Дочь помещика

Дочь помещика

Эту историю мне рассказала моя бабушка, а ей, в свою очередь, ее мама, то есть, получается, моя прабабушка. Не знаю, насколько все это являлось правдой, но могу сказать наверняка, что за всю свою жизнь бабушка мне ни разу не соврала, да и меня учила говорить только правду. В любом случае, некие события имели место быть, а уж верить или нет – решайте сами. Итак, далее со слов бабушки.

Дело это было в одна тысяча девятьсот лохматом году. Тяжелое время, смутное: то войны, то голод, то болезни всякие. Народ умирал тысячами, но это никого не волновало. Каждый стремился выжить по-своему. Прабабка жила в глухой деревеньке домов на двадцать. То, что деревня была в глуши, играло только на руку – ни сменяющаяся раз за разом власть не беспокоила, ни лихие люди не набегали. Жили дружно, помогали всегда один одному, хозяйство вели. У каждого свой огород имелся, в озере рыбы полно, в лесу грибов, ягод и зверя немеряно. Знай себе, работай да пожинай плоды трудов. Не сказать, чтобы жили на широкую ногу, но не голодали и в целом не бедствовали.

На ближайшую сотню верст ни одной живой души, ни одного поселения не было. Единственным, кто жил совсем неподалеку – в паре километров от деревни -, был старый помещик. По крайней мере, так его называли. Были ли он благородных кровей или нет, то доподлинно неизвестно. Жил особняком, с деревенскими дел никаких не имея. Да и зачем они ему? У него имелся большой и красивый трехэтажный каменный дом, в услужении были слуги, которые справно управлялись с конюшней на десяток лошадей, тремя парами коров и живностью помельче – овцами, курами и гусями. Вот только счастье обходило его стороной. С тех пор, как померла его жена, ходил он угрюмым и нелюдимым, ни на что не обращал внимания, хозяйством не интересовался, предоставив слугам самим с ним разбираться. Кроме того, стал он часто к чарке прикладываться, вспоминая супругу-покойницу и заливаясь горючими слезами. Единственной отрадой для него оставалась его дочь, которую он окружал всяческой заботой и вниманием, если только не был пьян.

Девушку звали Агата. И в свои шестнадцать лет выросла она такой красавицей, что любо-дорого поглядеть. Тонкий стан, черные как смоль волосы, глаза как яркие звезды. Даже некоторые из деревенских парней, зная о ее красоте, пытались к ней свататься, да получили от ворот поворот – их даже на порог не пустили. Девушкой Агата была кроткой, чуткой, никогда не спорила с отцом, исполняла все указания. Ее часто можно было заметить гуляющей среди деревьев на опушке леса с томиком стихов в руках. Там она подолгу бродила, часто останавливалась, опираясь о какое-нибудь деревце, и стояла, думая о чем-то своем. Слуги считали это блажью, причудами, но вслух ничего не говорили, ворчали себе под нос. Да и узнай помещик о том, что кто-то про его дочь худое говорит, расправа не заставила бы себя долго ждать. Хозяйство – хозяйством, а родную кровь обижать он никому не позволял.

А в деревне жил мужик один, Митрофаном его звали. Таких лодырей, как он, в деревне отродясь не бывало. У него жена да ребятишек трое, а он знай себе на печи лежит или же по околице шляется день-деньской. Жена его бледнее тени стала, все хозяйство на ней: детей и одеть, и обуть, и прокормить нужно. Односельчане сколько раз ему говорили, мол, прекращай-ка ты, Митроша, бока пролеживать, ему хоть бы хны. Не лезьте, отвечает, не в свое дело. В конце концов все на него плюнули, помогать перестали, потому как каждый сам кузнец своего счастья. Нравится человеку бездельничать целыми днями, так пусть бездельничает, чего с него взять.

Но однажды выдался неурожайный год, ко всему прочему половина скотины полегла от какого-то поветрия. Люди ходили, как в воду опущенные, пояса затягивали все туже, терпели, как могли. Лучшие куски отдавали детям, но этого не хватало. Митрофан был злой, как черт. Понятное дело, даже те, у кого запасы были, голодали, что уж говорить про лежебоку. Со злости начал поколачивать жену, вымещал свою злобу на детишках, с соседями несколько раз подраться пытался, но его быстро на место поставили. Проклинал Митроша всю деревню, отчего-то наивно полагая, что ему все кругом обязаны помогать. С чего у него взялась такая уверенность, непонятно. Терпел, терпел Митрофан, вымещая свою злобу на всех и вся, и задумал наконец недоброе. Гнилая душа была у человека, ничего не поделаешь. Среди деревенских слух ходил, будто бы у помещика золотишко да каменья драгоценные припрятаны. Иначе откуда бы у него такое хозяйство взялось? Об этом говорили промеж себя, но как сказку, не воспринимая всерьез. А вот Митрофан принимал все за чистую монету. Жгучая зависть свила гнездо в его черном сердце. Почему у какого-то вшивого помещика есть все, о чем тот может пожелать, а у него, простого трудяги даже завалявшейся корочки хлеба нет.

Под покровом ночи он направился к помещичьему имению, прихватив с собой заточенный до бритвенной остроты топорик. Непонятно, конечно, где он потом украденный скарб сбывать намеревался, если до ближайшего жилья топать и топать лесами да болотами. Видно, алчность вкупе с завистью совсем его рассудок затмили. Думал Митрофан, что сложно будет в имение-то попасть, но судьба почему-то подсобить ему решила. Помещик стоял на крыльце, держась за перила, и шатался из стороны в сторону, не находя в себе сил подняться по невысоким ступенькам. Митрофан не преминул воспользоваться случаем, подкрался потихоньку сзади да и приложил помещика обухом по темечку. Только силу, ирод, не рассчитал. Как полез бесчувственное тело обыскивать, тут-то и понял, что хозяин в одночасье преставился. Чуть не взвыл Митрофан от досады: как теперь узнать, где золотишко припрятано? Пока тело в сторону оттаскивал, вспомнил про Агатку, дочку помещика.

Девушку он нашел мирно спящей за столом; та, наверное, читала, да сон сморил. Книжечка маленькая рядом с ней на столе лежала. Помутнело в глазах Митрофана, разум будто паутиной заволокло. Зажал он рот девушке, чтобы та не кричала и потащил в подвал, благо, вполне себе представлял, где тот расположен; кто-то из служек помещичьих однажды хвалился про то, какой, дескать, у барина дом хороший, что в нем есть и где находится. Долго он там Агату пытал: и пальцы рубил, и железом каленым жег – печь там имелась небольшая -, и кожу с нее сдирал. Не узнал ничего. Да и что он мог вызнать, если бедная девушка ни о каких богатствах несметных и не слышала никогда? Не выдержала она мук бесчеловечных, умерла. Митрофан не солоно хлебавши домой воротился, наорал со злости на жену и завалился спать, словно ничего и не случилось.

Слух об убийстве помещика и его дочки, конечно, быстро разлетелся, но найти убийцу так и не смогли. Поговорили об этом день-другой и забыли – своих проблем у всех хватало. Спустя девять дней случилась беда – старшего мальчонку Митрофана в колодце нашли. Соседский мальчик игрушку туда уронил, заглянул вниз и увидел тело. Достали парнишку, повздыхали, погоревали. Только странное одно заметили: мокрый он весь был, будто искупался, и кожа на правой стороне лица вся до мяса содрана, а колодец-то давным-давно сухой без воды стоял. Схоронили… Митрофан только на жену цыкал:

- Будет тебе реветь. Одним ртом меньше стало, и то хорошо.

Говорили, что в ту ночь по улице бродила девушка в изумрудно-зеленом платье, тихонько жалобно плакала, потом начинала дико хохотать таким жутким смехом, что не по себе становилось. Прошло еще девять дней. И смерть вновь опустила на деревню свои черные крылья. Средняя дочь Митрофана сгорела заживо в печи. Девочка спряталась внутри за подготовленными к растопке дровами и уснула, свернувшись калачиком. Мать затопила печь, задвинула заслонку и пошла во двор заниматься делами по хозяйству. Похоронили и ее. И опять видели девушку в зеленом: она брела, опустив голову, и в ее ладонях трепетали языки пламени. Мрачным стал Митрофан, ни с кем не разговаривал, думал о чем-то своем.

Спустя еще девять дней костлявая забрала и последнего сына. Тут уж вся деревня среди бела дня видела, как девушка в зеленом – в ней признали Агату – прошла прямо сквозь мальчугана. Тот захрипел, схватился ручонками за горло и… Усох, будто мумия, свалился на землю тряпичной куклой. Страшно стало Митроше, не выдержал он, бухнулся людям в ноги да и выложил всю горькую правду. Выл зверем безумным раненым, раскаивался, помощи просил. Только какая помощь татю-убийце? Хорошо хоть сами односельчане его там же на месте на вилы не подняли и на куски не разорвали. Ночью вся деревня слышала жуткие крики, от которых кровь стыла в жилах. Понятное дело, выходить и смотреть, чего там делается, никто не стал: только двери плотнее закрывали и читали молитвы.

Наутро нашли Митрофана повешенным на собственных воротах: кожа содрана, все пальцы отрублены, глаза выжжены, а во рту обнаружили золотой червонец. Видать, отомстила все ж таки дочь помещика своему обидчику. Несколько лет подряд ее потом видели в день убийства и митрофанова дома. Потом пропала. Успокоился мятежный дух, ушел…