Договор с тишиной

С детства Артем ощущал, что люди — как стая птиц: вместе кружат, кричат, сбиваются в клубок от любого ветра. Птичий базар на скале в потёках гуано...

На школьной линейке, когда все тянулись на цыпочках, чтобы казаться выше, он стоял ровно, на пятках, уперев взгляд в трещину на асфальте. Этой трещине было уже десять лет, когда он ещё не ходил с школу, а сестра уже ходила, их мама споткнулась на этой трещине и получила трещину в ноге. Не заделали.

На выпускном быстро надоело танцевать в общем хороводе, вышел во двор — считать звезды сквозь дымку городского света. Под ногами на асфальте была свежая серая заплатка, позавчера он притащил ведро цемента, щебёнку и заделал трещину.

Мир предлагал ему готовые шаблоны, но он раз за разом вырезал из них лишь то, что не цеплялось за душу крючками обязательств.

Срочную службу он отбывал на заброшенной (резервной) радиовышке в тридцати километрах от части. Ротный, увидев, как новобранец молча собирает вещи после первого же конфликта из-за "неправильно" заправленной койки, махнул рукой: "Пусть сторожит, проблем меньше".

Артем вел журнал дежурств аккуратным почерком, чинил антенны и слушал вой ветра в ржавых растяжках. Наладил старенькую Р-123 и стал общаться с радиолюбителями разных стран, так подучил английский.

Раз в неделю приезжал командирский газик с пайком; он брал консервы, крупу и газеты. Сигареты отдавал водителю.

Солдаты шептались, что он — либо шпион, либо сумасшедший. А он просто подписал незримый контракт: "я защищаю страну, но не ваши дурацкие правила".

На кичу попал случайно, задержанный при разгоне какого-то митинга, от которого как раз и старался с отвращением уйти подальше. Судья, раздраженный его отказом признать "вину", вынес приговор строже обычного.

В камере на шестерых Артем продержался три дня, пока не начертил на клочке бумаги схему: одиночка, работа в прачечной в ночную смену, отказ от прогулок.

Надзиратель, вертя листок в руках, усмехнулся: "Договор, значит? Ладно, философ. Первый косяк — вернёшься в общий котёл". Гул водопровода, ритм стиральных машин, книги из библиотеки стали его новой молитвой.

Тюремная жизнь не слишком отличалась от армейской и лишь немного от школьной. Вышел досрочно.

После освобождения он устроился смотрителем на маяк. Каждое утро проверял лампы, генератор, чистил линзы от соли. Раз в месяц ездил в порт — обновить записи в журнале, забрать зарплату и получить продукты.

"Ты мог бы стать начальником смены, с твоим-то опытом", — говорил директор, но Артем качал головой, протягивая очередной отчет.

Его дом, сложенный из серого камня, стоял на краю утеса, где трава пробивалась сквозь щебень упрямыми пучками. В почтовом ящике каждый год появлялась открытка от сестры: "Приезжай в отпуск". Он отправлял ей конверт с сушеными морскими звездами, без слов.

Он вышел на пенсию по льготной выслуге в 45, сдав маяк новому отшельнику. Теперь его дни измерялись чаем с чабрецом, огородиком, починкой старых приёмников. А ещё тетрадью, где аккуратными столбцами росли цифры: температура, направление ветра, даты пролета журавлей и иностранных спутников. Привычка смотрителя маяка.

В эфир Артем выходил всё реже, в мире сотовая связь и интернет методично убивали радиолюбительство.

Приходила соседка, но с ней всё было как-то автоматически. Готовила хорошо. Наверное, даже немного любила. Стирала. Хорошо смотрелась в лучах заката без одежды.

Иногда к калитке подходили туристы, прося воды, и он выносил кувшин, не приглашая войти.

Они спрашивали: "Не скучно одному?", а он смотрел на облако, плывущее к горизонту, и отвечал: "Я не один. Я — наедине".

Когда, лет этак через тридцать, очередная зима сковала море льдом, Артем вдруг перестал выходить на крыльцо.

Почтальонша с пенсией, обнаружившая его тело через месяц, удивилась: на столе лежал конверт с надписью "Вскрыть", а внутри — ключи от дома и схема, как подключить генератор. Ни имён, ни просьбы сообщить родным. Ещё строчка о нескольких сотнях книг в шкафу, которые он завещал библиотеке, и фраза на обороте:

"Договор исполнен. Стороны свободны от обязательств".

Тишина...