Дом юности

Этот заброшенный дом, отражавшийся в зеленой воде унылого канала, очень нравился Фоме. Часто, следуя по делам или праздно шатаясь в его окрестностях, он прокладывал свой маршрут таким образом, чтобы пройти мимо этого, некогда роскошного, произведения архитектурного искусства.

Теперь фасад дома потускнел. Богатая лепнина местами отвалилась. Пузатые балясины перил на балконах второго этажа местами были обглоданы временем до арматуры. Тем не менее, было удивительно, каким образом этот, по-прежнему драгоценный, камень попал в дешевое ожерелье невзрачных самоцветов, составивших улицу, вытянувшуюся вдоль ленивых вод забранного в серый гранит канала?

Парадный вход в дом украшала массивная деревянная дверь. К сожалению, в обветшалой резьбе, покрывавшей всю ее поверхность, уже трудно было угадать масштабный замысел художника.

Мысленно извлеченный из строя своих уродливых соседей, образ этого дома иногда появлялся на картинах Фомы, украшая фон или нехотя раскрывая тайны своих темных комнат, подвалов и чердаков, такими, какими Фома представлял их себе, изображая на холсте.

Одной ночью Фоме был сон. Во сне он стоял у парапета канала, подле очаровавшего его дома. Дом был заново оштукатурен и выкрашен золотистой охрой. Во всех его окнах горел яркий свет. Фома вошел в дом, поднялся по лестнице на второй этаж и приблизился к приоткрытой двери. Он почувствовал, что за этой дверью его ожидает самое желанное и дорогое в его жизни. Он толкнул дверь и проснулся.

Мучительный анализ сна не позволял Фоме сосредоточиться на работе. Краски не слушались и не смешивались в нужный цвет. Кисть срывалась за контурную линию или вовсе валилась из рук.

К наступлению вечерних сумерек Фома составил план проникновения в дом. Ощущение, возникшее во сне, не поддавалось разумному определению, но тот факт, что при каждом новом штурме этой метафизической загадки Фома начинал твердеть, убеждал его в наличии женской составляющей явления.

Фома долго стоял у парапета – это был самый легкий этап его плана. Когда поток прохожих на улице окончательно иссяк, а на замершей глади канала уже не было видно ни одной лодки, Фома, глотнув для храбрости из карманной фляги, поднялся по ступеням заветного крыльца, и остановился у двери. Грея ладонью рукоять спрятанного в кармане шила – единственного инструмента, найденного Фомой в своей мастерской, пригодного, по его мнению, для сражения с резной преградой, Фома прислушался к звукам пустой улицы. В густых сумерках барельеф на двери замерцал своими, внезапно ставшими отчетливыми, контурами. Контуры образовывали фигуры грозных животных и крылатых воителей, изготовивших к бою мечи. Однако из-за голов свирепых стражников нежными лучами струился призывный свет. Собравшись с духом, Фома взялся за пыльную бронзовую ручку двери, и, с надеждой избежать взлома, надавил на прохладный рожок.

Ручка мягко повиновалась усилию, и в толще дверного массива звонко щелкнул механизм замка. Фома вошел. Он зажег припасенную свечу, и ее тусклый свет нащупал очертания холла. Передняя оказалась точно такой, какой Фома рисовал ее. Он проследовал к лестнице, и опасливо шагнул на ее первую ступень. Ступень гостеприимно скрипнула. Фома поднялся на второй этаж и отыскал нужную дверь.

- Ну, куда ты пропал? Бокалы уже растрескались без влаги, – свежевыкрашенная хной Наташка, в платье с выпускного, которое после их знакомства хранилось у Фомы, как ветер пронеслась мимо, вплетая золотую ленту в завитые тяжелыми кольцами волосы, – принес? Давай, давай, скорее, – напевала она сквозь улыбку. После этих слов, словно очнувшись, Фома почувствовал в руке привычную стеклянную тяжесть. Озираясь, Фома не верил своим глазам. Он стоял в проеме двери, ведущей в единственную комнату в его старой томской квартире. Обои с рыжими кленовыми листьями, сервант без одной дверцы в верхнем ряду вместительных пустот, пузатый телевизор, продавленный диван, но главное, современная той эпохе, двадцатидвухлетняя Наташка. Заметив растерянность Фомы, она остановилась, все еще закрепляя ленту в прическе, и, пронзив его счастливым взглядом, спросила, не гася улыбки:

– Все в порядке?

Не смея ответить призраку, Фома, вспомнив о зеркале, висевшем справа на стене, неловко прогнувшись, заглянул в него и обмер.

На него – сорокадевятилетнего, опухшего от пьянства непризнанного гения, смотрел двадцатипятилетний худой и патлатый юноша с отблесками Наташкиного жара в глазах.

От волнения у Фомы затряслись руки, и он чуть не уронил бутылку, но спохватившись, перехватил ее другой рукой, крепко обняв опомнившейся пятерней. Наташка подошла к нему сзади, и ее всепоглощающее рыжее пламя жадно охватило их отражение.

Проснулся Фома в своей мастерской около полудня. Привычного похмелья не было, но лишь только память предъявила ему восхитительные образы прошедшей ночи, его охватила паника. Осознание того, что волшебная ночь с Наташкой и шампанским могла быть лишь сном, уронило сердце Фомы на дно глубокого холодного колодца. От обиды на глазах навернулись слезы. Ледяное жало черного горя пронзило его съежившуюся от страха душу.

Фома утер слезу и перевернулся со спины на бок. Лицо зарылось в какой-то яркий лоскут. Приподнявшись на локте, Фома узнал в тряпице золотую ленту из Наташкиных волос. Жало, терзавшее душу, растворилось без следа, а рана мгновенно затянулась. Сомнений не было, все, что случилось ночью – было наяву. Старый дом подарил Фоме ночь его юности.

На следующий вечер вновь была юная Наташка и юный Фома, и вино, но утром была лишь убийственная пустота. Фома попытался проникнуть в альков днем, но дом не пустил его, и, опасаясь лишиться его расположения, художник отступил, мучительно ожидая вечера.

Между тем происходило и то, что вселяло в Фому некоторую тревогу: он заметил, что с каждым новым вечером Наташка как будто охладевает к нему, словно робеет, смущается его ласк.

Одним утром, оставаясь в постели, Фома, перебирая события нескольких недавних вечеров, проведенных в старом доме, пришел к страшному выводу: тот недавний вечер, когда он впервые проник в дом, был копией вечера, предшествующего их с Наташкой скоропостижному, почти трагическому расставанию, случившемуся двадцать четыре года назад.

В тот вечер, почти четверть века назад, он и она еще были счастливы, и каждый новый вечер сулил лишь умножение этого счастья. Но внезапная, нелепая ссора, вспыхнувшая назавтра, положила конец радужным временам. Каждый из них посчитал себя преданным, и каждый из них горько сожалел об этом разрыве спустя годы.

Теперь, памятная история их отношений словно проигрывалась в обратном направлении. Отсюда и Наташкино постепенное «охлаждение» к нему, но не охлаждение это было, а познание и растущая привязанность, текущие вспять, и скоро все это должно было закончиться. Скоро – в вечер их знакомства.

Фома не хотел верить в свою догадку. Он надеялся на милосердие волшебного дома.

Увы, этот вечер настал. Комната оказалась темной, и пустой. Холодные, серые стены, толстый слой пыли на полу и пустом абажуре, мутные стекла окон. Этот склеп уже не был его уютной комнатой. Ни запаха Наташкиных духов «Оргазм», ни ее выпускного платья. В этот вечер они уже не были знакомы.

Обойдя комнату, Фома дотянул все, что оставалось в его фляжке, и, рыдая, вышел через жалобно скрипнувшую дверь. Из этой двери, до сих пор, он никогда не выходил, он только входил в нее. Воск от свечи плакал на его руку, но Фома не чувствовал его горючих слез. Машинально он задул свечу и оказался в густой темноте. Немного привыкнув, глаз зацепил узкую вертикальную полоску света. Свет сочился из соседней, следующей за «Наташкиной» комнаты.

Фома толкнул дверь. Его томская комната преобразилась: легкомысленные осенние листья на обоях сменились строгим геометрическим орнаментом, створка серванта затворила, наконец, пустоту, телевизор похудел. Так выглядело его жилище двадцать два года назад. На восемнадцатилетней Ленке были лишь помада, массивные серебряные перстни и черные бархатные туфли. Задумавшись, она стояла у окна и смотрела на улицу. Почувствовав на себе взгляд Фомы, она обернулась и, смахнув слезу, кинулась к нему. Едва Фома успел перехватить бутылку, Ленка повисла на его шее, и от вкуса ее помады живописец затвердел.

Константин Фомин 07.2024 г.

Обложка К.Фомин