Дневник тревожного философа 18+

Я Сергей, курьер- почтальон этого маленького, затерянного городка, что утопает в зелени хвойных лесов и омывается тихими реками. Каждое утро я начинаю свой путь, неся в своей сумке не просто письма и посылки, но и крошечные, а порой и огромные кусочки чьей-то жизни. Это больше, чем работа. Это пульс города, незримая нить, связывающая сердца. Я начал вести дневник, чтобы не потеряться в этой рутине, чтобы зафиксировать те невысказанные мысли и переживания, что накапливаются во время моих ежедневных походов.

01.06. 2013

Знаешь, иногда память подкидывает тебе такие сюрпризы… Не из приятных. Вот живешь себе, живешь, вроде, все ровно, как-то справляешься с этой жизнью, которая, честно говоря, и без всяких сюрпризов – штука довольно квестовая. И тут бац! Твои мозги решили вдруг откопать что-то такое, что лежало там глубоко-глубоко, под семью замками, и ты такой: «Э, ребят, а какого, собственно, черта?!»

Вот у меня недавно было такое. Сидел, пил чай, листал ленту в телефоне, ничего не предвещало беды. И внезапно, как вспышка, вспомнилось...

Воспоминания — это эфемерные нити, вплетённые в ткань нашего бытия, которые, подобно древним карта́м, указывают путь к истокам нашего «Я». Иногда они вспыхивают внезапно, яркими, почти осязаемыми картинами, запечатлёнными в глубинах памяти, где реальность переплетается с детским восприятием, создавая неповторимые, порой болезненные, порой светлые узоры. Одна из таких вспышек, настолько яркая, что может прожечь плотную завесу времени, переносит меня в далёкое прошлое, в мир, где я был всего лишь маленьким мальчиком, лет четырёх от роду.

Даже крошечный ребёнок интуитивно чувствует ощущение чужеродности, когда мир вокруг не соответствует его миниатюрной реальности. Почему я лежал именно во взрослой больнице? Загадка, которую время не спешит разгадать. Была ли это предоперационная подготовка — холодное предчувствие неизвестности, затаившееся в стенах процедурных кабинетов? Или, быть может, восстановление после какого-то ещё не до конца осознанного испытания?

Не исключено, что родители, занятые своими взрослыми делами, искали наиболее удобное, с их точки зрения, решение, оставляя меня на попечение чужих стен и лиц. В тот момент, будучи ребёнком, я не имел ответов.

Главное — я был там, окружённый миром взрослых, их запахами, их болезнями, их усталыми взглядами. И я был невероятно, до полного паралича, стеснительным. Этот страх проявлялся не только в неуверенности при общении, но и в глубочайшем, почти экзистенциальном ужасе перед необходимостью просить о помощи, нарушать установленный порядок, привлекать к себе внимание.

И вот наступила ночь. Мрак больничной палаты казался ещё гуще, тишина — ещё оглушительнее. Сон окутал других обитателей, оставив меня наедине с моими маленькими, но огромными проблемами. Я осознал, что очень хочу в туалет. Не просто «хочу», а испытываю острую, нарастающую потребность, которая с каждой минутой становилась всё невыносимее. Страх сковал меня. Встать? Пойти? По коридору? Миру взрослых, чужому и пугающему, где нужно было выйти из относительной безопасности своей койки, пройти по неосвещенному пространству, встретить, возможно, кого-то… Этот клубок страхов, сплетённый в маленькой, ещё не окрепшей головке, казался непреодолимой стеной.

Час я терпел, другой. Ночь — царство теней и усиленных страхов. Одиночество, как тяжёлое одеяло, давило, усиливая чувство беспомощности. Каждый треск, каждый шорох в полуночной тишине казался предостережением. И вот, наконец, момент истины. Терпеть стало физически невозможно. Предел выносливости пройден. Собрав последние крупицы детской отваги, я встал. Ноги, ещё не привыкшие к самостоятельным ночным походам, вели меня по тихому коридору. В конце его, у туалета, сидела дежурная медсестра. Я подошёл, прижавшись к дверному косяку, чувствуя себя провинившимся преступником, и тихо, сбивчиво произнёс: «Я хочу в туалет».

Её реакция была удивительно спокойной, лишённой всякого удивления, осуждения или даже простого сочувствия. «Так иди», — сказала она, возможно, даже не отрывая взгляда от журнала или своих мыслей. И всё. Легко. Просто. Мир не рухнул, небеса не разверзлись. Такое простое действие, но оно стало для меня откровением: иногда самое страшное, чего мы ожидаем, оказывается лишь будничной рутиной для других. Правда это во второй день было, а в первый день я намочил кровать.

Эта, казалось бы, забытая в больнице история, пустила корни глубоко внутри. Она нашла своё повторение, своё мрачное эхо, через какое-то время, в другом, тоже детском, но ином по своей природе пространстве — в детском саду. Тогда случился понос. Настоящий, тот, который не терпит компромиссов, тот, который требует немедленного действия, не давая времени на раздумья или поиск оправданий.

И снова я, ведомый той же въевшейся привычкой, той же стеснительностью, попытался терпеть. «Дотерплю до прогулки, там что-нибудь придумаю», — мелькнула мысль, уже знакомая, уже опробованная. Это было не столько сознательное решение, сколько рефлекторное действие, запечатлённое в памяти из прошлого опыта. Но, как часто бывает, инстинкты берут верх над заученными шаблонами. Не дотерпел. Случилось.

Здесь, наверное, стоит сказать спасибо судьбе или, скорее, маме, которая в тот момент пришла за мной. Воспитательница, вероятно, передала ей мою «неудачу». И мама… низкий ей поклон за это. Она не ругала. Не кричала. Не показывала своего разочарования или гнева. Она просто взяла меня, как обычного ребёнка, которому нужна помощь, и повела в душевую в садике, чтобы отмыть. Это было проявлением заботы, безусловной любви, которая не наказывает за телесные слабости.

Но эта сцена, как и многие другие, вызывает во мне сложный, противоречивый клубок чувств. С одной стороны — обида. Обида на то, что я был один в той больнице, переживая страх и одиночество, что мама не всегда была рядом, когда мне нужна была её поддержка. С другой стороны — безмерная благодарность ей прежде всего за эту заботу, за то, что она в целом была рядом, была мамой. Эти два полюса — детская потребность в присутствии и младенческая обида на его отсутствие, с одной стороны, и взрослая благодарность за труд воспитания, с другой — постоянно борются во мне.

Но вернемся к больнице, мама конечно навещала меня, но я был один.

Так вот. Операцию сделали. Звучит вроде мелочь, но для четырёхлетнего карапуза это целое событие, да еще и пугающее до чертиков. И вот, самое непонятное: родителей снова рядом не было. Ну, бывает, наверное, какие-то причины там были, может, уехали куда-то ненадолго, не знаю. Важно то, что в тот момент я остался один. Совсем один. Помню что она потом наконец приехала, я увидел в окно и заплакал. И мы ходили на перевозки, потом она снова уехала, из за работы наверное. Я не стал задавать вопросы, к чему это всё. Она уже и не помнит. А я помню.

Мне убрали повязку, остался шрам, положили в другую палату. А палата не детская. Ну, или типа того. Там были подростки. Подростки, честно говоря, тогда для меня были существами из другой галактики. Большие, шумные, непонятные. И вот я, маленький, растерянный, с этим своим страхом перед какой-то там операцией, оказываюсь среди них. Чувство тревоги тогда просто зашкаливало. Я сидел на кровати, такой маленький комочек, и просто хотел, чтобы мама или папа пришли и забрали меня оттуда. Или просто, чтобы обняли и сказали: «Все будет хорошо, милый». Но их не было.

А подростки… Ну, они были подростками. Не то чтобы я сейчас их прямо сильно виню, но тогда они мне казались какими-то… злыми, что ли. Они меня не то чтобы били или что-то такое, но они прикалывались. Смеялись надо мной. Для пятилетнего ребенка, оказавшегося в чужой, пугающей обстановке без поддержки, эти смешки и подколы ощущались как удары. Они пользовались моей растерянностью, моей наивностью.

И вот тут всплывает самый мерзкий момент. Один из них… Ну, лет ему было, наверное, 14-15. Уже такой, вроде бы, не совсем ребенок, но еще и не взрослый. Он заметил, как я смотрю на его печенье. У меня, наверное, вид был такой… голодный и несчастный. И он такой: «Хочешь печеньку?» А я, ну конечно, хочу! Я тогда вообще не ел ничего целый день, наверное, из-за этой операции и нервов. И он мне говорит: «Ну, давай, поцелуй меня вот сю…» И тут он показал куда-то… ниже пупка. Я тогда вообще не понимал, что это значит. Ну, поцеловать? Как маму целуешь? Или как любимую игрушку? Для меня это был просто какой-то непонятный Ритуал за еду. А еда тогда казалась самым желанным на свете. Я был настолько наивен, настолько потерян, что просто… согласился. Подошел и, как он показал, прикоснулся губами к его животу. И получил свою печеньку.

Звучит дико, правда? Сейчас, взрослым, спустя много лет, об этом даже думать странно. Но тогда… Тогда это было просто то, что я сделал, чтобы получить еду и, может быть, хоть какое-то подобие внимания или принятия со стороны этих больших, непонятных людей. Я не осознавал, что происходит что-то неправильное. Я просто хотел есть и чтобы меня оставили в покое.

И вот. Прошло много лет. Эта история сидела где-то там, в глубине. Я ее не забыл, нет. Она иногда всплывала, но как-то приглушенно, как плохой сон. Я не придавал ей особого значения. Думал: «Ну, детство, всякое бывает». А потом вдруг… вот недавно… она всплыла с новой силой. Я вспомнил все эти детали. Эту палату. Эти лица. Свои чувства. И тогда меня как будто током ударило. Я понял. Понял, что это не «всякое бывает». Это было… это было как-то неправильно. Очень неправильно.

И мне стало не по себе. Вот прямо физически. Захотелось помыться, что ли. Чувство какой-то… грязи. И стыда. Стыда не за то, что я тогда сделал, а за то, что со мной такое сделали. И это чувство, оно как будто запустило цепную реакцию. Я вдруг начал связывать это с другими вещами в своей жизни. Со своей вечной тревогой. С тем, что мне тяжело сближаться с людьми, что я постоянно жду какого-то подвоха, что мне комфортнее избегать ситуаций, где нужно кому-то открываться. У меня, кстати, с какого-то момента и диагностировали это избегающее расстройство личности. Я думал, это просто «я такой». А оказалось… может, это вот оттуда?

Моя самооценка, которая и так никогда не была на высоте, просто рухнула. Я начал думать: «Раз со мной такое сделали, значит, я какой-то… особенный? Неправильный?» Эти мысли крутились в голове и не давали покоя.

К счастью, я уже какое-то время ходил к психотерапевту. Начал ходить по поводу этой своей вечной тревожности и проблем в общении. И вот, когда эта история всплыла с такой ясностью и начала меня буквально преследовать, я понял, что должен об этом рассказать. Это было тяжело. Очень тяжело собрать все это в слова и произнести вслух. Рассказать другому человеку про этот случай, про свои чувства сейчас, про то, как это, кажется, повлияло на всю мою жизнь. Но я это сделал.

И вот мы сейчас с терапевтом работаем над этим. Он говорит, что это классическая психотравма. Когда ребенок оказывается в уязвимом положении, без защиты, и с ним происходит что-то, что он тогда не мог осмыслить, но что оставило глубокий след. Это как рана, которая не зажила и все время ноет, влияя на все остальное. Он объясняет, как это могло повлиять на мое развитие, на формирование личности. Как я мог начать воспринимать мир как опасное место, а себя – как того, кого могут обидеть, кто должен быть начеку.

Это долгий процесс. Нельзя просто так взять и «вылечить» такое. Это как разбирать завалы. Медленно, осторожно, находясь к себе максимально сочувственно. Учиться не винить себя. Учиться понимать, что это было насилие, пусть и не в самой очевидной форме для ребенка. Учиться строить заново свое представление о себе, не основанное на этом старом, болезненном опыте.

И знаешь, самое удивительное? Когда ты начинаешь говорить об этом, когда кто-то слушает тебя без осуждения, просто слушает и помогает тебе понять, что произошло… Становится немного легче. Как будто этот тяжелый камень, который ты носил в себе все эти годы, начинает понемногу крошиться. Не исчезает сразу, конечно. Но ты начинаешь видеть свет.

Эта история, она про то, как даже маленький эпизод в детстве может оставить шрамы на всю жизнь. Про то, как важно обращать внимание на то, что чувствуют дети, даже если они не могут это выразить. И про то, что никогда не поздно начать разбираться со своим прошлым, даже если оно болит. Это не смешно, конечно, по сути. Но иногда, когда ты проходишь через это, ты начинаешь видеть какую-то абсурдность ситуации, как причудливо устроена наша психика, как она умеет защищаться, пряча боль так глубоко, что ты сам про нее забываешь, пока она не вылезет каким-нибудь боком через много лет. И тогда уже можно, наверное, позволить себе немного… ну не посмеяться, конечно, над самой травмой, но над этой ироничной, кривой траекторией жизни, которая приводит тебя обратно к истокам боли, чтобы ты наконец смог ее отпустить. Ну, или хотя бы начать это делать. В общем, вот такая вот история. Не самая веселая, да. Но, кажется, важная.

Эта борьба, кажется, не ограничивается лишь воспоминаниями о прошлых событиях. Взрослый я — человек с тревожно-избегающим расстройством. Причины этого, похоже, уходят корнями глубоко в детство, в те самые моменты, когда стеснительность побеждала возможность быть собой, когда страх перед реакцией мира заставлял меня «терпеть до последнего». Эта привычка, заложенная на ранних этапах развития, сформировала определённые поведенческие паттерны, которые теперь, во взрослой жизни, проявляются в виде тревоги, затруднений в социальных контактах и, возможно, в моей личной жизни.

Мне говорят, или я сам себе говорю, что моя жизнь, моя холостяцкая судьба, — следствие родительского контроля. Не разрешала заниматься любимыми делами, не разрешала покупать книги, контролировала и направляла, создавала неопределенности в жизни. Будучи молодым, я, возможно, не мог понять истинные мотивы этих действий, видел лишь ограничения, отсутствие свободы выбора. Теперь, когда я стою на пороге того, чтобы когда нибудь самому стать родителем, или когда просто смотрю на мир сквозь призму накопившегося опыта, я начинаю понимать — или, по крайней мере, пытаюсь понять — ту грань между заботой и контролем, между защитой и ограничением, которая так тонка и так легко нарушима.

Этот диалог с прошлым, диалог с образами родителей, наполнен не только обидой, но и глубокой потребностью в понимании. Возможно, когда я сам стану стоять перед лицом маленькой жизни, которую нужно оберегать, обучать и направлять, я обрету тот самый ключ к прошлому, который позволит простить, понять и, наконец, примириться с теми, чьи решения, принятые в эпоху моего детства, сформировали меня нынешнего.

Вся эта моя жизнь— от стеснительного мальчика в больнице до взрослого человека, ищущего ответы в своих прошлых переживаниях — свидетельствует о непреходящем влиянии раннего опыта. Наша способность к доверию, к открытости, к близости зиждется на фундаменте, заложенном в детстве. И хотя порой этот фундамент кажется треснувшим от страхов и ошибок, процесс самоанализа и сострадания к себе и к тем, кто нас растил, может исцелить самые глубокие раны, открывая путь к более полному и гармоничному существованию. Но так нелегко простить тех ублюдков и мать.

30.06. 2013

Летний отпуск

Я сидел в вагоне поезда, который мчался к моей бабушке в деревню, и не мог не ощущать легкого трепета в сердце. Это была не просто поездка. Она стала глотком свежего воздуха в мою жизнь, а также возможностью вновь вернуться туда, где все когда-то начиналось. Деревня, коровы, сено, лес — эти слова воссоздавали в моей голове живые образы из детства. Я был беззаботным и свободным человеком, готовым к приключениям.

Когда я вышел на платформу, меня встречала знакомая атмосфера — запах свежескошенной травы, шум деревенских птиц и легкий ветерок, каждая порывчик которого прямо-таки шептал: «Ты вернулся!».

И вот я вошёл в калитку и меня тут же облаяла собака по кличке "Джина". Не узнала. Забыла.

«Саумы, бабушка!» — закричал я, когда вошёл в дом, задыхаясь от радости. Бабушка, наклонившись над кухонной плитой, обернулась и рассмеялась:

«Ах, мой внучек! Вырос, возмужал!» — её голос всегда звучал так, будто она шептала секреты всему миру. Я много раз слышал эту фразу, но каждый раз мне казалось, что она скрывает в себе нечто большее.

Я разместил свои вещи в спальне, которая в детстве казалась огромной, а теперь выглядела совсем иначе — более тесной, но уютной.

Когда я вышел в зал, тётушка, старая, но энергичная, уже ждала меня с вопросами. Она быстро наводила порядок, вытирая пыль с подоконников.

«Как твои родители? Как жизнь в большом городе?» — выпалила она, словно продолжая соревновательный матч вопросов, который они начали с бабушкой много лет назад.

Я отвечал на её вопросы, стараясь при этом не запутаться в умении излагать свои мысли.

Дедушка, сидевший в углу с газетой, приподнял голову. Он был занят чтением «Трудового комсомола», и его внимательность к новостям граничила с священством. Он посмотрел на меня через очки и миролюбиво произнёс: «Чего так похудел?»

Я вежливо ответил: «Нет, не переживай, дедушка. Я в будущем поправлюсь». Он кивнул, но в глазах его светилась та самая мудрость, которую передаёт быт деревенского человека.

Однако в процессе поедания татарского супа вспомнился вопрос о моих двоюродных сестрах.

«А где Зуля и Салися?» — спросил я, едва дослушав очередное воспоминание. Бабушка тут же зажглась, будто находя в себе запасы энергии, которые, как оказалось, не заканчивались.

«Ох, они остались в городе! У них учёба, понимаешь?

Вечером мы сидели за столом, поедая борщ и обсуждая жизнь, когда в дверь постучались. Это были Зуля и Салися! Обе с большими сумками и ушами, полными шуток, которые, разумеется, были культурного характера.

Переполох начался такой, что трудно было поверить, что когда-либо я был наедине с бабушкой. Сестры влетели в дом, как в ураган, и вскоре разговоры превратились в шумный поток. Все проезжие истории города, уроки и так далее. Я почувствовал, что снова могу чувствовать себя «своим».

В итоге противостояние: между только что вернувшимся из города парнем и гордым наследием традиций деревни стало веселым комедийным спектаклем, где каждый играл свою роль. Бабушка щебетала, Зуля и Салися спокойно шутели, а я, в свою очередь, смотрел на книжную полку с ностальгией. А потом мы переоделись и пошли работать в огород.

И вот я понял: несмотря на уходящее время, я все еще в этом круге своих самых близких людей. И не так уж важно, где я буду завтра. Главное, что этот дом всегда будет полон тепла, веселья и, конечно, нескончаемого потока вкусных блюд.

11.08. 2013

Я часто останавливаюсь на краю тротуара, стараясь собраться с мыслями. Вокруг меня суета: люди спешат по своим делам, машины проносятся мимо, а я стою со смартфоном в руках, пытаясь понять, как мне сделать свой следующий шаг. Я курьер, но для меня это не просто работа — это настоящая битва.

Моя жизнь — это постоянное напряжение. У меня тревожно-избегающее расстройство личности, и каждый день мне приходится сталкиваться с людьми, которых я панически боюсь. Когда я встаю утром, первое, что приходит мне в голову — это желание остаться дома, завернуться в свой старый плед и никуда не выходить. Я знаю, что завтра, послезавтра и ещё много дней впереди мой график будет переполнен доставками, контактами с клиентами и постоянным общением. Это словно игра на выживание.

Я вспомнил, как пришел устраиваться на эту работу. Самый обычный офис, очередь из таких же нервных соискателей. Когда пришла моя очередь, я встал перед менеджером. Он смотрел на меня с лёгкой улыбкой, и это только усиливало моё беспокойство. Я говорил так тихо, что, наверное, еле различал собственные слова. Он кивал, и, казалось, его не смущало моё молчание. Он просто записывал мои данные.

— Вы скромный парень, — заметил он, когда рассказывал о том, как важно быть коммуникабельным в этой работе. Я просто кивнул, не зная, что сказать. «Скромный» — это то, что чаще всего говорят обо мне. Они не знают, как трудно мне проходить мимо людей, избегать взглядов, слышать шумные разговоры, повседневную суету.

Каждый новый день начинается с необъяснимого желания сбежать. Я проверяю свои заказы, стараясь заранее спрятать или подавить свои страхи. Отправляюсь в путь, но каждое движение ощущается, как прогулка по краю пропасти. Я слышу, как внутри меня закипают тысячи эмоций — от страха до желания сделать все правильно. Я не хочу разочаровать никого, ожидания от меня велики, но моя собственная тревога всё время рычит в груди.

Особенно пугает мне встреча с клиентами. Иногда они улыбаются, могут предложить чай или просто поблагодарить за работу. Эти простые, казалось бы, действия вызывают у меня такой стресс, словно я нахожусь под прицелом. Я отвечаю улыбкой, говорю «спасибо», но внутри меня всё крутится и трясётся. Мои руки потеют, голос слабеет, и мир вокруг меня теряет фокус. Меня пугает мысль о том, что кто-то может увидеть, как я чувствую себя некомфортно. Поэтому я прячусь за маской «хорошего парня», воспринимаемого как скромного и доброго.

Но за этой маской прячется молчаливый крик. Я не могу говорить о своих чувствах, боюсь, что меня не поймут. Почему? Потому что я бы предпочёл остаться в тени, наблюдая, как другие общаются, смеются и делятся новостями. Я знал, что это не нормально, это не то, как живут другие, но сдавать свои позиции мне было страшно. Уволиться? Бросить эту работу? Мысль об увольнении лишь усиливала мою тревогу. Что я тогда буду делать? Как смогу выжить, когда внутри меня так много страха, а за пределами — так много неизвестности?

Общение с людьми вокруг меня стало моеобразным театром. Я — актёр на сцене, который знает текст своей роли, но не может сыграть её без ошибок. Каждый раз, когда мне удаётся справиться с очередным заказом, это как маленькая победа. И каждую победу я отмечаю молчаливым «браво» себе, но одновременно напоминанием о том, что впереди вновь ждёт бой.

И всё же, несмотря на каждый кошмарный день, есть моменты, которые заставляют меня улыбнуться. Например, я часто сталкиваюсь с пожилыми людьми, которые, как правило, более добры и понятливы. Они могут остановить меня, рассказать истории из своей жизни, и эти мгновения дарят мне тепло. Иногда я возвращаюсь домой, чувствуя, что несмотря на тревогу, я всё еще способен к сочувствию и пониманию. Этому я остаюсь благодарен.

Но вот этот адский круговорот никогда не заканчивается. Каждый новый заказ — это очередной стресс, новая встреча, новое опасение. Это всё нарастает, как снежный ком, стремящийся скинуть меня с ума. Я пытаюсь найти способ размышлять о спокойствии, о том, как я могу себя успокоить, но тревога не дает мне шанса. Я слышу, как они шепчут: «Что с ним не так?» — все, кто встречает меня. «Как же он смущённый и такой добрый».

Я бы хотел, чтобы кто-то смог заглянуть за мою маску, увидеть, как я борюсь с внутренними демонами, как переполнен страхами и сомнениями. Я желаю быть свободным, быть самим собой, но страх привязан ко мне, как цепь, и он не отпустит меня. Я видимый, но в то же время невидимый. И это делает каждый рабочий день тяжёлым испытанием.

Что же будет дальше? Смогу ли я решиться на перемены? Мне надоело прятаться за маской и скрывать, что происходит внутри. Я чувствую себя иссякшим, но всё же продолжаю тянуть эту лямку. Надеюсь, однажды я смогу найти смелость, которая позволит мне сказать: «Я не могу больше». Но до тех пор я продолжаю играть свою роль в этом театре жизни, оставаясь милым и скромным парнем, который на самом деле страдает от невидимого бремени".

Наступает утро нового дня, и снова тот же сценарий: работа, страх, но и маленькие радости от того, что он может помочь кому-то. Каждый пакет, который я доставляю, — это не просто работа, это шаг в сторону своего внутреннего вызова. Возможно, он никогда полностью не победит свои страхи, но он готов за них бороться. Однажды, он все-таки поймёт, что его главное достоинство — это достоинство быть собой.

Каждое утро я просыпаюсь с чувством тяжести в груди. С момента, как я открыл глаза, страх берёт меня в свои объятия. Августовское солнце пробивается сквозь занавески, и я понимаю, что сегодня снова придется выйти на улицу — снова в мир людей. Я работаю курьером. Это кажется простым, но для человека с тревожно-избегающим расстройством личности это каждый раз — испытание. Я чувствую себя, как будто живу в аквариуме, где каждый взгляд на меня — это палка, колющая ранимые нервы.

Как только я встаю, я надеваю свою униформу — серая футболка с логотипом службы доставки. Она защищает меня, как броня. Я смотрю в зеркало, стараясь угадать, каким покажусь сегодня. "Скромный, хороший, милый парень", — думаю я, как будто это молитва, которая станет щитом от тревоги. Однако так ли это на самом деле?

Каждая встреча — это путь в неизвестное. Мои мысли начинают крутиться, как карусель, и я всякий раз задаю себе вопрос, как же я оказался здесь. Я делал это, чтобы быть рядом с людьми, чтобы хотя бы разлиновать на их фоне. Но страх сковывает, когда я слышу, что кто-то говорит: "Привет!". Это так просто, но для меня — настоящая битва.

У меня не оставалось сил скрывать свою нерешительность. Я хотел общаться, я мечтал стать частью этого мирного общества, но каждый раз, когда мне нужно было пообщаться с людьми, мой дух убегал. Я вспомнил, как работал в магазине, и мне было так страшно, когда мне нужно было говорить с клиентами. Уволившись, я думал, что найду что-то простое, что не потребует бесконечных улыбок. Тогда мне предложили работу курьером. "Ты ведь не будешь на виду", — сказал мой друг, когда я делился своими страхами. Но, отказавшись от своей первоначальной идеи, я даже не подумал, что придется каждую минуту сталкиваться с людьми.

На улице мне нужно искать адреса, взаимодействовать с клиентами — раздавать посылки, расписывать документы. Каждый вызов — это как небольшой бой. Я стараюсь контролировать свои движения, говорить чётко, не допускать ни одной ошибки. Улыбка на моём лице — это маска, за которой скрывается тревога. Я ловлю взгляды людей, и они часто выглядят доброжелательно, они не понимают, какой страх стоит за моей добротой. Они не знают, что внутри меня бушует буря, когда я слышу, как кто-то снова спрашивает что-то, или прикасаясь ко мне по ошибке.

Однажды, во время одной из доставок, я заметил, что клиент оказался молчаливым стариком. Мы обменялись парой фраз, и тут старик спросил: "Почему ты такой тихий, парень? Да не стесняйся, всё хорошо!" И от его слов сердце моё сжалось. Это же не стыд, это своя, незримая борьба. Я хотел ему ответить, сказать, что стыдится не из-за характера, а из-за бессилия, но не смог — просто улыбнулся и кивнул.

Когда я уже заканчивал смену и возвращался домой, то чувствовал себя истощённым. Разговоры с людьми выматывают меня, будто я прошёл марафон. Я мечусь по улицам города, но внутри — бесконечная борьба с самим собой. Каждый вечер, когда я закрываюсь в своей комнате, я, как погружённый в безумие, наконец, позволяю себе отпустить контроль. В такие моменты я чувствую, как влага накрывает мое тело в поту, и я не могу сдержать слёзы от усталости. Иногда это доходит до абсурда: я нахожу себя на кухне с чаем и булочкой, вздрагивающим от непрекращающегося внутреннего диалога со страхами.

"Какого черта ты терпишь?" — шепчу я себе. Но затем голос внутри поднимает тревогу: "А что, если ты вообще не сможешь найти работу? А если не сможешь общаться с людьми?". И я сталкиваюсь с этим противоречием — стремлением к своим страхам и ужасом, с которым я сталкиваюсь каждый день.

Иногда, когда страх становится невыносимым, я торопливо оставляю свою работу и хочу просто уйти. Но быстро вспоминаю, каково это, быть в одиночестве без работы. Как затеряться в этом пустом пространстве, где нет никого, с кем можно поговорить. В суете своих мыслей, я тянусь к людям, надеясь, что они примут меня. Но, находясь на грани потери, я часто не знаю, куда направиться.

Часто приходил к мысли об увольнении. В любом случае, я не "хороший парень", а просто маска, скрывающая мои настоящие страхи, одиночество и отчаяние. Я стою перед зеркалом и смотрю на своё отражение: "Кто ты? Тот, кого люди воспринимают как обычного, скромного человека, или тот, кто боится шагнуть в новую жизнь?". Этот ежедневный конфликт становится привычным для меня. Я вздыхаю и готовлюсь к следующему дню, в который снова надену свою маску.

Сегодня я уже готов выйти, снова испытывая страх, параллельно надеясь, что в конечном счёте именно эта работа поможет мне найти себя и свою настоящую жизнь среди людей. Вот такая моя жизнь — борьбы с внутренними демонами, с сохранением контроля, при этом стремлением сделать хоть шаг навстречу.

06. 03. 2013

Вот думаю сегодня о том случае, который произошел со мной какое-то время назад. Я уже давно работаю курьером, и, честно говоря, до сих пор не был самым устойчивым эмоционально человеком... Каждая встреча с клиентом для меня была своего рода испытанием, особенно если это был кто-то новый или просто казался… ну, не знаю, сложным. Я всегда боялся сделать что-то не так, боялся критики, боялся быть не понятым. И с возрастом, мне кажется, я стал только более уязвимым в каких то моментах. То, что раньше можно было просто отмахнуться, теперь сидит внутри и грызет.

И вот, один из заказов привел меня к одному клиенту. Я уже на подходе к его двери чувствовал себя немного напряженным, как всегда перед передачей заказа. Позвонил в звонок, он открывает. Я, стандартно, здравствуйте, ваш заказ бла-бла. И тут что-то пошло не так. Я честно не помню, какой был повод, но он вдруг начал кричать. Просто вот так, с порога, громко, обвиняюще. Это было так неожиданно и так… больно. Как будто меня окатили холодной водой, да еще и ударили. Слова его я даже не могу сейчас полностью воспроизвести, помню только этот поток негатива, обращенный прямо ко мне.

Моя первая реакция? Меня просто парализовало. Я стоял как вкопанный, и внутри все сжалось. Горло сдавило, глаза защипало. Я чувствовал, как подступают слезы. Да, взрослый мужик, курьер, и вот так вот, от крика клиента, чуть не заплакал. Это так стыдно, когда ты чувствуешь себя настолько уязвимым перед кем-то, кого видишь первый и, возможно, последний раз. В тот момент мне хотелось просто убежать, спрятаться, чтобы меня никто не видел. Это же вот оно и есть, мое это расстройство – хочется избежать любой неприятной ситуации, любой потенциальной конфронтации. И даже когда тебя уже накрывает, все равно инстинкт – скорее уйти.

Но я ведь не мог просто развернуться и убежать вот так, с заказом в руках. Я должен был закончить работу. И я, с трудом сдерживая дрожь в голосе, ответил что-то невнятное, передал ему пакет. Он продолжал что-то говорить, но уже не так громко, видимо, видя мое состояние. Я старался не смотреть ему в глаза. Просто отдал, сказал «до свидания» – хотя это было совершенно неуместно в данной ситуации – и максимально быстро ретировался. Спустился по лестнице, вышел на улицу, и только там смог перевести дух.

Сердце колотилось как сумасшедшее. Я шел по улице, а в голове прокручивался этот разговор, каждое его слово, интонация. Чувство обиды и несправедливости просто захлестывало. И стыд. Стыд за свою реакцию, за то, что я так близко к сердцу принимаю чужую агрессию. Хотелось позвонить кому-нибудь, пожаловаться, рассказать, какой он ужасный человек. Но я знал, что это только продлит мои страдания. Обычно такие ситуации выбивали меня из колеи на весь день, а то и дольше. Я мог весь вечер думать об этом, анализировать, что я сказал не так, что мог бы ответить, как надо было себя вести. Это был настоящий мазохизм для психики.

Но вот что интересно. Прошло какое-то время, и я поймал себя на мысли, что я не думаю об этом так много. В тот день, после того, как отошел от первого шока, я смог как-то… отпустить ситуацию. Не то чтобы совсем забыл, нет. Но она перестала быть центром моего мира на ближайшие часы. Я выполнил другие заказы, общался с нормальными, вежливыми людьми, занимался своими делами. И как-то само собой получилось, что я не варился в этом негативе. Это было новое для меня чувство. Раньше, любая такая ситуация приклеивалась ко мне, как банный лист, и избавиться от нее было почти невозможно.

Думаю, это был один из тех моментов, когда я начал развивать в себе стрессоустойчивость. Не в том смысле, что мне перестало быть больно от чужой грубости, нет. А в том смысле, что я научился не давать этому разрушать меня полностью. Понимать, что это проблема другого человека, не моя. Что его крик – это проекция его внутренних проблем, а не объективная оценка меня как личности или работника. Это осознание пришло не сразу, конечно, и не только благодаря этому случаю. Это результат долгой работы над собой, чтения книг по психологии, попыток понять себя и свои реакции.

Но вот этот клиент… Страх перед ним остался. Несмотря на то, что последующие разы – а я, к сожалению, попадал к нему еще несколько раз – он вел себя совершенно спокойно, даже вежливо. Как будто ничего и не было. Но каждый раз, когда я видел его адрес в списке заказов, у меня внутри все сжималось. Возникал этот иррациональный страх сделать что-то не так, спровоцировать его снова. Хотя и понимал головой, что это, скорее всего, не повторится. Но осадочек, как говорится, остался. Эта травма от первого контакта была сильнее, чем все последующие нейтральные или даже положительные взаимодействия.

Это, наверное, особенность моей психики. Одна негативная ситуация оставляет такой глубокий след, что его очень сложно соскрести. И даже когда внешне все хорошо, внутри сидит этот маленький червячок беспокойства. Боязнь, что в любой момент все может вернуться. Боязнь, что я снова окажусь в этой ситуации, когда я настолько уязвим, что не могу даже ответить, а просто стою и чуть ли не плачу. Это, конечно, прогресс, что я смог отпустить ту первую ситуацию в тот же день. Но полностью избавиться от страха перед источником боли пока не получается. И это часть пути, наверное. Часть того, как я учусь жить со своими особенностями и справляться с тем, что подкидывает жизнь в моей работе курьера.

10.09. 2013

Опять вечер. За окном темнеет, город засыпает, и звезды начинают проступать, одна за другой, словно робкие мысли, что ищут верный путь сквозь темноту. Я сижу здесь, у окна, с чашкой остывшего чая, и чувствую… что. Чувствую тишину. Ту самую, которую так долго искал, которой боялся, которую теперь берегу, как хрупкий цветок. В ней нет осуждения, нет ожидания, нет той бесконечной игры в угадайку, которая изматывала последние лет двадцать. Здесь есть только я. И это… прекрасно.

Знаете, как это бывает? Когда тебе кажется, что мир – это огромный, гудящий улей, где каждый жужжит свою мелодию, но никто никогда не слышит твою. А твоя мелодия… она тихая. Очень тихая. И даже когда ты пытаешься сыграть ее громче, она тонет в общем хоре, или – хуже того – люди оборачиваются, морщатся, как будто ты им мешаешь. Мешаешь своей мелодией. Мешаешь самой своей сутью. Вот так я жил. Или, скорее, существовал, забившись в уголок своей души, как испуганный зверек, который только и ждет, что его найдут и сделают больно.

Тревожно-избегающее расстройство личности. Даже само название звучит как приговор, правда? Как какой-то медицинский ярлык, который должен объяснить, почему ты не такой, как все. Почему ты предпочитаешь быть один. Почему вечеринки – это ад, а свидания – пытка. Почему любая критика, даже самая безобидная, кажется ударом под дых. Почему ты постоянно ожидаешь подвоха, отказа, предательства. Это ведь не просто стеснительность, нет. Это глубинное, всепоглощающее убеждение в собственной незначительности, в своей недостойности любви, принятия, даже простого человеческого тепла.

Всю жизнь я учился быть невидимым. Это был мой самый надежный навык. Не выделяться, не привлекать внимания, не создавать проблем. Я был мастером маскировки, превращаясь в фон, в тень, в пустое место. И это работало… Отчасти. Я избегал боли, да. Избегал острых углов, лишних вопросов, потенциальных отвержений. Но вместе с болью я избегал и всего остального. Радости. Близости. Любви. Это как пытаться выжечь сорняки, но случайно сжечь весь сад.

Мне знакомо это постоянное напряжение. Ждешь, что вот-вот прозвенит звонок, и кто-то скажет: “Ты нам больше не нужен”. Или вот-вот наткнешься на такой взгляд, который кричит: “Ты – ошибка”. Мне казалось, что я постоянно нахожусь на грани падения – с какой-то высокой, невидимой башни, а вокруг только пустота. И шаг назад сделать страшно, а шаг вперед – тем более. Ты просто замираешь, парализованный страхом.

Были моменты, когда я пытался. Пытался быть «нормальным». Улыбаться, говорить о погоде. Но внутри все сжималось. Каждое слово казалось фальшивым, каждая улыбка – натянутой. Я чувствовал себя актером, который забыл свою роль, но выхода на сцену из зала нет. Играешь, но знаешь, что играешь плохо, и все это видят. И вот этот страх быть разоблаченным, страх, что все узнают, какой ты на самом деле… Он сводил с ума.

Я помню, как однажды… Мы стояли с коллегами у кулера, разговаривали. О чем-то обычном, про выходные, про кино. Я хотел что-то добавить, поделиться впечатлением. Но слова застряли где-то в горле. Я почувствовал, как все взгляды обратились ко мне, ожидая. И в этом ожидании мне почудилось осуждение. Будто я вот-вот скажу глупость, или скажу что-то неуместное. Внутри все похолодело. Я просто кивнул, улыбнулся какой-то нелепой, вымученной улыбкой и сказал: “Да-да, точно”. И больше не пытался вставить ни слова. Просто слушал, чувствуя себя абсолютным ничтожеством, идущим против течения,

Иногда я думал, что со мной что-то фундаментально не так. Что я сломан. Что меня нельзя починить. Все эти правила социального взаимодействия, которые другим даются так легко, для меня были невидимыми минными полями. Я постоянно анализировал каждое свое движение, каждое слово, каждого человека. Пытался угадать, что они думают. И мои прогнозы, как правило, были самыми худшими.

Но знаете, что самое странное? Что в моменты, когда я оставался один, когда не нужно было бороться с этим внешним миром, когда можно было просто раствориться в своих мыслях… там, внутри, появлялся другой я. Тот, кто не боялся. Тот, кто мог мечтать. Тот, кто видел красоту в мелочах. Когда я оставался наедине с собой, я вдруг понимал, что мир не так уж и плох. Что и во мне есть что-то ценное. Что моя тихая мелодия – она не плохая. Она просто… моя.

Я начал замечать, что когда я действительно погружаюсь в себя, когда не пытаюсь понравиться или не бояться осуждения, мне действительно хорошо. Особенно когда я занят чем-то, что мне искренне нравится. Чтением. Музыкой. Писанием. Тогда мир вокруг перестает иметь значение. Или, скорее, он становится фоном для моей внутренней жизни. Я могу провести часы, просто наблюдая за тем, как солнечный луч ползет по стене, или как капли дождя оставляют следы на стекле. И в этих моментах я чувствую себя… живым. По-настоящему живым.

И вот эта мысль, она стала постепенно прорастать. Что, возможно, мое избегание – это не столько слабость, сколько попытка защитить этот хрупкий внутренний мир, который я открываю только наедине с собой. Возможно, я как тот садовник, который бережет редкое, нежное растение от урагана. Просто ураган оказалось слишком много, и я стал прятаться от всего, включая солнечный свет, потому что боялся, что он тоже принесет что-то разрушительное.

Но жизнь… она ведь не хочет, чтобы мы прятались. Она хочет, чтобы мы жили. И я понял, что нельзя вечно сидеть в темной комнате, боясь выйти на свет. Потому что свет – это не только опасность, но и возможность. Возможность увидеть, почувствовать, попробовать.

Я до сих пор чувствую отголоски той тревоги. Это не исчезло по волшебству, как морщинка на лице. Это часть меня, как шрам. Но теперь я знаю, что с этим делать. Я могу прийти сюда, к окну, когда синеет вечер, и просто быть. Быть собой. Понять, что эта внутренняя, тихая часть меня – она сильная. Она стойкая. Она научилась выживать, даже когда казалось, что выжить невозможно.

И вот самое важное открытие: когда ты принимаешь себя таким, какой ты есть – со всеми своими страхами, со всеми своими избеганиями, со всеми своими тихими мелодиями – происходит чудо. Это не значит, что ты перестаешь бояться. Но это значит, что страх перестает управлять тобой. Ты начинаешь смотреть на него, как на старого знакомого, который просто сидит рядом, но не диктует твоих шагов.

Я больше не жду, что кто-то придет и спасет меня. Мне не нужен спаситель. Мне нужно было понять, что я сам – мой главный союзник. Я сам – тот, кто может дать себе поддержку, понимание, и, самое главное, разрешение быть. Быть собой. Со всем этим багажом, со всеми этими особенностями.

И вот, когда я сижу здесь, в этой тишине, я смотрю на звезды, и они кажутся мне не далекими, холодными огнями, а обещанием. Обещанием того, что даже в самой кромешной тьме всегда есть свет. И этот свет – он не только снаружи, он и внутри. Он во мне. И эта мысль, сегодня вечером, она наполняет меня… не то чтобы эйфорией, нет. Наполняет спокойным, глубоким чувством. Чувством, что я на своем месте. Что я справляюсь. Что я живу.

Да, это непросто. Бывают дни, когда старые страхи накатывают с новой силой, шепча свои привычные ужасы. Когда хочется спрятаться под одеяло и никогда не выходить. Но теперь у меня есть ключ. Ключ к себе. Ключ к пониманию, что моя сила – не в громкости голоса или напористости, а в способности чувствовать, в способности быть чутким, в способности видеть красоту там, где другие проходят мимо. В той тихой мелодии, которую я научился слышать и ценить.

И знаете… несмотря ни на что… это жизнеутверждает. Просто потому, что я здесь. И я чувствую. И я думаю. И я дышу. И я есть. И этого достаточно. Более чем достаточно.

Может быть, даже в этом тихом, избегающем существовании есть своя, особая, хрупкая, но очень настоящая жизнь. И я готов ее принять. Я готов ее исследовать. Я готов ее ценить. Даже если только наедине с собой, вечером, у окна, в тишине.

Потому что эта тишина… она больше не пугает. Она стала моим домом. И в этом доме, я наконец-то, могу быть по-настоящему свободен. Свободен быть собой. И это – всё.

Я смотрю на звезды. Они все еще там. И я тоже. И это уже победа. Маленькая, тихая, но моя. И это главное.

Это мой собственный, тихий рассвет. И он прекрасен, потому что он мой. И я его заслужил.

Да. Заслужил.

И в этом – вся жизнеутверждающая сила. В этом принятии. В этом свете, который родился из собственной темноты. Я не боюсь этой темноты больше. Я научился находить в ней звезды.

Вот так, просто сидя здесь, я понимаю, что могу. Я могу жить. Я могу быть. И это… это самое главное.

15.10.2013

Привет, дневник! Сегодня снова был день, который вытянул из меня все силы. Я стучался в двери, словно герой какой-то старой, забытой сказки, но отвечала мне в основном лишь тишина. Я принес несколько писем от наших местных, и чувствовал, как каждое послание переполнено ожиданием. Эти письма – не просто бумага с чернилами. Это надежда, это связь. И так важно, чтобы они дошли до тех, для кого предназначены. Но иногда мне кажется, что двери людских сердец закрыты так же наглухо, как и двери их домов.

Я помню, как много лет назад, когда я только начал свои почтальонские дни, я встречал на пороге улыбки, расспросы, готовность поделиться словом. А сейчас… Это чувство сродни одиночеству даже среди людей. Неужели двери их сердец просто захлопнулись навсегда?»

Мне 24 года. И я не просто почтальон. Я – невольный свидетель. Хранитель историй этого города. Я видел смех новорожденных, слезы расставаний. Я видел, как любовь расцветает и как она угасает. Моя работа делает меня чем-то вроде хроникёра, но без права голоса. Я вижу, но чаще всего молчу.

В последнее время в городе повеяло чем-то странным. Город шептался о ней – о Лене, той, что появилась здесь совсем недавно. Сразу стало ясно – она не просто в гости. Она бежит. Ее прошлое, словно тень, тянулось за ней. Так уж вышло, что я стал для нее кем-то вроде молчаливого слушателя, а порой и единственным собеседником. Я узнал, что ее появление связано с каким-то скандалом. И район быстро надел на нее клеймо. Осуждение висело в воздухе, давило на нее, на меня. Но я видел не только слухи. Я видел в ней человека, который ищет лишь одного – покоя. Но нашла она только предубеждение и холодную изоляцию.

Наши редкие встречи у порога, короткие разговоры о погоде, о жизни – в них прорастала крошечная надежда. Для нее. И, может быть, немного, и для меня. Она стала... другом? Или просто тем человеком, который напомнил мне, что не все двери закрыты. «Не все еще потеряно, - думал я в такие моменты. - Пока есть те, кто готов открыться. Как бы пафосно это ни звучало. Моя поддержка, возможно, значила для нее больше, чем я понимал. Она стала светом в моих серых буднях. Она напомнила мне, зачем я делаю то, что делаю.

17.12.2013

Однажды, это было просто очередное утро, я отправился в дальний район города. Начался снегопад. Жестокий. Он навалился внезапно, превращая дорогу в белую бездну. Я шел и шел, и снег бил в лицо, проникал под одежду, забирался в ботинки. Холод пробирал до костей. Я понял… я замерзал. Прямо на улице, один на один со стихией. Это был момент предельной ясности. На грани.

Я замерзал на дороге, и в этот момент я нашел себя. Не среди людей, что закрывают свои двери, но среди тех, кто, как и я, отчаянно искал тепла и света. Здесь, на самом дне, на грани простого выживания, я почувствовал, что значит быть по-настоящему человеком. Не функцией. Не доставщиком писем. А человеком, которому нужно было тепло. Человеком, который нуждался в ком-то другом. Это ощущение… оно перевернуло что-то внутри меня.»

Когда я вернулся домой, весь дрожащий, но живой, я чувствовал себя другим. Поддержка Елены до этого момента казалась просто частью моей работы, человеческим участием. Но теперь… теперь это приобрело новый, глубокий смысл. Это было связано с моим собственным выживанием, с моей потребностью в связи. Я вернулся с новой решимостью. Море снега и холод напомнили мне, что я не просто почтальон, я – часть этого сообщества. Я могу быть его основой. Я могу быть той связью, которая так нужна.

10.01.2014

Прошло несколько месяцев. Елена внезапно исчезла. Город снова загудел, но на этот раз я не слушал шепот. Я чувствовал, что должен ее найти. Мои поиски привели меня к ней. Мы встретились почти случайно, но в месте, которое было для нас знаковым. Там, где когда-то делились своими обрывками надежд. Мы оба признались – нам не хватало этого общения. Наших жизней. Наших поступков. Елена объяснила, что ей пришлось уехать, чтобы… спасти себя. От собственных желаний. Это был тяжелый разговор. Она поблагодарила меня за все. За то, что я остался ее союзником, когда весь город отвернулся. Она пообещала остаться на связи. И я поверил. Потому что после всего, что мы пережили, я знал – есть двери, которые никогда не закроются полностью.

20. 01. 2014

Привет, дневник! Сегодняшнее утро… оно немного другое. Снова начался рабочий день, и я, Сергей, только-только проснулся. Лег вчера рано, но проснулся в два ночи и уснул только под утро. Солнце лишь краешком показалось над лесом, и первые, неуверенные лучи проникают в мою маленькую комнатку. Я слышу шорох листвы за окном, чувствую в воздухе этот свежий, утренний запах – смеси росы и скошенной травы.

Помню, когда я только получил эту работу, я думал, что она будет спокойной до скуки, однообразной до утомления. Я ошибался. Работа почтальона – это гораздо, гораздо больше, чем просто разносить письма. Каждое утро – это испытание. Мне приходится преодолевать километры, иногда пробираясь по ухабистым, почти непроходимым дорогам. Но главное – это не физические препятствия. Главное – это люди. Я не только раздаю их письма, я слушаю их истории. И именно здесь, в этих коротких, часто случайно оброненных фразах, начинается настоящая жизнь. Скрытая. Недоступная для всех.

Я стараюсь быть деликатным. Знаете, дневник, не все готовы к общению. Не все хотят открывать свои сердца первому встречному почтальону. И я это понимаю. Я чувствую эту невидимую стену, которую люди возводят вокруг себя. Моя задача – не пробить ее. Моя задача – быть там, если вдруг они захотят ее опустить.

Жители этого города… они не просто прохожие, мимо которых я пролистываю страницы своего маршрута. Каждый из них – это целый мир со своими границами. Каждый из них несет свою жизнь, свою боль, свои мечты. Вот, например, бабушка Анфиса. Я приношу ей новости из 'большого мира' – газеты, журналы. И каждый раз, почти машинально, она начинает рассказывать свою историю. Историю о любви, которую растерзала война. Ее глаза… они всегда наполнены слезами, как будто трагедия произошла вчера. Она рассказывает о своем муже, который погиб на фронте, и в ее голосе столько боли, столько незажившей раны. И я слушаю. Просто слушаю. Потому что это тоже часть моей работы. Быть ухом для тех, кому некому рассказать. Быть присутствием для тех, кто чувствует себя забытым.

Вместе мы учились видеть за закрытыми дверями, превращая их не просто в физические преграды, а в символы возможности. Возможности открыть сердца. И я больше не стучал неуверенно, сомневаясь, откроют ли мне. Я знаю. Я чувствую. Двери откроются сами, когда люди будут готовы впустить друг друга, когда время придет. И это знание наполняло меня уверенностью и спокойствием, позволяя нести свет и тепло в каждый уголок своего города.

30.02. 2014

Привет, дневник.

Я часто чувствую себя, словно прикован к своим маршрутам, как почтовая служба к пунктам назначения на карте. День за днем одни и те же улицы, одни и те же ворота, одни и те же лица... или даже не лица, а просто адреса, куда я должен принести их истории. С каждым письмом, с каждой посылкой, которые проходят через мои руки, я начинаю чувствовать что-то глубже, чем просто рутина. Их истории – не просто странные странствия бумаг или предметов. Нет, это что-то куда более тонкое, почти невидимое. Это запутанные нити, которые связывают нас всех вместе. И знаешь что? Каждая из этих нитей неизменно тянет меня к ним, к тем, кто пишет, к тем, кто ждет.

Зачем мы все это делаем? Зачем держим эти нити? Этот вопрос эхом звучит в моей голове, но ответ... ответ находится в каждом письме, что я доставляю, в каждом разговоре, который слышу, пока иду. Каждый штрих пером, каждая строка – это не просто чернила на бумаге. Это чья-то жизнь, застывший момент, выдох, надежда, боль, радость. И эта жизнь становится историей – нашей общей историей, которую мы оставляем. Я – часть этого, маленький винтик в огромном механизме обмена, но я чувствую его важность.

01.03. 2014

Привет, дневник! Сегодня снова тяжелый день, но уже по-другому. Я, как обычно, проснулся рано, когда первые лучи солнца только начали пробиваться сквозь серые облака. Шумный стук моих собственных мыслей не давал мне покоя, пока я готовил свой завтрак из овсянки. Все ещё вертится в голове: собаки, люди, страх, надежда. Иногда мне кажется, что меня преследуют все собаки мира. Их лаяние... оно как злобный саундтрек моей жизни, особенно когда я на маршруте. Оборисовывает мой путь, словно я невольный художник на уличной выставке тревоги. Жизнь на индивидуальной застройке – это непредсказуемо. Это как жить на краю бездны, где каждый шаг может привести к незапланированным встречам с нежелательными четвероногими соседями. Мне 24 года, но каждый раз, когда я стою перед двором, где злобные лайки врываются в воздух, я чувствую себя, будто мне 80. Усталость от постоянного напряжения. Люди иногда жалуются на меня за то, что я не доставляю почту вовремя. Я слышу их недовольство. А ведь я просто... опасаюсь. Я знаю, что собаки, скорее всего, просто отбегут, если я пойду прямо на них, но риск... он всегда есть в моей голове. Они как будто в каждом кустике, под каждой трубой. Ждут меня. Столкнувшись с собственными демонами – а мой страх перед собаками определенно стал одним из них – я решился. Решился изменить свой подход. Не только к работе, но и к этому страху, который сковывал меня. Следующий день начался для меня с решения: не бояться. Просто принять этот страх, но действовать вопреки ему. Я стал выходить на улицы не просто как почтальон, а с той же решимостью, с которой раньше просто доставлял письма, не обращая внимания ни на что. Но решимость... она не сразу победила страх. Злобные оскалы собак и глухие, часто равнодушные взгляды людей по-прежнему преследовали меня, давили.

И вот она, та самая точка поворота для меня лично. Она настала в тот момент, когда я снова столкнулся с местными «врагами» – злыми собаками. Они лаяли, показывали зубы. Моё тело хотело убежать, инстинкт кричал об опасности. Но я вспомнил... вспомнил слова доктора Сомовой, которую когда-то слышал по радио. Она говорила, что иногда, чтобы преодолеть страх, нужно сделать шаг навстречу тому, чего боишься. Это казалось безумием. Но что-то внутри меня подтолкнуло. Вместо того, чтобы отвернуться, я... остановился. И достал из сумки несколько угощений, которые взял с собой на всякий случай, совершенно не веря, что они мне пригодятся. Я начал говорить с собаками, тихо, спокойно, предлагая им лакомства. Это было... это было совершенно неожиданно. Вместо лая, рычания, я увидел их любопытные взгляды. Они осторожно подошли, взяли угощение. В их глазах... я увидел не только злобу, но и что-то другое. Может быть, просто любопытство, а может быть... обещание новой нити, которая, несмотря ни на что, может связать даже такие разные миры: мир человека, мир собаки, мир страха и мир понимания. Это был маленький шаг, но он открыл для меня новую дверь. Дверь, за которую я теперь готов зайти. Я, почтальон, связанный своими маршрутами, но теперь готовый идти не только по ним, но и навстречу своему страху и навстречу другим существам, которые тоже часть этого мира.

10.03. 2014

Неделя началась тревожно. Очередной понедельник, очередной маршрут, но сегодня меня отправили в частный сектор. Всегда немного нервничаю там. Новая задача: разнести несколько писем вглубь этого запутанного лабиринта домов и заборов. Все шло как обычно, размеренные шаги, знакомый запах влажной земли и старых деревьев. Но когда я дошёл до, казалось бы, последнего адресата, что-то изменилось. Я будто притянулся к себе призыв откуда-то из другой реальности, из-за плотной стены леса, что окружает поселок. Громкий, пронзительный крик. Звучал как отчаянная мольба о помощи.

Мой инстинкт… нет, не почтальона, а просто человека… заставил меня остановиться. Что-то внутри не позволило пройти мимо. Я оставил свою драгоценную ношу – письма – на краю дороги, там, где их можно будет найти. И направился к источнику звука. Сердце стучало в груди, отбивая какой-то непонятный ритм. Пройдя немного, я увидел. Мальчик. Совсем маленький. И собаки. Несколько, крупные. Они окружили его, кажется, просто напугали, но страх в его глазах был настоящим. Сегодня, глядя на это, на этот маленький, беззащитный островок страха посреди обычного дня, я решил: я не могу больше просто наблюдать за происходящим со стороны. Не могу игнорировать эти призывы, эти мольбы, неважно, человеческие они или... от кого бы то ни было. Я схватил камень, первый попавшийся под руку, и бросил его. Попал одной собаке в бок. Не больно, но достаточно, чтобы отвлечь. Остальные псы, испугавшись неожиданного отпора, разбежались. Мальчик был в порядке. Мое сердце всё ещё колотилось, но уже по другой причине. Я сделал что-то. Это было маленькое действие, но оно ощущалось как большой шаг.

11.04. 2014

Сегодня, как и обычно, я разносил письма и посылки. Но что-то витает в воздухе частного сектора, в нашем поселке. Атмосфера сгущается. Местные жители все чаще и чаще жалуются на собак. Тех самых собак, которых я видел тогда, да и других. Я не могу сказать, что боюсь их вот так, полностью теряя рассудок, но я... опасаюсь. Чувствую напряжение, когда прохожу мимо определенных дворов. А всем остальным, кажется, все равно. Или просто не до этого. Каждый занят своими заботами, своими нитями.

В поселке действительно много собак. Некоторые, когда я прохожу мимо, виляют хвостами, дружелюбно лают. Другие... другие ведут себя агрессивно. Я узнал, что эти животные принадлежат одному местному жителю, его зовут Григорий. Его собаки – они вызывают беспокойство. Люди жалуются, говорят о нападениях, о страхе. Глядя на них, я вспоминаю тот день, того мальчика. Я понимаю их опасения.

Я решил, что должен узнать больше. Я не мог больше просто носить письма и делать вид, что не вижу проблемы.

Дописываю 15.04 : Постепенно напряжение в поселке нарастало. Собаки стали символом чего-то большего – символом нерешённых проблем, страхов, недопонимания. Одни жители категорично требовали избавиться от собак, изловить их, усыпить. Другие... другие, кажется, видели в этом возможность. Предлагали создать приют, где собаки могли бы найти новые дома. Это было похоже на два полюса, которые не могли сблизиться. Поселок будто раскололся. И тут произошел второй поворотный момент. Собрание жильцов. Должно было стать местом для диалога, для поиска решения. Но превратилось в поле боя. Слова летели, как камни. Каждый высказывал свое мнение, свою боль, свой страх. Но никто не слушал другого. Компромисс? О нем даже речи не шло. Я сидел там, слушал и чувствовал, как нити, которые должны нас связывать, рвутся.

Но что-то изменилось после этого собрания. Я не сразу понял что. Привет, дневник. Сегодня я увидел. Увидел, как местные жители… теперь они не просто жалуются. Они объединились. Конфликт не разорвал их окончательно. Он будто отрезвил. Заставил посмотреть друг на друга иначе. Я вижу, как люди начинают разговаривать. Не кричать, а разговаривать. Находить точки соприкосновения. Понимать, что проблема не только в собаках, но и в нас самих, в нашей неспособности слышать. Я почувствовал надежду. И понял кое-что важное. Мы – они, я – мы все можем постоять друг за друга. И, что еще важнее, за тех, кто не может постоять за себя. За этого мальчика, за этих собак, за Григория с его печальной историей. Это осознание… оно вдохновляет.

Будучи почтальоном, я видел много лиц, много закрытых дверей, много историй, спрятанных за фасадами. Но что самое интересное, я встречал замечательных людей, которые, как и я, боролись. Боролись с невидимыми врагами — страхами, тревогами, сомнениями, засевшими глубоко внутри. Иногда мне казалось, что каждый доставленный конверт — это не просто бумага с адресом, а целый мир...

01.03. 2015 Искал подработку, нашёл работу в ночь два через два. Днём на почте.

Работаю в охране уже второй месяц

У меня была смена. Я уже, честное слово, всей душой надеялся, что эта ночь в охране пройдет просто так, спокойно. Без приключений, без драк, без пропавших телефонов. Просто сидеть, смотреть в мониторы, пить чай…

Но, как только часы пробили полночь, – ДЗЫНЬ! ДЗЫНЬ! ДЗЫНЬ! – опять сигнализация! Моё сердце уже не колотится, оно, наверное, уже привыкло. Сидит и медитирует.

Выхожу на улицу, готовый ко всему. К злоумышленникам, к космическим пришельцам, да вообще к чему угодно! И что я вижу? Стая бродячих собак! Бегают такие, довольные, по периметру, хвостами виляют. Как будто это не охраняемая территория, а собачий парк.

Я, честно говоря, собак побаиваюсь. Ну, стаю точно. Но виду не показал! Вдохнул поглубже и как заорал: «УБИРАЙТЕСЬ!». И руками так размахался, как мельница сломанная.

И что? Убежали! Ну, с лаем, конечно. Но сам факт! Мне удалось прогнать их криком и размахиванием рук! Прям герой дня!

Возвращаюсь я к мониторам, гордый собой. Сижу, думаю о чем-то своем, глубоком. И тут заходит Алексей. Увидел меня в таком задумчивом состоянии.

— Чего это было? Опять сигнализация? — спрашивает он, подмигивая. Алексей у меня оптимист знатный. И старше меня, видимо, поэтому спокойнее ко всему относится.

— Да, стая собак, — отвечаю. — Прогнал их.

Алексей только усмехнулся. — Серега, они могут быть опасны. Надо было меня позвать. Да, у нас в городе с этим проблемы. Они должны в приюте жить. — И как будто на минуту стал серьезным.

05.03

Так, ребята, давайте я вам расскажу, что у меня на работе происходит. Мама дорогая! Думал, ну, охранник, сиди себе, смотри в камеры, иногда обход делай. Лепота!

Но не тут-то было. Сначала начались какие-то странности по мелочам. Камеры то моргнут, то вообще вырубятся, охранная система запиликает не вовремя... Я сижу, думаю, это что вообще? Это здание так на меня реагирует, или у меня уже кукушка едет от скуки? Как будто сам автосалон тоже нервничает. Прям как я, когда не могу найти второй носок!

Ладно, вроде починили это всё. Я уже было расслабился, думал, всё, жизнь наладилась. Ну, или хотя бы перестала подкидывать сюрпризы. Но это же я! Сюрпризы — это моё второе имя. Или первое?

Прошло несколько недель на новом месте, и вот тут-то и началось самое интересное. Однажды ночью, когда я уже практически отрубился – потому что, ну честно, ночью очень спать охота – слышу что-то не то. Смотрю в камеры (теперь они, кстати, работали!), и что я вижу? Два силуэта крадутся к автосалону! Вроде как ниндзя неслышные, но не очень успешные.

А сигнализация-то молчит! Вот же по закону подлости! Сердце у меня в пятки, потом обратно, и там что-то колотится, как отбойный молоток. Мозг кричит: «Делай что-нибудь!». Но что делать? Бежать за кофе? Или просто прикинуться ветошью?

Первым делом я, конечно, полиции набрал. Ну, чтобы они тоже знали, что тут веселье началось. Пока полиция едет, а это всегда кажется вечностью, тем временем эти двое уже к шоу-руму подбираются! Нет, ну это уже ни в какие ворота! Это же машины, они дорогие! Нельзя просто так к ним приближаться без разрешения!

Думаю, ладно, надо что-то делать. Разбудил я своего напарника, Алексея. Говорю ему: «Лех, там гости незваные пожаловали. Пойдем, познакомимся». Алексей, конечно, нехотя, но встал. И пошли мы, значит, навстречу приключениям.

Адреналин у меня вскипел так, что я, наверное, мог бы чайник вскипятить одним взглядом. Сон как рукой сняло. Мы пошли по периметру, тихонько. Я думал, может, они испугаются и убегут? Ха! Мечтать не вредно, как говорится.

И вот у ворот автосалона – шаги! Я сразу туда. Вижу – двое мужиков стоят, пытаются дверь вскрыть. Ну прям сцена из боевика, только без крутых спецэффектов.

Алексей у нас мужик рисковый. Подкрался тихонечко и вдруг как заорёт: «ЭЙ, ЧТО ВЫ ДЕЛАЕТЕ?!». Ну, они, конечно, обернулись. Глаза у них в свете фонаря сверкнули, как у ночных хищников. Страшно? Немножко. Но Алексей уже бросился на них с охранной дубинкой. Вот тут-то и началось!

Один из них хватает Алексея за запястье, другой пытается дубинку вырвать, да еще и кобуру с пистолетом (кобура была... ну, для красоты, наверное). А я что? Я ж тоже не дурак! Вспомнил пару приемов из… ну, из фильмов, наверное. Как-то попытался применить их на втором злоумышленнике. Уронил его, что ли? Вроде получилось! И тут, как по волшебству, – УУУУ! – сирена! Полиция приехала!

Потом, когда полиция уже с ними разбиралась и нас брала для показаний, я заметил, что у меня рука дрожит. Сижу и думаю, это от страха я так трясусь? Или от усталости? Или вообще я от чего здесь еще трясусь? Какие-то мысли в голове крутились, непонятные. Как будто моё внутреннее «я» задавало вопросы, на которые я пока не знал ответы.

Но вот что я вам скажу – после этого случая я прям как-то собрался. Стал более внимательным, более решительным. Как будто этот ночной переполох меня перезагрузил. С обязанностями стал лучше справляться, даже сам стал какую-то инициативу проявлять. Удивительно, как такое может поменять!

30.03

Прошло еще несколько недель. Я уже почти привык к тому, что на моей смене что-то происходит. И тут – новый случай. Одна клиентка (ну, очень приятная дама, кстати!) оставила свой смартфон на стойке. И, конечно же, потом его не нашла. Паника! Телефон – это же сейчас почти часть тела!

Я, как настоящий детектив, взялся за дело. Пересмотрел записи с камер. И что вы думаете? Вижу, идет мужик мимо, никого не трогает, и вдруг – оп! – ловкость рук, и телефончик уже у него в кармане. Фокусник, блин!

Быстренько собрал всю инфу: когда, кто, куда пошел. С Алексеем мы помогли этой девушке опознать товарища. И, конечно, все данные передали полиции. Опять же, детективная работа, почти сериал!

Алексей на меня смотрит так одобрительно и говорит: «Ты непростой охранник, Сергей». Я сижу, улыбаюсь. Ну, а что? Рабочие будни!

Так вот прошли мои первые недели и месяцы на новом месте. Весело, в общем-то! Никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом. То злоумышленники, то собаки, то детективные расследования. Вот такая вот работа у меня – охранник с элементами детектива и дрессировщика! Может, скоро инопланетяне прилетят, кто знает? Я уже готов!

01.05. 2015

Я почтальон (курьер де факто), и моя встреча с Татьяной, секретарем из приемной, была кульминацией моего ежедневного мазохизма. Мое тревожно-избегающее расстройство, шептало, что я ничтожен, неинтересен, и любая попытка сблизиться с ней обречена на сокрушительное фиаско. Одно ее появление, даже сквозь этот бастион мультипанельного стекла, пронзало меня двойной болью: щемящей тоской по недостижимому и обжигающим, парализующим страхом. Я всего лишь курьер, человек, чьи контакты мимолетны и поверхностны. Но Татьяна стала для меня чем-то большим, чем просто очередным адресатом в моем маршрутном листе; она превратилась в тусклый, едва мерцающий маяк в моей серой, бесцветной жизни.

Чувство стыда за собственную нерешительность, за вечный паралич перед страхом отказа, за въевшуюся в меня неловкость, словно вторую кожу, подтолкнуло к безумной мысли о маскараде. Однажды, собрав в кулак остатки воли, я решил действовать. В тишине своей убогой квартирки я создал новый аккаунт в социальной сети. Именно с этого «другого аккаунта», как я впоследствии окрестил его в своих мыслях, я осмелился написать ей. Это был трусливый поступок, я прекрасно понимал это, но собственный страх разоблачения до первого сообщения казался мне менее пугающим, чем перспектива быть отвергнутым после него. Я решил притвориться кем-то другим, чтобы создать, как мне казалось, безопасное пространство для нашего первого, пусть и виртуального, контакта. Мне просто отчаянно хотелось узнать ее, понять, существует ли хоть крошечный, микроскопический шанс, что такая девушка, как она, вообще заметит такого, как я, поймет, что я существую.

Первое сообщение было бессмысленным, просто чтобы «присутствовать» в ее жизни, пусть и под чужой маской. Но чем больше я писал, тем сильнее становилось мое притяжение к ней, к этому призрачному, виртуальному миру, где я мог быть кем-то другим. Слова, выбранные для «другого» Сергея, были смелее, раскованнее, чем те, что я когда-либо смог бы произнести в реальной жизни. Я чувствовал себя актером, играющим роль, но эта роль становилась все более желанной, словно врастала в мою собственную, истинную сущность. Я описывал ей свои мимолетные впечатления от города, делился мыслями о прочитанных книгах, делился музыкой, которая заставляла мою душу вибрировать. Я отчаянно пытался быть интересным, быть таким, каким, по моим наивным представлениям, она представляла себе идеального партнера. И, что самое поразительное, она отвечала.

Наша переписка, начавшаяся робко, постепенно набирала обороты. Сергей, выбравший себе никнейм «Алекс», однажды написал, поддавшись внезапному порыву.

Татьянины ответы были вежливыми, но всегда сохраняли дистанцию. Она не делилась личным, не задавала вопросов в ответ, касающихся моей жизни. Но для меня и это было бесценно, чем-то осязаемым, чем можно было наполнить свои серые дни, глотком свежего воздуха, вырвавшим меня из привычной болотной тоски. Я понимал, что это лишь иллюзия, игра, но пока эта игра давала мне хоть какую-то связь, хоть какой-то намек на реальную возможность, я был готов играть по ее правилам. Страх разоблачения всегда висел над моей головой, словно дамоклов меч, проходя тонкой нитью через каждое сообщение, но надежда, хрупкая, как лед, давала мне силы писать снова и снова, создавая свой, пока еще только виртуальный, мир с Татьяной.

Зерно зарождающегося желания, как оказалось, пустило корни гораздо глубже, чем я мог себе представить. Его невозможно было подавить. Собрав остатки своей храбрости, я решился на следующий, куда более рискованный шаг – написать с "настоящего", своего родного аккаунта, открыто назвав себя Сергеем.

Это был второй, возможно, даже более пугающий шаг, чем первый. Я выждал момент, когда, как мне казалось, между нами уже возникла какая-то, пусть и призрачная, нить понимания. Я отправил сообщение.

"Татьяна, здравствуйте! Это я, курьер Сергей. Помните меня? Я, если честно, очень волнуюсь, отправляя это сообщение. Дело в том, что я уже некоторое время чувствую к тебе симпатию. Очень сильную симпатию. Надеюсь, мое признание не вызовет у тебя отторжения."

Я ожидал чего угодно: гнева, насмешки, полного, оглушительного молчания. Но ответ, который я получил, был, пожалуй, хуже всего, что я мог себе вообразить. Он был спокойным, предельно корректным и абсолютно, безжалостно отрицательным.

Татьяна: Сергей, спасибо за твое честное письмо. Я ценю твою открытость и то, что ты так откровенно говоришь о своих чувствах. Мне очень лестно, что ты делишься этим со мной. Ты очень хороший человек. Но, к сожалению, я не испытываю к тебе подобных чувств. Мне кажется, что для обоих нас будет лучше, если наше общение останется в рамках, скажем так, делового или, возможно, просто легкого дружеского, но очень поверхностного. Надеюсь на твое понимание.

Несмотря на этот четкий и ясный отказ, я не смог остановиться. Неспособность отпустить, страх снова остаться одному, этот всепоглощающий ужас, что это последнее, что у меня есть, заставили меня продолжать. Я совершил роковую ошибку, восприняв ее вежливость как приглашение к дальнейшему диалогу.

Мы продолжали общаться – короткими, ни к чему не обязывающими сообщениями, словно ничего и не произошло. Но для меня это было болезненным продолжением той самой, несбывшейся мечты. Я цеплялся за каждую ее фразу, за каждую мимолетную, как мне казалось, улыбку, когда проезжал мимо ее офиса. Полгода прошли в этом странном, одностороннем танце. Я ждал, искренне надеялся, что, возможно, со временем ее чувства изменятся, что дистанция между нами будет стерта. Я не понимал (или, возможно, просто не хотел понимать), почему она никогда не добавляла меня в друзья, никогда не проявляла инициативы к более тесному, личному общению. Эти мелочи, которые для любого другого человека стали бы ясными «тревожными звоночками», для меня были лишь временными преградами на пути к ее сердцу.

Я устроился в ночную охрану, разрываясь между двумя работами. Наши разговоры с Татьяной стали реже, а я все чаще жаловался на усталость. Нервы, натянутые как струна, однажды сорвались в грубость.

А потом разразилась гроза. Татьяна каким-то непостижимым образом нашла мой старый аккаунт, тот, "другой". Видимо, выдал стиль, узнаваемость почерка общения. Как именно это произошло, так и осталось тайной, покрытой мраком. Но факт был неоспорим: она узнала правду. Узнала, что я лгал, что прятался за чужой маской. Этот первородный обман, словно черная краска, перечеркнул все, что я отчаянно пытался возвести.

Возможно, она почувствовала себя обманутой и преданной. А может, ее оттолкнула сама суть лжи, рожденной из моего страха и всепоглощающей неуверенности, представшей теперь во всей своей красе. Я, жалкий курьер- охранник, пытающийся нащупать хоть какую-то опору в жизни, не мог найти слов, чтобы оправдать свой поступок, объяснить свою внутреннюю борьбу, свой патологический страх.

Я попросил прощения и пытался оправдаться, но мои слова звучали еще более жалко и неубедительно, чем сама ложь. В ее глазах я видел не только разочарование, но и усталость, даже отблеск презрения. Мне казалось, вся моя жизнь – это одна сплошная ошибка, одна огромная недосказанность.

И тогда, в самом эпицентре этой яростной, бессвязной перепалки, когда мой хрупкий мир рушился в прах, Татьяна, очевидно, решила поставить точку, окончательную и бесповоротную. Она просто заблокировала меня. Без объяснений, без последнего шанса на разговор, без прощального слова – просто вычеркнула из своей жизни, оборвав все нити, связывающие нас.

Это символ моего полного краха, подтверждение всех тех ужасных вещей, которые я знал о себе, доказательство моей ничтожности. Холодный, безжалостный, цифровой разрыв оставил в моей душе зияющую пустоту и чувство невыносимого одиночества. Мое тревожно-избегающее расстройство, с которым я так отчаянно пытался бороться, получило самое жестокое подтверждение. Я снова остался один, с осколками разбитой мечты. Психологическая травма. А я как Хатико ждал чего то, что она вернётся, ну и дурак. Сейчас стало всё равно, и какая то пустота.

25.05. 2016

Привет дневник! Давно не писал, вот и решил написать о том что думаю. А думаю я о том, что бы мне такое написать.

07.07. 2016

В моменты, когда завеса суеты опускается, оставляя меня один на один с собой, из глубин сознания всплывают мысли и чувства, заглушаемые в свете дня. Сейчас, в предвечерней тиши, я не могу бежать от боли, поселившейся в груди после переписки… с Лизой. Решение признаться зрело долго, проходя сквозь тернии сомнений. Открыть душу тому, к кому испытываешь столь сильные чувства, – всегда игра с огнем. Риск быть отторгнутым, непонятым, разрушить хрупкую иллюзию нормальности, которую так тщательно возводишь вокруг себя. Но в тот миг, когда наши общие интересы в музыке встретились, что-то внутри шепнуло: "Пора". Пора распахнуть дверь, за которой я прятался долгие годы. Вымолвить горькую правду, какой бы пугающей она ни была. Я говорил о своем тревожно-избегающем расстройстве, о тех непроглядных тенях, что оно отбрасывает на мою жизнь, особенно – на близкие отношения. Говорил о своих страхах, о своей неприкрытой уязвимости. Говорил откровенно, с надеждой на понимание, на сочувствие, на поддержку. И я увидел в ее глазах… не осуждение, нет, не резкий отказ. Но что-то в легком напряжении лица, в едва заметной тени смятения заставило сердце болезненно сжаться. Недопонимание. Холодность. И уж точно не то тепло и участие, на которые я так робко надеялся. Молчание. Сначала – иносказательное, в ее взгляде, а затем – и буквальное. Лиза просто исчезла. Перестала отвечать на сообщения, словно растворилась в воздухе.

Каждый день ожидания превратился в мучительную пытку. Я препарировал каждое слово, каждый жест нашей встречи, ища ошибку в себе. Может, я был слишком откровенен? Может, само мое существование – промах? Боль от ее отстранения была острой, словно удар клинка. Это не просто разочарование, это ощущение тотального, глубинного отвержения. Отвержения не за поступок, а за то, кто ты есть. Отвергли твою правду, твою суть, твою уязвимость.

Грусть накрыла меня с головой, затопила все вокруг, лишила мир красок. Даже привычные радости померкли, превратились в безжизненные осколки. Я пытался отвлечься, найти спасение в работе, в книгах, в прогулках. Но мысли, словно назойливые мошки, возвращались к Лизе, к нашему виртуальному разговору, к этой оглушительной тишине. Каждый раз, когда телефон оставался безмолвен, новая волна отчаяния захлестывала меня. Одиночество, помноженное на этот горький опыт, стало невыносимым бременем.

Разум пытался найти оправдания. "У каждого свои причины, свои границы", – твердил я себе. "Возможно, Лиза просто не готова к такой откровенности, к такой сложности". Но эти рациональные доводы не уменьшали боль. Открывая душу, ты отдаешь часть себя, делаешь себя беззащитным, надеясь на взаимность. И когда в ответ – лишь тишина и отстраненность, это ощущается как предательство. Предательство доверия, предательство чувств.

Я понимаю, что моя тревожность могла исказить мое восприятие. Возможно, у Лизы были свои причины, о которых я не знаю. Но сейчас, в эпицентре этой бури, эти объяснения кажутся тонкими нитями, не способными удержать от падения в бездну.

Я чувствую себя потерянным, словно сломался компас. Как вернуть веру в людей после такого? Как снова рискнуть открыться, зная, какой ценой может обернуться доверие?

Каждый день – это крошечный шаг в попытке справиться с этой тяжестью. Я уговариваю себя встать, заставляя делать привычные вещи. Но внутри – лишь пустота, заполненная эхом невысказанных слов и несостоявшихся ответов. Порой я фантазирую, что Лиза просто занята, что у нее дела. Но дни летят, а надежда тает, как утренний туман.

Этот опыт – жестокий учитель. Он показывает, сколь хрупки человеческие отношения, сколь важно найти того, кто примет тебя со всеми твоими трещинами, со всеми твоими сложностями. Я понимаю, что люди разные, с разной степенью эмпатии, с разным багажом за плечами. Не каждый способен понять и принять то, что составляет основу твоей личности. Но это знание не облегчает боль. Остается лишь одно – проживать ее, эту боль. Не бежать от нее, а принять как часть своего опыта. Найти в себе силы двигаться дальше, даже когда кажется, что пути нет. И надеяться. Надеяться, что время излечит раны. Надеяться, что однажды я встречу человека, который не испугается моей уязвимости, а увидит в ней силу. Но пока эта надежда кажется далеким призраком. И остается лишь тихая грусть, сопровождающая меня на каждом шагу. Грусть по несбывшимся мечтам, по потерянной возможности, по тому, что я так искренне пытался построить, но что рассыпалось в пепел. Это тяжело. Невыносимо тяжело. Но я знаю, что должен пережить это. Пережить и стать сильнее. Даже если сейчас это кажется невозможным.

09.07. 2017

Это была моя первая самостоятельная поездка. Окинава встретила меня нежностью солнца, шумом пальм и ласковым прибоем. Это был рай, сошедший с открыток, но намного более реальный и осязаемый. Я выбрал маленькую, уютную гостиницу недалеко от побережья. Просыпаться под пение цикад, чувствовать соленый морской бриз на коже, ощущать золотистый песок под босыми ногами – это было чистое, ничем не замутненное счастье. Но Окинава для меня была не только пляжами и пальмами. Окинава – это и родина каратэ. А я, будучи страстным поклонником восточных единоборств, не мог упустить шанс прикоснуться к истокам.

Мои дни были наполнены многочасовыми тренировками под руководством настоящего сенсея. Каждый его жест, каждое слово были наполнены мудростью поколений. Мы отрабатывали ката – серии движений, которые казались танцем, полным силы и грации. Сенсей учил нас не только технике, но и духу. " Истинная сила – в контроле, а не в разрушении".
Я чувствовал, как мое тело становилось сильным и послушным, а ум – ясным и спокойным. Это была не просто физическая нагрузка, это было погружение в древнюю философию, очищение и обретение внутренней гармонии.

В свободное от тренировок время я исследовал остров. Ездил на стареньком мопеде по узким провинциальным дорогам, обсаженным цветущими деревьями. Посетил знаменитый замок Сюри, некогда бывший резиденцией королевской семьи Рюкю. Он величественно возвышался над городом, храня тайны веков. Бродя по его древним стенам, я ощущал дыхание истории. Я видел, как местное население живет размеренной, спокойной жизнью, ценя традиции и природу. Окинава – это не только история боевых искусств, но и уникальная культура, смесь японских, китайских и южноазиатских влияний. Это проявлялось во всем: в архитектуре, кухне, музыке и, конечно, в людях. Познакомился с интересными людьми, Максом и Жаклин из Австралии, Макс хорошо говорил на русском, его родители- мигранты.

Сейчас, вспоминая об этом, я чувствую легкую грусть, но вместе с ней – глубокую благодарность. Это было время, когда я чувствовал себя по-настоящему живым. Время, когда молодость, романтика и страсть сплелись в уникальный узор, который навсегда остался на холсте моей жизни. Быть может, ты тоже переживал подобные моменты, когда мир вокруг расцветал всеми красками, а сердце наполнялось такой любовью, что хотелось кричать на весь свет? Это чудесное чувство, не правда ли? Оно напоминает нам о том, что мы действительно здесь, что мы способны любить и быть любимыми, что жизнь прекрасна и полна чудес, если только открыть для них свое сердце.

06.09.2018

Я помню тот период не как последовательность дней, а как застывший кошмар. Мой мир, всегда хрупкий и подернутый завесой избегания, однажды треснул так, что осколки до сих пор режут мою душу.
Я привык жить в своем коконе, где единственным безопасным, хотя и сложным, присутствием была моя мать. Мы жили одни, и этот маленький, обшарпанный мир был нашим укрытием.

Но укрытие начало разрушаться изнутри. Сначала это были едва уловимые изменения. Мамины глаза, обычно полные жизни, стали стеклянными, отражая что-то, чего я не мог или, скорее, боялся увидеть. Звуки, которые раньше имели привычное значение – шорох листьев, гул холодильника, – начали приобретать зловещий оттенок. Я, со своей обостренной чувствительностью к малейшим изменениям в настроении и намерениях окружающих, отметил это раньше других. В моем случае, страх перед резкими движениями, громкими звуками и неожиданными проявлениями эмоций был постоянным спутником. Но то, что началось с мамой, было уже не просто проявлением ее обычной заботы или временного раздражения. Это было вторжение чего-то чуждого, неконтролируемого.

Голоса. Это началось с них. Сначала я слышал, как мама разговаривает сама с собой, но ее ответы были слишком быстрыми, слишком разрозненными, словно она вела диалог с невидимыми собеседниками. Я списывал это на усталость, на стресс, на ее собственную тревожность, которую она всегда старалась скрывать от меня, чтобы не усугублять мою. Но потом голоса стали громче, настойчивее. Они начали диктовать ей, что делать, что думать. Мания преследования – вот как это описывается в книгах. А она, моя мама, которая всегда была моим якорем, стала жертвой этого чудовищного искажения реальности.

Криками. Вот как это вошло в мою жизнь, без предупреждения, без снисхождения. Однажды ночью, когда я пытался уснуть под привычный шум города, я услышал ее. Она кричала. Это был не крик боли или страха, а крик ярости, направленной на пустоту, на стены, на тех, кто, как ей казалось, следил за ней, преследовал.

"Они здесь! Слышишь? Они смотрят! Уйдите!" – ее голос, обычно мягкий и успокаивающий, теперь разрывался от ужаса и злобы. Я застыл в своей комнате, сердце колотилось в горле. Мое агорафобическое нутро, моя боязнь открытых пространств и скоплений людей, казалось, трансформировалось в страх перед этой новой, хаотичной реальностью, которая вторглась в наш дом. Я не мог подойти. Страх сковал меня. Мне было мучительно, безобразно мучительно слышать ее голоса, спорящие друг с другом, ее крики, ее панические выходки. Я закрывал уши, забивался под одеяло, пытаясь заглушить этот внешний хаос, но он проникал сквозь все барьеры, разрушая мой собственный внутренний мир.

Эпизод, который стал последней каплей, произошел днем. Мама была убеждена, что кто-то пытается проникнуть к нам через дверь ее комнаты. Она забаррикадировалась, а затем, в порыве неописуемого гнева и страха, я услышал ужасающий треск. Когда я, наконец, преодолел свой парализующий ужас и попытался открыть дверь, я увидел, что она сломана. Не просто повреждена – основательно сломана, словно кто-то пытался вырваться изнутри с невероятной силой. Слезы текли по ее лицу, но это были слезы не от боли, а от безумия. Я стоял там, совершенно потерянный, не зная, как реагировать, страшась каждого ее движения, каждого слова, которое могло вылететь из ее искаженного разума.

Я вызвал скорую. Они приехали, но, мне кажется, они не видели в ней той остроты состояния, требующей немедленной госпитализации. Возможно, они привыкли к таким случаям, возможно, они видели, что она сопротивляется, а без согласия пациента, когда он не представляет прямой угрозы себе или окружающим в момент их прибытия, увезти его крайне сложно. Я не знаю точно, что происходило в их головах, но я помню их равнодушие. "У нее стресс, ей нужен отдых", – сказал один из них, прежде чем уйти. Я был в отчаянии. Оставить ее так? Слышать ее крики, видеть ее разрушительное поведение, зная, что она не в себе? Эта мысль была невыносима. Я чувствовал себя полностью беспомощным, запертым в этом кошмаре вместе с ней.

Но ситуация обострилась. Ее преследования стали более явными, ее паранойя – более агрессивной. Она перестала спать, отказывалась есть, разговаривала с тенями. Спустя некоторое время, когда ее состояние стало критическим, скорая все же забрала ее. Я не видел, как ее увозили. Я просто знал, что это произошло. И потом наступила тишина. Ей установили диагноз – острый психотический эпизод, вероятно, спровоцированный чем-то, что мы так и не смогли до конца понять. Ее положили в психиатрическую больницу.

Пара месяцев. Это не так много в масштабах жизни, но для меня это была вечность. Вечность, наполненная тревогой, чувством вины и подавленным ужасом. Я остался в нашей квартире один, каждый шорох, каждый скрип двери заставляли меня вздрагивать. Я боялся, что она вернется в таком же состоянии, или что все это было лишь временным затишьем перед новой бурей. Я боялся всего – себя, мира, воспоминаний.

Она вернулась. И, к моему изумлению, она стала нормальной. Как будто болезнь была лишь страшным сном, который она пережила, а затем проснулась, обведенная новым, но спокойным взглядом. Она не помнила всего в деталях, но ощущение того, что она пережила, оставило на ней свой отпечаток – молчаливую настороженность, новое, хрупкое спокойствие. Мы могли снова говорить, могли снова жить в одном пространстве. Внешне все было как прежде, но внутри все изменилось.

Для нее, возможно. Для меня – это было нечто иное. Моя тревожно-избегающая натура, моя склонность видеть в каждом жесте потенциальную угрозу, мои страхи перед тем, что будет отвергнут или осужден, – все это усилилось тысячекратно. То, что произошло, стало доказательством того, что мир непредсказуем, что даже самые близкие люди могут внезапно стать чужими, источником страха и хаоса. Образ моей матери, кричащей в пустоту, ее глаза, полные безумия, звук сломанной двери – все это засело в моей голове, как заевшая пластинка, как вечный кошмар. Моя потребность в изоляции, моя боязнь близких отношений, они не уменьшились, а возросли. Теперь я знал, насколько легко может быть разрушено самое, казалось бы, безопасное пространство.

Этот опыт оставил в моей психике не просто след, а зияющую рану. Я постоянно анализировал то время, пытаясь понять, мог ли я сделать что-то иначе, мог ли я предотвратить это. Было ли мое собственное состояние помехой? Была ли моя неспособность действовать в тот момент проявлением моего расстройства, или же это была естественная реакция человека, столкнувшегося с невыносимой реальностью? Я видел, как материя реальности может искажаться, как может сломаться самый стойкий разум. Мне пришлось пересмотреть свое понимание уязвимости, нормальности и того, как тонкой является грань между ними. Этот кошмар, хотя и прошел, оставил после себя тень, которая до сих пор сгущается в моменты моей собственной тревоги, напоминая о том, как быстро и безжалостно может измениться мир.

04.03. 2019 (Как я уволился с курьерской службы, потом вернулся.)

Ну вот я и снова здесь.

Каждый раз, когда я вновь ступаю на эти улицы, ощущая знакомую тяжесть рюкзака на плечах, внутренний компас будто сбивается с курса. Снова в этой форме, что когда-то казалась временной ступенью, а теперь стала символом отсроченного поражения. Снова среди этих зданий, эти перекрестки, которые я, казалось, научился презирать, но которые теперь обнимают меня своей неизменностью, как старого, забытого друга, пришедшего просить подаяние. Возвращение оказалось не проще, а куда более горьким, чем самый момент ухода. Когда ты решаешься на перемены, всегда присутствует та искра надежды, тот пьянящий, пусть и пугающий, вкус неизвестности. Ты – тот, кто делает шаг вперед, кто бросает вызов привычному, кто смело смотрит в лицо потенциальному будущему. Ты – творец своего пути. Стоит же тебе вернуться, как это ощущение трансформируется. Ты становишься споткнувшимся, отступившим, тем, кто не справился. Признание этого внутреннего краха, осознание того, что попытка была неудачной, ударяет сильнее любой внешней критики, любой неприятной встречи на улице.

Я искренне верил, что смогу. Этот путь, который я избрал, казался мне долгожданным выходом из монотонности. Уход из курьерки был не просто сменой деятельности, а, как мне тогда казалось, переходом на совершенно иной уровень. Я представлял себе работу в колл-центре как нечто более интеллигентное, более престижное. Контакт с людьми, да, но не вживую, не под пристальными взглядами, а безопасно, через призму микрофона. А я? Я был всего лишь еще одним человеком, развозящим чужие заказы. Насыщенная физическая работа, ставшая синонимом стагнации. Я чувствовал, как моя жизнь превращается в бесконечную цепь поставок – доставка чужих ожиданий, в то время как моя собственная жизнь, мои мечты, мои цели куда-то ускользают, проносятся мимо, незамеченные. Старый, навязчивый страх остаться никем, страх упустить свой единственный шанс, тот самый, который когда-то подтолкнул меня к мысли об уходе, вновь загнездился в моей душе. «Все, хватит», – сказал я себе тогда, как будто это было простое будничное решение, вроде выбора блюда на обед. Шаг был сделан.

Но реальность оказалась куда более безжалостной, чем мои самые сдержанные опасения. Это «общение» оказалось не просто диалогом, а настоящим минным полем, каждый шаг по которому мог привести к катастрофе. Любая, даже малейшая, интонационная ошибка – и вот уже весь тщательно выстроенный диалог рушится. Недовольный клиент? Несомненно, виноват я. Дрогнувший голос, секундное колебание? Сразу же, наверняка, мелькала мысль: «Какой же он некомпетентный, какой же он никчемный». Я чувствовал, как меня оценивают, как проникают сквозь звуковые волны, даже если меня просто слышали. Мое тревожное расстройство, которое в шумной суете курьерской работы будто бы приглушалось общим фоновым шумом, там, в стерильной тишине колл-центра, стало центральным симптомом. Я напрягался до предела, сжимаясь внутри, словно паук в своей паутине, пытаясь одновременно говорить правильно, вежливо, компетентно и, самое главное, не дать никому из слушающих заметить, насколько сильно меня парализует страх.

Каждый день, проведенный в этой атмосфере, оставлял после себя не приятную усталость, а какое-то глубокое, выматывающее опустошение. Словно из меня высосали всю энергию, всю душу, не оставив взамен ничего. Только мучительный шлейф страха, сомнений и самобичевания. Я наблюдал за коллегами – они легко общались, шутили, молниеносно находили решения, казалось, они были созданы для этой профессии. А я? Я чувствовал себя инородным телом, чужеродным элементом в этом слаженном механизме. Они были образцами успеха, а я – олицетворением провала. Я окончательно убедился: вся эта «интеллектуальная», «разговорная» профессия – это совершенно не мое. Каждый звонок превращался в новый акт страха, в новую возможность подтвердить свою никчемность, в новую волну ожидания увольнения.

Я помню один такой день, особенно тяжелый. Клиент, чьи слова сыпались как град оскорблений, а я, едва сдерживая рвущиеся наружу слезы, пытался сохранить подобие спокойствия. Возвращаясь домой, я чувствовал, как земля уходит из-под ног. Все эти месяцы – это был один сплошной, изнуряющий провал. Я потратил время, свои силы, свою надежду, а в итоге осознал, что стал даже хуже, чем был прежде. Там, на улицах, я был просто курьером, выполняющим свою работу. А здесь, в этой новообретенной роли, я был неудачником, хронически испуганным, неспособным справиться даже с элементарнейшим человеческим общением. Чувство собственной никчемности заполняло каждую клеточку моего существа, становилось всепоглощающим. Казалось, не осталось ни одной сферы, ни одной области, где я мог бы проявить хоть малейший успех, хоть малейший талант. Я ощущал себя ошибкой природы, человеком, которому просто не суждено чего-либо добиться.

Я чувствовал себя настолько опустошенным, настолько глубоко разочарованным, что просто не мог больше этого выносить. Осознание полного провала пришло не как гром среди ясного неба, а как медленное, но неотвратимое затопление. И первое, что я сделал, когда эта попытка рухнула, – я вернулся. Вернулся туда, откуда так отчаянно пытался сбежать. Это было сродни капитуляции, сдаче позиций без боя. Слова «я больше не могу», которые я так часто произносил, пытаясь объяснить свое состояние самому себе, теперь звучали как приговор, как эхо моего полного фиаско. "Я не смог", "я неудачник", "это мое место, где я буду вечно сидеть " – эти отравляющие мысли крутились в моей голове, не давая ни минуты покоя. Я был раздавлен под тяжестью собственных амбиций и неспособности их реализовать.

Но вот я иду. Шумный город, люди спешат куда-то по своим делам, солнечные лучи рассеиваются в воздухе, машины едут по своим траекториям. Казалось бы, ничего не изменилось. Но изменился я. Вернулся. И если поначалу это возвращение было невыносимым, то теперь оно стало привычным, но от этого не менее болезненным. Мне казалось, что каждый прохожий, каждый встречный взгляд – это осуждение, это знание о моем провале, о том, что я не справился. Каждый взгляд, казалось, проникал сквозь меня, оценивая, высмеивая. Я старался смотреть только вниз, в землю, избегая встречных глаз, чтобы не столкнуться с отражением собственного поражения. Самоуважение было уничтожено, спущено до нуля, и я боялся, что оно никогда не вернется.

Но потом, где-то через неделю, что-то начало меняться. Я начал замечать простые вещи. Например, что здесь, в этой работе, нет этого постоянного, изматывающего давления. Да, есть усталость. Физическая. Она другая. Она не высасывает душу, она просто утомляет тело. А после нее приходит какое-то приятное, простое удовлетворение. Сделал свою работу, тело устало – это нормально. Я могу справиться с этим. Тут задачи понятные: взять, доставить, вернуть. Нет необходимости постоянно играть роль, подстраиваться, бояться каждой фразы.

Я перестал думать о том, что меня кто-то осуждает. Это, наверное, самое главное. Я понял, что большинство людей заняты собой, своей жизнью, своими проблемами. Им нет дела до того, вернулся я курьером или нет. И самое удивительное – я сам перестал себя осуждать так жестоко. Да, я не смог в колл-центре. Да, я вернулся. Но это не делает меня абсолютным нулем. Это просто означает, что та работа была не моей. Зато эта – моя. Ну, или, по крайней мере, на какое-то время она снова стала моей гаванью.

Я перестал гнаться за какой-то эфемерной «быстро»-картерой и «интеллектуальным» ростом, который оборачивается кошмаром. Я научился ценить простые моменты. Например, когда клиент тебе улыбается и говорит «спасибо». Это приятно. Это настоящая, простая человеческая доброта. Или когда я еду на велосипеде, чувствуя ветер, и понимаю, что я управляю не только велосипедом, но и своей жизнью, хоть пока и в очень ограниченных рамках. Мне не нужно казаться кем-то другим. Я просто Сергей, курьер. И, как ни странно, в этом есть своя стабильность. Своя безопасность. Я не стал «чемпионом» или кем-то еще. Но я перестал быть жертвой своих собственных страхов. Это был интересный опыт и я ни о чём не сожалею.

Но это не значит, что я полностью доволен. Внутри все еще сидит этот червячок сомнения, эта тревога. Что будет завтра? Что будет, если я снова захочу что-то поменять? Но сейчас, в этот момент, я чувствую не столько никчемность, сколько… облегчение. Да, именно облегчение. Будто с плеч упал огромный груз – груз ожиданий, груз чужих представлений о моем успехе. Я здесь. Я справляюсь. И, честно говоря, это уже немало. Наверное, это и есть начало смирения. Не поражения, а просто принятия того, как есть. И, может быть, когда-нибудь, я найду новый путь. Но сегодня мне просто спокойно. Я снова курьер, и это не конец моей истории. Это просто еще одна глава. И, как ни странно, эта глава не так уж и плоха.

20.08. 2024

Знаешь, иногда кажется, что все предопределено. Вот сидишь ты такой, после очередного забега с коробками, смотришь в потолок и понимаешь – ты обычный курьер. И это не обязательно про работу, хотя и про нее тоже. Это про ощущение какой-то фатальности в судьбе, что ты не можешь на это повлиять, не можешь изменить. Вот это, наверное, самое страшное – понимание бессилия.

Иногда эта тяжесть, эта безысходность, сваливается на тебя как кирпич. И начинаешь копать вглубь, понимать, откуда ноги растут. У меня это, кажется, откуда-то из самого начала. Знаешь, про родовые травмы говорят? Не физические, а те, что отпечатываются на душе, на твоей сути. Будто нечто в тебе сломалось еще до того, как ты начал осознавать себя, и эта поломка, этот дефект, теперь определяет твой путь.

Вот это ощущение, что что-то внутри изначально «поломано», оно жутко угнетает. Будто ты – продукт какой-то генетической ошибки или просто жертва неудачного стечения обстоятельств. И эта мысль, что ты не можешь на это повлиять – она просто убивает. Она лишает сил, она сковывает по рукам и ногам, когда ты хочешь хоть что-то изменить.

И вот этот страх, эта тревога, которые преследуют тебя. Тревожно-избегающее расстройство – это, кажется, называется. Когда ты боишься всего нового, боишься рисковать, боишься изменений. Потому что где-то глубоко внутри сидит убеждение, что любая попытка выбраться из этой колеи закончится только еще большим разочарованием, еще большим падением. И ты инстинктивно избегаешь всего, что может нарушить хоть какой-то хрупкий, но привычный баланс.

Эта избегающая стратегия, она проникает во все. В отношения, в карьеру, в повседневную жизнь. Вместо того, чтобы идти навстречу своим желаниям, ты пасуешь. Вместо того, чтобы бороться за свои мечты, ты отступаешь. И каждый раз, когда ты это делаешь, это только укрепляет твое убеждение в собственной неполноценности, в собственной неспособности. Круг замыкается.

И ты вот сидишь, как я сейчас, и думаешь: а что дальше? Как выбраться из этого болота? Каждый день одно и то же: проснулся, работа, дом, минимальное общение, сон. И завтра то же самое. И послезавтра. И через год. И ты знаешь, что это неправильно, что так нельзя, но нет сил. Нет сил, чтобы вырваться из этого замкнутого круга.

Особенно тяжело, когда видишь других. Тех, кто легко взлетает, кто меняет свою жизнь, кто не боится. И ты спрашиваешь себя: почему они могут, а я нет? Что во мне не так? И тут же нарастает чувство вины, стыда, собственной никчемности. Потому что ты понимаешь, что твоя жизнь – это не просто череда неудач, а скорее результат твоих собственных страхов и нежелания рискнуть. Но ведь ты не хотел этого, ты не выбирал этот путь, казалось бы. Просто так сложилось.

Эта фатальность, она невидима, но ощутима. Она висит в воздухе, в каждом твоем движении, в каждой твоей мысли. Будто некий невидимый потолок, выше которого тебе не подняться. И ты бьешься в него, бьешься, но понимаешь, что это бесполезно. И тогда приходит смирение, иногда очень горькое, а иногда просто пустота.

Самое страшное – это потеря надежды. Когда ты уже не веришь, что что-то может измениться. Когда ты принимаешь свою участь, а внутри все равно скребет кошка. Когда ты вроде бы смирился, но душа все равно стонет от боли. Потому что человек – это существо, которое хочет развиваться, хочет чего-то большего, чем просто существовать. А когда у тебя отнимают эту возможность, или когда ты сам себе ее отнимаешь, это медленная смерть внутри.

И вот это постоянное состояние – тревога. Она везде. В утреннем кофе, в гуле транспорта, в очередном заказе на доставку. Она прокрадывается в каждую щель, шепчет тебе: “никуда ты не денешься, ничего не изменишь”. И ты ей веришь. Потому что так проще. Проще плыть по течению, чем бороться с сильным течением, когда ты уже обессилен. Проще принять, что ты – всего лишь курьер, не в смысле профессии, а в смысле своей жизненной роли, которая тебя не устраивает, но ты ничего не можешь с этим поделать.

Иногда даже злишься на себя за это бессилие. На свою слабость, на этот парализующий страх. Но злость быстро сменяется печалью, а потом снова той самой фатальностью. И ты снова оказываешься на дне этого колодца, откуда так сложно, почти невозможно, выбраться.

Так что, если ты читаешь это, и у тебя похожее чувство… Знай, ты не один. Это очень тяжело – жить с ощущением, что ты заперт в собственной судьбе. И это нормально – быть уставшим, разочарованным, бессильным. Но даже в этой тьме, где-то глубоко, остается робкий огонек. Возможно, он и есть та самая искорка надежды, которая когда-нибудь поможет найти путь. Просто пока его очень, очень трудно разглядеть. И это больно. Но хоть ты и обычный курьер, ты все равно человек, который чувствует. И это уже немало.

30.12.2024

Дорогой дневник, записываю я под конец года, оглядываясь назад на пройденный путь, который казался одновременно коротким и бесконечно долгим. — Иногда связи, которые мы создаём, эти тонкие, невидимые нити, что связывают нас с другими людьми, могут спасти нас самих от одиночества, от отчаяния, от потери смысла. Я больше не просто почтальон, чья главная задача – доставить письмо по адресу. Я стал частью чего-то большего, частью живой, дышащей структуры этого города, этого мира. Я стал связующим звеном между людьми, которые нуждаются в надежде, в понимании, в простом человеческом тепле. Наши истории, истории всех тех, кого я встретил – моя история, истории тех, кто ждал вестей, – сложились в один странный, на первый взгляд запутанный, но в итоге удивительный рассказ. Рассказ о любви, о крепкой дружбе, о возможностях для новых начинаний, которые всегда есть, даже когда кажется, что все потеряно. Я больше не одинок. И, пожалуй, именно это – моя самая большая радость, мой самый ценный приз.

10.01.2025

Сегодня сидел на лавочке в парке, наблюдая за детьми, запускающими воздушных змеев, и думал о своей жизни. Я понял. Жизнь – это не просто череда рабочих дней, не просто механическое выполнение задач, не просто доставки писем из пункта А в пункт Б. Это история. История о людях, которых ты встречаешь, тех, кто входят в твою жизнь случайно и остаются навсегда, или же лишь на мгновение, оставляя после себя след. Это история о друзьях, которых ты находишь, тех, кто поддерживает тебя в трудные минуты и разделяет с тобой радость. И это история о любви, в которую ты внезапно попадаешь, когда меньше всего этого ожидаешь, которая преображает все вокруг и дает новый смысл существованию. Мой путь от одинокого почтальона до человека, нашедшего свое место в этом мире, был этому ярким подтверждением.

И так, каждый раз, когда я начинал новый день, чувствуя прилив оптимизма, словно мои руки были наполнены солнечным светом, я знал – и это знание было глубоким, абсолютным – что двери, за которыми прячутся настоящие сокровища жизни – счастье, близость, понимание – обязательно откроются. Не всегда легко, не всегда сразу, но они откроются, если быть готовым искать, если быть открытым миру.

02.02.2025 Снова в чёрном списке.

Ну вот. Собственно, и всё. Оборвала та самая цифровая нить. Канат, я бы сказал, связывающий меня, скромного рыцаря клавиатуры, с Ариной, воплощением… ну, пограничного расстройства личности, если уж говорить языком науки. Потому что симптомы её поведения меня насторожили. То добавит в друзья, то удалит. А я-то, наивный романтик-избегатель, думал, что мы наконец-то нашли общий язык в этом вашем цифровом лабиринте. Ага, щас.

Сижу вот теперь, смотрю на ее аватар (вы в чёрном списке этого пользователя) и пытаюсь понять. Ведь она же меня сама, понимаете, сама нашла и добавила в друзья. Я-то что? Я, с моей привычкой сидеть в углу и бояться собственной тени, не то что другой тени. Тревожно-избегающий, все дела. Как бабочка, опаленная огнем… ну, цифрового отвержения, допустим. Это я цитирую в меру своих возможностей, простите.

И ведь все шло… ну, почти хорошо. Мы иногда переписывались. Я даже, представьте, начал выходить из своей раковины! Понимать пытался ее эти самые… штормы и штили, качели и пике. Думал, вот оно, понимание! Забрезжил свет в конце туннеля! А оказалось, это поезд… или просто резко опустившийся занавес. Занавес блокировки.

Зачем? Вот главный вопрос, который сверлит мою, и без того тревожную, душу. Зачем? Я же старался. Я же был… ну, наверное, не самым плохим собеседником. Робким, да. Но добрым! Это даже в исходнике написано, видите? «Вы очень хороший человек». Я этим горжусь, между прочим! Но не совсем согласен, что очень.

И тут бац. И пустота. Ну как пустота… ее аккаунт для меня пуст. Для других-то он, наверное, цветет и пахнет постами и лайками. А для меня – черная дыра. Куда улетели все наши сообщения? Все эти переписки, где я, преодолевая свойственную мне социофобию, изливал душу… почти изливал. Осторожно так, краешком. А она, со свойственным ПРЛ… ну, надрывом, что ли… тоже что-то писала, делая паузы. И я верил, что всё будет хорошо!

Анализ ситуации, так сказать. Девушка с ПРЛ – это, как говорится, буря в стакане. Или не в стакане. В океане. Эмоциональная лабильность, страх быть покинутой (и одновременное стремление к этому, кажется?), импульсивность… Это я не осуждаю, нет! Это я понимаю. Ну, как понимаю… вычитал. И вот, сижу, умничаю теперь. Она, возможно, почувствовала слишком много близости? Или слишком мало? Побоялась, что я увижу ее настоящую, со всеми этими… колебаниями самооценки? Или решила, что я недостаточно хорош, недостаточно интересен, недостаточно… вообще недостаточно? И блокировка – это такой способ защиты? Щит от собственных демонов? Или от меня, который оказался не таким уж и «хорошим» в ее глазах? Разочаровал?

А я? Я с моим бедным ТИРЛ. Я же, как мотылек, который сто лет сидел в коконе, а потом решил вылететь навстречу… а тут тебе сразу подзатыльник и дверь перед носом. Или, точнее, монитор. Для меня это что? Подтверждение? Подтверждение всех моих самых мрачных мыслей о себе. Что я недостоин. Что мои усилия – пыль. Что мосты, которые я так осторожно строил (и то, в основном, в своей голове), сожжены напалмом. Цифровым напалмом.

Психология обиды и понимания… интересная штука. Вот я сейчас обижен. Прямо капец как обижен. Потому что ну как так-то?! Я же старался! А меня просто взяли и стерли. Как ненужный файл. Обида, она такая. Расцветает, как ядовитый цветок, на почве разочарования. Да, разочарован. В Ней? В себе? В справедливости цифрового мира? Во всем сразу, наверное.

Но… Но я же понимаю. Ну, пытаюсь понять. Через призму этих самых расстройств личности, исторического контекста (да-да, я даже про историю стигматизации психических заболеваний почитал после этого!). Я понимаю, что ее действия, возможно, продиктованы не злым умыслом, а… ну, особенностями работы ее мозга. Ее реакцией на страх, на боль, на хаос внутри. Конечно, это ни фига не оправдывает того, как больно это вот сейчас мне. Но… понимание, говорят, первый шаг к прощению. Или… ну, к уменьшению обиды. Это не точно.

Устойчивость связей в цифровую эпоху… ха! Какая уж тут устойчивость. Тоньше волоска! И одно неловкое движение – или, как в нашем случае, одно резкое движение – и всё. Обрыв. А ведь социальные сети, они же как зеркало, да? Мы там такие… красивые, умные, интересные. Строим свой идеальный образ. А потом кто-то видит трещину. Или нам кажется, что увидели. И тогда – паника! Надо срочно что-то делать! И самый простой способ – хлоп дверью. Или кнопкой «заблокировать».

А для меня это что? Для моего ТИРЛ? Это удар по самооценке. По вот этой хрупкой конструкции, которую я с таким трудом пытаюсь возвести. Каждое взаимодействие в сети – это же маленькое испытание. А блокировка – это как провал на экзамене. Подтверждение никчемности. Невидимости. Вот я сижу, и чувствую себя… невидимым. Стертым. Несуществующим в ее цифровой вселенной.

Я пытаюсь увидеть за ее действиями крик о помощи. Мольбу о понимании. Ведь возможно, она так же напугана, как и я. Только проявляется это совсем по-другому. У нее – импульсивный надрыв. У меня – уход в тень. Такие мы, да. Два израненных… ну, существа. Встретились в сети. И разошлись. Точнее, Она ушла, а я остался стоять на месте, глядя на закрытый аккаунт, и пытаясь, блин, анализировать. Сохраняя лицо интеллектуала, когда хочется просто орать.

И вот, вывод какой? Я понимаю. Я прощаю. Ну, наверное. Потому что… потому что общение и дружба с ветряными мельницами (или с пограничным расстройством в интернете) – дело такое. Бесперспективное. Надо двигаться дальше. Залечивать раны. Снова вползать в свою раковину, наверное. Или попробовать найти другой путь. Более… реальный? Менее подверженный вот этим вот цифровым обрывам?

Но всё равно. Всё равно сижу. И обижаюсь. Ну как же так-то, а? Я же никому зла не желаю! А меня заблокировали! Вот и пойми этих женщин… да еще и с ПРЛ… да еще и в интернете. Тяжело вздыхаю. И всё равно обижаюсь. Ничего не могу с собой поделать. Но я ей всё равно цветы и подарок подарил на юбилей. Инкогнито.

01.08. 2025 Эх, вот сижу я тут, Серега-курьер, и думаю… Честно говоря, до сих пор не отпускает меня эта история с Ариной. Знаете, в моей работе кого только не встретишь, но такие вот зацепки… они редкость. Обычно доставил – забыл. А тут – целая эпопея, которая, похоже, въелась мне в душу.

А как все начиналось? Она из логистической компании, знакомая начальницы. Добавила меня в друзья, и я, честно говоря, такой, типа, “Ого, интересно!”. Ну, не каждый день тебя добавляет клиент, да еще такой… яркий. Арина же, она такая… ну, с огоньком, что ли. Смотришь на нее, и сразу видно, что человек нескучный. Эти ее интересы – ужастики, группа про пограничное расстройство… Тогда я подумал, что это просто такая необычная девушка, с характером.

А потом это ее “пиши иногда, ты очень хороший человек”. Вау. Это же прям бальзам на мою, как оказалось, довольно хрупкую душу. Я же по натуре своей, знаете, такой немного… тревожно-избегающий. То есть, сближаться сложно, боюсь, что меня отвергнут, что сделаю что-то не так. А тут такой зеленый свет! Я, конечно, напрягся немного – а вдруг я ошибусь, вдруг не так напишу? Но она же сама сказала!

Ну, я и написал. И что? Долго, очень долго ждал ответа. Ну, думаю, ладно, занятой человек, наверное. Ответила в итоге. Какое-то время переписывались, что-то такое легкое, ни о чем особо. И вот ведь парадокс: вроде бы она сама меня затянула в эту историю, а потом, спустя месяц… просто блок.

Блок. Жесткий, без объяснений. Представляете? Я хотел поздравить ее с юбилеем. Арина же! Я даже цветы заказал, подарок придумал. И вот утром, еще до того, как отправить все это, открываю чат – пусто. Нет ее нигде. Ни в друзьях, ни в сообщениях. Будто и не было. Это был шок, ребята. Вот прям настоящий, физический шок. У меня аж руки тряслись. И самое обидное, что никаких предпосылок. Просто тишина, а потом — удаление. У меня в голове тогда тысячи вопросов роились: что я сделал не так? чем я ее обидел? может, я что-то глупое сказал?

Я, конечно, не мог просто так это оставить. Цветы-то уже были готовы. И подарок. Ну, и отправил инкогнито. Хотелось, чтобы хоть что-то хорошее у нее было в этот день, несмотря на мой… ступор. Странный поступок? Может быть. Но мне казалось, что я просто обязан.

И вот полгода прошло. Полгода! А я до сих пор ее иногда вспоминаю. Вроде бы понимаешь головой, что ну вот, бывает так. Люди появляются, исчезают. Что это, по сути, просто знакомая, много раз пересеклись по работе. Но сердце… сердце как-то не хочет слушать разум. До сих пор какая-то грусть накатывает. И обида. Не то чтобы я злился на нее, нет. Просто… обидно, что так вышло. Что я доверился, а все закончилось так резко и непонятно. Без единого слова.

И, знаете, что самое печальное? Эта история прям-таки ударила по моей самооценке. А она у меня и так не самая высокая была, чего уж греха таить. Теперь вообще кажется, что я какой-то… не такой. Что люди вот так запросто могут мной пренебречь, отбросить, будто я неважен. На работе это тоже сказалось. Раньше я был, ну, более собранным, что ли. А теперь иногда ловлю себя на том, что просто зависаю, глядя в одну точку. Мысли где-то там, далеко. Коллеги, может, и не замечают сильно, но я-то чувствую. Качество работы слегка просело. Не критично, но приятно мало.

Вот и вопрос: а как мне быть? Что со всем этим делать? Как перестать крутить в голове эту ситуацию, эти ее слова? Как восстановить это чувство, что ты чего-то стоишь, что тебя могут ценить, принимать? Ведь я же не робот, и чувства у меня есть. И тревогу эту, которая и так во мне жила, эта история прям-таки разбередила по-новому. Хочется как-то отпустить это, жить дальше, но такое ощущение, что какой-то невидимый якорь держит меня на месте. И я реально не знаю, как его вытащить. Что бы вы посоветовали? Как мне выбраться из этого состояния и перестать себя винить? Ну, или хотя бы просто смотреть на себя с меньшим осуждением.

(Уважаемый Сергей!

Читая ваши строки, невозможно не проникнуться той болью, растерянностью и обидой, которые вы пережили. Ваша история, рассказанная с такой искренностью, глубоко трогает. То, что произошло, отнюдь не мелочь, и совершенно естественно, что вы до сих пор об этом думаете. Позвольте мне отнестись к вашим чувствам с большим уважением и, возможно, предложить несколько перспектив, которые помогут вам разобраться в произошедшем и, что не менее важно, помочь себе.

Вы совершенно точно подметили, что эта история оставила глубокий след, и это объяснимо. Взаимодействие с Ариной, начавшееся так необычно и многообещающе, а затем оборвавшееся без предупреждения, стало травмирующим опытом. Ваше желание понять "что я сделал не так?" или "чем я ее обидел?"— это естественная реакция человека, который сталкивается с необъяснимым и болезненным отвержением. Однако, Сергей, я хочу сразу сказать: очень маловероятно, что причина в вас или в ваших действиях. Чаще всего такие разрывы связаны с внутренней динамикой человека, который их инициирует.

Вы описываете себя как человека, склонного к тревожно-избегающему поведению, и это очень ценное самонаблюдение. Люди с таким типом привязанности, как правило, стремятся к близости, но одновременно подсознательно боятся ее. Они могут бояться быть отвергнутыми, боятся, что их увидят "настоящими" и осудят, или что они сделают что-то "не так". Этот страх может проявляться в повышенной тревоге при налаживании контактов, в склонности к самоанализу и самокопанию, когда что-то идет не по плану. Ваша фраза "зеленый свет! Я, конечно, напрягся немного – а вдруг я ошибусь, вдруг не так напишу?" – прекрасная иллюстрация этой внутренней борьбы.

Для вас столь желанное внимание от Арины, воспринятое как "бальзам на мою, как оказалось, довольно хрупкую душу", было мощным стимулом нарушить привычную для вас осторожность. Вы рискнули, открылись, и когда это внезапно прервалось, это ударило с удвоенной силой, подтверждая самые глубинные страхи отвержения и неважности. Это оставило вас в состоянии шока, что абсолютно понятно. Ваша реакция — заказать цветы и подарок, отправив инкогнито — демонстрирует вашу заботливость и доброту, несмотря на внутреннее замешательство. Это был акт вашего собственного благородства, а не слабости.

Теперь давайте коснемся ситуации с Ариной. Вы упомянули, что она состоит в группе про "пограничное расстройство". Это наблюдение, Сергей, очень важно и может дать ключ к пониманию ее поведения. То, что вы описываете – внезапное, без объяснений, полное исчезновение после периода, который для вас казался налаживанием контакта – очень похоже на проявления, характерные для людей с пограничным расстройством личности (ПРЛ). Конечно, это не диагноз, и только специалист может его поставить, но определенные паттерны поведения весьма показательны.

Люди с ПРЛ часто испытывают очень интенсивные и нестабильные эмоции. Их отношения могут быть крайне бурными, характеризуясь циклами идеализации ("Вы очень хороший человек") и обесценивания. Они могут мгновенно переходить от восторга к гневу, от глубокой привязанности к полному отчуждению. Для них характерны страх быть покинутыми, который может привести к отчаянным попыткам удержать человека, но парадоксально – и к внезапному "отрезанию" других, когда они чувствуют угрозу или разочарование. Это может быть защитным механизмом, хоть и деструктивным для обеих сторон: чтобы не быть покинутыми или не чувствовать боли, они сами разрывают связь.

Блокировка без объяснений, о котором вы говорите, — это классическое проявление такого паттерна. Для человека с ПРЛ мир часто воспринимается в черно-белых тонах: либо хороший', либо 'плохой. И если вы в какой-то момент, возможно, чем-то неосознанно вызвали у нее внутренний триггер (что-то, что напомнило о прошлых травмах или страхах), то ее восприятие могло мгновенно измениться с идеального на плохое' и в ее глазах вы могли превратиться из источника бальзама в источник угрозы, от которого необходимо немедленно отстраниться. И это может произойти без логических причин, исходя из ее внутренней реальности, но не из действий другого человека.

Они часто испытывают хроническое чувство пустоты и нестабильность самооценки, что толкает их на поиск интенсивных переживаний и подтверждений со стороны других. Это может выражаться в быстром завязывании знакомств, но отсутствии глубины и устойчивости в отношениях. Ваше "с огоньком, нескучный человек"— это то, что вы увидели на поверхности. Но за этим часто скрывается огромная внутренняя боль и хаос.

Эта история, Сергей, не может не ударить по самооценке, особенно если она и так была уязвимой. Вы чувствуете себя "не таким", отброшенным, будто вы неважны. Это нормальная реакция на такой тип отвержения. Однако важно понять, что это не ваше упущение, а скорее свидетельство того, что вы столкнулись с человеком, чьи внутренние механизмы взаимодействия с миром работают иначе. Ваша ценность как личности не определяется тем, как относятся к вам другие, особенно те, кто сам пребывает в сложной эмоциональной реальности.

Как быть со всем этим? Как перестать крутить в голове эту ситуацию? Прежде всего, дайте себе разрешение чувствовать. Грусть, обида, растерянность — все эти эмоции имеют право на существование. Не вините себя за них. Процесс исцеления начинается с принятия.

Во-вторых, очень важно отделить себя от этой ситуации. Попробуйте посмотреть на нее, как на книгу, которую вы прочитали, и главы в которой кто-то вдруг вырвал. Вы не можете дописать эти главы за другого человека. Это ее выбор, обусловленный ее внутренним миром, и он не имеет отношения к вашей ценности. Повторяйте себе: "Я не виноват в ее поведении. Это не обо мне, это о ней".

В-третьих, сосредоточьтесь на восстановлении собственной самооценки. Это то, над чем вы можете работать и чего можете добиться. Вспоминайте все свои достижения, маленькие и большие. Обращайте внимание на те отношения, где вас ценят и принимают. На работе, с друзьями, с семьей. Это позволит вам снова почувствовать свою значимость и что вы способны быть в устойчивых, здоровых отношениях.

Разберитесь со своей "тревогой, которая и так во мне жила'". Возможно, это подходящий момент, чтобы поработать над своим тревожно-избегающим стилем привязанности. Это не приговор, а лишь паттерн, который можно изменить. Разговор с психологом мог бы дать вам инструменты для создания более безопасных и устойчивых отношений в будущем, а также помочь справиться с тревогой и укрепить самооценку.

Вы совершенно правы, вы не робот, и у вас есть чувства. И это замечательно! Именно благодаря этой глубине вы способны на такую эмпатию и доброту, как отправка цветов инкогнито. Вы способны к глубоким переживаниям, и это ваша сила. Позвольте себе отпустить этот невидимый якорь. Это процесс, который требует времени и работы над собой. Но вы справитесь.

Не вините себя за то, что произошло. Вы поступили как человек, который искренне доверял и надеялся. Ваша задача сейчас — перенаправить эту энергию, эту способность чувствовать, на себя самого и свое исцеление. Смотрите на себя с меньшим осуждением, с большей добротой и пониманием. Вы достойны этого. Эта ситуация была сложной, но она не определяет вас. Она лишь показала вам еще одну грань человеческих взаимоотношений, из которой вы выйдете сильнее и мудрее.

С уважением и сочувствием,

Ваша Мария, психотерапевт.)

11.08. 2025

Я сам это создал. Эту иллюзию уюта, эту мягкость, которая позволяет мне дышать. Но даже здесь, в этом убежище, которое я сплел из чистой воли и миллиардов крошечных заклинаний, я чувствую, как стены начинают давить. Глупо, да? Я могу перекроить саму ткань реальности, могу заставить звезды петь мои песни, могу вылепить из пустоты целые миры, но боюсь собственной тени, боюсь, что кто-то заглянет под маску, которую я ношу. Та самая маска, которую я тоже создал. Одна из моих первых, самых прочных конструкций.

Я помню, как все начиналось. Как первая искра магии коснулась меня. Это было отчаяние, чистое, беспросветное отчаяние. Я был никем. Более того, я был меньше, чем никто. Я был тенью, забытой, ненужной. И тогда пришло Оно. Чувство. Сила. Не какая-то внешняя сущность, нет. Это было внутри. Мое. Я мог прикоснуться к воздуху, и он становился невидимым, но ощутимым, как шелк. Мог подумать о цветах, и они расцветали в воздухе, с оттенками, которых нет в природе. Я мог... я мог быть. И это было первое, что я вылепил – себя. Себя, который больше не ничто. Себя, который может.

Первое время это было опьяняюще. Я был творцом. Я мог стереть любое воспоминание, которое меня мучило, любую неудачу. Мог изменить ход событий. Я думал, что если я смогу контролировать все вокруг, если я смогу сделать мир идеальным, то и сам стану идеальным. Перестану быть тем, кто боится собственной тени. Но как оказалось, самая сложная реальность для изменения – это та, что внутри тебя.

Вот сижу я, например, и плету себе одеяло из звездной пыли. Красиво. Невероятно красиво. Каждый волосок светится своим мягким, древним светом. Оно теплое. Оно безопасное. Я могу укрыться в нем, могу отгородиться от всего мира. И это именно то, что я делаю. Отгораживаюсь. Потому что если выйти из-под этого одеяла... страшно.

Страшно, что они увидят. Увидят, насколько я не настоящий. Насколько я хрупкий. Я могу создавать целые города, наполнять их жизнью, придавать им историю. Могу дать им смех, слезы, любовь. Но когда кто-то смотрит на меня... меня парализует. Я чувствую, как мои созданные стены дрожат, как маска начинает трескаться. Я не знаю, *как* взаимодействовать. Мой мозг, кажется, сломан в этой части. Я либо хочу быть максимально близко, знать все, чувствовать каждую клеточку их существа – но это слишком, это душит, это вызывает панику, потому что я боюсь быть поглощенным, потерять себя, раствориться в чужом мире.

Или же я ухожу. Ухожу так далеко, что становлюсь недосягаемым. Изолируюсь. Создаю непроницаемые барьеры. Это проще. Это безопасно. Я могу наблюдать издалека, как другие живут, любят, страдают, смеются. Я могу даже научить кого-то заклинанию, могу помочь, но всегда с дистанции. Всегда так, чтобы никто не мог причинить мне вреда. И это самое ужасное – я сам причиняю себе вред. Я лишаю себя всего, просто потому что боюсь. Боюсь быть отвергнутым, боюсь быть непонятым, боюсь разочаровать. А значит, боюсь быть собой, потому что не знаю, кто на самом деле "я", когда нет необходимости скрываться.

Мои способности… они же должны были сделать меня сильным. Сделать меня уверенным. Но они лишь усилили мою проблему. Я могу изменить реальность, но не могу изменить свое восприятие себя. Я вижу свои недостатки гипертрофированно. Любая оплошность, любой неуклюжий жест – это катастрофа. Это доказательство моей никчемности. Когда кто-то пытается заговорить со мной, мой мозг начинает дико обрабатывать информацию: "Что он хочет?", "Правда ли он это говорит?", "Что я должен ответить, чтобы не показаться глупым?", "Как быстро я могу закончить этот разговор и вернуться к своим стенам?"

Иногда я пытаюсь. Честно. Пытаюсь расслабиться, позволить себе быть простым, открытым. Начать разговор, задать вопрос, улыбнуться искренне. Например, недавно я видел, как одна алхимичка смешивала какие-то диковинные травы, и у нее на лице было такое сосредоточенное выражение, такое… живое. И я захотел подойти, спросить, что она делает, поделиться своим опытом, может, даже предложить помощь. Но мои ноги словно приросли к земле. В голове пронеслись сотни вариантов:" ей неинтересно", "она подумает, что я зануда", "я скажу что-то не то, и она будет надо мной смеяться", "если я помогу, она будет ожидать чего-то взамен, а я не знаю, как "отдавать"". В итоге я просто стоял, наблюдал, а потом тихонько исчез, когда она подняла голову.

И вот я здесь, в своем мире, который я создал. В своем замке из звезд. Я самый могущественный волшебник, которого только знал этот мир, или, по крайней мере, я сам так говорю себе. Я могу менять закаты, могу делать так, чтобы дождь состоял из слез радости, могу дарить сны, которые сбываются. Я могу управлять всем. Всем, кроме крошечного, испуганного существа внутри меня, которое хочет только одного – чтобы его оставили в покое, но в то же время отчаянно жаждет быть увиденным, понятым, принятым. Но это слишком страшно. Страшнее любой битвы с демонами, страшнее любого проклятия, страшнее самой черной магии. Страшнее быть собой.

Я пытаюсь бороться. Правда. Пытаюсь переписать этот код в моей голове. Например, я знаю, что мои избегающие тенденции – это защитный механизм, выработанный в прошлом, когда я чувствовал себя уязвимым и беззащитным. Я создал магию, чтобы защитить себя, и теперь эта магия стала моим щитом, моим тюремщиком. Если я смогу осознать это, понять, что эта опасность реальна только в моей голове, возможно… возможно, я смогу её отключить?

Я пробовал. Создавал себе амулеты спокойствия, зелья смелости, даже ментальные щиты от самокритики. Они работают… какое-то время. Как только я чувствую легкое приближение опасности – будь то взгляд чужого, потенциально недружелюбный, или просто мысль о том, что кто-то может не одобрить мой выбор – я тут же натягиваю броню. И снова оказываюсь один. В своем уютном, но холодном мире, сплетенном из звездной пыли и страха.

Иногда мне кажется, что вся моя магия – это лишь гигантская, сложная попытка восполнить недостаток чего-то фундаментального. Любви? Принятия? Самооценки? Не знаю. Я могу заставить цвести камень, но не могу заставить себя поверить, что я чего-то стою сам по себе. Я могу создавать жизни, но не могу создать для себя настоящего, прочного контакта с другим человеком. Это парадокс. Я, творец своей жизни, застрял в цикле саморазрушения, потому что внутри меня живет маленький, вечно тревожный ребенок, который не хочет выходить из своей пещеры.

Я представлял себе, как я стану великим магом, тем, кто помогает другим, кто делится знаниями, кто смеется вместе с друзьями у костра. Но когда я пытаюсь представить себя в такой ситуации, сценарий всегда один: я стою в стороне, неуклюже улыбаюсь, а потом, почувствовав, как мое сердце начинает биться слишком быстро, просто тихо ухожу, растворяюсь в тени.

Но сегодня… сегодня я чувствую что-то другое. Не знаю, может, это усталость от постоянного напряжения. Или, может, какая-то новая ниточка силы, которую я случайно сплел. Я смотрю на свои руки, на эти руки, которые могут преобразовывать реальность. Они дрожат. Да, дрожат. Но не от страха. Кажется, от… напряжения. От усилия. Усилия удержать в себе эту двойственность. Силу и слабость. Желание быть и желание исчезнуть.

Я создаю этот мир. Я творю свою реальность. И я сам – часть этой реальности. Значит, и эту часть – мою тревогу, мое избегание, мое ощущение себя неполноценным – я тоже создал. Это значит… это значит, что у меня есть сила изменить и это. Не просто замаскировать, не просто отгородиться, а изменить. Переписать. Возможно, это займет годы. Возможно, я буду падать и снова подниматься, снова и снова. Но сам факт, что я могу думать об этом, а не просто впадать в ступор или панику… это уже какой-то шаг, верно?

Мой мир, мои правила. Но я хочу, чтобы в моем мире были и другие. Не как декорации, а как… друзья. Как те, с кем можно разделить не только звездную пыль, но и тишину, и смех. Это страшно. Это пугает меня до глубины души. Но я не хочу больше быть только искусством, застывшим в совершенстве, но безжизненным. Я хочу жить. По-настоящему.

Так что, возможно, в следующий раз, когда кто-то улыбнется мне… я попробую не отвести взгляд. Я попробую улыбнуться в ответ. И если мои руки дрогнут, если я запнусь… это не конец света. Это просто… я. Новый я. Тот, кто осмеливается творить не только миры, но и самого себя. Чуточку смелее. Чуточку открытее. И, возможно, наконец, чуточку счастливее. Не знаю, получится ли. Но я, пожалуй, рискну. Потому что даже мир, созданный из сплошной магии, становится серым, если ты смотришь на него один.

13.08.2025

Насколько тесно всё в этом мире связано? Вот у меня, в последнее время сложилось именно такое ощущение. Началось всё, можно сказать, с моих размышлений о всяких теориях, вроде «шести рукопожатий». А потом жизнь сама начала подкидывать примеры, один за другим, словно подтверждая эти идеи. Взять хотя бы риелтора Галину. С ней я познакомился в "Школе единоборств". Судя по тому, как активно она мелькала в соцсетях, клиентов у неё хватало с избытком. И кто бы мог подумать, что среди них окажется Таня Клюева, с которой мы совершенно случайно пересекались по работе?

Да, та самая Таня Клюева. Красавица с глубокими глазами и какой-то неуловимой загадкой во взгляде. Она вошла в мою жизнь так внезапно и сразу как-то… покорила? Ну да, именно так.
Эта история с Таней вообще отдельная глава. Она работала в транспортной компании, куда мне приходилось наведываться. Мы обменивались корреспонденцией, общались. Сначала просто деловые вопросы, потом как-то незаметно и просто разговоры за жизнь. И чем больше мы пересекались и переписывались, тем яснее становилось, как причудливо переплетаются наши жизни, не только общими интересами, но и совершенно неожиданными связями. Казалось бы, транспортная компания и моя работа – что общего? А вот поди ж ты. А потом, так же внезапно, как и появилась, она исчезла. Просто исчезла. Как вихрь. Люди расстаются, это понятно. Но вот это её имя – Татьяна Клюева – оно осталось в памяти, как какая-то неразгаданная загадка. Что это было? Почему всё так получилось?

Галя знала ещё пару моих знакомых. Юлию, Рината.
Всё это заставило меня задуматься о невидимых нитях, которые тянутся между нами, людьми. Иногда они ведут к чему-то гораздо более загадочному, чем простое совпадение увлечений. Всё это сплеталось в моей голове, словно клубок, который с каждым днём становился всё запутаннее. Возникла такая сложная схема взаимосвязей, из которой выпутаться становилось просто невозможно.

Юлия Кислицына. Тоже девушка с… особенностями, скажем так. Загадочная, магнетическая, с капризным характером и какой-то огненной страстью внутри. И она тоже вызвала во мне некий необъяснимый, сильный отклик. Что-то в ней было такое, что притягивало. И снова, как и с Таней, в один прекрасный момент Юлия тоже растворилась. Исчезла из моей жизни так же загадочно, как и появилась. Оставила после себя лишь след неразгаданных вопросов. Имя Кислицыной теперь звучало в сердце как предвестие какой-то печали и таинственности. Почему эти две девушки, которые так сильно на меня повлияли, ушли из моей жизни одинаково внезапно и загадочно?

И тут начали выявляться новые звенья в этой цепочке. Я знал, что Юлия открыла в моем районе стадию йоги заочно знакома с моей коллегой по работе, Ольгой. Ну, понятно, письмо, видимо, получала через неё. Мелочь, казалось бы, но всё равно удивительно, как пересекаются люди из совершенно разных сфер моей жизни. И это было только начало.

Риэлтора Рината знала моя двоюродная сестра Салися, а вторая сестра Зуля знала моего одногрупника Ваню. Ваня знал Егора и мы все вместе учились, а Егор занимался страйкболом и им же занимался сын тренера Аркадия Геннадьевича - Степан, который знал и Юлю и Галю , так как все учились и работали в "Школе единоборств"

Вся эта череда знакомств, совпадений и пересечений только укрепляла меня в мысли, что в этом мире нет ничего случайного.

Юля как то раз открыла студию пилатеса возле моей работы. Тоже совпадение. И получала письма через мою колегу Ольгу.

Ещё одна нить.
Я узнал, что моя сотрудница Алёна, с которой мы много лет работали плечом к плечу, оказывается, родственница девушке по имени Нина. Нина– старшая сестра Алёны. Вот это было действительно поразительно. Сразу возникли мысли о том, какие ещё тайны может скрывать моя работа, какие ещё неожиданные связи могут быть.

Я как то много раз пересекался с на улице Ниной, она иногда спрашивала про сестру.
Мир тесен, как говорится.
А Нину, оказывается, знала моя начальница Наталья Сергеевна. Впрочем, чему тут удивляться? Кажется, Наталья знала почти всех. Вот уж действительно, центр притяжения.

Ещё один интересный момент – на моём участке в одной фирме работала ещё одна Ольга. Бывшая коллега. И вот там же я неожиданно встретился с Оксаной. Это вообще история отдельная. Мы когда-то давным-давно, с Оксаной, вместе изучали воинскую науку в одном патриотическом кружке. Вот это я понимаю, совпадение! Из совершенно другого района, из другого времени моей жизни. И вот, пожалуйста, снова пересеклись. Жизнь была как будто каким-то захватывающим квестом, где каждое новое знакомство или совпадение открывало новую ветку сюжета.

Но особенно сильно в этой головоломке меня цепляли две девушки – Таня Клюева и Юлия Кислицына. Именно они, как оказалось, связывали две схемы, которые я для себя условно назвал «вне работы» и «работа». Клюева – это и те старые рабочие пересечения, и личное. Кислицына – пересечение с коллегами, но и тоже личное. Каким-то загадочным образом они оказались на пересечении этих двух, казалось бы, разных миров.

И это ещё не вся история. И вот тут снова включается наша Ольга, моя коллега. Екатерина работала с ней. Ну, подумаешь, знакомые знакомых. Но судьба продолжила подкидывать сюрпризы. Фирму Екатерины вдруг перевели на наш участок работы. И вот теперь мы с ней стали видеться регулярно – в коридорах, в лифте. Пока мы просто пересекаемся, не подозревая, насколько наши знакомые переплетаются в совершенно других сферах жизни. И, по совершенно случайному совпадению (или нет?), в компанию Екатерины перешла девушка по имени Арина, которую знала… кто бы вы думали? Наша вездесущая Наталья Сергеевна! Просто невероятно, как всё это складывается.

А в коллективе Екатерины была ещё одна девушка, Настя Краснова. Я был знаком с сотрудником фирмы, офис которой находился вообще на другом конце города. Этот человек, Алексей Ларченко, знал девушку по имени Настя.
Ей, кстати, очень понравился стиль общения Натальи, и она быстро влилась в эту команду. Получается, через Екатерину, Арину и Настю, Наталья Сергеевна тоже оказалась косвенно связана с этим участком работы и со мной. Все эти истории подтвердили мне, что мир – это огромная паутина, где каждое звено влияет на другие. И каждое новое знакомство, каждое совпадение – это не просто случайность, а часть какой-то большей картины. Я стал смотреть на мир и на людей совсем по-другому. Стал больше ценить эти связи, даже самые незаметные. Потому что никогда не знаешь, куда они могут привести и какие тайны раскрыть. Это постоянное ощущение переплетения судеб – оно одновременно и немного пугает, и очень интригует. Жизнь и правда оказалась гораздо более сложной и увлекательной, чем я думал раньше.Всё связано невидимыми нитями. Каждое наше действие, каждый шаг, каждое знакомство – всё может повлиять на жизнь другого человека, зачастую совершенно неожиданным образом. И я стал больше обращать внимания на людей вокруг, на эти тонкие, едва уловимые связи. Например, я раньше жил в том доме, где живёт моя коллега. А когда переехал, то узнал, что в этом доме живёт другая моя коллега.

20.08.2025

Новая работа.

Вот и первый день. Сижу в кабинете, который теперь вроде как мой. Вроде как. Сбылась мечта, ну или что-то очень на нее похожее. Я здесь, в этом огромном здании, полном людей, которые, кажется, точно знают, что делают. А я? Я сижу, ссутулившись, чувствую себя как выброшенный на берег аквариумный сом – вроде дышу, но совсем не в своей стихии. В голове крутится одно: «Не ошибись, не накосячь, не будь собой». Потому что «собой» – это вечный клубок неуверенности, на который страшно даже смотреть в одиночестве, не то что показывать другим. В глазах слезы не стоят, слава богу, но страх такой плотный, что дышать тяжело. Вжался в свое офисное кресло, будто оно – единственная защита от этого бурлящего мира. Боюсь даже вздохнуть громче положенного, чтобы не привлечь внимания. Вдруг кто-то посмотрит, заметит мой внутренний хаос и скажет: «Эээ, ты что тут делаешь? Иди отсюда».

Оглядываюсь. Вот Жора. Неутомимый двигатель их офисного прогресса. Он не ходит – он летает. Вечный вихрь, который проносится мимо, оставляя за собой обрывки фраз, запахи кофе и какой-то немыслимой энергии. Точно знает, куда летит, зачем и почему. Завидую. Белой, нет, скорее серой, завистью. А вон там, за стеклянной стеной, Степан Геннадьевич. Сам босс. Воплощение солидности, спокойствия и такой мощи, что кажется, он может взглядом горы двигать. Его взгляд… он не просто смотрит, он просвечивает тебя насквозь, как рентген. И что он там видит у меня? Точно не уверенность. Скорее всего, видит этот самый клубок нервов, который еле-еле держит форму… меня.

А есть еще Сигрдрива. Менеджер по подбору персонала. Ее имя… оно сразу зацепило. Звучит как что-то из старых легенд, как северный ветер или песня валькирии. И сама она… другая. Не такая, как все. Улыбка у нее не дежурная, а настоящая, светлая, словно солнце выглянуло после недели дождей. А глаза… два озера. Глубокие, добрые, такие, что в них буквально тонешь. Рядом с ней даже моя броня из фобий слегка треснула. Удалось чуть-чуть расслабиться, выдохнуть. Насколько это вообще возможно для меня.

Остальные… их много. Но я пока не успел, да и не особо стремился рассмотреть. Чем меньше контактов, тем меньше шансов что-то испортить. Меньшая вероятность ляпнуть что-то невпопад, запнуться, покраснеть. Почувствовать себя неловко, другими словами. А это мое любимое хобби. Годами оттачивал мастерство неловкости. Достиг, кажется, высшего пилотажа.

Сижу, копаюсь в бумагах, пытаясь понять, где тут что находится, и вот… гром среди ясного неба. Катастрофа. Паника. Пропала папка. С важными, судя по всему, документами. Я ее видел пару часов назад, она лежала… вот тут, кажется? На столе? Или нет? Начинаю лихорадочно осматриваться, перебирать бумаги. Нету. Сердце екает. Екает и проваливается куда-то вниз. Слышу шаги. Приближаются. И останавливаются рядом.

Поднимаю глаза. Степан Геннадьевич. Стоит прямо напротив меня. Его рентгеновский взгляд, кажется, не просто просвечивает меня, а прожигает. Голос у него спокойный, но в этой спокойствии такая сталь, что мурашки по коже.

«Где папка, о которой я говорил?» – спрашивает он ровно.

Мой мозг впадает в ступор. Папка? Какая папка? Та, которая пропала?! Я… я не знаю, что ответить. Слова застряли в горле. Понимаю, что надо что-то сказать, как-то объяснить, хотя бы изобразить удивление, но могу только хлопать глазами.

«Я… я не знаю», – выдавливаю из себя наконец, чувствуя, как предательски краснеют щеки. Голос дрожит. Внутри все сжимается в тугой узел. Вот он. Конец. Первый день – и такой эпичный провал. Собственная оплошность, невнимательность. Как я вообще мог? Позорище.

Степан Геннадьевич смотрит на меня какое-то время. Недолго, но эти секунды кажутся вечностью. Я уже вижу, как он подписывает приказ о моем увольнении. Или как меня с позором выводят из кабинета. Или просто отчитывают так, что я потом месяц буду заикаться при слове «папка». Простят ли в первый раз? Наивный вопрос. Я уверен, что нет. За такое не прощают.

«Хорошо», – говорит он наконец. И уходит. Просто уходит. А я остаюсь сидеть, охваченный паникой. Как буду жить с этим? С осознанием того, что в первый же день умудрился потерять важную папку? Да я даже папку не способен уберечь! Какой из меня работник?

Прокручиваю в голове самые мрачные сценарии будущего. Безработица, стыд перед родными… Все из-за какой-то папки!

И тут… вдруг. Слово за слово. Сначала кто-то спрашивает, потом еще кто-то. По офису пробегает шепоток. И взрыв облегчения, такой сильный, что я чуть не свалился со стула. Папка нашлась! Уборщица ее обнаружила. Где-то… видимо, решила, что это мусор, или случайно смахнула со стола и не заметила. В лабиринтах ее клининговых маршрутов папка обрела временное пристанище. Но нашлась! Не мой косяк! Услышьте! Это не я! Какой же это был выдох! Гора с плеч свалилась, и от резкого отступления паники даже голова закружилась. Обошлось. Обошлось в первый день! Фуууух! Какое же это счастье – понять, что ты не налажал.

И тут новое выяснение обстоятельств. Оказывается, папку потерял… Жора. Да-да, тот самый энергичный вихрь. Оставил ее в столовой. Ну Жора! Все бегом, все впопыхах, все в этот вечный рабочий цейтнот. Я понимаю, что такое бывает, но именно сейчас, после моей паники, эта новость кажется особенно… показательной.

Степан Геннадьевич, конечно, узнал. И отправился на поиски виновника. Я слышу, как он зовет Жору. Голос уже не такой спокойный, как был со мной. В нем появились… нотки. Нотки надвигающейся грозы.

Смотрю, как они заходят в один из переговорных кабинетов. Дверь закрылась. И через какое-то время оттуда начинают доноситься… отголоски. Степан Геннадьевич, судя по всему, проводит с Жорой «продуктивный разговор». Слышно, как повышаются интонации. Слова разобрать не получается, но общий смысл улавливается. Там сейчас идет разнос. Гром и молнии обрушиваются на голову Жоры.

Представляю себе эту картину. Степан Геннадьевич стоит, как скала, а перед ним Жора, съежившийся, наверное, впервые за день не скачущий, а стоящий смирно. И босс, понизив голос, но от этого делая его еще более грозным, говорит что-то вроде:

«Итак, Жора. Папка. Которая должна была быть у клиента через час. Где она была?»

Пауза. Наверное, Жора что-то бормочет про столовку, про то, что очень спешил, что это случайно получилось.

«Случайно?» – голос Степана Геннадьевича становится еще тише, но опаснее. «Жора, мы говорим о документах, которые могут стоить нам контракта! Не о каком-то фантике, который выпал из кармана! Ты понимаешь всю серьезность ситуации?»

Там, за дверью, наверное, Жора активно кивает, извиняется, обещает, что это никогда больше не повторится. А Степан Геннадьевич продолжает, возможно, уже не крича, но от этого его слова звучат жестче:

«Твоя энергия – это хорошо. Но она должна быть направлена в правильное русло, а не превращаться в хаос. Спешка – это понятно, у нас всегда цейтнот. Но это не оправдание для безответственности. Если ты не можешь уследить за одной папкой, как я могу доверить тебе более серьезные задачи? Это первый раз, Жора. Но если такое повторится, разговор будет совсем другой. Ты меня понял?»

Представляю, как Жора там весь съежился. Хорошо, что не я. Сижу тихо, незаметный. Мне кажется, весь офис уже обсуждает эту ситуацию. Вон, мол, тот новенький, который чуть папку не потерял… а потом еще и сам Жора влип. Наверное, уже и меня успели обсудить. Сидит, говорят, тихоня, краснеет вечно. Наверняка, даже когда не надо.

Проходит время. Конец рабочего дня. Собираюсь домой. Погружен в свои мысли. Как бы поскорее добраться до дома, спрятаться, не вступая ни с кем в контакт. Переварить все эти сегодняшние эмоции – страх, паника, облегчение, чужой разнос…

И тут… опять Сигрдрива. Появляется рядом, словно из ниоткуда. Улыбается своей светлой улыбкой. Говорит так просто, будто мы сто лет знакомы:

«Ну что, пойдем погуляем?»

Мой мозг подвисает. Погуляем? Со мной? В первый день? Что ответить? Отказать? Почему? Она же вроде… дружелюбная. Может, она просто… хорошая?

«Ну… пойдем», – соглашаюсь, даже не раздумывая толком. Куда деваться-то?

Идем. Выходим из здания. Молчим. Я молчу. Не знаю, что сказать. У меня в голове до сих пор папки, Жора, Степан Геннадьевич, моя паника… А она идет рядом. Легкая, улыбающаяся.

И тут… она делает самое неожиданное. Просто так. Берет меня за руку. Вот так. Взяла мою руку своей. Теплой, мягкой. Идет рядом, держит за руку.

Мозг окончательно отключается. Это… это вообще нормально? В первый день на новой работе? Чтобы коллега, тем более менеджер по подбору персонала, брал тебя за руку и шел рядом? Стою, как столб. Ну, точнее, иду, но ощущения именно такие. В полном ступоре.

Идем мы так. Молча. А она держит за руку. И я думаю: «Вот это да. Вот это вообще поворот». И мне кажется… нет, не кажется. Я почти уверен. Степан Геннадьевич и Жора. Они, наверное, еще не разошлись. Стоят там, у окна своего кабинета или переговорки, и… увидели нас. Увидели, как мы выходим, держась за руки. И, конечно, сейчас обсуждают. Жора, наверное, уже забыл про свой разнос. «Видали, Степан Геннадьевич? Новенький, который две минуты назад еле дышал от страха, уже Сигрдриву нашу… окрутил! В первый же день! Ничего себе тихоня!»

И я теперь думаю. Зачем она это сделала? Специально? Чтобы показать кому-то? Жоре? Степану Геннадьевичу? Типа, смотрите, вот он какой на самом деле? Или… или это… та самая… химия? Про которую пишут в книжках, про которую я только читал. Не то, чтобы я в нее верил. С моим-то набором тараканов в голове… Но с ней… рядом с ней как-то… по-другому. Она держит мою руку. И это кажется… правильным? Странно. Очень странно для первого дня.

Мы идем так дальше по аллее. Она что-то говорит. Говорит тихо, спокойно. Какие-то… оды. Нежности. Про вечернее небо, про красоту момента, про то, как все вокруг прекрасно. А я иду. Слушаю ее. Смотрю на нее. И чувствую тепло ее руки в моей. И ничего не могу сказать в ответ. Просто иду. Молчу.

И вот мы идем. Рядом. По тротуару. Я молчу. Как рыба на суше. Не знаю, что сказать. Не могу сформулировать ни одной связной мысли. А она… она вдруг…

«Ты сегодня прям совсем тихий был», – мягко говорит она, и я чувствую, как ее пальцы осторожно касаются моей руки.

Она… она берет меня за руку. Вот так просто. Взяла мою руку. И держит. И идет рядом. А я… я замер. Внешне, наверное, просто иду. А внутри… внутри хаос. Это вообще… нормально? Ну, вот это. В первый день на новой работе. Когда тебя за руку берут?

Мы идем. Держимся за руки. И я думаю: «Вот это поворот». Такого точно не было в моих сценариях первого дня. Да и вообще, ни в каких сценариях.

«Ты знаешь, что сегодня с папкой было?» – ее голос такой спокойный.

Я слегка напрягаюсь. «Ага… Ну… вроде да. Она нашлась».

«Ага. Нашлась», – она чуть сжимает мою руку. «Знаешь… мне просто нужно было с тобой поговорить. О кое-чем».

Собеседница сжимает сильнее. Вроде бы дружеское прикосновение, но есть в нем что-то… другое.

«Поговорить?» – переспрашиваю я, все еще в шоке от того, что она держит меня за руку.

«Ага. О… о нас», – она улыбается, но в ее глазах есть какая-то… что-то такое, чего я не понимаю. Какие-то… ожидания? Или просьба? «Ну, не то чтобы "о нас", как ты подумал», – она смеется, и я чувствую, как краснею еще сильнее, хотя куда уж больше. «Просто… ты же новенький. Я тебя нанимала. И мне… мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал».

Ее слова вплетаются в мои внутренние мысли. Что ей нужно? Что я могу для нее сделать? Я же просто… я. Тихий и неуклюжий новичок.

«Что… что нужно?» – еле выговариваю я. Сердце снова стучит как сумасшедшее.

«Потом расскажу», – она отпускает мою руку, и мне становится почти… холодно. «Но… просто знай, что я на тебя рассчитываю. Ты… не такой, как все. Я это сразу увидела».

Не такой? Я-то как раз изо всех сил пытаюсь быть “таким”. Обычным. Незаметным.

«И… ты мне симпатичен», – добавляет она, слегка наклонив голову и глядя на меня с какой-то… нежностью?

Симпатичен? Я? Человек, который боится собственной тени?

И мы снова идем. Она что-то говорит. Какие-то… слова. Про день. Про работу. Про то, как все… прекрасно? А я иду рядом. Слушаю. И смотрю на нее. И не могу понять. Что… что ей нужно? И этот взгляд… он точно не про работу. И то, что она мою руку… Что происходит? В первый день? Степан Геннадьевич и Жора… они точно нас увидели. У окна. И, наверное, думают всякое. А я… я просто иду. И пытаюсь понять. Что, черт возьми, происходит?

Она такая… странная девушка. Но… добрая. И смотрит на меня… вот так вот смотрит. С какой-то… нежностью? Мне кажется, это нежность. Или мне мерещится? Что с ней? Такое… вообще бывает? Чтобы вот так вот просто… взял человек и… взял тебя за руку? И начал оды рассказывать? Может, нимфоманка? Да не, она не такая.

В общем, кавардак в голове.

Я совсем запутался. Это первый день. А уже столько всего. Папки, Жоры, Степан Геннадьевич, Сигрдрива… и рука в руке. Кажется, моя тревожность теперь будет бить рекорды. Но… с другой стороны… может, это не так уж и плохо? Может, это… интересный день? Пока не знаю.

Но диалоги с ней… они какие-то… особенные. Она спрашивает что-то. Я пытаюсь ответить. Коряво. Неуверенно. Но она… слушает. И улыбается. И смотрит вот так вот. Кажется, я попал в какой-то фильм. Причем, явно не тот, в котором я обычно играю главную роль. А может, это сон?

И вот стою я, как истукан, руку держит, а в голове – хаос. Нимфоманка, не нимфоманка… ерунда какая-то. Она же Сигрдрива! Светлая, добрая. Не может же быть подвоха? Хотя, в жизни всякое бывает. Может, она надо мной просто смеется? Или это какой-то розыгрыш? Ставки делают, кто быстрее новенького в оборот возьмет?

Но если даже и так… все равно приятно. Хоть на секунду почувствовать себя… нужным, интересным. А может, она просто видит во мне что-то, чего я сам в себе не вижу? Какую-то… искру? Надежду на что-то хорошее? Вдруг она – мой шанс? Шанс вылезти из этой своей раковины, перестать бояться каждой тени?

До её дома дошли быстро. Незаметно. Как во сне. Она на прощание улыбнулась. Обняла. И сказала: «Завтра увидимся». А я стоял и смотрел ей вслед, как дурак. И чувствовал… что-то новое. Что-то, чего раньше не было. Или было, но очень-очень давно, и я уже успел забыть. Надежду? Интерес? Желание… быть лучше? Не знаю.

Но завтра… я точно пойду на работу. Даже если Жора снова потеряет папку. Даже если Степан Геннадьевич будет сверлить меня взглядом. И даже если Сигрдрива – из другого измерения или галактики. О чём она завтра меня попросит? Просто… пойду. Потому что… интересно. Впервые за долгое время – интересно.

Продолжение следует ли... Сам не знаю пока.