Дом Герцогини Удачи

Солнце над «Виллой Фортуна» предавалось излюбленной аристократической забаве — игре в прятки с пушистыми, словно взбитые сливки, облаками. Оно будто и впрямь старалось угодить хозяйке поместья, выхватывая из зелени парка то мраморную нимфу у пруда, то шпиль беседки-милови, то золотые блики на стёклах многочисленных окон. Сам воздух, напоённый ароматом свежескошенной травы, цветущих клумб и едва уловимой свежести, что веяла с далёкого озера, был густ и сладок, как сироп.

Внутри же поместья царила та особая, приятная суета, которую Герцогиня Удача обожала больше иных балов. Последние три дня «Вилла Фортуна» походила на гигантский, прекрасно отлаженный часовой механизм, где каждый винтик-слуга знал своё дело, а она, Удача, была душой и дирижёром этого оркестра.

Вот она, стоя в гостиной, поправляет складки на шторе из пунцового бархата. Её пальцы, тонкие и белые, с матовой кожей, ласково проводят по ткани. Сегодня она была одета в утреннее платье нежно-лавандового оттенка, и этот цвет чудесным образом отзывался в сиреневых акварельных пятнах на обоях, в дымке глициний за окном и даже в искорках её собственных, неспокойных, как у птицы, глаз. Удача не просто отдавала приказания — она вдыхала в дом жизнь. Это была её алхимия: смешать в правильной пропорции уют будуара, блеск будущего приёма и лёгкую, интригующую нотку неопределённости.

— Синьор Амати непременно пожелает после ужина сыграть на скрипке, — говорила она экономке, миссис Гловер, женщине с лицом суровой, но доброй монахини. — Непременно поставьте в музыкальный салон то кресло, с гнутыми ножками, знаете? То, что из карельской берёзы. Оно скрипит в такт печальным пассажам, это придаёт шарм.

Затем она лично поднималась в голубую гостевую спальню, ту, что с видом на розовый сад.

— Здесь остановится Мадам Судьба, — шептала она, будто сообщая большой секрет. — Смените эти розы на белые лилии. Всего три. И поставьте их не на туалетный столик, а на каминную полку. Пусть видит, входя. И уберите этот весёлый фарфоровый пастушок — он слишком... определённый.

Пока она творила эту магию обстановки, её супруг, Герцог Шанс, совершал свой собственный, нервный обход владений. С изящным сафьяновым блокнотом в руке, он был похож на учёного, изучающего неведомый организм под названием «Приём». Он вышагивал по парадным залам, его взгляд, острый и беспокойный, выискивал малейшие несовершенства.

— Статистически, если все двадцать три гостя одновременно решат пройти в столовую через эту арку, возникнет затор на семь-девять секунд, — бормотал он, щёлкая золотым карандашиком. — Непорядок. Нужно сдвинуть этот постамент с вазоном на два дюйма влево. Робертс, немедленно!

Он был одет безупречно — сюртук из тончайшей чёрной шерсти сидел на нём безукоризненно, но казалось, эта идеальная одежда доставляла ему физическое страдание. Он то и дело поправлял воротничок, будто тот душил его. Шанс был тем, кто вечно подводил фундамент из расчётов и вероятностей под воздушный замок своей супруги. Пока Удача парила в сфере идей и впечатлений, он судорожно подсчитывал, сколько дров уйдёт на камины, с какой вероятностью первый экипаж опоздает из-за дождя и сколько бутылок шампанского следует охладить с учётом фактора внезапно вернувшейся жары.

Их дочь, Лафа, в это утро предавалась своему любимому занятию — сотворению собственного настроения через наряд. Её комната, светлая и просторная, напоминала изящный базар: на спинках стульев, на туалетном столике, даже на резных ручках комода висели и лежали платья, ленты, шляпки. Воздух был густ от запахов пудры, духов с нотами жасмина и сладкого аромата растаявших в блюдечке шоколадных конфет.

— Нет, это слишком вызывающе, — говорила она горничной, Луизе, вертясь перед зеркалом в платье цвета спелой вишни. — А это... слишком невинно. Она отбросила платье бледно-голубого шёлка.

В итоге выбор пал на наряд цвета персиковой зари — из струящегося газа и шёлка, с высокой талией и короткими, буфами, рукавами, обнажавшими хрупкие плечи. Платье было усыпано мелким жемчугом, который переливался при каждом движении, словно роса. Надев его, Лафа поймала в зеркале отражение своего идеального мира — лёгкого, изящного, лишённого тяжких дум. Она улыбнулась своему двойнику, поправила локон, выбившийся из сложной причёски, и побежала к окну, чтобы первой увидеть подъезжающих гостей. Мысль о том, что эта неделя может быть чем-то омрачена, даже не мелькнула в её сияющем сознании.

Первыми, как и предсказывал Шанс (с погрешностью в пятнадцать минут, что он счёл допустимой), прибыли супруги Борон Случай и Случайность. Их экипаж, старомодный, чуть покосившийся и скрипящий всеми своими многочисленными суставами, подкатил к парадному входу с таким видом, будто оказался здесь совершенно случайно, сбившись с пути к дому совсем иных людей.

Из него, словно выпав, выпорхнула сначала Случайность. Маленькая, юркая женщина, она была одета в платье, которое, казалось, состояло из несочетаемых, но почему-то странно гармонирующих друг с другом лоскутов — здесь полоска лилового бархата, там вставка зелёного шёлка, а на плече невесть как прикрепившаяся брошь в виде стрекозы из горного хрусталя. Её лицо, всё в мелких морщинках-лучиках, светилось постоянным, слегка растерянным любопытством.

За ней, споткнувшись о собственную трость с набалдашником в виде лягушки, выкатился Борон Случай. Крупный, добродушный мужчина с седеющими бакенбардами и блуждающей улыбкой, он был застёгнут на все пуговицы своего камзола, но, увы, не на те, что следовало. Его жилет топорщился, а галстук съехал набок, придавая ему вид учёного, только что совершившего гениальное, но бесполезное открытие.

— Милые наши! — воскликнула Удача, распахивая дубовые двери с таким радушием, будто не видела их многие годы. — Мы уже начали думать, вы ли это, или просто скрипнули ставни от напора этого прекрасного ветерка!

— Ах, видите ли, дорогая Герцогиня, — затараторила Случайность, поправляя съехавшую на затылок шляпку, увенчанную чучелом колибри, — мы бы и раньше, представьте, но наш кучер Фредерик вдруг вспомнил, что ему нужно заехать к кузену-столяру, а тот как раз переезжал, и мы нечаянно помогли перевезти этажерку и клетку с канарейкой! Канарейка, кстати, пела всю дорогу — добрый знак, не правда ли?

— Да-да, совершенно нечаянно, — подхватил Борон Случай, озираясь с видом человека, впервые попавшего в собственный дом. — Кажется, я оставил в карете свою записную книжку... А где же наш мальчик?

Их «мальчик», юный Спад, в этот момент вылезал из экипажа с видом человека, который не просто проиграл целое состояние, но и сел в лужу по дорогу домой. Высокий, нескладный, в идеально сшитом, но почему-то сидевшем на нём мешковато костюме песочного цвета, он с первого же шага наступил на подол экстравагантного платья матери. Раздался треск, но, к всеобщему счастью, всё обошлось мелким повреждением оборки. Его лицо, миловидное, с большими серыми глазами, залилось таким густым румянцем, что казалось, вот-вот вспыхнет.

— Не беда, не беда, дитя мое, — с лёгкой, чуть свысока, усмешкой сказала Удача, давая изящный знак слугам забрать вещи. — В нашем доме все оплошности легко поправимы. Это же всего лишь маленький... зигзаг.

Едва успели гости переступить порог и раствориться в глубине прихожей, как на аллее, ведущей к усадьбе, показался стремительный, ярко-красный, словно только что сорванный мак, фаэтон. Он был запряжён парой вороных скакунов с развевающимися гривами и подкатил к дому с таким шиком и грохотом, что взметнул вокруг себя облако золотистой пыли. Из него, словно два контрастных демона, вышли братья.

Мистер Азарт, настоящий щёголь в тёмно-зелёном, почти изумрудном фраке, с живыми, блестящими, как у сороки, глазами, с ходу похлопал кучера по плечу, сунув ему в руку золотую монету: Прекрасная работа, старина! Готов поспорить на пять гиней, мы обогнали всех остальных запланированных гостей! Его движения были резки, быстры и полны энергии. Взгляд скользил по дому, по слугам, по лицам, вынырнувшим в дверях, выискивая возможности, намёки на будущие пари.

Его брат, Кураж, сошёл на землю спокойно и плавно, словно корабль, входящий в тихую гавань. Его одежда — простой, но безупречно сшитый коричневый редингот — была лишена братова лоска, но в его прямой, как стрела, осанке и ясном, твёрдом взгляде чувствовалась внутренняя, несгибаемая сила. Он не делал ставок на события, он просто принимал мир таким, каков он есть, и был готов встретить любой его вызов.

— Азарт! Кураж! — встретила их Удача, и её голос зазвенел чуть громче и радостнее. — Ваш приезд — это всегда событие!

— Событие, на которое можно сделать ставку, дорогая Герцогиня, — усмехнулся Азарт, с ловкостью фокусника целуя ей руку. — Например, я готов поспорить, что ваш шеф-повар приготовил сегодня утиную печёнку с инжирным соусом. Чувствую это носом!

Кураж лишь склонил голову, и его взгляд на секунду задержался на Лафе, выглянувшей из-за колонны, с любопытством разглядывавшей гостей. В его глазах мелькнуло что-то мягкое, почти отеческое.

Вечерний воздух уже начал густеть и синеть, окрашивая длинные тени в лиловые тона, когда по главной аллее бесшумно, как тень совы, подкатила тёмная, закрытая карета без единого опознавательного герба. Она была цвета ночной грозы, и её колёса, обитые чем-то мягким, не издавали ни звука. Кучер, закутанный в плащ, казался неживым. Из неё, не дожидаясь, когда лакей подставит подножку, вышла Мадам Судьба.

Она была высока, пряма и холодна, как клинок. Её платье глубокого, почти чёрного сливового оттенка было лишено всяких украшений, лишь на шее мерцала тяжёлая брошь из чёрного опала, в глубине которого плевались крошечные зелёные и багровые огоньки. Её лицо, с правильными, безупречными чертами, было бы прекрасным, не будь оно столь неподвижным и лишённым выражения. Она казалась гравюрой, сошедшей со страниц старинного фолианта о судьбах империй. Она не ждала приглашения, она просто явилась, и её появление заставило смолкнуть даже Азарта, застывшего с полусловом на устах. Воздух вокруг неё словно сгустился и похолодел.

— Мадам Судьба, — произнесла Удача, и в её голосе, всегда таком лёгком и властном, впервые прозвучала отчётливая, хоть и хорошо скрытая, нотка подобострастия. — Мы польщены вашим визитом».

— Всё было предопределено, дорогая Удача, — её голос был низким, ровным и монотонным, как струя ледяной воды. — Я лишь следую своему пути. Ни больше, ни меньше.

Завершила процессию гостей, как это часто и бывает в лучших традициях, тётка Случайности — Мадам Совпадение. Её маленький, похожий на ореховую скорлупу, экипажчик, запряжённый упитанным, флегматичным пони, подъехал с таким оглушительным грохотом, будто в нём перевозили коллекцию медных тазов и пустых бидонов. Сама она, вся в оборках, рюшах и выцветших лентах, высыпала из него, непрерывно говоря, даже не успев толком выйти:

— Вы не поверите, дорогие мои, вы просто не поверите! Я ведь собралась ехать по старой, живописной дороге, но мой Жан, — она указала на сонного кучера, — вдруг вспомнил, что его сестра, та, что замужем за пекарем, чья булочная стоит как раз на том злополучном перекрёстке у старой мельницы, говорила ему ещё на прошлой неделе, что там мост ремонтируют! А пекарь этот, между прочим, когда-то, лет двадцать назад, поставлял хлеб к столу покойного дедушки вашей матушки, Герцогиня! Представляете? Какое совпадение! Какая цепь событий! Просто невероятная паутина бытия!

Общество, наконец, собралось. «Вилла Фортуна», до этого лишь красивая оболочка, наполнилась гулом голосов, смехом, шелестом платьев, цоканьем каблучков по паркету. Воздух загустел окончательно, вобрав в себя запахи — дорогих духов и помады, воска для мебели и дыма от камина, пыли с дорог и сладкого аромата готовящегося ужина, смешанного с острым, едва уловимым предвкушением чего-то большого и неизбежного.

Игра, ради которой все они здесь собрались, начиналась. И первый ход, незримый и безмолвный, уже был сделан.