Дневник. 12 октября
Пишу папиным карандашом. Он скрипит по бумаге, и этот звук напоминает мне, как скрипела половица в ту ночь, когда он не спал.
Всё началось рано утром. В дверь постучали. На пороге висела его военная форма. Она пахла пыльным сукном. Этот запах был такой сильный, что перебил даже запах горелого кофе с кухни.
Папа начал её надевать. Каждая застёгнутая пуговица делала его чужим. Мама стояла у стены и молча смотрела. Она не плакала, только гладила пальцами край своего халата.
Потом он подошёл к нашему с Ваней «штабу» — это такой шалаш из стола и одеяла. Мой братик спросил его шёпотом: «Пап, а ты скоро?»
Папа тоже прошептал: «Очень скоро. Ты здесь за старшего».
Ваня кивнул. Он пытался быть храбрым.
Потом папа обнял маму. Они стояли так долго-долго. Он держал её так крепко, будто боялся, что она рассыплется. А она прижалась к его груди, как будто хотела запомнить звук его сердца.
Потом он открыл дверь. Обернулся на пороге. Посмотрел на нас — на маму, на Ваню, на меня, на наши игрушки на полу. Он просто смотрел. Я сейчас понимаю — он прощался.
Дверь закрылась. Мы слышали, как его шаги затихают вдали. В комнате остался только странный запах — смесь его обычного одеколона и чужого, военного сукна.
Мама повернулась к нам. По её лицу катилась всего одна слезинка. Она упала на пол и оставила маленькое тёмное пятнышко.
А я теперь сижу и пишу этим карандашом. И понимаю, что папа ушёл не сегодня. Он начал уходить ещё тогда, когда по ночам ходил по комнате, и скрипела та самая половица. А мы просто не хотели этого слышать.