – или ему отчаянно казалось, что он понял – это был сам Принцип. Не воля, а неизбежность. Концентрированное ничто – отсутствие всякого определенного образа, само разложение формы в первозданный, тягучий хаос. Нематерия без обители, ибо оно само – изнанка пространства, сочащаяся через фундамент здравого смысла… Сочащаяся прямо в него.

Перед его внутренним взором, если то, что осталось от зрения, еще можно было назвать взором, разверзлась бездонная, всепоглощающая пропасть – не из камня или тьмы, а из отвергнутых вероятностей, застывших в вечном крике невоплощения. Но не он смотрел в нее, это она воззрилась на него, поглощая само понятие идентичности. И взгляд этот ощущался как бесконечное падение в геометрию, которой не может существовать, как прикосновение к текстурам, сотканным из агонии распадающихся концепций и липкого, ледяного пота умирающих звезд, под аккомпанемент рокочущей энтропии.

Пустота. Тишину на миг взрезал клекот плоти и скрип ломающихся о камень ногтей.

Фамер вынул из обмякших пальцев очередной пергамент.

Завтрашняя газета «Эхо» выйдет с новым, абсолютно абсурдным, но теперь уже неотвратимым заголовком. И никто не вспомнит о журналисте Лео, который посмел искать знание там, где обитает лишь вечный, первородный ужас, преломленный через агонию человеческих душ.