Долговязая Лошадь

В тот вечер я, уставший после работы, наконец пришёл домой:

– Аллилуйя, я дома! Сегодня был тяжёлый день, – воскликнул я, бедный и измотанный почтальон.

Как только переоделся, коридоре своей однокомнатной уютной квартиры (жил я на 3 этаже), сразу же устремился в свою комнату, чтобы как можно скорее уложиться спать. Однако, как только я начал своё продвижение в сторону комнаты, из кухни донёсся голос моего домового Серёжи:

– Эй, Ваня, привет! , – крикнул Серый.

Домовой этот живёт здесь ещё с тех самых времён, когда этот дом был новостройкой. Серёжа сам по себе был домовым не из буйных, которые любят устраивать в жилище концерты по заявкам, а отнюдь, довольно спокойным и верным домовёнком. Хоть и друг он замечательный, но соседи всё равно считали, что мне нужно в психиатрическую клинику. Почему же? А потому, что когда какой-то из соседей заходил ко мне за солью, слышался голос Серого, а на вопросы «Кто это?» я так и отвечал, что с домовым живу. И с тех пор соседи обходят меня стороной и слухи всякие пускают, дескать в квартире №76 проживает одинокий почтальон средних лет, который от одиночества уже себе домовых придумал, и разговаривает с ними. Конечно, они правы — и про возраст, и про одиночество. Мне уже за сорок, а в душе — та же пустота, что и шесть лет и шесть месяцев назад, с той самой ночи, когда всё рухнуло.

Наталья тогда закончила смену на заводе — уставшая, но живая, мечтавшая лишь о доме, о тишине, о нашем с ней уюте. А вместо этого — нож. В спину. От руки того, кому она каждый день кивала на рабочем месте, кому улыбалась вежливо, но твёрдо говорила «нет». Его звали Ярослав Александрович. Красивое имя, солидное. А внутри — тьма. Он считал её отказ оскорблением, а не правом. Считал, что может претендовать на неё, как на что-то своё. И когда понял, что не сможет её сломить — сломал ножом. Следствие разобралось. Поздно. Мне сообщили всё уже после, когда земля под ногами давно превратилась в пепел. Оказалось, он давно приставал к ней, намекал, давил — а она держалась. Держалась до последнего. Теперь я живу с этим. С воспоминанием о её голосе, о том, как она смеялась, глядя в окно, о том, как она заботилась о домовёнке. Но я не отчаиваюсь! Нахожу утешение в работе. Да и с Серышо‌м не пропадёшь!

– Н-нда, любовь очень коварная штука конечно, до чего людей доводит... , – говорил мой домовёнок.

А он ведь тоже знал мою Наташу, помнит же ещё до сих пор, как она его свежим молоком кормила и буханку чёрного хлеба на ночь оставляла...

– Да, Серы‌ш, привет! , – ответил я хранителю своей скромной квартирки.

А Серышо‌м я его прозвал потому, что когда я на него смотрю, складывается такое впечатление, будто этот уголёчек маленького роста только что из печки вылез! Весь серый, измазанный чем-то чёрным, волосы светлые, тоже в чём-то тёмном испачканы. А самое интересное то, что ему очень даже нравится свой внешний вид... То ли дело я, обыкновенный почтальон в третьем поколении, носящий скромную одежду синего оттенка и самые простые башмаки чёрного цвета, а ещё с короткой стрижкой, скрывающейся под фирменной почтальонской кепкой – то, что надо для почтальона!

– Налей мне молока, пожалуйста! , – попросил меня Серёжа.

– Да, хорошо , – ответил я с чувством наступления неизбежного, зная, как он будет проказничать, если оставить его голодом, когда он просит кушать.

После того, как я пришёл на кухню и заполнил Серёжкину миску его любимым молоком, я заметил его, сидящего на моём кухонном столе. Он глядел в окно.

– Что там? , – спросил я с интересом.

– Туман...

– Что туман? , – воскликнул я недоумевая.

– После твоего прихода домой, Ваня, на улице внезапно появился туман. Целый час он становится непрогляднее всё больше и больше. Ты же знаешь, домовые о-о-очень чувствительны к вот таким вот тёмным изменениям , – со своим домовённым акцентом прошептал мне Серёжа и продолжил дальше смотреть в окно, на почти полностью затуманенную тёмную и безлюдную вечернюю улицу.

Из-за своего утомлённого состояния я не предал этому особого значения и как и планировал, просто отправился ложиться в свою тёплую постель, прежде оставив Серышу‌ на кухне рядом с миской молока его любимый чёрный хлеб, как бы в прикусочку. Всё же как ни крути, за такое весьма долгое сожительство в срок уже аж около десяти лет в одной квартире, мы стали какой никакой семьёй. И только я прилёг, едва успев сомкнуть веки, в тот же миг провалился в глубь мыслей своих – в сон. Я очень быстро вырубился. Всё-таки за сутки разнести пешком аж 26 писем их адресатам – для меня самый что ни на есть настоящий подвиг.

Всё было спокойно, как вдруг я резко просыпаюсь из-за очень неожиданного и ярко выраженного запаха корицы. Тут я насторожился. Ну как такое возможно, чтобы посреди ночи, в закрытой квартире, где нахожусь только я один, просто ни с того ни с сего появился такой резкий запах корицы (домовёнок не в счёт, так как он бы не стал готовить что-то с корицей, тем более посреди ночи, да и я ему на ночь его любимую еду оставлял, это точно не он)... Но, если в квартире никого нет, откуда может быть этот запах..?

Через несколько мгновений моих раздумий дверь в мою комнату начала не торопясь со скрипом открываться, и когда она чуть приоткрылась и остановилась, из-за неё начала вылезать какая-то непонятая человеческому глазу, необычная и очень страшная фигура лошади. А самое ужасающее то, что это был просто долговязый скелет лошади! Из-за двери виднелась просто костлявая, очень длинная и необычайно гибкая шея с черепом лошади, и свисающей с него чёрной гривой. Этот устрашающий череп со своей бесконечно длинной шеей тянулся прямо ко мне... А что более странно, так это то, что остального скелета этой лошади видно так и не было...

Я настолько сильно испугался этого зрелища, что решил полностью накрыться одеялом. Абсолютно всё моё тело было накрыто им, лицо также было спрятано. Хоть из-за этого мне и было трудно дышать, но страх соприкоснуться с этой лошадью был намного сильнее клаустрофобии.

Через несколько секунд я почувствовал, как будто в моё ухо сквозь одеяло, кто-то что-то шепчет.

– Наступит голод – не выходи из дому. А если в тёмный час на улице вдруг сожмёт сердце тревога — беги домой, а уж потом переступи его порог. Иначе тень, что хвостом идёт, станет последней. , – шептал голос.

Эту фразу голос прошептал лишь 3 раза, далее умолк. Я вынул голову из-под одеяла и осмотрел комнату, лошади уже не было. А что ещё более странно: запах корицы совсем не ощущался, будто и не было вовсе. Я встал с кровати и отправился в сторону кухни, проверить где домовёнок. Когда пришёл на кухню, увидел следующую картину: миска из-под молока пуста, Серёжка спит под столом, а от хлеба вообще только одни крошки и остались. Ну, а мне больше ничего не оставалось делать, кроме как уложиться спать. Образ этой загадочной, страшнючей, костяной лошади не давал мне покоя, но была лишь одна мысль, которая утешала: завтра выходной, можно будет отдохнуть.

На удивление проснулся я часов в 10, не поверите, вечера... Когда пришёл на кухню, заметил сидящего на полу и смотрящего в окошко Серого.

– Ты почему столько спал? , – спросил меня домовой, с тревогой в голосе.

– Сам понять не могу, как в тумане всё. Помню только лошадь... Голова болит. , – произнёс я.

– Ну так конечно столько спать, у любого голова заболит... , – прошептал Серёжка, так и не отводя свой взгляд от окна.

Туман за окном так и густел. Я захотел есть. Хлеба не было. Решил сходить в ларёк — метров двести от дома. Надел плащ, кепку, башмаки. И тут — шаги в подъезде.

— Это, Вань, к смерти, — прошептал Серёжа.

— Брось, — отмахнулся я. — Это бабки за подъездом болтают. Шаги — к смерти? Глупости.

— Но лошадь-то приходила… — начал он. Я уже захлопнул дверь.

Вышел. И сразу увидел её. Вдалеке. Ту самую. Долговязую. Костяную. Её пустые глазницы смотрели прямо на меня. В голове — только: «Беги»

Я уже думал — схожу с ума. Но вдруг — исчезла. Словно туман впитал.

Посидел на скамейке. Пришёл в себя. Пошёл к ларьку. Прошёл двадцать шагов. И вдруг — голос:

— Ну что же вы, Иван Афанасьевич, думали, мы до вас не доберёмся? Думали, раз без жены остались, то можно Ярослава Александровича в тюрьме сгубить?

Я сразу понял. Его приближённые пришли. Месть.

Из-за кустов — ещё голоса. Приказы. Впереди — огонёк ларька. Я рванул. Но не успел.

Нож вонзился в спину.

Последняя мысль: «Кто теперь добрым людям письма разносить будет?..»

Смерть пришла быстро. Как и к Наталье. Мы так и не попрощались с Серёжкой.

А лошадь… она ведь говорила правду.

Послесловие:

Иногда самое страшное на вид — оказывается самым добрым. А самое красивое — несёт угрозу.

Лошадь выглядела ужасно. Но она пыталась предупредить. Хотела спасти. Иван доставил тысячи писем. Принёс радость, вести, надежду. Он был достоин жить. Но не понял знака. Принял защитника за угрозу.

Так часто бывает в жизни. Смотришь на кого-то — и сразу судишь. По лицу. По виду. По тому, как он одет, как говорит. Но откуда тебе знать, что внутри? Какой у него мир? Какие мечты? Какая боль?

Не судите по внешности. Потому что за страшной маской может стоять доброта. А за красивой улыбкой — нож в спину.