До того как исчезнет

Обложной майский дождь не прекращался со вчерашнего вечера. Потоки воды, льющиеся с антрацитового неба, смыли все краски с городских улиц. Каждый раз, когда лошадь, громко хлюпая копытами, поворачивала на очередную улицу, Герберт всматривался в залитые водой окна двухместного кэба, надеясь рассмотреть впереди величественный фасад Королевской Академии. Угрюмые громадины многоэтажек проплывали за окном всё медленнее, и вскоре, с трудом втянувшись на Бёрлингтон стрит, кэб совсем прекратил движение. У входа в Академию скопилось больше десятка экипажей, и плотно завёрнутый синий плащ, скрывавший под собой констебля, ходил от повозки к повозке, стараясь заставить их отъехать к другой части улицы. Герберт выдержал несколько минут, затем высунулся из окна и, подставив лицо под дождевые брызги, вопросительно посмотрел на кучера. Тот в ответ только пожал плечами. Ждать было тяжко и бессмысленно. Герберт закутался поплотнее в макинтош, протянул кучеру несколько монет и, выскочив на тротуар, за несколько минут добрался до входа в Академию.

За дверьми его встретило ароматное облако табачного дыма, приправленное запахом мокрой, начинающей впитывать тепло одежды. Джентльмены в прихожей обильно раскуривали трубки и сигары, надеясь поскорее согреть лёгкие горячим дымом. Вокруг них с улыбкой сновал дворецкий, поспешно обменивая уличные вещи на щедрые чаевые. Герберт проверил, нет ли на сюртуке следов дождя, и невольно скользнул взглядом по большой афише, висевшей сбоку от зеркала. Её содержание за последние пару недель он успел выучить наизусть: «Седьмого мая в стенах Королевского Географического Общества прозвучит открытый доклад об удивительных открытиях, сделанных в колониальных джунглях. Докладчик – Гарри Джонстон, управляющий британским протекторатом Центральной Африки».

Герберт поспешил войти в зал. Большая светлая аудитория уже вместила множество людей, но желающие послушать доклад продолжали прибывать. Среди нескольких десятков массивных кресел, расположенных рядами перед подиумом, не было ни одного свободного места, и слушатели размещались по бокам залы, прислонившись спинами к высоким окнам. Герберт постарался пробраться поближе. Его высокий и худой силуэт на время растворился в толпе, чтобы вынырнуть из неё справа, у самой кафедры. Вокруг плотной завесой висели оживлённые разговоры, дышащие образами тропической Африки. До начала доклада оставалось несколько минут, как раз чтобы осмотреться. По краям подиума стояли мольберты с картинами, запечатлевшими африканских животных и бытовые туземные сценки. Джонстон – отличный рисовальщик, ещё во время учёбы в Королевском Колледже Герберт высоко оценил его иллюстрации в учебниках. Среди представленных полотен особенно хорош был портрет очаровательной негритянки, обнимающей приручённую гиену. Огромный зверь, способный разорвать человека меньше чем за минуту, смотрел с холста смышлёным взглядом, ласкаясь к хозяйке. Кроме мольбертов, на подиуме стояла высокая кафедра и несколько накрытых велюром ящиков.

Томясь от ожидания, Герберт начал рассматривать собравшихся. Он узнавал многих сидевших в креслах: учёные, политики, журналисты – их лица он много раз видел на фотографиях в газетах и книгах. Один пожилой усатый джентльмен выглядел очень знакомым, но память отказывалась сообщать, кто же он такой. Задумавшись, Герберт забыл о приличиях и опомнился лишь тогда, когда джентльмен ответил на нескромный взгляд пристальным прищуром. Тут же на языке завертелось имя – Артур Конан Дойл. К счастью, неловкости удалось избежать, ведь в этот самый момент высокий седой профессор поднялся на место докладчика. Это был Филипп Склейтер, секретарь зоологического общества. Быстро искупавшись в приветственных аплодисментах, он начал речь:

– Чем темнее ночь, тем ценнее пламя свечи. И тем оно ярче. Дебри чёрной Африки темны и невежественны, губительны для белого человека. Люди рождаются и умирают там, не ведая о достижениях цивилизации, а наш цивилизованный мир ничего не знает об этих людях и их бедах. Так было. Но среди сотен тысяч жителей метрополии нашлись единичные храбрецы, кто решился принять огонь цивилизации и, неся его в своей в груди, осветить самые неизведанные, самые порочные участки планеты. Имя Дэвида Ливингстона ещё при его жизни стало символом исследования Африки и теперь навеки вписано в историю человечества. Не меньшее можно сказать и о Гарри Джонстоне, ведь значение привезённых им в Англию африканских диковинок сравнимо лишь с тем усердием, с которым он стремился улучшить условия жизни негритянского населения. Двадцать долгих лет он трудился в африканских джунглях и только на днях наконец возвратился в Лондон. И что же он делает? Не проведя в родном доме и пары недель, этот неутомимый человек готов выступить перед нами, чтобы рассказать о своих открытиях!

Зал мгновенно залило шквалом аплодисментов, и под их аккомпанемент на сцену поднялся Гарри Джонстон. Герберт, столько слышавший об этом человеке, столько рассматривавший его лицо на фотографиях, был поражён. Красивая голова Джонстона с аккуратными усами была как будто приклеена к миниатюрному телу ростом не выше полутора метров. Маленький человечек, вставший рядом с высоким Склейтером, казалось, совершенно не походил на отважного исследователя, штурмующего форты работорговцев. Но стоило Герберту поймать взгляд его живых пронзительных глаз – сомнений не осталось. Вот он – легендарный Гарри Джонстон.

— Уважаемые господа, я очень польщён тем, какое внимание привлекло к себе моё возвращение в Лондон. Не уверен, что заслуживаю столь лестных слов, однако доклад, который я собираюсь представить, мало кого оставит равнодушным. Думаю, многие присутствующие читали отчёты об экспедициях Генри Мортона Стэнли и не могли не приметить там «лесного рогатого осла Атти», о котором Стенли узнал из рассказов местных жителей. Шутка ли – неизвестный науке конеподобный зверь выше буйвола, да ещё и с рогом прямо над глазами. И всё это тёмно-коричневого цвета, однако почему-то с полосами как у зебры. Едва прочтя о нём, я загорелся идеей во что бы то ни стало разыскать это существо. Несколько лет я собирал информацию, и таинственный африканский единорог становился всё более осязаемым. Мои поиски привели меня в проклятые земли Свободного Государства Конго, где негры вынуждены убивать и есть друг друга, ведь бельгийцы конфискуют их запасы. Посещая задыхающиеся деревни, я сжимал кулаки в бессильной ярости. Но, к сожалению, я ничем не мог помочь жителям, находящимся за пределами моей юрисдикции. А вот они помочь мне смогли: нужного мне зверя они хорошо знали под названием о'апи и нередко охотились на него, вынужденные, правда, отдавать туши в качестве налога. Собственно, у бельгийцев мне и удалось получить это…

К этому времени помощник высвободил небольшой ящик из-под велюра, и перед аудиторией предстали несколько длинных кожаных лент полосато-зебровой окраски.

— Колониальные бельгийские солдаты изрезали шкуру животного на патронташи. Дикость! Но даже в таком изуродованном виде она подтверждает устные описания, что ноги и особенно бёдра о'апи имеют белый окрас с густыми чёрными полосами. Но не дайте себя обмануть – при кажущейся схожести расположение полос совсем не такое, как у зебр. Уже одно это позволило бы объявить об успешном открытии нового вида, но я не хотел, чтобы зверь моей мечты стал известен по предмету чьего-то гардероба. Мне пришлось ещё полгода скитаться по конголезским джунглям, но теперь я наконец могу продемонстрировать африканского единорога вам и всему миру!

Велюр спал, обнажив стеклянную витрину, в которой располагалось чучело удивительного о'апи. Существо было достаточно массивным, высотой около двух метров, и его ноги и задняя часть тела действительно были покрыты чередованием белых и шоколадно-чёрных полос. Остальное тело с длинной широкой шеей было буровато-оранжевым, а довершала облик вытянутая голова, формой напоминающая жирафью. Голова имела тот же окрас, что и тело, но скулы и щёки белели, будто кто-то неаккуратно их напудрил. Над глазами росли короткие треугольные рога с единым основанием. На несколько мгновений на зал навалилась тишина. Затем звук словно вырвался из-под гнёта, растёкся аплодисментами, выкриками, поздравлениями, не затихая, но расширяясь с каждым мгновением.

Лишь через несколько минут Джонстон смог продолжить выступление, отвечая на вопросы. Толстый бородатый джентльмен, сидевший неподалёку от Герберта, взял слово:

— Мои поздравления, сэр. Обнаружить такого, ни на что ни похожего зверя – удивительно. Тем более, что крупных млекопитающих не находили уже более десяти лет. Как, по-вашему, может ли о'апи оказаться последним великим открытием в зоологии?

— Это очень провокационный вопрос, тешащий моё самолюбие. Но если абстрагироваться и говорить о фактах – я твёрдо уверен, что время крупных открытий в зоологии завершилось!

При этих словах по залу прошёл взволнованный ропот, Герберт напряженно сжал губы. Джонстон продолжал, наслаждаясь произведённым эффектом.

– Да, конечно, будет найдено ещё немало разновидностей грызунов и мелких птиц, а энтомологи продолжат совершать открытия каждый день, но неизвестных крупных животных, прячущихся где-то в белых пятнах на карте мира, больше не осталось. Как и самих белых пятен. В конце концов, напомню, что даже о существовании о'апи было известно ещё десять лет назад, оставалось только найти подтверждение этим слухам.

Зал забурлил сильнее прежнего, но по лицам собравшихся было заметно, что они вынуждены признать жестокую правду, озвученную Джонстоном. Герберт стоял, скрестив руки на груди, пытался скрыть внезапно появившуюся в них нервную дрожь. Дождавшись, когда обсуждение стихло, он набрал побольше воздуха и выкрикнул вопрос:

— Вы говорите, что открывать больше нечего! Но разве негритянские байки ограничиваются описаниями «лесного рогатого осла»? Неужели вы, нашедший зверя из туземных сказок, не допускаете мысль, что и за другими историями могут скрываться неизвестные науке виды?

Джонстон ответил не сразу, как будто выбирал, как лучше процитировать собственную статью. С небольшой ухмылкой он продолжил:

— Мы мало знаем о мышлении этих людей, но их понимание реальности сильно отличается от нашего. Даже хорошо владея языком, сложно понять, происходила ли встреча на самом деле или имела мистический характер. И отвечая на вашу колкость: я не верю, что нам удастся найти ещё одного неизвестного зверя. Открытый мной рогатый лесной осел, с ногами как у зебры, выглядит реалистично и даже обыденно по сравнению с большинством чудовищ негритянского фольклора. Вас устраивает мой ответ?

Несмотря на незыблемость ответа докладчика, Герберт почувствовал, что многие хотели бы, чтобы Джонстон оказался неправ. Он решился озвучить то, что, как он надеялся, волновало сердца присутствующих:

— Да, но позвольте ещё вопрос. Если бы вы были вынуждены отложить поиски о'апи, могло ли сложиться, что он так никогда и не попал бы в поле зрения науки?

Джонстон заметно оживился. Очевидно, эта мысль была близка и ему.

— Туземцы, да и многие колониальные охотники не осознают ценности редких экземпляров. Они пускают драгоценные шкуры на поделки, а то и вовсе отдают на корм собакам. Жители Конго доведены голодом до безумия. Они вполне могут уничтожить последних о'апи в ближайшие годы, и, если бы мне не удалось выделить время на его поиски… Предположим, что "таинственного зверя Стенли" принялись искать лет через пятнадцать. Боюсь, что в таком случае уже могло не найтись ни одного доказательства его существования.

Доклад продолжался ещё около часа, быстро сместившись в сторону обсуждения политической ситуации в колониях. Успев привлечь к себе всеобщее внимание, Герберт не мог уйти из первых рядов и вынужден был дожидаться окончания выступления. Как только встреча закончилась, он в считанные минуты оделся и вышел на едва подсохшую улицу. Он не стал сразу подзывать кэб, но пошёл пешком в сторону Пикадили, желая уложить в голове впечатления от вечера. Он злился на Джонстона за его слова, злился на себя за то, что необдуманно начал дерзить кумиру и за то, что не остался после выступления побеседовать с ним в спокойной обстановке. Он шёл и шёл, пока на выцветших улицах зажигались фонари…

***

Многие люди хотели бы родиться в другую эпоху. Герберт же всем сердцем любил своё время, время прогресса. С раннего детства он с восхищением смотрел на пунктир электрических фонарей, осветивших ночные улицы, а став взрослым, не мог оторвать взгляд от бороздящих небо первых дирижаблей. Но с каким бы трепетом он не следил за достижениями науки и техники, его душа принадлежала необъятной солнечной Африке. Ещё с детства он зачитывался взятыми из отцовской библиотеки книгами о приключениях Ливингстона и Стенли, пытался проследить их странствия по имевшимся в доме картам. Надев найденный в шкафу отцовский цилиндр, он представлял, как сам идёт по джунглям и открывает для мира новые виды животных, ведь больше всего его влекли описания таинственных зверей и иллюстрации с ними. Вскоре в доме закономерно появилась львиная шкура, бивни слона и огромная, в натуральный размер, репродукция «Жирафов» кисти легендарного Фридриха Кунерта.

С годами его страсть к Африке только росла и, казалось, мир тоже всё сильнее сходил по ней с ума. Сложно было найти выпуск газеты, где не обсуждались бы открытия, сделанные на экваторе, подкреплённые фотографиями путешественников вроде Гарри Джонстона. Но, к тому моменту как Герберт закончил Королевский колледж, что-то изменилось. Газеты всё так же писали об Африке, но страницы теперь заполнились политическими высказываниями и спорами за владение колониями. Неужели открывать больше нечего? Эта мысль навязчиво устремлялась в сердце, но Герберт отгонял её и всё глубже погружался в организацию собственной экспедиции. Дни напролёт он изучал карты, писал письма колониальным чиновникам и путешественникам и щедро тратил доставшиеся в наследство от отца деньги на оборудование и билеты. И вот, накануне его отъезда изголодавшиеся по открытиям газеты вновь забурлили: прославленный путешественник вернулся в Лондон, чтобы объявить об удивительном открытии. Сможет ли Джонстон подтвердить, что иссякший фонтан открытий – лишь досадная случайность и сокровищницы Африки хранят ещё множество тайн? Герберт надеялся и считал дни до доклада в Географическом Обществе.

***

…Только ореолы фонарей высвечивали улицу, когда кэб довёз Герберта до извитой ограды его собственного дома. Войдя в просторную прихожую, он стал снимать макинтош, как вдруг услышал привычное, едва заметное поскрипывание половиц. По широкой лестнице с нарочитой поспешностью спускалась его мать, леди Спенс.

— Что было на выступлении? Он доказал, что тебе незачем ехать в Африку?

— Джонстон совершил величайшее открытие – нашёл зверя, известного только по сказкам. Как думаешь, мне нужны ещё доказательства? – Герберт хотел побыстрее закончить этот разговор, но мать при всей своей хрупкости, казалось, перегораживала проход в его часть дома.

— Он провёл в Африке столько лет и нашёл лишь одного, пусть и сказочного зверя? – В её словах звучала язвительность. – Я помню, что раньше из экспедиций кого только не привозили! Птицы, змеи, обезьяны — от кого я про них узнавала? Ты ведь носился за мной с вырезками из газет по всему дому. В Африке больше нечего искать!

— О'апи не последний, – Герберт сжимал ладонями локти, ощущая будто снова возражает Джонстону, – далеко не последний козырь, что Африка прячет в своём тёмном рукаве. И я докажу это! Пусть даже для этого придётся неделями рисковать жизнью в непроходимых болотах. Ты удивишься, но я оказался прав. Доклад подтвердил, что искать имеет смысл, только за пределами британских колоний...

Леди Спенс перебила его всхлипом:

— Мне страшно, Герберт, страшно слушать о твоих планах. Где же я ошиблась? Я ценила и развивала твою жажду знаний. Но я проглядела момент, когда она превратилась в маниакальное желание стать покорителем Африки. Ты не видишь. Ты отказываешься даже думать о том, сколь много ты можешь достичь здесь, сколь много можешь изменить. Зря я решилась воспитывать тебя одна…

Стараясь скрыться от её голоса, Герберт привычно изучал стены. Когда его взгляд добрался до большого зеркала, отражение матери продолжило смотреть на него, требуя ответа. Он неохотно отвечал:

— К чему опять об этом говорить? — Подбирая слова, Герберт медленно, но решительно двинулся в сторону своих комнат. — Африка моего детства исчезает. Сейчас добраться до неё может любой, но те, кто туда едут, ищут только власти и золота. Природа теперь мало кого интересует. И скоро, когда города поглотят собой джунгли, от местных зверей останутся только воспоминания. А от тех, кто остался неизвестным, не останется ничего. Я не могу этого допустить.

С этими словами он закрыл за собой дверь.

***

Британское освоение Африки шло молниеносными темпами. Сегодня чиновники уже обживались в тех местах, о которых пару лет назад никто не слышал, а ещё через пару лет туда дотянутся паровозы и электрические провода. Но в колонии других стран цивилизация проникала гораздо медленнее, а это значит, что там вполне могли скрываться звери, ускользнувшие от внимания учёных. Так же, как о'апи прятался среди бельгийских каннибалов в Конго. И Герберт, через полтора месяца после лондонских событий достигший берегов французского Габона, был уверен – уже скоро ему удастся найти след какого-нибудь мистического зверя.

В Габоне Герберт поселился у торговца слоновой костью Жана де Анри. Этот француз построил целую империю на скупке различных местных товаров и отправке их на крупнейшие рынки Европы, где богачи, жаждущие в своих домах африканщины, за баснословные деньги приобретали ритуальные маски, шкуры, ожерелья и прочие туземные безделушки. У Анри были налажены контакты с огромным количеством негритянских деревень, и, как Герберт и надеялся, за хорошую плату торговец предоставил опытных проводников, носильщиков и все необходимые припасы. Кроме того, Герберт решил внимательно изучить хранившиеся у Анри предметы – может, и здесь найдётся патронташ из неизвестной шкуры? Хотя больше надежды было на головные уборы шаманов, украшенные многочисленными перьями птиц, среди которых вполне могли оказаться неизвестные науке виды.

Вооружившись линейкой и орнитологическим справочником, Герберт сидел в просторной комнате второго этажа и внимательно осматривал очередное подозрительное перо, когда один из его чёрных проводников – Жозеп, высокий толстяк с сложно заплетёнными косичками – обратил его внимание на костяной кинжал, лежавший среди принесённых коробок с ритуальными украшениями.

— Господин, не пропусти этот нож, смотри, он выточен из клыка ваɔсоко.

Последнее слово прозвучало раскатисто и резко контрастировало с угловатым, но в целом привычным французским туземца. Видя, что слово произвело необходимый эффект, Жозеп добавил совсем тихо:

— Это редкая вещь…

Взяв указанный негром кинжал, Герберт пристально его рассмотрел. Костяное лезвие было коротким, чуть больше двенадцати сантиметров в длину, слегка округлым по форме, и заметно расширялось к рукояти. Сама рукоять состояла из нескольких деревянных пластин разных пород, украшенных витиеватым орнаментом. Линии на рукояти как будто продолжали тщательно отшлифованный фактурный рисунок на лезвии.

— Ты говоришь, этот кинжал сделан из клыка?

— Да, мой господин, нож-клык ваɔсоко. Причём очень крупный. Очень. Я видел такой один раз – его ни с чем не спутаешь.

Герберт тщательно изучил поверхность клинка с помощью карманной лупы. Это действительно был зуб, причём и цвет, и фактура сильно отличалась как от слоновьих бивней, так и от клыков гиппопотама. Наконец, чувствуя в пальцах лёгкую дрожь, он задал вопрос Жозепу:

— Кто такой ваосоко?

— Мой господин, ваɔсоко — это редкий и очень опасный зверь, что охотится в лесах моей родины. Блеск его клыков приносит смерть. Его лапы такие же, как у льва, но лев обычно крупнее, чем ваɔсоко. Леопард же, наоборот, меньше, всегда меньше. Шкура у него цвета камня, бывает ровная, бывает испачканная тенями. Ваɔсоко очень редкий, и убить его сложно – охотников, что хранят его клык, меньше, чем лун в году…

Герберт слушал, и слова негра будто гипнотизировали его. Он представил себе грозного хищника, величаво переставляющего огромные кошачьи лапы, представил блеск его саблевидных клыков в лунном свете. Описание такого зверя не попадалось ни в одном из известных ему опубликованных сообщений. Могли ли те редкие белые, что уже побывали на границах французской Африки, не заметить это животное или отмахнуться от слухов о нём? Или всё, что он сейчас слышит – лишь выдумка проводника, желающего выслужиться перед нанимателем, а нож сделан из обычной слоновой кости, изменившей облик от времени и влажности? Не позволяя себе радоваться раньше времени, он решил попытаться найти ещё подтверждения существования ваɔсоко.

Жан де Анри был удивлён, что Герберта заинтересовал какой-то костяной кинжал, но, внимательно изучив лезвие, он подтвердил, что клинок сделан не из слоновой кости. Почувствовав, что история с ваɔсоко может стать сенсацией и принести много денег, он пообещал оказать посильную помощь, начал наводить справки среди своих людей и попытался проследить, откуда к нему попал тот самый кинжал. С последним ничего не вышло – кинжал вместе с сотней других вещей был приобретён оптом после смерти одного арабского работорговца, под старость лет обосновавшегося в Габоне.

Зато с информаторами повезло больше – через несколько дней на террасе в особняке Анри Герберт встретился с известным немецким охотником Михаэлем Гауссом. Немец едва умещался в большом плетёном кресле, много улыбался, но в его улыбке ощущалось что-то такое, из-за чего в последний момент Герберт решил не раскрывать все карты и не показывать ему нож. Добавив в свой стакан принесённого слугой льда, охотник произнёс:

— Вашего зверя описывают как смерть, крадущуюся в ночи. Я не против присесть с туземцами около костра и во многих деревнях на севере страны слышал притчи о том, как неверный муж, вышедший ночью из хижины, бывал убит смертельными клыками. А уж какие ужасы этот ваɔсоко творит с непослушными детьми, нарушившими запреты родителей, – если позволите, я не стану пересказывать этих сказок.

— Но вы никогда сами его не встречали?

— Возможно, мой французский не идеален, но я осознанно употребил слово «сказки». Чудище из сказки нельзя встретить и, наверное, это к лучшему.

— Но, если в стольких деревнях жители говорят о встречах с ваɔсоко, он не может быть лишь чьей-то выдумкой. Тем более, если речь о нападениях на людей. – Герберт старался найти в глазах немца отблеск охотничьего азарта. – Кроме того, один из моих проводников утверждает, что среди его народа есть охотники, лично убивавшие этого зверя.

Улыбка Гаусса стала менторской:

— Уважаемый господин Спенс, вы, как я понимаю, ещё не очень хорошо знаете негров. Они хорошие малые, но большие сказочники. Обожают выдумывать небылицы, а потом пересказывать их на разный лад. В девяти деревнях я слышал историю про убитого неверного мужа, и каждый раз я пытался узнать подробности. И что же вы думаете? Тут же оказывалось, что буквально у всякого деревенского обывателя есть своё мнение о том, где именно это произошло, сколько лет назад и даже как звали несчастную жертву…

Герберт, не ощущая возможности вставить хоть слово в поток мыслей Гаусса, перевёл взгляд на панораму, открывавшуюся с террасы. По дороге вниз с усадебного холма бежало несколько подростков. Их целью была большая телега, запряжённая быками, чьё колесо, по-видимому, намертво завязло в придорожной канаве. Погонщик что-то кричал и размахивал руками. Охотник, казалось, ничего вокруг не замечал:

— …Чем сильнее вас что-то интересует, тем больше новых деталей они сочиняют на ходу. А что до слов вашего проводника – откуда он родом?

— Он родился в лесах французской Убанги-Шари, попал в рабство и в итоге оказался здесь. И у меня есть серьёзные основания верить его словам. – Герберт старался сохранять вежливый тон, но уже понимал, что разговор зашёл в тупик.

— Ну если у вас есть основания, то попробуйте поискать в самой Убанги-Шари. Я до тех мест никогда не доходил, но уверяю вас, что за пятнадцать лет в Габоне я не встречал ни единого доказательства существования неизвестной большой кошки. Если у вас получится их найти – буду искренне рад.

***

Через две недели во главе экспедиции из двадцати семи человек Герберт выдвинулся на северо-восток в сторону Убанги-Шари. Эта огромная территория, расположенная между рекой Убанги, впадающей в Конго, и рекой Шари, текущей до самого озера Чад, номинально принадлежала французам уже более пятнадцати лет. Но в реальности только в прошлом году удалось разбить армии арабских князей-работорговцев, хозяйничавших в этих землях.

Поначалу путь экспедиции пролегал мимо бесконечных плантаций хлопкового дерева и каучука. Прогресс пришёл в эти земли в извращённом виде: хорошие по колониальным меркам грунтовые дороги были вытоптаны тысячами негров, работавших в тяжелейших условиях на сборе каучука для резиновых фабрик Европы. Французы, как и остальные европейцы на континенте, жестоко осуждали рабство и сделали всё, чтобы заменить его всеобщей трудовой повинностью. Между плантациями располагались огромные деревни, в которых Герберт видел ужасающий облик человеческой нищеты. Недоедающие, больные, с измождённым взглядом, даже дети – Герберт стыдился того, что, не имея возможности изменить жизнь этих людей, жаждал поскорее достичь менее колонизированных территорий.

Дней через двадцать плотно заселённые районы сменились диким лесистым ландшафтом. Скорость движения экспедиции резко замедлилась. Узкая тёмная тропа, идущая прямо по корням исполинских деревьев, могла внезапно исчезнуть, заставляя проводников прорубать проходы сквозь толщу травянистых и кустарниковых стволов. В ясную погоду лес наполнялся тысячью солнечных лучей, прозрачной сетью спадающих сквозь кроны деревьев верхнего яруса. Но большую часть времени где-то в невидимом небе солнце скрывали облака, и доступное глазу пространство ужималось до нескольких метров, сдавливало тёмной гнетущей массой растительности.

Раз в несколько дней тропа начинала расширяться, выводя отряд из замкнутого лесного массива на открытую местность. На таких полянах обычно располагались деревни: два-три десятка круглых домов, с высокими, остроконечными крышами из листьев. Жители, увидев, что в отряде Герберта нет французских солдат, приободрялись, начинали общаться с проводниками, торговать овощами и лепёшками. Здешние негры в жизни не знали ничего, кроме бедности и, питаясь за счёт охоты, собирательства и скудного сельского хозяйства, выглядели очень недокормленными. Их жизнь проходила среди деревьев, и они хорошо знали местных зверей и птиц, но им не было известно никого, подходящего под описание ваɔсоко. Жозеп, выступавший в качестве основного переводчика, каждый раз дополнял их ответ:

— Мы ещё далеко, мой господин. Земли народа сара, моего народа, лежат в верховьях реки Убанги. Ваɔсоко бродит в тех лесах.

Четыре долгих месяца отряд продирался сквозь джунгли, уходя всё дальше от последних французских фортов. Дни и ночи сливались в одну бесконечную сущность, наполненную оранжерейной жарой, назойливыми облаками насекомых и пиявками, спадающими с веток. Одежда покрылась буроватыми пятнами засохших кровоподтёков. Даже когда не было дождя, какая-то неизвестная природная сила заставляла воду литься напрямую из листьев растений, расположенных прямо над уставшими путниками.

Но Герберт упрямо продолжал идти вперёд. Возможно ли описать словами охватившее его счастье, когда жители приютившейся у лесного озера деревушки впервые понимающе закивали, увидев костяной нож? Зверь был им знаком, и, хотя никто из них его не видел, они вспомнили несколько рассказов о встречах, произошедших во времена отцов и дедов. А ведь экспедиция ещё даже не пересекла границу земель народа сара, лесной страны, принадлежащей ваɔсоко.

Следующие недели с лихвой оплачивали Герберту месяцы безрезультатных блужданий. В каждой встреченной деревне жители независимо от их народности слышали о ваɔсоко, боялись его клыков и давали чёткое описание его внешности и повадок. Главное, хотя ваɔсоко был крупной кошкой, туземцы уверенно отличали его как ото льва, так и от леопарда, которые так же были им известны. Выделялся таинственный зверь серебристо-чёрной шкурой, коротким хвостом и очень широкими подушечками лап. И, конечно же, огромными саблевидными клыками, которые вызывали у негров ненаигранный страх и в каждом рассказе ассоциировались со смертью. Такое описание позволяло с достаточной уверенностью предположить, что ваɔсоко – родственник махайрода, огромного саблезубого кошачьего, вымершего несколько миллионов лет назад. Точнее, не вымершего, а преданного забвению. Тысячи лет этот царственный зверь, достойный оказаться на гербах самых известных фамилий, прозябал в джунглях, наводя страх на дикарей. Но ещё немного – и он станет известен всему цивилизованному миру, обретёт положенную ему славу.

Оставалось самое трудное – добыть физические доказательства существования зверя. С каждой новой деревней Герберт все больше верил в скорое завершение экспедиции, и с каждой встречей надежда разгоралась в нём всё больше. Когда они вошли в крупное поселение в излучине реки, Герберт понял, что они наконец достигли земель сара: местные мужчины носили такие же сложные косички с вплетёнными в них оберегами, как и Жозеп. Узнав цель их экспедиции, жители тут же гордо заявили, что среди них есть охотник, неоднократно убивавший зверя. Герберт захотел с ним встретиться и, не тратя времени на отдых, отправился в большую хижину в центре деревни, захватив Жозепа в качестве переводчика.

Крепкий старик, обрадованный интересом Герберта, целый час рассказывал ему о повадках ваɔсоко и других животных здешних лесов. За свою долгую жизнь он убил многих ваɔсоко, в молодости иногда обходился лишь копьём, хотя, конечно, предпочитал использовать огнестрельное оружие. Но свежих историй у него не было, последние годы старик уже оставил дело, кормясь за счёт молодых охотников. А молодёжь хоть и храбрится, но ходить на ваɔсоко им не по плечу. Каждые пять минут, словно продляя некий эффект убедительности, старик прерывал рассказ и демонстрировал винтовку времён прусской войны, полученную им за шкуру и два черепа с огромными клыками. Как звали французского охотника, который приобрёл драгоценные останки старик, к сожалению, не помнил.

По вечерам, слушая, как вездесущий дождь тарабанит по пологу палатки, Герберт старался заносить в дневник все важные события дня. Это позволяло хоть немного разделить бесконечный континуум посещённых деревень и пройденных километров тропического леса. Он писал:

19.11.1901

Сегодня утром подошли к реке Баминги. На переправе, пока Жозеп договаривался о лодках, я задал свой стандартный набор вопросов отдыхавшим рыбакам. Они отвечали очень живо, и из тех слов, которые я разобрал, получалось, что в деревне, расположенной выше по течению, держат приручённого ваɔсоко. Им пришлось рассказать всё Жозепу по второму разу, и оказалось, что я не ошибся в переводе. Переправа, естественно, отменилась, мы пошли вдоль русла реки. Я как мог подгонял носильщиков, но, хотя рыбаки обещали, что до деревни меньше дня ходу, заночевать пришлось на безлюдном лесистом берегу. Гнуса много, особенно кровососущих мух. Совсем заели.

Пока шли, опять видел в ветвях какого-то зверя, похожего на шерстокрыла, но ярко-рыжего. Стрелять в такого бессмысленно даже из мелкого ружья, а времени послать охотников совсем не было. Жаль. Когда разберусь с саблезубым, надо будет поймать и это существо. Последние дни и так не нахожу себе места, но сегодня я особенно взволнован. Не только доказать, что ваɔсоко существует, не только увидеть его своими глазами, но и получить возможность привезти его живьём в Лондон. Это ли не удача? Впервые, несмотря на физическое истощение, у меня чувство, что не смогу заснуть.

20.11.1901

В деревню мы зашли около полудня. Жители сразу указали дом, где жил прирученный зверь, но по их реакции было видно, что я вряд ли найду то, что ищу. Хозяин животного, невысокий негр с четырьмя пальцами на левой руке, рассказал мне, что здесь произошло. Во время разговора он сначала был зажат и скуп на слова, потом начал говорить нервно, искренне плакать и проклинать соседей самыми страшными словами.

Полгода назад жители убили самку ваɔсоко, поселившуюся в овраге неподалёку. Рассказчик в охоте не участвовал, но на следующий день нашёл в лесу маленького котёнка и, сжалившись, взял его к себе. Дрожащим голосом он рассказывал, как котёнок вставал на задние лапы, выпрашивая кусочек мяса. Маленький ласковый зверёк, прячущий когти во время игр. Мне было больно слушать этого человека, первого, кто разделял мою любовь к таинственному зверю, но я был должен узнать ужасную развязку. Многие деревенские ненавидели котёнка, угрожали хозяину и его семье, и, когда в прошлом месяце пропало несколько кур, соседи сговорились и убили маленького зверя. Хозяина держали втроём. Услышав финал, я сел возле негра и он, ощутив, что мне близко его горе, положил мне руку на плечо. Мы сидели долго.

Когда я вышел из его дома, меня встретили несколько мужчин, узнавших, что я интересуюсь ваɔсоко. Мне предложили поговорить с женщиной, пережившей встречу со зверем. Она сильно меня удивила. На вид ей было лет сорок, что по негритянским меркам очень много, но черты лица её были очень приятны и на нём почти не ощущалась изношенность, присущая деревенским. В её теле присутствовала какая-то властная красота, которую портили лишь страшные шрамы, покрывавшие всё её левое плечо. Когда она была подростком, ваɔсоко набросился на неё прямо во время сбора урожая. Она говорила спокойно, не спеша описывала, как зверь тащил её к лесу, как её муж и братья набросились на зверя с ножами и палками. И в этом её спокойствии проскальзывала такая ненависть, что я ни на секунду не усомнился, что она была одним из главных организаторов гибели несчастного котёнка. Я планировал остановиться здесь на несколько дней, но завтра же покину эту деревню…

Так Герберт описывал эпизоды своего путешествия. Отряд шёл всё дальше на восток, продвигаясь по самым диким районам центральной Африки. Усталость от бесконечного блуждания по джунглям всё сильнее заявляла о себе, и, хотя лишь несколько носильщиков решились сбежать в неизвестной местности, Герберт ждал, что скоро уже никакими посулами не удастся заставить негров продолжать путь.

Но, когда они дошли до широкого лесного озера, в темноте тропических поисков снова забрезжил луч надежды. Здешние жители наперебой рассказывали, что в деревне на другом берегу уже много лет как хранится целая шкура ваɔсоко. Лодок, способных переправить за раз столько людей, не нашлось, и Герберт оказался перед выбором: плыть с парой проводников или неделю вести отряд по болотистым лесам вдоль берега. Поддавшись было импульсу, гнавшему его вперёд, он вовремя остановился и рассудил, что носильщики могут разбежаться, в то время как он будет плыть через озеро. Через десять дней мучительного пути они достигли деревни.

Та самая шкура, как оказалось, была главным украшением жилища вождя, который дорожил ей настолько, что хотел быть обёрнутым в неё при погребении. Что и произошло чуть меньше месяца назад. Герберт подобрался так близко, что уже не мог отступить. Понимая, что попытка эксгумации тела его людьми с большой вероятностью вызовет конфликт, он попробовал поискать добровольцев среди местных. На удивление, предложение не вызвало какого-то отторжения, даже наоборот, четверо новоиспечённых гробокопателей стали рыть землю с таким энтузиазмом, что Герберт испугался и попросил их работать медленнее, чтобы они не повредили шкуру. К сожалению, когда могила открылась, он увидел, что за пару недель почвенные жуки не оставили ничего от некогда прекрасного меха. Тогда-то, когда он дрожащими пальцами пытался поднять почти истлевшие остатки шерсти, в его сердце и распустилась во всей своей ужасности тяжёлая мысль: что, если ваɔсоко больше нет?

Вот уже несколько месяцев его отряд шёл по лесным дебрям, и не осталось никаких сомнений – это и есть страна ваɔсоко. Но чем дальше, тем сильнее нарастала тревога, будто он выбрал неудачное время для визита и уже разминулся с хозяином дома. Кажется, никто не видел зверя живьём уже несколько лет. Что, если он окончательно исчез? Исчез, так и не заявив о себе миру. Не оставив после себя ничего, подтвердившего бы сам факт своего существования. Разлагаемый тяжестью этих мыслей, Герберт два дня не покидал своей палатки. К концу этого эмоционального затворничества ему удалось принять решение: во что бы то ни стало надо пройти оставшиеся пару сотен малонаселённых километров до границы британского Судана. Если ваɔсоко ещё существует, он сделает всё, чтобы встретить его в этих землях.

Наличие чёткой цели и обещание баснословной награды сразу по прибытии на территории британских колоний воодушевило членов экспедиции. Отряд продолжил движение с удвоенной энергией, но в одном из самых отдалённых поселений, где жило чуть больше пятидесяти человек, лихорадка уложила Герберта в постель. Вдавленный в кровать слабостью и высокой температурой, он напрягал все силы, чтобы осознать смысл слов Жозепа. В какой-то момент голос проводника произнёс:

— Мой господин, местные жители говорят, что недавно встречали ваɔсоко в ближайшем лесу. Я выслал всех наших охотников и сам тоже скоро отправлюсь на поиски. Мы найдём для вас зверя.

Герберт смог ответить сдавленным стоном и погрузился в пучины болезненного бреда. Мысли с огромной скоростью сменялись в его голове, реальность и сон перестали различаться. Ему адски хотелось пить, он много раз кружил по комнате, но стоило протянуть руку к кувшину, как он внезапно осознавал, что всё ещё лежит на кровати.

А вокруг хижины бродил ваɔсоко. Он то заглядывал в окно, то, потягиваясь, драл когтями стены, то лежал в ногах. Герберт старался его рассмотреть, но весь он был, словно пушистый туман, и только огромные клыки то и дело поблёскивали в лунном свете, обращаясь длинными костяными кинжалами. Серебристые шкуры изрезались ножами, оборачивались вокруг туземных тел, сгорали в огне и зарастали плесенью. Кости перемалывались хищниками, сгнивали в лесу, а клыки пачками обменивались на зерно и ткани. Словно все ваɔсоко мира приходили встретить свой конец рядом с его пышущим жаром телом...

Внезапно к нему вернулось сознание. Он не мог сказать, сколько времени провёл в кровати, но чётко ощутил, что скоро всё закончится. Не считая распухшей, очень болезненной шеи, он не мог пошевелить ни одной частью тела. Но страха не было, только принятие.

Мир никогда не узнает причину, заведшую его в эту африканскую глушь. В руках его матери так и не появится газета, в которой поместят его фотографию. Так же, как и не будет напечатана статья с изображением огромного серебристо-чёрного хищника, чья туша, принесённая преданными охотниками, лежала прямо перед его кроватью. Скоро тёмные заросли сомкнутся над ними обоими, поглотив без остатка все доказательства их существования. Блеск саблезубых клыков не смог развеять мрак безвестности. Он принёс только смерть.