Падение было бесконечным. Не физическим падением в пропасть, а падением сквозь слои реальности, каждая из которых отнимала по кусочку меня. Очнулся я не в мире, а в его отрицании — в размытой пустоте, где не было ни цвета, ни формы, лишь смутное мерцание неведомых объектов на горизонте. Время сперва расползлось, а затем и вовсе лопнуло, как мыльный пузырь. Я шагал к этим миражам, не чувствуя ни усталости, ни голода, но с каждым шагом они лишь отдалялись, словно дразня. Минута или вечность — какая разница, когда само пространство становится пыткой?

И тогда пустота сжалась. Резко, болезненно, будто вселенский спазм. Беззвучный гром ударил по сознанию, и я замер, ощутив вокруг себя не просто пустоту, а нечто иное — давление. Давление девяти дверей. Они стояли кольцом, нарушая саму логику мироздания. Искаженные, перекошенные, будто вылепленные из глины безумным богом, они не отбрасывали теней и, казалось, питались светом, которого здесь не было.

Отчаяние — единственный компас в мире, лишенном ориентиров. Я методично, как автомат, пытался открыть каждую. Створки не поддавались, будто были не деревом или металлом, а сгустками самой пустоты. Но под натиском плеча одна из них внезапно сдалась с оглушительным скрипом, который разорвал тишину, как ткань. Она открылась не как дверь, а как пасть гигантского зверя, обнажив за собой зияющую, всепоглощающую черноту. Она пугала, но в то же время манила, обещая если не ответы, то конец этой бесконечной пытке.

Решение было принято за меня. Жестокий, неожиданный удар в спину, будто невидимая рука гиганта, швырнул меня вперед. Я вскрикнул, беспомощно замахал руками, пытаясь ухватиться за ничего, и кувыркнулся в зев этой пасти, в черноту, которая тут же поглотила меня без остатка.

Холод, сменяющийся жаром; чувство падения сквозь липкие, невидимые слои; всепоглощающий страх, выжигающий душу, — всё это смешалось в один огненный клубок. Последним аккордом стал удар — не о землю, а о саму реальность.

Пробуждение было мучительным. Голова раскалывалась, каждая клетка тела кричала от протеста. С трудом поднявшись с земли, я ощупал себя — к изумлению, кости были целы. Но мир вокруг был мертв. Я стоял посреди бесконечного пепелища. Обгоревшие деревья-скелеты простирали к свинцовому небу свои черные когти. Почва под ногами была холодной и безжизненной, ни травинки, ни признака влаги. И тишина... Тишина была не отсутствием звука, а отдельной, давящей сущностью.

Потом пришло Ощущение. Чье-то зловещее, неоспоримое присутствие сдавило горло, сделав каждый вдох пыткой. Воздух, до этого стерильный и пустой, вдруг пропитался густым, сладковатым запахом крови, а на языке расползся металлический привкус страха. Инстинкт закричал, забился в истерике: «БЕГИ!»

Я побежал. Не зная куда, не видя цели. Ноги подкашивались, в груди выл огонь. Оно было где-то позади, это присутствие, его дыхание обжигало спину, его невидимые шаги отдавались в костях. И тогда, сквозь пелену отчаяния, я увидел его — темный, низкий силуэт обветшалой избушки. Собрав последние силы, я рванул к нему и ввалился внутрь, в объятия смрада тления и пыли.

Деревянная лачуга, местами сгнившая до трухи, казалась, дышала смертью. Взгляд, привыкший к пустоте, скользнул по заваленному хламом полу, по пустым полкам, и наконец упал на кровать в углу. На ней, укрытое грубой, запекшейся в пятнах тканью, лежало Нечто. Леденящий ужас сковал тело, но другого выбора не было. Я завалил дверь обломком стула, сердце колотилось где-то в горле, и начал медленное, невыносимое приближение к ложу. Запах гнили, сладкий и тошнотворный, становился с каждым шагом невыносимее.

Резким движением, будто срывая пластырь, я сорвал ткань — и отпрянул. На кровати распласталось изуродованное тело женщины. Ее лицо было наполовину обглодано, обнажая белесую кость черепа. Руки истыканы глубокими, почти ритуальными порезами, из которых сочилась запекшаяся чернота. Но самым чудовищным было то, как ее скрюченные пальцы судорожно, с материнской — или уже посмертной — жадностью прижимали к груди окровавленный, грязный сверток.

Земля поплыла у меня под ногами. К горлу подкатил тошнотворный ком, мир померк. Эта картина врезалась в сознание, выжигая в нем простую и ясную истину: «Этот мир не знает жалости. Он будет пытаться разорвать тебя, опозорить, сломать. И он не остановится».

Едва я оторвал взгляд от кошмарного зрелища, как снаружи донесся звук. Не крик, не вой, а нечто среднее — протяжное, полное такой тоски и злобы, что кровь застыла в жилах. Оно было там. И оно знало, что я здесь. Оставаться означало сгнить заживо в этой смрадной ловушке. Жалкие завалы у двери не были защитой. Это была иллюзия.

Отчаявшись, я сунул глаз в широкую щель между прогнивших досок на окне. И замер. Вдалеке, за мёртвой равниной, тускло маячил силуэт. Не деревни, не поселка — города. Скелеты небоскребов упирались в небо. Слабая, дрожащая, почти уже умершая надежда копнула сердце: а вдруг... там еще теплится жизнь? Вдруг там есть спасение?

Завывание за окном повторилось — ближе, злобнее. Оно кончилось. Пора было начинать. Осмотревшись, я вцепился в старый, зазубренный топор, прислоненный у дверного проёма. Одним ударом я снес жалкие баррикады и выпорхнул наружу, несясь к городу сломя голову, не оглядываясь.

Но тяжелые, шлепающие по пеплу шаги были уже совсем близко. Кто-то или что-то гналось за мной, дыша в затылок. Мысль о другом преследователе только мелькнула — как что-то тяжелое и стремительное сбило меня с ног. Я грохнулся на землю, выронив топор. Оглушающая боль в плече: ужасающая пасть, усеянная игольчатыми зубами, впилась в плоть. Я не видел твари целиком, лишь ощущал ее скрюченное, мускулистое тело, ее животный, злой вой. Дрожащими руками я отчаянно толкал ее, но ее хватка была мертвой. В глазах потемнело, сознание поплыло.

Топор! Рука, будто чужая, поползла по пеплу, шаря вдоль земли. Пальцы наткнулись на шершавую, знакомую рукоять, сжали ее до хруста в костяшках. И тогда, с низким стоном, рожденным не из легких, а из самой глубины страха и ярости, я всадил сталь прямо между двух горящих угольков-глаз.

Густая, чернильная, нечеловеческая кровь хлынула мне на лицо, едкая и липкая. Содрав с себя рукав, я наспех, трясущимися руками перетянул рваную рану. Боль пульсировала в такт бешеному сердцу. Осталась лишь одна мысль, выжженная в мозгу: «Город. Бежать».

Но по мере моего приближения надежда таяла, как мираж в пустыне. Силуэт обретал чёткость, и это зрелище вселяло леденящий душу ужас. Полуразрушенные небоскрёбы, обугленные многоэтажки с пустыми глазницами окон. Это был не город, а его надгробие. Город-призрак, город-могила.

И тут мой взгляд упал на тело. Оно сидело, прислоненное к обгоревшему стволу старого дуба, в позе уставшего путника. Лицо почти полностью сгнило, но в оставшихся чертах, в форме скулы, в разрез глаз... Холодная, знакомая волна ужаса накатила на меня. Я узнавал этого мужчину. Его улыбающееся лицо смотрело на меня с фотографии в серебряной рамке, стоявшей на тумбочке в той самой избушке.

Решив обыскать труп — отчаянные времена требуют отчаянных мер, — я наткнулся на смятую, пожелтевшую записку, зажатую в его окостеневшей ладони. Корявый почерк выводил: «Спасение ждёт в Мэрии». Искра. Крошечная, но реальная искра надежды брызнула в душу. Может, не всё потеряно? Может, там, в сердце этого мертвого города, еще теплится жизнь? Этот мужчина, видимо, так верил, и его вера привела его сюда, к этому дереву, где его и настигла смерть.

Сняв с трупа еще крепкие, на удивление, тактические сапоги и относительно целую куртку, я облачился в них. Чужая смерть стала моей броней. И я двинулся дальше, вглубь каменного лабиринта.

Время снова потеряло смысл. Сутки растворились в серой, бесконечной мгле. Нестерпимые голод и жажда терзали мое тело, высасывая силы. Внезапно — оглушительный грохот множества лап! Я метнулся за огромный, обгоревший остов грузовика. Целая стая тварей, сородичей той, что я убил, пронеслась по улице, сметая на своем пути обломки и выящивая вой. Они двигались как единый организм, стая голодных псов. Затаив дыхание, я прижался к холодному металлу, чувствуя, как вибрация от их бега отдается в моих костях. Я ждал, пока последний тварь не скрылся из виду, и лишь тогда, обессиленный, пополз дальше.

Въезд в город был отмечен гигантской аркой, теперь полуразрушенной. Улицы представляли собой кладбище сгоревших и искорёженных машин, образовавших местами непроходимые завалы. Впереди зловеще высились небоскрёбы-скелеты.

«И как мне понять, где Мэрия?» — прокрутилось в голове. Логика подсказывала: цель — центр. Но каждый шаг по этому царству смерти давил тишиной. Каждая тень шевелилась, тая в себе невидимую угрозу. Силы были на исходе. Нужно было найти еду, воду. Я свернул в первый же доступный полуразрушенный магазин. Как и ожидалось: полки были пусты или завалены гнилью и битым стеклом. Чудом, в развороченном ларьке кассы, я нашел пару помятых консервов без этикетки. Воды — ни капли. Единственный шанс — склад в глубине здания, за тяжелой металлической дверью.

Толкнув ее, я замер. Оттуда донесся отвратительный, хлюпающий, чавкающий звук. Что-то большое, сгорбленное, обгладывало человеческий труп в углу. Кровь стыла в жилах, ноги стали ватными. Бросив взгляд по сторонам, я заметил на противоположной стене пожарный топор в стеклянной нише. Тише... только тише... Крадучись, почти не дыша, я начал двигаться вдоль стены, молясь, чтобы чавкающее чудище не учуяло моего присутствия. Каждый скрип половицы под ногой отдавался в тишине гулким эхом, подобным удару гроба.

Не помогло.

Тварь вздрогнула, обернулась. Ее маленькие, свиные, полные тупой злобы глазки сверкнули в полумраке. Она издала пронзительный, леденящий душу визг и рванула ко мне, перемахивая через ящики с неожиданной для ее тучного тела скоростью! Я прыгнул к топору, плечом выбив хрупкое стекло, пальцы судорожно сомкнулись на холодной, деревянной рукояти. Успел лишь инстинктивно, отчаянно взмахнуть им — когда острые, как бритвы, когти впились мне в предплечье, разрывая плоть. Адская, ослепляющая боль! Топор выскользнул из ослабевших, онемевших пальцев. Из последних сил я увидел надвигающуюся на меня разъяренную пасть, почувствовал ее смрадное дыхание, и темнота, густая и беспощадная, накатила волной, смывая сознание...

Загрузка...