Долгая прогулка

— Вот же залупня!

— Мой господин…

— И тебя туда же!

— Арматор, Гаер, — невозмутимо договорил Иллу, — склоняюсь пред вашей яростью, подобной огненной гриве стены Хома Пату, и, ничтожный, молю проявить мудрость и терпение…

— Я без них родился, откуда бы у меня эти придатки, чтобы при всем честном народе вываливать, — огрызнулся Гаер.

Однако метания прекратил. Хмуро встал у зарешеченного окна, упер руки в боки, качнулся с пяток на мыски. Прутья были свиты языками железных ящеров Хома Брана, и по праву считались надежной преградой оружию и рукам. Мерцающе-текучие с виду, при малейшем давлении они обретали крепкость стали.

Их пленители предусмотрели, что Гаер не тот человек, который покорится судьбе: в его характере было эту судьбу хватать за волосы, нагибать и покорять.

Иллу украдкой перевел дух. С первой волной гнева арматора, хвала Луту Цветущему, управился. Прав, трижды прав был достославный Эдельвейс, муж с печатью мудрости на печальном челе, когда предупреждал Иллу, каково ему придется подле арматора.

Скучно не будет, сказал он тогда среди прочего.

Воистину, скука оставила владения Иллу, не выдержав конкуренции с арматором. Так лиса бежит соседства льва.

Тэшка между тем двигалась — кажется, ее сознательно уводили дальше и глубже. Что стало с сопровождением? Иллу опасался, что доблестных мужей ждала печальная участь.

— Сукин сын, он у меня еще отс…

Их скромную темницу встряхнуло — будто подбитую косаткой льдину, на которой чаяли спасения морские коты.

За окном полыхнуло и тяжко, утробно загудело. Корабеллу вновь пробила дрожь, и — медленно начало заваливать, точно кто-то или что-то зацепило тэшку и теперь старалось опрокинуть, чтобы открыть мягкое брюхо.

Иллу вцепился в переборку, Гаер — в решетку.

— Аа, пиздопляс с пердосвистом, чтоб вас всех! — сказал Гаер и выругался.

Даром и проклятием Иллу было яркое воображение. Против собственной воли юноша представлял в ярких красках особо экспрессивные высказывания, а Гаеровы обороты почти всегда звучали на редкость выразительно. Как говорил драгоценный брат арматора, не развидеть.

Корабелла выровнялась. Нападавший или потерял интерес сам, или его отвадила команда.

Хорошо. Значит, у них был шанс.

— Твое счастье, Иллу, что нынче я в портках, а так бы кувыркался, весь курятник наружу…

Иллу благодарно прикрыл глаза, мысленно вознеся хвалу Луту.

Арматор! Арматор! — слаженно вопили манкурты, приветствуя господина и повелителя.

Арматор! Арматор! — выли обреченные, ногтями цепляясь за жизнь, за крохи надежды.

Арматор! Арматор! — шептались девицы, кидая жаркие, нескромно-томные взгляды на рыжего хозяина Башни.

Мой господин, арматор, Гаер, говорил Иллу.

Давно ли его, обмираюшего от ужаса, привели в Башню искупительной жертвой Хома Шафрана? Давно ли он лежал ниц, слыша над собой насмешливый, хрипатый голос Властителя Долгих Вольеров?

Ах, кажется, вечность минула… Или было то лишь вчера?

Иллу привыкли видеть подле арматора. Он быстро научился быть полезным — и владел редким даром понимать, когда следовало отступить в тень, прикрыв за собой дверь.

Поэтому когда Гаер собрался на прогулку — отдохнуть и проветрить, как заявил во всеуслышание — Эдельвейс настоял, чтобы арматор взял с собой Иллу.

Гаер отнекивался и отпихивался, но верный сподвижник в искусстве нудного долготерпения мог превзойти велеречивых мастеров Хома Ороми.

Арматор сдался.

— А, Лут с тобой! Заворачивай!

Иллу поспешил заверить:

— Мое скромное общество не будет вам в тягость, обещаю, господин…

Гаер только отмахнулся с досадой.

Иллу опустил глаза, стараясь не выказать огорчения. Глупец, наивный глупец! Он-то смел полагать, что Гаер привык к нему и даже — смешно подумать, право! — привязался. Но, кажется, его компания была блистательному лишь досадным бременем.

Они отошли на серой тэшке, одной из многих длинного выводка. Уже здесь Иллу почувствовал неладное: для прогулок Гаер предпочитал другие корабеллы, быстроногие и поджарые. Хотя за первую странность можно было засчитать уже то обстоятельство, что арматор оставил револьверы, прихватил лишь Двухвостку… Провожатые, малая свита — несколько манкуртов и капитан, да сам Гаер с Иллу. Арматор был замкнут и сосредоточен, и вовсе не казался человеком, предвкушающим долгожданный отдых.

Иллу, выбрав удачный момент, приблизился к арматору. Гаер курил, терзая зубами мундштук, стучал ногтями по дереву, лоб его рассекала морщина, взгляд скользил по безбрежному бархатному исподу Лута.

— Мой господин, дозволено мне будет сказать?

— Валяй.

Иллу прижал ладонь к груди и заговорил быстро, но со всей почтительностью.

— Сердце и разум подсказывают мне, что вы имеете целью нечто иное, нежели простое отдохновение.

Гаер дернул ртом.

Иллу замолчал, давая арматору возможность раскрыть карты.

— Умный ты, сын газели. — Проговорил Гаер с насмешливой досадой, отстукивая трубку о борт. — Ладно, чего уж, шила в трусах не утаишь. Забил стрелу с ребятами Хома Миррта. Мои-то не в курсе… Да и там верхи не особо. Если выгорит дело, получится подмять эту пеструю сволочь. Ну и сам Колокол за язык схватить, глядишь, выйдет.

Иллу прикрыл глаза, быстро вспоминая особенности политической ситуации на Хоме Миррта. Хом был устроен иначе, чем прочие, и среди Уймы выделялся особым строем — вероятно, это проистекало из-за заражения Звоном-Колоколом, паразитическим симбионтом.

Как везде, верховная власть принадлежала Князю, избраннику и ставленнику Хома. Вот только править он мог лишь с поддержкой узкого круга приближенных, Веера. Попасть в число веерных было верхом помыслов многих придворных честолюбцев, за места велись явные и скрытые сражения. Гаер давно играл в тафл с некоторыми чиновниками, стараясь заручиться их поддержкой и повлиять на решения Князя.

— Люди Хома Миррта во многом подобны обитателям Хома Шафрана, — осторожно заметил Иллу. — Позволительно ли мне будет присутствовать на переговорах?

Гаер чуть закинул голову, глянул — цепко, оценивающе — и кивнул.

Люди Хома Миррта подошли тихо, на неприметной тэшке: такие седлали, имея целью избежать лишнего внимания. Лица переговорщиков не понравились Иллу. У одного мигали и бегали темные, как жуки-могильщики, глаза; второй усмехался тонко, оглаживая крашеную бороду; третий, горбоносый, с чернильной бородой, смотрел прямо, но говорил извилисто. Все трое носили богатые одежды и дутые широкие браслеты с колокольчиками: символ Лута, воплощенного Великим Звоном. Тому Звону-Колоколу почитатели несли требы и возносили молитвы.

Иллу видел Колокол — и слышал его голос — лишь раз, еще отроком. Великий, спускающийся, кажется, из самых глубин Лута, с юбкой, способной накрыть целиком площадь, телом темным, будто отлитым из резины, и поясом, сверкающим цветными огнями. От него тянуло муторной, тошной жутью, от него болела голова и кровь шла носом, но обитатели Хома видели в том высшую благодать…

Не одного Гаера, многих гисторов живо занимал этот странный союз паразита и Хома. Колокол имел влияние не только на Хом, но, опосредованно, на самого Князя и — на разум его подданных.

Вкрадчивый голос чернобородого был точно шелковистый весенний ветер в садах Селама, от одежд пахло розовым маслом и сладкой, назойливой до щекотки в носу, дымной пряностью.

— …прославленный в Луте своей доблестью, великолепный арматор, вам ли опасаться удара в спину? Я ручаюсь своей честью и своим сердцем — наши обещания будут исполнены в полном объеме, едва Князь преклонит слух к ближайшим советникам. В числе коих, смею надеяться, будут ваши скромные просители…

— Как раз мне и опасаться. — С зубастой улыбкой отбрил Гаер. — Мало что нож под лопатку, так еще и выебут насухую, поди. Честь и сердце мне ни к чему, я жениться не собираюсь. Лутом клянись, кровью своей пред ним зарекайся.

Иллу следил за чернобородым с растущим беспокойством. Женские, лукавые глаза выходца Хома Миррта были густо подведены и полуприкрыты тяжелыми веками. Клясться кровью перед Лутом не смели даже самые отважные лгуны — Лут не знал жалости, расправляясь с клятвопреступниками.

Посол прижал ладонь с длинными ногтями к сердцу, покачал головой.

— Ваша мудрость сравнима только с вашим могуществом. Как будет угодно сиятельному: я клянусь своей кровью, клянусь выполнить все условия и склонить Князя, если вы окажете нам содействие.

Иллу видел, что Гаер ни на мгновение не усомнился, что ему лгут в глаза. Рыжий арматор потер подбородок, очевидно, размышляя, как говоривший собирался обойти силу клятвы.

Иллу был уверен, что арматор остановит сделку, но господин удивил его.

— Принято, — сказал, будто решившись на что-то. Не оборачиваясь, велел. — Отгружай.

Манкурты дружно ухватили какой-то ящик, обернутый цепями.

Иллу все мнился тяжкий, мускусный, нечистый звериный дух от того короба — о содержимом его он не спрашивал, как, верно, не спрашивали и прочие.

— Не торопитесь, блистательный, — прошелестел переговорщик.

Странствия бок о бок с Гаером закалили, подготовили некогда томного, сентиментально-беспомощного сына Селама ко многим испытаниям. Ему довелось на себе испытать вихрь сабельного боя, принять первые раны и пролить чужую кровь, он наблюдал казнь экипажа и гибель корабелл.

Но здесь он, узнав ложь, не предугадал следующий маневр противника.

Трое заговорщиков подняли руки и хлопнули в ладони. Согласно дрогнули колокольчики.

Звон ударил, кажется, по всем органам чувств сразу — Иллу потерял из памяти несколько долгих мгновений, прежде чем успел прийти в себя.

Почуял затылком железный клюв револьвера. Чужая злая рука держала его волосы, как гриву строптивого коня.

Иллу в ужасе метнулся глазами — и, хвала Луту, господин его был цел и невредим, едва стряхнувший ошеломление, но уже наполовину вытянувший из ножен Двухвостку.

— Склонитесь к моей просьбе, арматор, иначе помощник ваш сделается благородной пищей Лута.

Гаер вздернул брови. Лицо его было белым, словно от вина. Иллу напряг спину, чувствуя, как от страха холодеет шея. Он не сомневался — его жизнь ничтожная преграда для гнева арматора.

Однако Гаер отчего-то медлил. Как медлили и те, кто должен был прийти на выручку, манкурты и капитан. Все еще оглушены или уже убиты?

— Хрен с вами, сыновья пятнистой свиньи, — сказал Гаер, как плюнул, — ваша партия. Что делать-то?

— Нижайше прошу вас оказать нам честь и последовать на нашу корабеллу. Она готова принять вас.

Иллу крепко держали за волосы, ни на мгновение не отводя оружия. Гаера не смели коснуться, но в том не было нужды — по сходням, небрежно переброшенным с борта на борт, он шел спокойно, и на лице его не отражалось ни сомнения, ни страха.

— Прошу вас, арматор, — горбоносый кивнул на лестницу, ведущую к нижней палубе. — Мы подготовили для вас лучшую каюту.

— Трюм, что ли? — Гаер лениво оскалился, поскреб бровь. — Сперва мой помощник. Мне, знаете ли, нужна запаска на всякий случай.

Чернобородый фыркнул понятливо и толкнул Иллу.

Иллу не загремел только потому, что успел подготовиться к подобному обороту. Поймал шаткий поручень, выпрямился. Темноту разбавлял свет из небольшого, забранного решеткой окна.

Сын Хома Шафрана услышал неторопливые шаги — Гаер без спешки спустился следом, огляделся.

Хлопнул крышка.

Даже умнейшие ошибаются — так учил премудрый Зулхад. Но цена их ошибки во сто крат превосходит заблуждение глупца…

— Иллу, тут еще и скорлупа ебучая, погляди…

Пятый сын Дворца Цветов отвлекся от дум, подошел к арматору.

Гаер не мог сидеть, праздно сложив руки. Крышка не поддалась, решетка тоже, и теперь арматор с интересом крутил башкой, поддевая пальцами тяжи — где еще прозрачные, зыбкие, где уже загустевшие, набравшие силу. Скорлупа редко заражала рабочие корабеллы, которые регулярно чистили и холили. Обычно ее жертвами становились неосторожные дикие и заброшенные тэшки с веллерами. Но эту несчастную, судя по всему, скорлупой заразили много заранее.

Ужас их положения обрушился на Иллу сразу и вдруг.

Их заперли, точно диких зверей, а тэшка медленно теряла свою форму и природу.

Погибнуть вот так!

Иллу не рискнул бы спросить, на кого Гаер досадовал больше, на себя, или на нерадивого помощника?

Его схватили, точно глупую курицу, накинув на голову оглушающий мешок Звона… А он-то мнил себя уже бывалым бойцом!

Скорлупа не просто выпивала воздух, она меняла пространство под себя, готовила, чтобы сделать вместилищем зародыша. Они бы задохнулись, а тела их стали слагаемым нового образования и питательным веществом — кошмарная участь, медленная смерть… Но даже врагам не под силу было угадать непредсказуемую хаотичность Лута. А Гаер — Гаер был его любимцем…

Гаер вдруг рассмеялся, хлопнул себя по колену.

Иллу встревоженно вскинул голову.

— Да все думаю, что нормально мы так друг-дружке поднасрали. Я им, слышь, тоже сюрпризец подкинул. Если вскрыть короб ненадлежащим образом, фук-пук — вся рожа в шкатулке.

— В шкатулке? — повторил Иллу, мысленно содрогнувшись.

— Ага. — Гаер ощерился. — Малахитовой, надеюсь, но тут не ручаюсь. Засунул, что было.

Иллу замолчал растерянно. Да, пожалуй, это было справедливо, скорлупа и шкатулка… Баш на баш, как говорили веселые люди с Востока, Ивановы.

Дикой шкатулкой прозывался организм странный и зловредный. Внешне он походил на самый грубый камень не крупнее дыни, в рассечении имеющий прекрасный рисунок жил. Но горе тому, кто пробовал этот камень расколоть! Шкатулка, умирая, огрызалась: споры ее с неосторожным вдохом проникали в легкие живого существа, разносились с током крови и оборачивали каждый орган драгоценностью. Легкие делались виноградными гроздьями аметиста, желчный пузырь превращался в сердолик, яшмой оборачивались почки… Человек умирал в муках, а после, когда его вскрывали, оказывался плотно набит жемчужными нитями, самоцветами, тонким серебром и тяжелым, маслянистым жиром золота.

Родом шкатулка была с лесного, дикого Хома Полоза, но на потребу людям ее поставили на родном Хоме Иллу. Так казнили изменников — и пополняли казну.

Счастье, что шкатулка была дивной редкостью и эндемиком: отыскать ее среди каменных гряд было делом кропотливым, а вне Хома Полоза она быстро теряла силу и погибала. Старатели открывали ее случайно, гибли сами, плоть истлевала, а люди после набредали на россыпь сокровищ и костей… Так рождались чудесные, грозные предания о змеях и владычицах сурового нрава, небывалой красоты.

— Ты знал, что Звон можно запечатать, как мед в сотах? — вдруг спросил Гаер.

Иллу замотал головой так, что тяжелые серьги едва не запутались в золотисто-каштановых волосах.

— Увы, мой господин! — сказал, с отчаянием заламывая руки. — Это моя вина! Я знал о Колоколе, но не предположил, ничтожный, такой расклад и исход…

— Не гунди, — отмахнулся Гаер. — Я сам хорош, старый лось. Нарочно револьверы дома кинул, думал, притаранят слона или павлина, а я хоп, и с Двухвосткой, что скажет Статут, не? Сделали как мальчика, на четыре пальчика…

Иллу в ужасе отогнал картину, услужливо нарисованную ярким воображением.

Тэшку в который раз ощутимо качнуло, будто она сослепу, спросонья, ударилась о стену. Гаер же взметнулся на ноги.

— Твою мать, Иллу! Эта тварь не отстала! Она нас чует, долбится, слышишь?

От нехватки воздуха Иллу плохо соображал — голова его была точно чаша со сладкой ватой или тяжелым, сладким дымом курильниц.

Гаер уже стоял, сжимая Двухвостку. Лицо блестело потом, лихорадочно сверкали глаза. Напружинив, расставив длинные ноги, ждал нового удара — и дождался. Метнулся к окну, коротко рассмеялся.

— Здесь! — крикнул хрипло. — Иллу!

— Мой господин?

— Видел я ее рыло, сдается мне, это звездочет. Оно с трупаков жрет блестяшки, уж не знаю на кой-ляд. Короче! Выскочишь перед ним, погарцуй мормышкой, а я из засады кинусь да прибью тварину.

— Чем…по-гар-це…

— Сымай шмотье!

— Что?! Вы, к-конечно, мой господин…

— Иллу, не тупи! Я цацки не ношу, а ты весь в нашивках!

Иллу, слабо ахнув, понял. Тут же принялся разоблачаться.

— Воистину, ваш ум остер, точно клинок, сражающий врагов!

Гаер фыркнув, наморщив нос, как тигр.

— И могуч, что твой язык… Или мой елдак.

Иллу, скинув верхнее платье, остался стоять.

— Мой господин! В темноте угадает ли звездочет, насколько я пригож и блестящ?

— Твоя правда! Эх, фонарика нет… Ладно, будем надеяться, рылом учует…

Иллу, однако, что-то смущало… Мысли вязли в духоте.

— Мой господин!

— Ась?

— Мой господин, вы сказали, оно жр… Поедает драгоценности. Это ведь не означает, что оно попытается съесть меня?

Гаер поглядел задумчиво, царапнул умными глазами, цыкнул.

Неопределенно повел плечами — у Иллу скрутило живот.

— Не трясись, куколка, я тебя в обиду не дам, — улыбнулся Гаер.

Иллу серьезно кивнул.

— Я знаю, — ответил. — Я вам верю, мой гос… Гаер.

Рыжий перестал улыбаться, на лице его — Иллу не был уверен, что не почудилось в зыби полутьмы — мелькнуло почти уязвимое выражение. Такое, какое появлялось, лишь когда он был рядом с братом, говорил с ним, пел с ним, или просто — смотрел.

Подвели — злого, горячего, точно песчаная эфа. С длинной шеей, короткой головой и атласным телом, пружинистого. Конюхи держались с опаской, видать, знали зубастый норов дареного коня.

Гаер подобрался и — Иллу моргнуть не успел — котом взлетел на спину. Зверь взвизгнул оскорбленно, вырвал поводья, лягнулся, закружил, свиваясь, как змея.

— Балуй! — рявкнул Гаер, без сантиментов ударил между ушами.

Ивановы только смеялись радостно, как злые дети. Верхоконные, гарцевали вокруг. Дятел закидывал крупную чернокудрую голову, гоготал. Волоха — игривый, веселый, красивый — дразнил словами.

Гаер оскалился, заголив бледные десны, и так стиснул коленями лаковые бока — конь всхрапнул, присел на задние ноги, уронил зад.

Прижал уши и, обиженно завизжав — через ограду, в степь. Иллу глухо охнул.

— Не ссы, пацан, рыжий что репей в хвосте, за так не отвалится, — бросил Дятел.

Оба пустили коней следом. Иллу, торопливо принимая поводья от конюшего, молил Лут, чтобы господин его не свернул себе шею в бешеной этой скачке…

Корабеллу сотряс новый удар и не успевшая нарастить прочность скорлупа лопнула. В пролом сунулись до блеска острые, точно хирургические круглые иглы, вибриссы. Безошибочно потянулись к Иллу — он стоял, не шевелясь. Они с Гаером зря беспокоились, звездочет сам излучал свет. Сверкали драгоценные нити и камни, намертво запаянные в кожу, кажется, в само тело пустившие корни…

Иллу не дрогнул, не отшатнулся. Звездочет жадно ощупал его невесомыми касаниями длинных усов, и следом в пролом втянулось тело.

Прежде он встречал звездочета лишь на цветных страницах книг домашней библиотеки. На Хоме Шафрана о звездочете говорили как о существе, крадущем сияние ближних звезд, пьющем их свет, как бабочка — нектар. Говорили, что он в родстве с ложными маяками, что выходят из морей в шторма и заманивают корабли на скалы.

Звездочет был точно облит подвижными длинными иглами, прозрачными и мерцающими, точно глаза наложниц. Каждая игла заканчивалась навершием, росной каплей. Были то органы осязания, капсулы яда или средство размножения? Звездочет, кажется, шел на четырех ногах, но в пролом протиснулся, будто паук. Иллу не мог понять, где у него голова.

Закусил губу, сжал кулаки. Он помнил, что нападают звездочеты редко, так как избегают прямого боя и предпочитают падаль. От того, писали в мудрых книгах, вибриссы ядовиты, их следует беречься в первую очередь. Какого труда Иллу стоило не попятиться, не отмахнуться ятой, знал один Лут.

А если, мелькнула стыдная, крамольная мысль, что если блистательный его господин воспользуется случаем и уйдет проломом, не оглянувшись? Кто ему личный помощник?

Звездочет приблизился, оказавшись так близко, что Иллу мог дотянуться до него рукой. Иглы заломились под странным углом, двинулись воронкой и — пропали, открывая зеркальное блюдце, полное первозданной темноты. Иллу увидел в нем себя, а после, сразу — мерцающие, нездешние краски.

Звездочет раскрыл глаза и Иллу потерял способность думать, падая в затягивающее кружево…

— …ять!

Окрик едва пробился в затуманенное сознание — Иллу осознал себя лежащим навзничь, щекой на холодных досках.

Едва шевельнулся, вскрикнул, когда на руку наступили.

— Звиняй, — Гаер убрал ногу.

Двухвостка его была по гарду в опалесцирующей влаге, вязко капающей на пол.

— Где…

— Усы ему оттяпал, завизжал, но где-то тут шныряет, паскуденыш. Вставай, хорош валяться, пора драпать.

Иллу кое-как поднялся, пока Гаер вглядывался во мрак, охраняя Иллу, точно он был сокровищем.

— Молоток! А теперь на выход, живо! С этого бока шлюп, после всей долбежки наверняка на соплях висит, надо добраться. Я прикрываю!

Все должно было быть иначе, думал Иллу. Это он должен был прикрывать своего господина. Быть ему щитом и мечом…

— Надеждой и опорой, — насмешливо фыркнули в затылок.

Иллу вздрогнул от неожиданности — неужели он говорил вслух? Ах, какая досадная нелепость… Видимо, существо помутило его разум, спутало его мысли.

Звездочет вывалился откуда-то из темноты, когда он почти добрался до выхода. Иллу не дался — с глухим криком вскинул яту, защищаясь, убрался с линии атаки. Существо содрогнулось, попятилось. За ним невозможно было уследить, невозможно охватить взглядом; слишком ярко горели и переливались иглы, мерцали капли, слишком быстро двигался. Гаер не обманул, часть вибриссов была срезана, но звездочет все еще был силен и опасен.

Гаер прижался к спине Иллу лопатками, закрывая собой, толкнул сильно, вынуждая не топтаться на месте, а двигаться к разлому.

— Живее, куколка, скорлупа скоро восстановится крепче прежнего, на второй раз так просто не вылезти. Всем бы яйцам да такую способность, не?

Точно диковинное существо о четырех ногах, они добрались до разбитого бока тэшки.

Гаер хрипло выдохнул за спиной Иллу, метнулся куда-то — спине стало холодно, по впалым бокам корабеллы чиркнуло светом, полыхнуло так ярко, словно разверзлось бродячее Сияние.

— Мой господин?!

— Ходу! — рявкнул Гаер, встряхивая Двухвостку.

Он угадал — шлюп действительно был здесь, прилипший к боку тэшки, словно китовый ракушечник. Благодаря усилиям звездочета, крепление ослабло. Иллу видел острые обводы носа и кормы, оплетку фалиня, выступы на скулах — кили-поручни, за которые могли ухватиться оказавшиеся за бортом люди. Кажется, спасение было так близко, но — внизу, наверху, всюду — простирался Лут.

Гаер прыгнул первым. Шлюп качнулся. Арматор быстро, помогая себе оружием, обрубил затвердевшие привязки, освобождая шлюп. Иллу застыл, вцепившись пальцами в острые лохмы обшивки. Колени стали теплыми и мягкими, как пчелиный воск.

— Чего застыл?! — рявкнул Гаер, закидывая сердитое лицо.

Как всегда, двуцветные глаза поразили Иллу.

— Прыгай!

Иллу прыгнул.

Лут мазнул холодом — точно Иллу проплыл над карстовой воронкой. Ему удалось вцепиться в поручень, но локти тут же ослабли.

Понял, что падает — будто в дурном сне — но не успел даже испугаться.

Жесткие пальцы обхватили запястье быстро и точно, закогтили, как сова мышь.

Иллу глянул себе под ноги, в открытый зев Лута, содрогнулся мысленно.

Воистину, негоже ему было бояться, когда его господин являл собой безупречный образец храбрости.

Арматор подтянул его. Горячие пальцы были точно раскаленные гвозди. Синяки останутся, подумалось мельком.

— Жив?

— Благодаря вам, мой господин.

— Ну и заебок. Иногда думать долго — только во вред.

— Верно, вы знаете всякого обитателя Лута, — сказал Иллу, завороженный рассказами русого Иванова.

Тот лишь улыбнулся. Без снисходительности, мечтательно и почти ласково.

— Всех существ и все явления Лута невозможно постичь. Многообразие его удивляет и пленяет, он всегда, для всех — разный… Кто-то приходит в него, кто-то уходит, кто-то превращается в иную форму бытия.

Волоха восхищенно покачал головой.

— Я люблю Лут, но осознаю его страшную силу. Любовь его… Любовь и страсть его темны, губительны, ревнивы. Он как яд в малых дозах, знаешь? Ты, кажется, вырабатываешь к нему привычку, пока токсин меняет тебя самого.

— Но как же вам, капитанам, удается угадывать его, видеть его? Случалось ли вам встречать нечто и замирать в недоумении?

Волоха задумался. Свежий сильный ветер трепал его волосы.

— Нет, не припомню такого. Я всегда знал. Мне кажется, часть Лута — в каждом из нас, но в капитанах она говорит, она кричит особенно громко. И, когда что-то меняется в Луте, мы уже знаем это — не головой, но кровью.

Иллу молчал, внимая.

— И вам никогда не бывает страшно? — Спросил робко, стесняясь того, что слишком обнажает собственные страхи. — Что вы в какой-то момент вдруг потеряете себя как личность, растворитесь в Луте, смешаетесь с ним? Как соль в морской воде…

— Я думал об этом. Но у меня есть якорь, — Волоха кивнул куда-то в сторону и Иллу понял, о чем, о ком говорил русый. — И пока он держит меня, я не потеряюсь.

Иллу, собравшись, осторожно глянул за борт. Захотелось лечь на рыбины под банки, обхватить себя руками и ждать спасения. Гаер уже достал что-то, лежащее с правого борта, а теперь шарился на носу.

Бросил через плечо.

— Иллу, сунься в ящик под загребной банкой, там должны быть фонари или глостеры.

Иллу не сразу смог ответить, завороженный Лутом.

— Иллу! — окрик Гаера подействовал не хуже пощечины.

Сын Хома Шафрана вздрогнул, провел руками по лицу и полез под скамью.

— Мой господин… Скажите, у вас есть план, как нам добраться до людей на этом?

— Ага. Зарядим фалинь, фонарей в каждую дыру, руль выправим… И будем ловить лоцмана.

— Волну-лоцман?

— Соображаешь, не? — коротко рассмеялся Гаер.

— Но отчего вы полагаете, что она здесь водится?

Иллу не был шанти — ни по роду, ни по призванию, но слышал о волне дивной природы от тех же Ивановых. Волна-лоцман всегда приводила к людям. Такова была ее натура. Поймать и оседлать волну в их случае было равнозначно спасению.

Но насколько Иллу успел изучить своего господина, Гаер, при многих достоинствах и умениях, не мог похвастаться способностью видеть Лут, как видели его капитаны.

Гаер установил фонари, и лишь при свете их Иллу, к своему стыду и ужасу понял, что его господин ранен. Гаер не любил выказывать слабость, и, кажется, это ранения тоже собирался обойти молчанием, но не вышло: в последнем столкновении звездочет оставил в его теле на память о себе обломок вибрисса.

Его нельзя было извлечь без помощи лекарей, и он медленно светился, отравляя плоть и кровь.

— Не вздыхай, — оскалился, глянув на вытянувшееся лицо Иллу, — меня еще и не так жевало, это, считай, котик царапнул.

— Котик наподобие моего ЭрСу, — все же вздохнул Иллу, принимая из рук Гаера топор, найденный под носовым люком.

Помимо этого, Гаер отыскал аптечный ящик, но содержимое его было скудно: шкурки полоза для перевязки, простые бинты, кровоостанавливающее. Ничего наподобие щипцов или пинцета.

Иллу похвалиться особо было нечем. Воздушные ящики оказались заряжены, даже в анкерках плескалась вода. Он обнаружил под кормовым сиденьем кису, в ней парусиновый мешок с согревающим пледом и простым ремонтным материалом. Мелькнула мысль применить его, чтобы избавить Гаер от занозы, но Иллу решительно ее отмел. Это крайний случай.

Каждый спасательный шлюп по умолчанию комплектовался фалинем. Фалинь не был представителем одной природы. Так, корни его, вязкие, гибкие и прочные, сшивали тело шлюпа, нутро головы, цветной песок, заливали в компас, хвост служил рулем, а побеги обвивали корпус. Все вместе тянуло шлюп к обитаемым Хомам — фалинь, единственный, водился на всех жилых Хомах без исключения, повторяя себя во множестве множеств. Иллу видел, что мерцала оплетка совсем слабо, а песок под стеклом едва шевелился: кажется, жилые Хомы были слишком далеко…

Сделалась ясной необходимость волны-лоцмана: Иллу не был уверен, что они выйдут к людям с послугой одного лишь фалиня. Точнее, что они успеют выйти, до того, как яд звездочета возымеет полное действие.

Ровный ход и накопившееся утомление сделали свое дело — Иллу сперва задремал, а затем вовсе провалился в сон, как в перину.

Ему снилось что-то до обидного глупое и приятное, и, открыв глаза, он не сразу понял, где находится. И почему заботливо укрыт пледом?

Торопливо выпрямился, оглядываясь.

Гаер сидел на носу, следил за Лутом и компасом. Сворка руля свободно скользила по запястью — видимо, нужды в ней не случилось. Но… или белый свет фонарей был тому причиной, или в самом деле арматор был бледнее обычного?

— Мой господин! — Иллу торопливо стащил с себя плед. — Дозвольте мне сменить вас! Отдохните, я буду нести вахту.

Арматор провел рукой по глазам, чуть заметно усмехнулся.

— Пожалуй, ты прав. Яту не убирай, увидишь что смешное или страшное, буди, не хочу пропустить.

— Как скажете, мой господин.

Гаер был из тех мужей, что не терпели слабости — чужой и еще больше, своей.

И то, как быстро он согласился, означало, что он на самом деле чувствует себя плохо. И… и доверяет ему. Вверяет свою жизнь.

Иллу встревоженно обернулся. Ах, казалось ему, что темнота сгустилась, обступила плотнее, и лишь сияние фонарей и фалиня не давали ей сомкнуть ладони, раздавить их, точно букашек…

Гаер беспокойно дернулся во сне, застонал, откинув голову, задышал чаще, но не проснулся.

Иллу кольнуло тревогой и жалостью.

Он почувствовал свое одиночество и ничтожность — так ярко, так больно, как никогда прежде. Глубоко вздохнул, и горечь, кажется, скользнула дальше, к сердце.

Иллу стиснул кулаки, вскочил, сжимая яту.

— Ну, — сказал, стараясь не кричать, чтобы не потревожить арматора, — кто здесь есть? Покажись!

Вздрогнул, когда на открытую кожу легко легло перо пепла. Хлопья медленно валились откуда-то сверху, и походили бы на пыльный, призрачный снег, если бы не были теплы.

А потом в дно шлюпа постучали.

Гаер шумно перевернулся во сне, задев банку, но не проснулся.

Иллу, более не сомневаясь, обнажил яту.

Что бы ни собиралось напасть, ему пришлось бы сперва перешагнуть через его тело.

Фалинь дернулся, точно кто-то схватил его, играя. И — мгновение спустя — над носовым фонарем вынырнуло существо.

Сперва Иллу подумал, что оно похоже на прекрасную деву — тонкое лицо, большие нежные глаза, выпуклый лоб, маленький рот… В следующий миг он видел мужчину с крупной челюстью, точно из мрамора вырезанными скулами и широким лицом… Минуло — на него, приоткрыв рот, смотрел круглоглазый, на мышонка похожий, ребенок.

Облик существа менялся непостижимо скоро, точно волны набегали одна за другой, строя свои фигуры.

— Приветствую тебя, хозяин здешних мест, — произнес Иллу, потому что вежливость еще никого не губила.

Существо обвило многими руками фонарь, глядя с чем-то, похожим на любопытство. У Иллу кружилась голова от калейдоскопа обличий, но он нашел в себе силы поклониться.

— Приветствую… тебя, — проговорило существо в ответ.

Голос его был не похож ни на женский, ни на мужской.

Иллу приободрился. Возможно, мелькнула шальная мысль, существо это не враждебно к людям и им удастся договориться?

— Скажи, ты знаешь, как нам выйти к обитаемому Хому? Мы заблудились… с другом, — он чуть запнулся, но решил сокрыть истинное звание Гаера.

Существо молчало, разглядывая Иллу старыми глазами. Руки — вперемешку, детские и иссохшие, девичьи и мужские — беспокойно гладили фонарь.

— Знаю, — сказало.

— Ты можешь нас вывести?

Существо посмотрело в сторону. Раздуло ноздри.

— Волна.

— Волна-лоцман? Ты можешь привести нас к волне?

— Нет. Волну — к вам. Я знаю.

Иллу выдохнул.

— Что ты хочешь взамен? Назови свою цену.

Существо обратило на него глаза — Иллу показалось, что в какой-то момент им стало тесно на лице. Два, четыре, шесть, восемь…

— Плоть.

Плоть, повторил про себя Иллу, завороженно глядя, как на банку ложится пепельный снег.

Вот что это было — прах. Существ, сгинувших в Луте, в нем живших или его любивших. И само существо, разговаривающее с ним, было воплощением прожитых жизней, последним их пристанищем.

Иллу понял и даже дыхание пресеклось.

— Хорошо, — сказал. — Но уговоримся — ты приведешь к нам волну, а я щедро накормлю тебя.

Существо облизнулось. Языков и ртов хватило бы на целую площадь.

— Аванс, — сказало.

Голос его дробился, двоился, троился, множился гранями, точно звучал из нескольких глоток сразу.

У Иллу в ожидании непременной, неотъемлемой боли взмокла спина.

Более не сомневаясь, он прижал лезвие яты к коже и взрезал ее, подсекая, точно кожуру фрукта.

— Задаток, — сказал, протягивая мокрый, темный от крови зеленый камень.

Пальцы его мелко дрожали от боли, когда существо осторожно, мягкими губами, сняло драгоценность с ладони и нырнуло в Лут.

Прах продолжал оседать, а Иллу не мог отыскать в себе и тени брезгливости.

Он не успел помыслить о возможном коварстве — шлюп толкнуло, качнуло, точно на строптивой волне и мягко потащило вперед.

Иллу устоял на ногах.

Существо вновь показалось над бортом.

— Еще, — сказало, раскрывая черные рты, как выводок птенцов.

Иллу взялся за яту. Рукоять скользила в мокрых пальцах, в глазах темнело, от запаха собственной крови мутило сильнее.

— Еще. Досыта, — повторило существо, и Иллу только теперь осознал, что не уточнил размер награды.

Такие вещи люди сведущие обговаривали на берегу, но Иллу слишком торопился, заключая соглашение и существо было в своем праве.

Оно сожрет меня по кускам, слижет кровь…

Иллу застонал от боли и отчаяния, от осознания того, что, возможно, погубил, подвел арматора. Но отступать было некуда. Он отвернулся, собираясь с духом, чтобы вновь обратить яту против себя.

— Ещ…

Существо поперхнулось.

Иллу круто обернулся. Оно и впрямь подавилось. Двухвосткой, по гарду ушедшей через глотку в горло. Скрипнули зубы, когда арматор плавным движением вернул себе оружие.

Гаер ни о чем не договаривался.

Существо скользнуло в недра Лута и пепельный снег потянулся следом.

— Иллу, — сипло окликнул его Гаер. В глаза его юноша Дворца Цветов не осмелился заглянуть. — Какого хрена, Иллу…

— Вы были правы, мой господин. Иногда нельзя думать долго. Это малая цена.

Иллу, как мог, с некоторой натугой описал случайную встречную.

Гаер слушал внимательно, параллельно обрабатывая раны: пригодилась цветами пахнущая пудра, закрывшая живую плоть тонкой, но прочной пленкой; пригодились шкурки полоза, легшие поверх повязкой.

— Снежница это, — уверенно признал Гаер, вытянув длинные ноги в разбитых башмаках с железными оковками. — Падаль-дева. Что в Луте истлевает, снегом выпадает, она тот снег и ест, она тот снег и есть.

Восхищенно покачал головой.

— И как ты с ней сговориться умудрился?

Иллу осторожно пожал плечами.

Они ушли. Спаслись из плена скорлупы, избежали участи быть пожранными звездочетом, убежали от снежницы. Им оставалось малое — продержаться, покуда фалинь и волна-лоцман не выведут их к людям.

Каким людям, помышлял Иллу. Люди могли оказаться разными. Гаер не жаловался, но глубоко сидящая заноза лишала его части сил. Сколько он мог бы продержаться? Ах, Иллу бы отдал всего себя, лишь бы уберечь арматора.

— Сядь уже, не маячь, — Гаер хмурился, глядя на помощника. — И это, воды попей, тебе надо.

Иллу покорно опустился рядом с арматором, но от воды отказался.

— Чего это? Думаешь, потравлено?

— Не в этом дело, — смешался Иллу. — Просто, как смел бы я в вашем присутствии… Встречать последствия водопития?

Гаер болезненно нахмурился, потом вскинул брови, фыркнул. Иллу в который раз удивился, какое подвижное и выразительное лицо у его господина.

— Типа, ты ссать при мне стесняешься?! Иллу! Да тут Лут! Хоть на все четыре! Хоть фонтаном! Можем потом на дальность забиться, у кого выброс мощнее…

— Мой господин, смилуйтесь!..

Гаер глубоко вздохнул, явно прикладывая усилия, чтобы сдержать себя.

Помолчали немного: Иллу боролся с воображением, Гаер — с собственным языком.

Вдруг выругался — без особой злости, скорее досадуя.

Иллу глянул искоса.

— Прости, Иллу, — хрипло сказал Гаер, смотря на свои руки, — я не хотел тянуть тебя за собой.

Иллу вскинулся.

— Мой господин! Вы прежде давали мне право выбора. Это мое решение, оставаться рядом с вами. И я не изменю ему! Не изменю вам. Я буду рядом до конца.

Гаер невесело хмыкнул, подпер щеку кулаком.

Иллу подумал вдруг, что веснушки, обычно делающие человека милее и нежнее, на Гаере смотрелись как крап змеи. Предупреждали.

Опасный. Смертельно. Прекрасный.

— Долгая у нас вышла прогулочка, не? Доберемся до дома, премию тебе выпишу.

— Лучше выпишите ее Эдельвейсу. Я уверен, ваш верный помощник ищет вас, сбивая ноги.

— Скорее, кулаки, — хохотнул Гаер, тряхнул головой. — Ты не гляди, что он папашка-милашка, приложить может так, что даже Неру после ходит ахает, за жопу держится, чтобы не отвалилась совсем.

— Ваши друзья истинно преданы вам.

— Дааа, — Гаер неопределенно двинул раскрашенными плечами. — Это дааа… Но не дай Лут, он втянет Лина, я башку ему сверну, несмотря на всю преданность.

— Ваш драгоценный брат, безусловно, не останется в стороне, узнай он о случившемся.

— Угу, тогда и Ледокол подтянется, и русый явится. Не надо мне таких розыскных мероприятий.

Иллу сдержал улыбку, отвернулся. Они сидели так близко, что Иллу видел голубоватую жилку на шее арматора, чувствовал его запах — горячий, будто медный, немного дикий, и — терпкий, виноградный.

— Что?

— Никогда не замечал что вы пахнете темным виноградом, — ошарашенно пробормотал Иллу, изумленный открытием.

Гаер вытаращился, а потом откинул голову и захохотал так, что чуть не упал с банки.

— О, Лут! — сказал с восторгом, утирая слезы. — Я тот еще изюм с булками, тут ты прав! Никто не любит изюм.

— Я люблю, — обиделся Иллу.

Гаер хмыкнул, толкнул его локтем — Иллу ахнул от боли.

— Блять, прости!

— Все в порядке… Я просто… Все в порядке.

Они замолчали, разглядывая Лут.

Что, если это последнее, подумал Иллу. И вдруг успокоился. Не самая плохая смерть, решил почти весело.

— Знаешь, Иллу, у меня была сестра, — заговорил Гаер, щурясь, будто зрение начало его подводить. — Давным-давно, так давно, что как будто в другой жизни. Она была маленькой, беленькой, странненькой, точь-в-точь Лин, но не такой сильной, увы. И когда меня не оказалось рядом, пришли чужие, и убили ее.

У Иллу защипало в носу.

У него тоже была сестра.

— Я нашел ублюдков и казнил, так появилась Башня. И вот… Вот я думаю, Башня — плод мести и горя, крови и сырых костей. Что хорошего? Но потом Лут подарил мне Лина, и я такой решил, все не зря, значит, заслужил, значит, у меня есть еще один шанс все исправить…

— Вы хороший правитель. И прекрасный брат.

— Это да. Но как человек — говно.

Иллу задохнулся возмущением.

Вспомнил, в один миг, сразу все: как Гаер, едва с постели, хмуро ворошил бумаги на столе, зябко переступая босыми ногами; как ругался с Ивановыми — русый бренчал на гитаре, вытянувшись поперек развалистого истертого кресла, и только шутил в ответ, пока сам Гаер не рассмеялся; как трепал за ушами ЭрСу, скармливая ему с руки кусочки курицы и лигран жмурился поощрительно, полоски его мерцали теплом…

— Я буду счастлив назвать вас другом, если будет мне это позволено, — проговорил Иллу, потому что терять ему было нечего.

Гаер посмотрел — кажется, в самую душу. Глаза его были что звезды.

— Я буду рад и тебя назвать своим другом, — ответил.

Волна несла их. Пути ее были неведомы ни простым людям, ни шанти — возможно, сам Лут не знал механики перемещений.

Они уже не разговаривали — сидели, привалившись друг к другу.

Лут был прекрасен.

Они видели бродячее Сияние, полыхающее словно сотня звездочетов, ведущее охоту на существо столь древнее и огромное, что даже тень его искажала Лут; наблюдали брачные танцы пустокрылов, игры их молодняка, бросающих друг другу губчатые, порыжелые от старости сферы, принесенные с какого-то брошенного Хома; прошли сквозь облако, пахнущее малиной так сладко и жарко, что вкус ее долго оставался на языке… Лут жил, сиял, пел и звал, и в какой-то момент страх отступил, а потом исчез вовсе.

Иллу проваливался в тонкий сон, вскидывался, едва голова его заваливалась назад. Сердился на себя, но и сопротивляться не мог — его знобило, невыносимо тянуло прилечь. Гаер не давал ему забыться: обидно щипал за ляжку, как гусь.

И вдруг рывком поднялся, выпрямился.

— Схоронись-ка, Иллу, — процедил, всматриваясь.

Яд звездочета растекся под кожей, от чего змеи и цветы горели и казались живыми.

Иллу — куда только сон делся — распрямился, пошатнулся, но устоял.

— Ни за что!

— Ну куда, куда ты вскочил, как чирей на заднице?! Ну прекрасно, помрем оба, как придурки, — буркнул Гаер.

Фалинь горел ярко, переливался огнями — любой шанти знал эти огни, безмолвный крик о спасении. Корабелла шла на них, приближалась стремительно, но Иллу, как ни напрягал глаза, не мог узнать ее… Из прайда Башни или чужая?

Гаер уже вытащил Двухвостку и расставил ноги. Иллу затянул темляк на запястье.

Шлюп мягко ткнулся носом в скулу корабеллы.

***

— Эй, Иллу!

— Мой господин?

Гаер нагнал его в два длинных шага.

Вернулся.

Гаер не взял его на Хом Миррта, оставил в Башне. Будет грустно и грязно, куколка, сказал, прежде чем уйти с манкуртами, Эдельвейсом и Неру.

Иллу скользнул жадным взглядом по хищному лицу — кажется, арматор еще больше осунулся, но глаза блестели довольно и лукаво. Руки Гаер держал за спиной.

— У меня для тебя кое-что есть. В память о нашем, так сказать, совместном приключении.

— Мой господин, прославленный своей щедростью…

— Ой, завали уже! Давай клешню.

— М?

— Руку! Правую!

Иллу покорно вытянул руку, мысленно подобравшись. Его повелитель волен был, конечно, творить что вздумается…

И только ахнул, когда запястье обвил ажурный браслет, сплетенный, кажется, из северной зари и сверкающей стали!

— Это… — прошептал потрясенно.

— Ага, занозу вытащили коновалы наши. Решил, чего добру пропадать. Велел так запиздюрить, чтобы аж глаза в слезу резало.

Иллу поднял руку, любуясь переливами света.

— Изумительная красота, мой господин. У вас славный мастер.

— Будешь носить?

— Разумеется, мой господин.

Гаер выпятил грудь, просиял улыбкой и глазами. Иллу аж задохнулся, глядя на него. Сердце било в ребра, как совсем недавно — звездочет в скорлупу.

Мог ли он когда-нибудь даже помыслить, что однажды увидит арматора, хозяина Башни, Гаера, таким?

Гаер почесал шелушащийся нос, хмыкнул.

— Я тут подумал — как насчет сгонять на пару дней на Хом Бирюзы? Ножки помочить, рыбку поудить. Куда как полезно после той болтанки.

Иллу молчал, не в силах решить, что будет уместнее — припасть благодарным поцелуем к руке или отвесить нижайший поклон. И то и другое Гаер крепко не жаловал.

Видя его смущение, Гаер нахмурился.

— Что скажешь? Силой не тяну, нет так…

Иллу встряхнуло.

— Да. Да! — выкрикнул он так, что Гаер задрал брови. — Это прекрасная идея, мой гос… Гаер.