Дидовские побрэхэньки

Осень необъезженной кобылицей пронеслась по всей Кубанской области, раскрасив деревья в рыжевато-коричневые тона. Горы - эти природные великаны, свидетели седой древности, выбелили свои острые вершины-пики свежим снежком. Живность, та, что по воле Создателя, должна укладываться в зимнюю спячку, нагуляла положенный жирок и попряталась в своих, заранее приготовленных, норах да берлогах. Лишь горный орёл, выслеживающий редкую, в это время года, добычу, парил порой высоко под отяжелевшими, серыми облаками, да по утрам раздавался рев изюбра, вызывающего другого самца на поединок за гарем самок.

Суховей — частый гость в знойное, залитое солнечным светом, лето, уступил место вихорам, да витрюганам, приносящим с собой с, покрытых белыми снеговыми шапками, гор холодное дыхание предзимья.

«Бильшэ вдевай на сэбэ, бо витрюган ходэ» — говорили станишные замужние девки своим детям, выходящим на улицу погулять.

В станице Мартанской, как впрочем и по всей линии, настала пора подготовки к зиме. Кто из казаков снаряжался на рубку чакана, идущего на отделку стрех на хатах. Кто шел на работу к виноградникам и бахче. Очищали хайван — главную дорожку в виноградных садах и огородах, от опавшей листвы, поправляли плетень из хвороста, которым были обнесены виноградники, густо накладывая на него терновник наверх, в защиту от воришек. Терновник также служил своего рода укреплением, что не раз спасало жизнь казачкам, при набегах горцев.

Иные промышляли рыбалкой, по осени шапари устраивали жор в ериках. А кто в хате засиделся и затосковал по воле вольной, собирались гуртом по 5-6 человек, брали в торбы провиант, налаживали рушницы и уходили на тыждень — другой в горы дичи добыть. Стреляли в основном птицу, но порой и покрупней добывали зверя — медведя, козла или оленя горного.

Жизнь станичная, текла в обычном своем русле. Отгуляли свадьбы, кому следовало. Кто по возрасту не вышел, жил надеждой обрести семейное счастье в следующем году. Урожай был собран и прибран в закрома. Хозяйство станичное отлажено и подготовлено к холодам.

К концу ноября погода разом повернула на зиму. Задул со степи холодный бора, срывая с деревьев остатки листьев.

«Колы хозяйнуе бора, сыды на берегу, ожидай затишья.» — говаривали станишные старики.

Казаки с казачками, выходя на улицу по хозяйству, али погулять, утеплялись, сменив легкую одежду на более теплую. Полушубки, стеганные на вате кафтаны и бешметы, зипуны, шились как и черкеска «в талию». Те, кто был зажиточнее, позволяли себе сшить и шубы «до пят». Все, без исключения казаки носили длинношерстные папахи с малиновыми тумаками.

Казачки же облачались в теплушки — стеганные на вате кафтанчики, на полчетверти ниже пояса и курпейки. Головы непременно повязывали двумя платками. Первый из хлопка, а поверх шел расписной из шерсти.

Шубы и полушубки шили, как правило, из овчины, а для утепленных на вате бешметов и зипунов брали суконную ткань. Шубы шили мехом вовнутрь, лицевую сторону шуб и полушубков обшивали так же сукном.

По вечерам, управившись по хозяйству, девки, да замужние молодые казачки собирались на вечеринки в одной из хат, пели песни, рассказывали друг другу станичные новости, да вышивали, кто рушник, кто рубаху - на подарок будущему жениху.

Старики же, лишенные временно погодными условиями своего излюбленного места на станичном майдане, тоже старались сгуртоваться, по обыкновению у одного из своих односумов, в хате. Там, за пиндюркой доброго вина вели они свои безконечные разговоры на темы стариковские, только их уму подвластные.

В это раз собрались старики побалакать в хате у самого старого станишника — Ивана Буряка. От величины своих годов и от немощи, не мог уже казак на двор выходить, все в хате хамылял и то мелкими шажками. Пришли навестить его старики-односумы и, как водится, без глэчика доброго вина какой разговор.

В хате было тепло. С утра грубку топили. Сын Ивана Буряка колосники прочистил на днях, на что Иван довольно заметил: «Ось доброе дило! Теперича грубка нэ бздыть, но дымится. И у хате тепло и дух свежий!»

Зашли бородачи седовласые в хату, как и подобает, на образа, в Красном углу стоящие, перекрестились, с хозяином поздоровкались. Духом жарким на них грубка пахнула. Вспрели. Поскидали полушубки свои овчинные, в бешметах остались.

Расселись старики на лавку, вкруг стола. Глэчик с чихирем, как и полагается, в центр стола поставили. Почитали сию традицию, приводя глэчик по значимости к братыне - большой чаше, наполненной хмелем, которую предки черноморских пластунов - казаки запорожские - по кругу пускали, говоря слова заздравные после битвы славной.

Иван Буряк снохе сказал, чтобы пиндюрки принесла, да кавуна соленого с лёха достала. Налили, «За зустрич!», крякнули довольно, бороды отерли, закусили и полилась беседа стариковская душевная. За старину, за жизнь, как обычно, за молодость лихую, горячую, ну и непременно за то, « шо у наше время усе по иншому було».

«А я братэ всэ помню. Хоть и було цэ при царе Митрохе, колы людэй було трохе… — дед Трохим, обняв ладонью густую, седую бороду, произнес задумчиво — Теберда - Архыз. Там в мэнэ кунаки з карачаевцив, и друзи казаки е. Колысь цэ був Баталпашинский Отдел Кубанского КВ . Входыв в Кубанську Область. В 1828 -м туды пырывылы Екатеринославське КВ и часть Черноморского КВ. Друга половына була з динцив. Но в их бильше було показаченных переселенных крестьян с Расее.»

«Балакають, шо Тамерлан, проходячи через Зеленчукську долыну, полоныв дивчыну по имени Ай-Бетли, шо означаэ Лунолыка. Але зробыв ее не рабынею, а коханою дружиною. Вид злиття двух слов, "аріу" та "кыз", тобто красуня-дыва, и походить название "Архыз". Колысь там жилы алани, шо прийняли в 916 року хрыстыянство.» — заметил самый молодой из присутствующих, недавно принятый в станичный гурт стариков.

Старики промолчали, выдерживая паузу. Но больше говорившему нечего было добавить и разговор за иногородних продолжился.

«Тай тих показаченных кацапив було до грэця посред линейцыв» — отозвался Гаврыло Кушнарэнко. Старые раны давали о себе знать и здоровье казака пошатнулось. Родные думали даже. что сляжет Гаврыло. Но вопреки всему, с Божией помощью ожил старик и, хотя и скрипя, но приковылял на очередной сход своих односумов. Вздохнул глубоко старик и добавил в сердцах - "21-го сэмптября 1793 году, козакы Вийська Чорноморського заснувалы город Нова Сич, пизнише названый Катэрынодаром. Уси родычи казалы мини з малку: "Запомны Гаврылко! Ны яки мы ны кубаньськи казаки. Мы чорноморьськи козакы, нащадкы запорижцив. Панувалы наши диды в Украини, панувалы и мы в Чорномории, покы ны прыйшлы хазяинувать расейци, та крипакы з Украины. Их Днепровський отряд тоди так лютовав, шо гамсэлам и ны снылось."

«Та цэ ж я хочу податы пример козакам, хто ще ныврозумив, шо хто чипляе имя казацкое, хай ны позорять памнять козацького риду. А дурноголовым мужикам - нащадкам крипакив, за цэ и казать обрыдло. Хай им грэць.» — в сердцах продолжил дед Трохим. - Дидо мий, як жив був, так мене научав: "Не одружуйся з багатою — вижене з хаты! Не одружуйся и з убогою — проживеш недовго, а одружуйся, ти, Трохимчику, на вильной Воле — на Казачей доли, як була вона - такою будэ повик з тобою!"

"У нас родычи, тай и у станице казаки, бильше осаула ны пиднималысь. Но, тоди ж козацька служба була. А те кацапы, яки прыдуркы служать абы как, чиргыкають як ти волы, а погоны як носять. Стыдоба. - включился в разговор Иван Буряк — Тай и традиций наших не знают. Шапки як ту макитру задирут на башке, а то и восе без шапки, тильки хфуражка. Тьфу, бисовы диты. Портится казак - портится семья, испортится казачка - портится весь народ. Так у нас балакают»

"Загалом наши пращуры жилы чисто, тай и мы отак же живем. Хаты выбилэны, вымыты тай прыбраны, щосуботи жинка мые и билыть хату, а перед кожным святом обмазуе ее з наружи. У передньому кутку – икони прикрашены, литом свижими, зимою сухими кольорами, хата – з дымарем, потому николи не закопчена. Лучына не горыть у зимку, а горыть якщо не свичка сальна, то каганець. Палатей немає, житло не обнесене глухим двором, але завжди обгороджене тыном тай плетнем. Сараюха для худобы на базу стоить сама по соби, все це з чакану, а амбар тож стоить окремо. У всьому простор и легкисть. И одяг наш охайний и чистиший, ниж росийський: лаптей не носили николи, а ходимо у сапогах або в поршнях. Ми, чорноморці, безтурботны щодо майбутнього. Не бережемо хлиба на голодний час. Все, що було на поле, звозимо и обмолочуэмо. Багато чого продаэмо, щоб заплатити подати або купыти обновы жинке и соби. Так то." - поддержал односума дед Трохим.

«Ходылы всегда, чорноморци, ныколы ны помню без шапки, всегда шапка! — поддержал разговор один из стариков. - А то шо старших гукалы на ВЫ, то було - закон !

«Оттож — в сердцах добавил дед Трохим — Но Боже сохраны. Старшый идэ, а ты шапку ны скынув. Боже сохраны! Шапку скынув и поклонысь ище»

«Так воно и було! — вновь включился в разговор Гаврыло Кушнарэнко — за порушення пидпарубкамы сиэй нормы дид, перед яким не зняли шапку, забырав ее за умовы, що пидпарубок розповидае про порушення етикету батьку. Ясно, що на дитыну чекало покарання, а батько повинен був сам прийти за шапкою.»

« А ще звистно, шо шапка заминяла собою ее власника — дида — хриплым голосом, покашливая, больше для формы, произнес Иван Буряк — Колысь старых, пока ны умыра, почитали и слухалы. Так було так. Вже старый батько, старый, и уже нычого ны робэ, тико туда-сюда, посыдыть дэ. Так от вин, оцэ батько сыдыть, сыдыть, шось йёму надо, може, по нужди, може, чого так, он палочку оставив, шапку скынув, повисив на палку, а хто идэ, должен дойты и от так поклоныця шапке».

« А як наши малые казачата с дитынства знають, шо за то, шо биз шапкы, покаранне наступа — поддержал разговор молчавший до этого старик, брат Ивана Буряка, Матвей — у хлопчячих играх, дюже гарно показано. Наприклад, у игры «в сракача»: Сидить одын, на нього шапку одягають. Бижыть наступний, перестрибуэ, свою шапку одягнув, потим ще й ще, и ось потим хто скильки збыв, ну ось впало там тры шапкы, ну цей, що сидив, став раком, а того беруть за руки – за ноги тай дупой об жопу бьють. А в иншых играх так шапкы просто забиралы и не виддавалы власныку»

«А дитыну ставилы у куток. Кожна хата була малэнькою церквою. У казакив вира була и е невычерпна тай тверда. Дух був и е мицниый. У кожной хаты Червоный кут е, Святий угол. З Иконамы та Розпяттям. Ось у цей кут и ставилы семидергу неслухану. Шоб Господь навчыв дитыну Свою.» — кряхтя довольно, после глотка чихиря, высказался Гаврыло Кушнарэнко.

«Ось так и було — заметил дед Трохим — Тай и слава Богу, шо мы — нащадкы запорижцев, сии традиции з молоком матери впытываем. Тай и наши казачата, не чета крипаким показаченным. Я Васыля, унука научаю: Воля – не грих, не гордыня! Лихисть – не розбий, а доблесть – не жорстокисть! Хоробры людыны — завжди добры, бо воны сильны у правди и видважны у справи! Ходы прямо! Дывысь браво! Говоры – вильний ми народ - Казаки!»

"Добре казав, Трохиме! За то и по чарке выпьемо!" - раздались одобрительные возгласы стариков. Разлили по пиндюркам ароматное вино, выпили неторопясь, закусили кавуном соленым. Зачмакали губами.

«Дви вещи маэ берегты козак: свою папаху, али шапку и свое имя. Папаху збэрэжэ той, хто маэ пид папахою голову. Имя збэрэжэ той у когось у серци вогонь.» — добавил, отирая мокрые от чихиря усы, хозяин хаты Иван Буряк.

«Добре казав» — дружно ответили сидящие за столом старики, довольно цокая языками.

Пока старики за жизнь балакали, сноха Ивана Буряка, казачка дородная, статная, не смотря на то, что уж полвека разменяла, бойкая, подбеливала грубку в «малой хате», а снизу подводила жёлтой глиной. «Малой хатой» в кубанских, черноморских станицах называли кухню.
В каждой хате обязательно выделялась «вылыка хата» (зал) и «мала» (кухня). В зимний период «доливку» (земляной пол) после мазки покрывали, «шоб було теплише», соломой. К тому же свежая солома очищала воздух. К весне
большой утехой для детей были мгновения, когда внезапно на соломе оказывался утром мокрый телёночек. Малые казачата внимательно следили за тем, чтобы теленок не окропил солому, подсовывали вмиг небольшое ведёрко.
После прихода на Кубань казаков с Запорожья в первых хатах коровье стойло находилось под одной крышей, из хаты в стойло был прямой ход. Для гостей в праздничные дни открывались двери коридора, откуда можно попасть в «вылыку хату».

«Так, односумы. Е шо згадаты. А як малыми булы прыгадуэтэ? Стадо прыпасуваты ходилы з пастухом. Из черкесив вин був. Жыв у нашой станици. Алимом кликалы. Вин з бидных горцев був. Абрэкы у нього родыну выризалы. А двух донек на Турэччину продалы. Вин вид пережитого розумом трохы порушив, але добрий був. Нас малых дуже любыв. То свыстулю з вербы выриже, то покаже мисце, де вовк задер косулю.» — задумчиво, слегка растягивая слова, произнес дед Трохим.

«Тай як же ш. Помятаемо того товарчия. Добрый дядько був. Аллах его приюти.

Мени й тэпэр бачиться стадо коров, шо повертаэться надвечор у станицю. Майже уси станичаны мого краю йдуть против чэрэди ( значить, проти стада). Корови йдуть важко, похитуючи в такт головами, збиваючи копытами нагритый пил. А над усим краем висить запах степовых трав.

Ось вид стада видокремылася наша Марта, ее на честь рички нашой то й назвали. Так ось вона наблыжаэться до менэ, проходыть повз менэ, и тепер уже не я, а вона ведэ на баз и менэ, и свого телиця Борьку. Вин у нас того року кольору цэглы був. Як зараз памятаю усе це.» — ударился в воспоминания и Гаврыло Кушнарэнко.

«Помятаэте, друзи, станиця наша тоди на куты, края дилылася. Найбагатшым и найзаможнишым, куркульским краем вважався кут Мельниковскый, а найбиднишым, сиромахинским – «Мослаки». Булы ще «базаряне» та «рыбныкы». Вечорами почитай на всю станицю розносылысь писни . За дивчын схоплювалыся миж краями бийки. Молодому козаку ходиты на чужий край без цепка було небезпэчно». — отозвался Иван Буряк.

«Так. Усяко було. Залышылося лише у спогадах.» — с ноками грусти в голосе, глубоко вздохнув произнес Матвей Буряк и к чему то добавил. — Шумлять вэрбы в конци грэбли.

«Тю. Ти це до чого за вэрбы то, братэ?» — спросил Иван Буряк.

«Та згадав шо то за ти грэбли на Марте, де малыми лазилы.» — отозвался брат.

Сноха Ивана Буряка закончила подбеливать грубку и услыхав краем уха о чем балакали деды, запела тихонько старинную казачью песню:

«В конци грэбли шумлять вэрбы, шо я насадыла...Нэма того козаченька, шо я полюбыла.Ой нэмае козаченька — пойихав за Десну;Рости, рости, дивчынонько,на другую вэсну!Росла, росла дивчынонька та й на поры стала;Ждала, ждала козаченька та й плакати стала.Ой нэ плачтэ, кари очи, — така ваша доля:Полюбила козаченька, пры мисяци стоя!Зелененькы огирочкы, жовтеньки цвиточки…Нэма мого миленького, плачуть кари очки!

Посияла огирочки блызко над водою.

Сама буду полывати дрибною слезою»

«Пизно вже односумы. — выждав паузу, сказал Гаврыло Кушнарэнко, когда закончилась песня — Пора и честь знати. Трохимчику, драголюбчику, розкажы нам наостанок хисторию, яку недавно не доказав, та по хатам розходитися трэба.»

Дед Трохим, довольный тем, что уважают его друзья-товарищи, что его рассказы всегда слушают с интересом и постоянно просят рассказать что то новое, выждал минутную паузу и обратился к самому молодому из всех стариков:

«Тады наливай, друже по пиндюрке чихирю, шоб слово до язика не липло». И добавил промежду прочим: «Друг - та людына, у присутности який ти можеш думати вслух!»

«Так воно и е» — раздались голоса стариков.

Деды подняли чарки за хозяина хаты, за его гостеприимство и дед Трохим, отерев бороду и усы начал свой рассказ:

«Як козаки оперували раньше на вийни.

Через нестачу ликарив козаки сами проводили операции. Робилы их на заходи сонця, колы було менше мух, - хворого клалы на чисто выструганы дошки и давали маковий узвар або пиндюрку горилки.

Инструменти кипятили в солоний води, проносили через полымя вогню, ногу перетягувалы джгутом и обкладалы льодом - вона немила и втрачала чутлывисть.

Той, хто робыв операцию, довго мыв руки та полоскав их горилкою. Рану розширювалы специальними гачкамы та «викочувалы» кулю з ноги. Потим у внутрь закладалы зилля з трав, вставляли довге кинський волосся и рану зашивалы. Волосся выполняло роль дренажу. Прооперовану ногу укладалы в самшитови лубки и забинтовувалы. До ранку пораненому не давали заснути: билы в бубен и танцювалы. Знаменитого хирурга Миколу Пирогова, який був присутний на одний из таких операций, вразило, наскильки злагоджено диялы козаки – и ти, хто оперував, и хто трымав пораненого, и хто безперервно читав молитвы.»

«Да….. — протянул Иван Буряк — Горы памятають тих, чии души булы им по росту.»

«Ну шо, друзи, — сказал дед Трохим — пора додому до хаты. И господарям спочивати, не хворати.

«Спаси Христос, драголюбчики» — отозвался Иван Буряк - И меня попроведовали и вас я побачив."

Деды накинули полушубки и неторопясь, поскрипывая сапогами, вышли на двор.

В таких разговорах проводили зимние, холодные вечера нащадки славных запорожцев. Спешить им было уже некуда. За спиной была добрая часть жизненного шляха. Лихая молодость, проведенная в боях и походах, ранения, награды. Дети, внуки. И теперь их жизнь текла совершенно в ином русле. Тихом и спокойном.

Также тихо и спокойно было сейчас в станице. По темному, холодному небу были рассыпаны мириады звезд. Нарождающийся месяц, царапающий небосвод своими рожками, был похож на чайку — быстроходную лодку предков черноморских казаков — запорожцев. На чайках, обладавших хорошей скоростью, предки мартанцев нападали на боевые корабли противников, нанося порой сокрушительный, внезапный удар, решающий исход битвы.

Свежий, морозный воздух, щекочащий ноздри, был смешен с запахом печного дыма, серыми струйками на фоне черного неба, подымающийся из дымарей хат.

Оргомными великанами неподалеку, у майдана, темнели раины. В некоторых хатах мерцали огоньки свечей. Где то на краю станицы слышался негромкий лай собаки, проснувшейся, видимо от шороха хорька или еще какой мелкой живности.

Деды, постояв минутку, жадно вдыхая густой, пьянящий воздух, разошлись каждый к своей хате. «Портится мужчина - портится семья, испортится женщина - портится весь народ.» — слышалось в скрипе сапогов.

Станица, окутанная мглой, засыпала до утра.