Долгая холодная зима

Март уже перевалил за середину, но вместо робкой капели и влажного запаха оттаивающей земли Нью-Йорк кутался в студёный саван. С низкого, свинцового неба то и дело срывалась ледяная крупа, секущая лица редких прохожих, а промозглый ветер с Гудзона гулял по авеню и стритам с упорством заправского коллектора, выбивающего долги из замерзающего города. Зима вцепилась в каменное тело мегаполиса замёрзшими пальцами и, казалось, собиралась душить его до последнего вздоха.

В высоких окнах старинного особняка в Гринвич-Виллидж отражался этот серый, безрадостный свет. Внутри, в просторной гостиной, было тепло и тихо. Покой этого дома, казалось, был таким же древним и незыблемым, как и вековые вязы за окном, чьи голые ветви сейчас походили на скрюченные пальцы скелетов. Но для Валерии Уэйл этот покой давно стал синонимом тюрьмы.

Она стояла у окна, хрупкая фигурка в потоке жемчужного шёлка домашнего платья, и смотрела на улицу. Её платиновые волосы, стянутые на затылке тяжёлым узлом, ловили тусклый свет, и в полумраке комнаты казалось, будто её голова очерчена серебряным ореолом. Она была прекрасна той холодной, отстранённой красотой, какую можно увидеть на камеях или старинных дагерротипах. Красотой, которой любуешься через стекло.

Но её голубые глаза, обычно ясные, как лёд, сейчас были полны вязкой, тёмной тревоги. Она не смотрела на улицу – она вслушивалась в неё, всматривалась, пытаясь различить в серой метели то, чего боялась больше всего на свете. Тень. Фигуру. Присутствие.

Уже неделю ей казалось, что за ней следят. Это началось с мелочей: ощущение чужого взгляда на затылке во время редких выходов в город; тень в переулке напротив, которая пропадала, стоило лишь присмотреться повнимательней. Сначала она списывала это на нервы. Одиночество и огромное, уединённое пространство этого дома, доставшегося ей по завещанию от деда, могли сыграть злую шутку с кем угодно.

Этот дом был её миром и её клеткой. Стены были затянуты шёлком с узорами из водяных лилий и ирисов. Мебель из тёмного, почти чёрного дерева изгибалась плавными, текучими линиями, словно застывшие водоросли. Под потолком висела люстра, похожая на гигантскую бронзовую кувшинку, а свет, проходя через витражную вставку над дверью, рисовал на полу цветные пятна, похожие на диковинных рыб. Всё здесь было подчинено стилю арт-нуво, который так любил покойный хозяин. И сама Валерия, с её бледной кожей и светлыми волосами, казалась ещё одной деталью этого интерьера – прекрасной и неживой нимфой, заточённой в подводном царстве.

Но три дня назад страх обрёл плоть. Вечером, возвращаясь из театра, она увидела его. Мужчина в тёмном пальто и шляпе, надвинутой на глаза, стоял под деревом на другой стороне улицы. Он не двигался, просто смотрел на её окна. Когда кэб остановился у входа, он отступил в тень и исчез. На следующий день он был там снова. И вчера тоже. Он не пытался приблизиться, не делал ничего угрожающего. Он просто ждал. И это ожидание было страшнее любой угрозы.

Сегодня она не выходила. Весь день она бродила по гулким комнатам, вздрагивая от каждого скрипа паркета, от каждого завывания ветра в дымоходе. Валерия смотрела в окно, но улица была пуста. Может, ей всё это привиделось? Может, это просто случайный прохожий пережидал непогоду?

Внезапно ей показалось, что из подвала доносятся какие-то звуки. Тихий шорох. Сердце ушло в пятки. Валерия подошла к двери, ведущей вниз, и, помедлив, щёлкнула выключателем. Лестницу залил тусклый свет, но дальше виднелась лишь непроглядная темнота. Она постояла на пороге, вслушиваясь. Тишина. Никого. Но спуститься туда, в сырую, пахнущую тленом темноту, она не решилась. Просто захлопнула дверь и заперла её на засов, которого раньше никогда не касалась.

Валерия отошла от двери и налила себе в тонкий бокал немного хереса. Руки её слегка дрожали. Отпив глоток, она почувствовала, как по телу разливается обманчивое тепло. Она должна взять себя в руки. Она – Валерия Уэйл. Она не из пугливых.

В этот момент в холле резко и пронзительно зазвонил телефон.

Бокал в её руке звякнул о столик. Валерия замерла, сердце пропустило удар, а затем забилось часто и гулко, как пойманная в силки птица. Звонок резал тишину дома безжалостно, словно скальпель хирурга. Она не ждала звонков. Ей практически никто не звонил, кроме поверенного, да и тот всегда предупреждал о звонке заранее.

Телефон продолжал надрываться. Десять секунд. Пятнадцать. Валерия медленно, словно ступая по тонкому льду, пошла в холл. Чёрный аппарат на столике из красного дерева казался живым, зловещим существом. Она протянула дрожащую руку и сняла трубку.

– Алло? – её голос прозвучал тихо и неуверенно.

В ответ – тишина. Только слабое шипение линии, похожее на шёпот прибоя.

– Алло? Кто это? – повторила она громче.

Молчание. Но это было не просто молчание. Это было чьё-то присутствие. Она чувствовала его. Чувствовала, как кто-то на том конце провода слушает её дыхание.

И вдруг сквозь треск помех она услышала тихий, едва различимый звук. Сухой щелчок. Словно кто-то открыл зажигалку или… или взвёл курок.

Валерия сдавленно вскрикнула и бросила трубку на рычаг. Она прислонилась спиной к холодной стене, тяжело дыша. Это не паранойя. Это не игра воображения. Её хотят убить.

Холодный, липкий страх окончательно сковал её. Она поняла, что полиция ей не поможет. Что они ответят одинокой, богатой наследнице, которая жалуется на молчаливые звонки и тени за окном? Посоветуют выпить бром и пораньше лечь спать. Ей нужен был кто-то другой. Кто-то, кто привык иметь дело с тенями. Кто-то, кто живёт в том же сумрачном мире, откуда пришёл её страх.

Имя возникло в памяти само собой. Она услышала его от управляющего делами, который однажды обмолвился о «частном сыщике, который берётся за дела, от которых пахнет слишком скверно даже для полиции».

Джек Стоун.

Да. Ей нужен Джек Стоун. И нужен он ей немедленно.

Валерия бросилась в спальню, больше не обращая внимания на зловещие тени в углах и завывания ветра за окном. Теперь у её страха появилось очертание. А значит, должна найтись и сила, способная этому имени противостоять.