Дракон Глотарт IX, чья чешуя некогда отливала багрянцем вулканических закатов, ныне напоминал выцветший гобелен. Его пламя, прежде испепелявшее города, чадило жалкими сполохами. Живот, обвисший над ущельем Пеплоедов, колыхался при каждом вдохе.
— Три тонны… — бухчал он, глядя на каменные весы, высеченные предками из мрамора. — Всё из-за этих проклятых пастухов…
Принцесса Виолетта, узница грота с лимонно-розовыми сталактитами, подняла глаза от трактата «Алхимия метаболизма». Её плен давно превратился в спа-ретрит для избранных: ковры из паутины, фонтан из слёз рыцарей-неудачников и ежедневные поставки сыров с трюфелями, которые она требовала под угрозой «возвращения в замок».
— Ожирение — не приговор, — сказала она, отламывая кусок бри, чей аромат смешивался с запахом серы. — Твой недуг - от лени.
Глотарт пыхнул, и струйка дыма обвила её шею, оставив сажевый ошейник:
— Я — Ужас Крылатый! Пожиратель королевств!
— Пожиратель липидов, — поправила она, вытирая салфеткой лицо. — Твой холестерин выше, чем шпиль моей башни. И, кстати, у тебя целлюлит на хвосте.
Он потрогал хвост и вздохнул так, что с потолка осыпались кристаллы соли. Дракону нечего было возразить.
Неделя первая. Голод как искусство.
Она составила меню, изящное, как яд:
▸ Рассвет: Смузи из рыцарских сердец (обезжирить).
▸ Полдень: Пастух-гриль (без глютена, подавать с пеплом).
▸ Закат: Воздушный пудинг из монашеских обетов (без сахара).
Глотарт, скрипя когтями по скале, вёл свой дневник:
«День 7-й. Съел менестреля. Виолетта назвала это „срывом“. Теперь в желудке горит, а в ушах звенит. Ненавижу поэзию».
Его рёв, некогда потрясавший горы, теперь напоминал ворчание старого кота. Рыцари, приходившие «спасать» принцессу, уходили разочарованными, оставляя у входа в пещеру брошенные щиты:
— Где огонь? Где хаос? — ныли они, тыкая мечами в его обвисшие бока.
— Хаос в его печени, — отвечала Виолетта, выставляя счет за консультацию на пергаменте из кожи их менее удачливых коллег. — И да, оплата — только золотом.
Неделя вторая. Танцы на пепелище.
Она заставила его кружить в вальсе над пропастью, чтобы «разогнать лимфу». Его крылья, задевая скалы, высекали искры грусти. Пот стекал по чешуе, оставляя дорожки.
— Ты… — выдохнул дракон, сбрасывая в бездну капли пота, — унижаешь меня!
— Нет, — сказала она, поправляя диадему из драконьих зубов. — Ты сам унизил себя, а я — проводник твоей свободы. Или ты предпочитаешь оставаться ходячим анекдотом?
Этой ночью он сжёг деревню.
Пытался.
Но вместо ужаса услышал смех: крестьяне тыкали в него пальцами. Дети бросали в него тухлыми яйцами, а старухи плевались чесночным соком. Лишь пара амбаров сгорело. Кто-то уронил факел, хохоча над его дрожащим брюхом.
Неделя третья. Лекарство хуже болезни.
Его чешуя потускнела. Крылья, подрезанные диетой, несли его всё ниже, пока он не начал цепляться за утёсы, как какая летучая мышь.
В зеркале озера Глотарт видел не повелителя ужаса, а дряхлого ящера с мешками под глазами.
— Доволен? — спросила принцесса, подавая ужин. В отражении он был похож на сморщенный воздушный шарик.
— Я… пуст, — прошептал он.
— Идеальный вес достигнут! — радостно вписала она в журнал.
Развязка. Последний аккорд.
Он умер на рассвете, сгорая от стыда, что жёг сильнее любого пламени. Его тело, легкое, как перышко, рухнуло в пропасть, унося с собой последние искры гордости.
Виолетта, спускаясь в долину с чемоданом золота, бросила в бездну визитку:
«Инструктор вашего успеха. Лишний вес? Экзистенциальный пепел? Гарантия!».
Рыцари, нашедшие его скелет, долго спорили, отчего же погибло чудище.
Вину возложили на черного колдуна, а истину схоронили вместе с костями.
В богатом замке, за высокими стенами, принцесса писала мемуары чернилами из пепла:
«Как похудеть чудовище. Или искусство убивать бессмысленно».
Её смех, лёгкий и ядовитый, разносился по залам, отражаясь от портретов предков, — последнее пламя, которое не смог погасить даже дракон.