Дивные воды

Мама была права.

Когда я озвучила домашним своё решение, она только охнула и спросила:

— В ноябре?

А уже через несколько дней новость облетела всю нашу многочисленную родню, и в квартиру над рестораном началось паломничество неверующих.

— Это хорошее место, — аккуратно говорил Пашка. — Дивноводное. Хорошее место. Особенно летом, Наташа! В сезон! А зимой… ну что ты будешь делать там зимой?

— Работать, — сухо сказала я. — Орден направил меня в помощь местным школе и церкви.

— А жить как?

— Как и всем назначенным, мне полагаются жильё и содержание.

— Клетушка на чердаке и плошка овса?

— Гостеприимство станет мерой уважения к Ордену.

— Это дикость, — возмущалась мама. — Глухая деревня! Там наверняка мыши!

— Это крупный посёлок…

— Крупный?! Зимой одни пустые дома. Местных сколько, человек сто?

— Сто пятьдесят. И приезжие. А в часе езды — здравница, в которой…

— Сто пятьдесят!.. Это же деревня. Удобства на улице, куры, козы. И мыши! Наташа, мыши!

В семейном ресторане папа отвечал за вкусное, а мама — за чистое. Тараканы были для неё вражеской армией, а мыши — чудовищами нижнего мира, которых надлежало уничтожать со всем возможным рвением.

— Ты увянешь там от тоски, — постановила бабушка. — Нам это не нужно. В праздники вся семья…

— Я не буду работать на кухне.

— Кто тебя пустит на кухню?! Возьмёшь заказы по телефону! Поможешь матери с закупками! Девчонкам в зале! За делом и грустить будет некогда.

— Я и не грущу.

— Ну конечно! Сбегаешь от семьи на край земли, лишь бы…

— Ты должна будешь приехать на мою свадьбу, — встряла Оля.

— Свадьбу?..

— Свадьбу?! — папа схватился за сердце. — Какую ещё свадьбу?!

— Мне не нравится этот твой Виталя, — строго сказала мама.

— Выдумки, — бабушка хлопнула ладонью по столу. — Я не дозволяю.

— Оля. Какая свадьба?

— Ну, будет же у меня когда-нибудь свадьба…

— Когда-нибудь! Уж не раньше, чем Наташа вернётся!

— Наташа вообще никуда не поедет!

— Наташенька, ты подумай ещё, пожалуйста. Тебе не обязательно соглашаться. Ты ничего им больше не должна.

— Там мыши…

Ценные советы и уважительные причины сыпались со всех сторон. Игорь Сергеевич откашлялся и заявил важно:

— Тебе заплатят копейки.

— Алчность — один из смертных грехов, — напомнила я.

— Как и уныние. И попробуй только сказать, что не начнёшь там хандрить уже через две недели.

— На воды как раз и приезжают, чтобы поправить здоровье и избавиться от хандры.

— Пятнадцать лет!.. — разорялся папа. — Пятнадцать лет ты отдала Ордену, а теперь…

— Наташа, там ведь будут мыши. Мыши в подполе. Это же деревня.

— Мама, это посёлок.

— Деревня!..

— Праздники скоро. Лучше бы ты подождала весны.

— Служители требуются круглый год.

— Ты же никогда не хотела в церковь.

— Всякое служение угодно Богу.

— Наташенька, ты всё же подумай…

— Там ведь наверняка мыши. Много мы…

— Не мыши! Там водятся тигры, — авторитетно заявила Маруся.

На мгновение над столом повисла тишина, и Маруся, ничуть не смутившись, пояснила:

— Мне мама говорила.

— Нет там никаких тигров!

— А мама говорила, есть!

— Света! Ну какие тигры, ты зачем ребёнка пугаешь? Это крупный дачный посёлок, почти город, тигры если и есть — то глубоко в лесу!

— А она и не испугалась, — меланхолично отозвалась Пашкина жена. — Она просится с тобой, смотреть на тигров.

Я совсем растерялась.

— А как же школа?..

— Так я и не говорю, что разрешила тигров.

Маруся — мелкая актриса — сделала ужасно жалобное лицо, с дрожащей губой и влажными глазами. Света не поднимала глаз от газеты, мама смотрела на меня с осуждением, Маруся картинно шмыгнула носом.

— Никаких тигров, — твёрдо повторила я. — Там нет никаких тигров. И я уезжаю послезавтра.

На самом деле Дивноводное — не такое уж дикое место. Местные воды известны по меньшей мере лет триста, и за это время округа обросла десятком здравниц, одна другой больше. В зиму почти все они не работали, зато летом павильоны и променады были популярнее столичных театров и бульваров.

Ещё здесь строили дачи, из которых и получился посёлок Дивноводное. Вовсе никакая не деревня: он был давно электрифицирован и даже мог похвастаться центральной канализацией — но, увы, не горячим водоснабжением. Некоторые приезжие даже жили здесь круглый год. Говорят, скважинная вода тем полезнее, чем тебе от неё холоднее.

Вообще же до самого октября здесь кипела жизнь, ни в чём не уступающая городской. Потом дачи пустели, окна слепли, местному дядьке с ружьём вручали ключи и немного денег за присмотр. Гас свет, затворялись ворота, исчезали одна машина за другой. Пустели прилавки, в расписании автобусов множились прочерки. Дивноводное засыпало до самого апреля, и даже местные только и ждали, когда снова начнётся сезон, и в посёлок вернётся работа.

Паша пугал, что по зиме Дивноводное будет похоже на могильного мертвеца, и что творится здесь наверняка всякая жуть. Жути я не боялась, мертвецов тоже. Да и Дивноводное оказалось куда краше придуманного Пашкой чудовища: деревья кое-где ещё красовались сухой листвой, по бетонной дороге пыхтел жёлтый грузовичок с дровами, во дворе три бабки лузгали семечки и смотрели выставленный на подоконник телевизор. Что показывали, я понять не могла: изображение рябило, а голоса то и дело перебивал треск.

И вот теперь я только открыла калитку участка, который мне выделила местная администрация, и поняла: мама была права.

Мыши здесь действительно были.

🜛🜛🜛

К моему приезду здесь готовились, и довольно тщательно. На перроне меня встретил Андрей Андреевич, так-то тракторист, но мне предложили ехать не на тракторе, а во вполне приличном автомобиле, пусть и немолодом. В приоткрытых окнах свистел ветер, дорога от станции занимала почти два часа, и всё это время Андрей Андреевич болтал, не переставая.

От него я узнала, что землю к северу от Дивноводного выкупили сами Белозёровы, и что по весне уже они собираются строиться — наверняка отгрохают целый дворец. А в павильоне в посёлке шесть кранов, хотя в самой Государственной Здравнице только четыре, а вода номер три, которой там нет, и вовсе самая полезная из всех и воняет на всю округу. А в ванны по лету нужно записываться ещё с вечера, зато теперь-то — раздолье, купайся — не хочу! Только полотенца нужно приносить свои, все казённые Марфа Валерьевна сдала по описи. А вот видите резной дом? Какие наличники, ну чисто птицы! Золотые руки! Егор Борисович, мастер-то, уже лет пять как помер, а эти всё летят, летят…

Трасса вела к Афанасьевской здравнице, а посёлок касался дороги только самым краешком: здесь как раз стоял дом с резными наличниками, деревянный павильончик со столами, где по лету наверняка торговали ягодами и пирожками, и монументальная остановка. Мозаика на ней изображала оленя, рога которого превращались в рябиновые ветви. Олень был окружён серебристыми рыбами с большими глазами. Красиво.

Здесь надлежало повернуть, и дальше Андрей Андреевич вёз меня по улочкам посёлка, сыпя фамилиями, как овёс высыпается из разрезанного мешка. Никакой городской геометрии в этой части Дивноводного не было и в помине, церковь торчала на площади, в соединении сразу пять дорог, а улица Солёная буквально заканчивалась нигде: отведённый мне дом носил номер восемь, а стоящий слева от него шестой был окружён сплошным лесом.

— Заболтал? — высокая сердитая женщина погрозила водителю пальцем. — Натальюшка Алексеевна! Принимайте хозяйство.

Андрей Андреевич помог мне вытащить из багажника чемоданы, но никуда не уехал — так и устроился у забора, пожёвывая какую-то сухую травину.

— Наташин дом! — торжественно объявила женщина. — Здесь раньше тоже жила Наташа, Наталья Степановна Быкова, прекрасная, прекрасная женщина, золотые руки!

— Умерла? — строго спросила я.

После покойницы пустой дом надлежало почистить, и я не была уверена, что местная служительница хорошо с этим справилась.

— Что вы такое говорите! К сыну уехала, в город. Осенью они приезжали, забрали остаток вещей. Дом под продажу, но то, сами понимаете, не раньше весны… пока он у нас на доверительном управлении.

Я кивнула. Осиротевший дом — это куда лучше, чем мертвячий.

Да и сам дом был хорош, упрекнуть Дивноводное в дурном гостеприимстве не смог бы даже Пашка. Да, дорожку мне перебежала мышь — но была она совсем мелкая, да к тому же не крыса. Забор был крепкий, на дорожке — следы недавней прополки. Под раскидистой яблонью приютилась садовая скамья, безо всяких изысков, но крепкая. Кусты боярышника щебетали голосами непуганых птиц.

Вход был сбоку, перед крыльцом настелили новые доски. Дом начинался с холодной веранды, забранной мелкими квадратными стёклами. Сюда чья-то рука повесила весёлые занавески, вряд ли новые, но довольно приличные; перед дверью постелили коврик, а рядом поставили огромные резиновые сапоги.

Дальше была прихожая с умывальником и слегка покосившимся шкафом и пара дверей к удобствам — я оценила натёртые полы и стянула туфли. В доме властвовала странного вида железная печь с огромным баком для воды над ней, а в спаленке помимо кровати поместились книжные полки, письменный стол, ещё один шифоньер, брат-близнец шкафа из прихожей. На стенах — симпатичные голубоватые обои, большое зеркало. На крашеных досках пола лежал тканый ковёр, из стёганого одеяла на кровати задорно торчала подушка. Занавески на окне приветственно колыхались бахромой.

Встречающая торжественно щёлкнула выключателем, и зажглось сразу всё одновременно: и люстра на два рожка, и настольная лампа, и торшер.

— Здесь погреб, — она отставила в сторону стул и показала мне на кольцо в полу. — Мы в посёлке собрали для вас разного, морковочки, свёколки, картошки пару мешков, грибочков солёных и мочёных… огород тут у Наташи есть, за домом, но в этом году там и не сажали ничего. Но вам если что нужно из такого, хозяйственного, вы мне говорите, всё найдём! Все всех поддерживают. У нас здесь так принято.

— Спасибо, — я кивнула. — А зовут вас?..

Женщина хлопнула себя по лбу:

— Вот ведь! Зоя я, Зоя Игнатьевна. Я из пятого дома, это как раз напротив. Вы как что — заглядывайте!

— Спасибо, — повторила я. И напомнила: — Мне бы ключи.

Зоя Игнатьевна принялась торопливо ощупывать карманы:

— Да-да. Конечно. Держите.

🜛🜛🜛

Из комнаты Зоя Игнатьевна отступала спиной вперёд, а в окно веранды я хорошо видела, как она напустилась на водителя. Слов было не слышно, но я могла примерно догадаться об их сути по накалу страстей: наверняка было сказано что-то об уважении к Ордену, силе Тайного Знания и о том, что недовольная служительница вроде меня может напустить на глупого человека болезнь или проклятие спущенного колеса.

Моему доброму имени наверняка не помогло то, что в дороге я спрашивала Андрея Андреевича о местном кладбище. Правда, ничего интересного я не узнала: кладбище и кладбище, Бог его знает, сколько там покоится народу.

Наверное, мне следовало наведаться туда сегодня же. Но в посёлке есть церковь, а при церкви — я наводила справки, — служительница, посвящённая четвёртой ступени. Не стоит ожидать, что на кладбище что-то окажется не в порядке, или уж по крайней мере — что мне удастся обнаружить это сразу.

А вот поговорить со служительницей мне, конечно, стоило. Познакомиться, посмотреть алтарь, предложить свою помощь (вежливо, но без лишнего энтузиазма). Но на дворе всё-таки суббота, а значит — завтра се́дмица[1] и еженедельная служба. Во-первых, не следует сегодня мешаться в церкви. Во-вторых, не далее чем завтра мы в любом случае встретимся.

Наконец, я могла бы посетить школу. Именно ради школы меня и пригласили в Дивноводное: четвёртая ступень посвящения не позволяла местной служительнице выбрать стезю знания, а значит — вот уже третий год в Дивноводном подростки не изучали науки Ордена. Едва ли кто-нибудь из них очень об этом печалился, но закон требовал иного; в школе мне будут рады чрезвычайно, и все эти занавески, картошка и загодя затопленная печь были тому подтверждением.

Но работает ли местная школа по субботам? В моих сопроводительных бумагах об этом ничего не было сказано.

Потому вместо ожидающих моего внимания чрезвычайно полезных и достойных дел я предалась манкому зову сиюминутной выгоды, а именно — отыскала в прихожей таз, мыло и пару изорванных простыней, явно заготовленных на ветошь, и принялась намывать шкафы, а затем и раскладывать вещи. Особенное внимание досталось обёрнутым в газеты книгам: каждую следовало раздеть, обтряхнуть, погладить по корешку, и каждой выбрать на полке место, в котором она станет хорошо себя чувствовать.

Темнело в Дивноводном медленно. Сперва я увидела сквозь два окна, как в доме через дорогу зажёгся фонарь — его жёлтый свет ещё не казался ярким. Потом сгустились молочные сумерки, а на мою освящённую таинствами кровь покусился запозднившийся местный комар. И лишь пятнадцать или двадцать минут спустя небо потемнело настолько, что садик перед домом стал прибежищем теней.

Тогда я накрыла книги платком с вышивкой и ушла на кухню.

Зоя Игнатьевна хорошо постаралась: здесь были и посуда, и кое-какой запас круп, и прихватки, и даже фарфоровая статуэтка тигра. У тигра был длинный хвост — длиннее него самого — и обведённые золотистой краской полоски, а вот морда подкачала. Из распахнутой пасти смешно вываливался язык, глаза казались испуганными, а внутри тигр был пустотелым, и в его глотку при желании можно было запихнуть палец.

Наверное, в тигра надлежало вставить палочку с благовониями. Пепел осыпался бы на поднос, а дым поднимался в потолок. В моей ложе уже много лет никто не пользовался палочками: пахучий порошок выкладывали в шкатулке тонкими линиями так, чтобы они образовывали фигуры. Для этого не нужны никакие тигры.

Я хмыкнула, что Маруся была почти права: кое-какие тигры в Дивноводном всё-таки были. Ручные, карманные тигры. Таких не стоит бояться, оставшись в темноте.

Я покрутила краны: из левого текла ледяная вода из водопровода, а из правого — почти горячая, нагретая в баке над печью. Набрала полчайника, огляделась в поисках плиты, сама себе усмехнулась. Плиты здесь не было. Готовить предлагалось здесь же, на печи; в её середине виднелись металлические кольца. Наверное, их можно было вынуть, чтобы поставить чайник над огнём, но я не смогла сообразить, как это сделать.

Впрочем, вода вскипела и так. Я уронила в чашку несколько кристаллов ляписа, перемешала, попробовала. Обычным людям не стоит не то что пить — даже касаться без нужды кислого серебра, а мне напиток лишь немного щипал язык.

Сверху я щедро вложила полную ложку застоявшегося мёда — я не удивилась бы, если он остался здесь от прошлой хозяйки. Так и пила, понемногу погружаясь в себя и проникая сознанием в высокие слои.

Я не стала магистром и не сумела постичь Божественный План; мне было достаточно находить его следы. Я видела, как россыпь белых нитей тянется от домов к одному и тому же центру — это достойные жители Дивноводного, прихожане своей церкви. Я чувствовала, как медленно и мерно колеблется эфир — всё равно что дышит. Пальцы кололо далёкими отголосками обрядов: с такого расстояния не разобрать подробностей, но я сказала бы, что в ближайшей здравнице есть свой служитель исцелением.

Потом я услышала рёв.

Я распахнула глаза. Нащупала в кармане юбки колбу с ляписом, обвела пальцами пробку. Рёв повторился. Теперь, опустившись на нижние слои, я слышала его иначе — как едва различимый отзвук звериного рыка.

На веранду я вышла, не надев пальто и даже не накинув шали — только и успела, что сунуть ноги в туфли. Сбежала по ступеням, завернула за дом, добралась до гибнущего огорода, по которому к моему приезду кто-то прошёлся косой и решил, будто так и будет красиво. Лес подходил к дальней стороне совсем близко. Он начинался сразу за низкой оградой в одно бревно и стеной покосившегося сарая.

Звука больше не было. Я поднялась чуть выше в слои эфира, но снова ничего не услышала. Зверь ушёл ещё глубже и дальше — или затаился в тишине.

Я нахмурилась. В темноте лес выглядел чёрным. Почти полная луна позволяла мне разглядеть очертания дорожки в огороде и границы участка, но нечего и думать идти сейчас в незнакомый лес.

Справа, в десятом доме, горели все окна. Шестой дом едва заметно теплился огоньком на веранде.

А совсем рядом, у забора, кто-то сидел на корточках. На земле стоял простой фонарь со свечой, и в её тусклом свете я видела только сапоги и руку, гладящую зайца.

Кажется, незнакомец говорил ему что-то. Я всмотрелась другим зрением, по-иному, но не нашла ничего, кроме тянущейся от моего соседа белой нити к церкви Дивноводного. Тогда я отступила назад и пошла по дорожке обратно в дом.

Рык не повторялся, холодом кусало плечи, а разговоры с зайцами — это, определённо, очень личное дело.

[1] Здесь и далее: се́дмица — седьмой день недели, по аналогии с пятницей. Не путать с седми́цей.