Дома, наконец

От перестука колёс укачивало, но я никак не мог оторваться от окна. А там всё то же ― избушки, сараюшки. Вид заслонила водонапорная башня, сейчас будет вокзал. Надо спешить ― поезд стоит две минуты.

Мать бежит к вагону. Тонкие седые волосы выбились из-под платка. Всплеснула руками.

― Похудел, сыночек.

― Не плачь, мамуля. Я дома, наконец.

Город почти не изменился, разве что улицы немного принарядились. Сгорела баня, зато выжил «Мир» ― киношка моего детства. Трикотажка каким-то чудом уцелела ― тарахтят станочки. И парк по-прежнему окружён витиеватым чугунным литьём. Что ему сделается?

Целый день я бродил по заветным переулкам и не встретил ни одной знакомой физиономии. Но зато, когда проходил мимо фабричных ворот, среди бегущих со смены работниц сразу засёк Люсю. Ошибиться было невозможно. Она не шла по земле, а только её касалась.

Сколько себя помню, собирались одной компанией ― Люся, я и Пашка. С пятого класса были неразлучны. Даже когда ссорились и делали вид, что не замечаем друг друга, тут же сдавались и орали хором: «Айда на плотину». Бежали наперегонки на наше место, залезали на разлапистый дуб и, усевшись по своим веткам, болтали обо всём на свете. Потом неслись к воде, чтобы раскачаться на тарзанке во всю дурь и плюхнуться в омут.

Во время непогоды прятались на заброшенном комбикормовом заводе. Безбашенный Пашка забирался на самую верхотуру и шагал по балкам перекрытий с риском сорваться. Я полз, конечно, следом. Люсиха обмирала, глядя на всё это снизу.

Когда по весне устраивались прыжки с каменного моста, открывать сезон выходили самые отчаянные, и мы с Пашкой ― в первых рядах. Перелезаешь через парапет и встаёшь на холодный край босыми ногами. Сначала очень зябко. Но согревают восхищенные взгляды одноклассниц. Где-то там внизу гудит река. Лучше туда не смотреть, но лезть обратно нельзя ― позор. Летишь долго, долго. Ощущение космическое, как будто не падаешь, а взлетаешь.

После получения аттестата зрелости пути-дорожки нашей троицы разошлись. Я уехал поступать в университет и поступил. Пашку забрали в армию. А Люся пошла с подружками на фабрику. Едва я успел втянуться в учёбу, она написала, что выходит замуж. Переписка угасла.

Теперь, через пласты времени, я её окликнул. Мы отделились от людского потока и пошли, не спеша.

― Какой ты стал важный. Бородку отпустил.

― А ты не изменилась. Также смахиваешь чёлку со лба.

― Сейчас разревусь, и тушь моя потечёт.

Я наклонился, пытаясь вдохнуть забытый запах её волос. Упёрлась в меня руками.

― Сума сошёл? Муж увидит.

Я скорчил испуганную рожицу.

― Лёнчик до жути ревнив, ― пояснила Люся. ― Меня спасает одно ― он страшно деловой чел. Прикинь, у него целая сеть супермаркетов. Пашет от рассвета до заката.

― Незавидная доля. Может сгореть на работе.

― Не всё так печально. Время от времени он отрывается от своих поставщиков и начинает ко мне приставать с разговорами о наследнике.

― Я тоже хотел ребёнка от этой тёти.

У Люсика в голосе возникли тоскливые нотки.

― У тебя был шанс, и ты его запорол.

― По правилам полагаются три попытки. Так что, у меня ещё есть надежда.

― Она близка к нулю.

― Не так уж мало, поверь.

Люся не реагирует. Что она может сказать? Что я глупый оптимист?

― А ты всё ткёшь?

― Люблю свою работу.

― За что?

― За монотонность.

Приблизились к зданию школы и замерли как по команде. Нашли глазами окна нашего класса. Они горели светом далёких звёзд.

― Скажи лучше, рыжий, каким ветром тебя к нам занесло?

― У меня тут мама. Она у меня несколько раз гостила, а я с приездом всё откладывал.

― Я в курсе. Город маленький.

― Раньше казался огромным. Бывало, взмокнешь, пока пролетишь на велике от дома до плотины.

― Плотину снесло во время паводка.

― Жалко. Куда теперь пацанва бегает с уроков?

Я собрался с головой погрузиться в детские воспоминания, но Люся вернула на грешную землю.

― Как там столица?

― Бурлит. Поначалу теряешься после наших предместий, отовсюду ждёшь подвоха. Того и гляди, грузовик раздавит или бетонная балка на голову рухнет.

― У нас тут острят ― это в России живут, а в Москве выживают.

― Выживать было некогда ― грыз до дёсен гранит науки.

― И чем сейчас занимаешься?

― Преподаю понемногу, но без фанатизма. Беру бородкой.

― Ты же бредил наукой, ― сказала с удивлением. ― Не забуду, как мои слюни разглядывал в микроскоп.

― Искал бациллу любви. Увы, не нашёл. Но возился не зря, обнаружил множество невероятных существ.

― Кажется, ты гордился инфузорией-туфелькой.

― Хищница туфелька к твоей слюне отношения не имела. Я её выловил в сточной канаве.

― Я была уверена, ты станешь знаменитым ботаником. Ой, извини, тебе же не нравилось это слово.

― Слово как слово. Не нравилась детская дразнилка. А во взрослом мире ботаники и впрямь не в чести. Учёная братия в основном химичит.

― Хотела бы я посидеть у тебя на лекции.

― Не услышишь ничего нового. Лектор банален, если за ним не стоит опыт. А с опытами я завязал. Осталась голая теория, безвкусная и бесцветная. Зато не надо без конца издеваться над природой.

Мы вышли на набережную. По снежной равнине неутомимо частил одинокий лыжник. На катке вертелись парочки, играла лёгкая музыка.

Люсик посмотрела на меня оценивающе.

― Как на личном фронте?

― Такую, как ты, не встретил.

Развела руками.

― Представляю, как ты искал ― на диване, с толстой книжкой в руках. Выйди на улицу ― море скучающих мордашек вокруг. Только позови.

― Дай хотя бы разглядеть.

― Чего нас разглядывать? Мы же не бактерии.

Снял очки, направил стёкла на Люськин лоб. Показала язык.

― Я для этого не гожусь. Тебе нужна задорная и живая, которой эти игры ещё не наскучили.

― А тебя уже ничего в этой жизни не трогает?

― Просто стала от неё уставать.

― Так, и я успокоился.

― Странно, ― обронила Люся, ― ты так метался в поисках новых впечатлений.

― Поиски упёрлись в стену из несбывшихся надежд.

― А знаешь, чем у меня всё закончилось, когда ты усвистал?

― Браком по расчету.

― Не хами, ― сказала она сухо, ― брак был потом. Сначала я стала брошенкой, и на меня показывали пальцем. Наревелась от души. А потом напудрила носик, выкатила из гаража отцовскую Волгу… И встретила Лёнчика. Он не гонялся за туфельками и не мечтал спасти человечество.

«И не думал сбегать», ― хотел я добавить, но сдержался. Сказано же, не хамить.

― А ты, я помню, всегда о чём-то мечтала.

― О чём, например?

― Научиться играть на гитаре.

― Была такая идея фикс. Путаю аккорды до сих пор.

― Помню, как ты вдруг занялась сочинительством. Ещё поёшь свои песенки? Мне нравилось, как ты выводила фальцетом: «Невинные грешки, нелепые обиды, дурацкие стишки, что будут позабыты».

― Всё забыто, рыжий, ― сказала Люся.

― Кажется, у тебя завтра круглая дата?

― Приходи, будешь почётным гостем.

На днюхе гул стоял как в переполненном бассейне. Я с трудом пробился к имениннице. Подарил вечное перо с напутствием: «Твори».

Люся представила меня Лёнчику. Он предложил «напиться на брудершафт». Подняли по бокалу престарелого бренди.

― Ты и есть тот самый ботаник? ― спросил он.

― А вы тот самый деловой чел?

― И чего ты тут окопался?

― Не ваше дело. Занимайтесь лучше своей маржой.

― Учить меня будешь?

― Учить никогда не поздно.

Лёнчик достал сигару, похожую на миниатюрную боеголовку. Обстоятельно раскурил.

― Надеешься Милку отбить?

― Думаете, не получится?

― Посмотри на себя в зеркало, очкарик. На хрена ты ей сдался?

― А вы ей на хрена?

― Я для Милки сделаю всё, что угодно. Например, могу её в один миг избавить от твоих назойливых приставаний.

― Что, застрелите?

― Существуют и более изящные способы. Например, можно позвонить в дежурку и сообщить, что один лох залётный готов похитить хозяйку бала. Что не так уж и далеко от истины. Гарантирую, остаток гулянки проведёшь в обезьяннике.

― Это угроза?

― Пока только бизнес-план.

Довольно попыхивая боеголовкой, Лёнчик демонстративно от меня отвернулся. Что ж, я принимаю вызов.

― Не будьте так самонадеянны. В капэзэ я тоже кое-что сделаю.

― Что ты сделаешь, травоядное?

― Напишу исковое заявление в суд ― о защите чести, достоинства и деловой репутации.

Лёнчик опешил:

― Судиться со мной вздумал?

― Почему бы и нет? На самом деле это не я собираюсь похитить нашу героиню. Это вы её у меня украли и удерживаете насильно.

― Так уж и насильно?

― Никогда не поверю, чтобы столь одухотворённая натура, как Люся, по своей доброй воле жила с бизнес-планом.

Лёнчик дыхнул на меня жарким дымом.

― А не спустить ли на тебя собак?

Он подмигнул бульдожке, вертевшейся у него под ногами. Та уставилась на меня выпученными глазами и злобно зарычала.

― Что ж, запишем, ― сказал я протокольным тоном. ― Натаскивал на меня зверюгу. Очевидно, у вас так принято вести дела, с помощью запугиваний и дымовых завес.

― Да, ты прав, лучше тебя пристрелить.

Люся с ужасом наблюдала за нашей с Лёнчиком дуэлью. Как только наступила передышка, поспешила подвести меня к подруге. Шепнула: «На, разглядывай свою бактерию. Зовут Ленкой».

На фоне расфуфыренной толпы Ленка смотрелась великолепно ― короткая юбка, чёрная футболка. Я сходу бросил:

― Рекламируете колготки?

Отреагировала незамедлительно.

― Приманиваю кремлёвских мечтателей.

― Смотрю, вам уже обо мне напели.

― Людка только сказала, ты ещё тот жеребец.

― Она мне льстит. Мы были близки, но не настолько.

― Насколько вы близки, я не замеряла. А то, что ты трепло, это и так видно.

Меня назвали треплом. Жалко, Люська не слышит. Могла бы мной гордиться.

― Чувствую, я вам не нравлюсь.

― Не люблю чмошников, ― отрезала Ленка.

― А я не выношу вульгарных женщин.

― Так, мы университетов не кончали. Хочешь совет? Поменьше глазками стреляй, а то наши валенки тебя не так поймут и в пидоры запишут со всеми вытекающими.

― С какими вытекающими?

― С такими, которые вытекают из носа.

Взяла за руку, повела в толпу танцующих.

― Дрыгаться умеешь?

― Давно это было.

― Вспоминай, кавалер. Чем ещё заниматься в этой глуши?

― Не желаете одернуть юбчёнку?

― Ширинку застегни.

Вызвался проводить Ленку домой. Поймали попутку и понеслись по бескрайнему захолустью. Мимо пролетали заборы, бетонные блоки, столбы электропередач, ограды, опять заборы.

Всю дорогу молчали и только клонились на поворотах. Она, наверно, жалела, что уехала в разгар веселья. Я жалел, что за ней увязался. Начали попадаться хрущёвки. Вышли у подъезда, исписанного последними словами. Попутка взвизгнула и растаяла во мраке.

― До свиданья, Лена, ― собрался я уходить.

― Привет, полено. Если не хочешь заработать фингал под глазом, быстро заходи в дом. За нами уже следят.

― Кто?

― Местная гопота.

На детской площадке я заметил несколько крепышей. Они курили и хмуро смотрели в нашу сторону. Пришлось нырнуть в подъезд. Притопали в квартиру, закрылись на цепочку. Прихожая, плотно увешанная сохнущим бельём, походила на лабиринт. Двинулся наугад. По полу, стукаясь, катались гантели. Я на них без конца наступал.

― Зачем вам гантели?

― Для самообороны.

Наткнулся на дверь с изображением писающего мальчика. Когда вернулся к белью, пришлось ещё немного поплутать, пока не увидел табличку с черепом, пронзённым молнией, и надписью «Не влезай, убьёт!»

Осторожно заглянул внутрь и ахнул. Почти весь периметр комнаты занимала невиданных размеров кровать в духе Людовика Четырнадцатого. На покрывале раскинулась Ленка ― в шубе и сапогах, обильно заляпанных грязью. Судя по всему, была в отключке. Присел на краешек Людовика, ревниво заскрипевшего в ответ.

Прошептала спросонья:

― Ты торчок?

― Нет, отчего же.

― А чего так долго там торчал?

Накинула шубу мне на голову, как на вешалку, и тоже отправилась к мальчику.

Вернувшись, протянула бутылку портвейна. Хлебнул из горла и сразу почувствовал себя в университетской общаге.

Ленка потребовала:

― Говори правду. Женат?

― С утра был свободен.

― Кажется, не врёшь.

― Почему вы думаете, что не вру?

― Чисто выбрит, причёсан, ногти аккуратно подстрижены. Женатые мужики за собой так не следят.

― А почему «кажется»?

― Для холостяка ты как-то подозрительно держишь дистанцию.

Попробовал объясниться.

― Видимо, Люся не так всё поняла. Ей показалось, что мне невыносимо одиноко. Тут вы и подвернулись ей под руку. Что ж, мы неплохо провели время, но теперь мне пора.

Ленка посмотрела в окно.

― Сиди. Коровьи ушлёпки ещё здесь.

― Можно вызвать такси.

― Таксист сюда не поедет, будет ждать на шоссе. Иначе не только получит по кумполу, но и выручки лишится. Так что, мимо громил тебе всё равно не пройти.

― А если они там всю ночь просидят?

― Не выдержат, ― сказала со знанием дела, ― жопы отморозят.

Допили вторую бутылку. Спросил из вежливости:

― А вы замужем?

― Что за глупый вопрос?

― Почему? Вполне законный.

― Если бы это было так, я бы тут с тобой не ворковала. Мамаша перестала бы притворяться, что спит, выползла бы из своей берлоги и вытолкала тебя взашей. А так она ещё на что-то надеется.

― На что же?

― На доброго зятя, конечно.

― А вы на что?

― Только не на это. Она меня уже достала своим нытьём о духовных скрепах. Не понимает, что я ещё пожить хочу, на мир поглядеть. А выйти замуж ― это даже не якорь бросить, а встать на вечную стоянку.

Ленка пододвинулась.

― И чего ты расселся?

― А что?

― Сюда иди, птенчик. И сними, наконец, свой охламонский пиджак. И котлы. И вонючие носки. Майку оставь, а то ещё простынешь.

Сквозь перину облаков лезли первые лучи. Где-то вдали прогудела охрипшая электричка. Я лежал и думал о Люське, о том, что мне нет и не будет прощенья.

Ленка открыла глаза, рывком сбросила одеяло. Я отвернулся, надел штаны.

― Вы ненасытны.

― Тебя это пугает?

― Я к этому не привык. Девушки любят подинамить.

― Цену себе набивают. А ты хотел отделаться пустыми разговорами?

― Очень на это рассчитывал.

Швырнула в меня подушку.

― Скажи прямо ― я не в твоём вкусе.

― Вы тут ни при чём.

― А кто причём?

― Я сам.

― Понятно. По Людке сохнешь.

― И в чём это выражается?

Сказала с обидой:

― Целуешь нехотя.

Предположил:

― Всё же и правда я вас раздражаю. Интересно бы знать, чем?

― Могу объяснить. Ты слишком хорошо воспитан. К примеру, не пытаешься уснуть при разговоре с дамой. Опять же, следишь за базаром ― меня ни разу не обматерил. Этого уже достаточно, чтобы послать такого неженку куда подальше.

― Чего ж не послали?

― Сначала ты меня просто нервировал. А теперь так бесишь, что я даже начала тебя уважать.

― Достойный итог общения людей, совершенно незнакомых друг другу.

Ленка посмотрела на меня с негодованием.

― Нас вообще-то познакомили. И это сделала не какая-нибудь шалава подзаборная, а наша общая подруга. Хотя, надо отдать ей должное, она честно меня предупредила.

― О чём, если не секрет?

― Захочешь, мол, с ним сойтись, не торопись проявлять нежных чувств. Испугается и выскользнет как змея.

«Похоже, Люся меня совсем не помнит», ― подумал я с горечью. Но вслух сказал:

― Она слишком хорошо меня помнит.

― Достаточно того, что она не забыла, как ты от неё сбежал.

― Я этого не хотел.

― Мужик нехотя целого поросёнка съел. Это про тебя.

― Как будто вы сами ни с кем не расставались.

Ленка спрыгнула с Людовика. Раскурила две сигареты, одну любезно предложила мне.

― Расставалась. Но не корчила из себя невинную жертву.

― Хотите сказать, я корчу?

― Да так, что блевать охота.

Я собрал всю волю в кулак, как на своей предзащите.

― Насчёт невинности спорить не буду, со стороны видней. Но на жертву я не претендую.

― А я тем более. И на тебя тоже. На хрена ты мне сдался, такой нарядный.

Я встал.

― Пожалуй, пойду, если вы не против.

― Проваливай. Ушлёпки давно свинтили.

Я выскочил в коридор. Наступая на гантели, накинул куртку и потянулся к дверной цепочке. Услышал сзади решительную поступь босых ног. Обернулся. Ленка медленно подходила, сжимая кулаки.

― А попрощаться?

Поднял руки.

― Сдаюсь.

― То-то. Так и быть, провожу. А то заблудишься, отвечай потом за тебя. Подожди, только душ приму. От меня за версту воняет грубой мужской силой.

С кухни повеяло манящим запахом вкусноты и папиросного дыма. Мамаша пекла драники, при этом курила как дышала ― непрерывно. Я схватил со стола горячую лепёшку и торопливо запихал в рот. Это сработало на уровне инстинкта, видно мои далёкие предки так и делали с голодухи. Мамаша не удивилась и даже поощрила:

― Кушай, кушай, никого не слушай. С этой дурёхой не так оголодаешь. Она сама ни черта не жрёт и думает, другим не надо.

Радостно прибавила:

― Наконец-то у моей беспутной дочери появился достойный кавалер.

― Почему вы думаете, что достойный?

― Ну, как же? Не опрокидываешь с утра рюмашку, не сморкаешься на пол, не посылаешь к едрёне фене.

― Представляю, что пришлось вам пережить. Но перед вами тоже не идеал. Ваша дочь утверждает, что я трепло.

― Это не беда. Главное, не трепать лишнего.

― Вы это о чём?

― Никому пока не трепись, что ты у нас поселился.

― Но я вообще-то я не селился. А почему нельзя об этом говорить?

Поведала грозно:

― Начистят рыло.

― Кто на этот раз?

― Наши бандюганы. Думаешь, если обидел девку, некому её защитить?

― А если я не обижал?

― Решат, что ты её обманул.

― Но я не обманывал.

― Чем докажешь?

― Тем, что ничего ей не обещал.

Лена вышла из ванной.

― Вы меня утомили. Оба. Живо одевайся, кот учёный. Уходим цепью.

Двинулись к шоссе окольными путями ― опять ловить попутку.

Качались ели и осины, хрустел мёрзлый снег. Открылся пустырь, переходящий в бескрайнее поле. Я понял ― путь будет не близким.

― Как вы тут ориентируетесь?

― По окуркам. Разбросаны по ходу движения.

― Похоже, зря мы от такси отказались.

― Ну их на фиг. Берут по двойному тарифу.

Я искренне удивился:

― Вы у нас ещё и бережливы? Никогда бы не подумал, глядя на такую царевну.

― Здесь тебе, боярин, не златоглавая. Это там ты всегда сшибёшь копейку. А тут начнёшь сорить деньгами, положишь зубы на полку.

Какое-то время шли молча. Ленка обиженно смотрела мимо. Желая загладить неловкость, я сказал:

― Шикарные были драники. Я такие в детстве ел.

Обстоятельно ответила:

― Картоха пока по карману, вот её и лопаем вместо пирогов с мясом.

― Кстати, ваша мамаша мне посоветовала никому о нас не говорить.

― Боится сглазить.

― Она ещё намекнула насчёт ваших бандюганов. Это всё те же ушлёпки?

Ленка отшвырнула дымящийся окурок. Хороший ориентир для идущих следом.

― Да, не трясись ты. Для них ты мелкая сошка. Ну, помнут бока слегка.

― И фингал поставят?

― Это обязательно.

― Что же делать?

― Оказать небольшую спонсорскую помощь.

― Кому?

― Мне. Кому же ещё тебя отмазывать?

Я остановился как вкопанный. Аж очки запотели.

― Вы серьёзно?

― Видишь ли, птенчик. Вонючки прекрасно видели, как я тебя тащила в хату. Значит, потребуют долю с навара. Они же думают, я проститутка.

― Какой навар, какая доля? Я ничего не платил.

― Но они об этом не знают.

― И сколько с меня?

― Не суетись. По первому разу рассчитаешься котлами, если это, конечно, не фуфло. Я в них не особо разбираюсь.

Снял часы.

― На, подавись.

Ленка засунула руки в карманы.

― Мы уже на ты?

― Ещё бы. После такой бурной ночи. Бери часы. Нормальные, механика.

― Иди, проспись, механик.

― Развела, ― догадался я.

― Конечно, дурачок. Кому ты нужен, кроме меня и мамаши. У нас любовь хоть и нерастраченная, зато бескорыстная.

«Да, ― подумал я, ― недооценил я Люськину подругу».

― Бери уже, раз даю.

Приложила циферблат к уху.

― Надо же, как громко стучат. Потому я часов и не ношу. Постоянно будут напоминать, что денёчки мои уходят.

Мне стало как-то не ловко просто взять и расстаться.

― Хочешь, можем куда-нибудь сходить?

― В кафе-мороженое.

― Согласен на ресторан.

― А я в кабак с тобой не пойду.

― Почему это?

― Потому что ты ссыкло.

Никакого уважения к старшим. Сказал неуверенно:

― Кажется, я знаю одну шашлычную.

― Предложи ещё пельменную. Расслабься, обойдусь молочным коктейлем.

― Странно это слышать после портвейна. Я было уже подумал, ты выпивоха.

― Это был тонкий расчёт. Таких, как ты, ничем другим не возьмёшь. От шампанского вы икаете, от водки и коньяка начинаете засыпать. И только креплёное в нашем деле ― лучший путь к сближению.

― Мне жаль, если твой расчёт не оправдался.

― Можем повторить. Или Людка осудит?

― К сожалению, я ей не присягал.

― Так, тебе жаль или не жаль?

― Не лови меня на слове.

― Уже поймала.

Вышли на шоссе. Голо и пусто, только ветер несёт позёмку. Откуда в такую рань возьмутся попутки?

― Не спеши, ― сказала Ленка. ― Сейчас полетят.

Мне стало не по себе.

― Читаешь мои мысли?

― Практически по слогам. У тебя на роже всё написано.

― И о чём я сейчас думаю?

― Как бы упросить эту потаскуху не рассказывать Люське про ночную канитель.

― Ты меня пугаешь. Всё ― слово в слово, кроме «потаскухи».

― И на том спасибо.

― Как ты это делаешь?

― Все вы хотите одного и того же, ― пояснила Ленка, ― и рыбку съесть, и в пруд не влезть.

Подняла руку.

― Вон, попутка. Ползи.

― Ещё увидимся?

― Зачем? Рыбачь дальше.

― А кафе-мороженое?

― Это была шутка.

С Пашкой наведались в старый добрый бар, похожий на боксёрский зал. Музыка гремела так, что от басов качались люстры. Взяли по бокалу тёмного и по стакану сорокаградусной. Паша свой стакан тут же вылил в пиво. Выразительно посмотрел на меня. Я замешкался, но сделал то же самое.

― Потащишь меня потом на себе.

― Вместе поползём, боец.

― Надо было Люсю позвать, ― сказал я. ― С ней был бы полный кворум.

― Она мне звонила. Просила не бросать, когда тебя развезёт.

― В её глазах я всегда был слабаком.

Рассказал Паше про тот свой отъезд. Было по-летнему солнечно, но Люська куталась в куртку, которую я успел накинуть ей на плечи. Вскочил на подножку. Мама пыталась улыбаться. А Люся вдруг произнесла упавшим голосом: «Ты не вернёшься». Часто-часто заморгала. Потом оторвала руку от поручня, за который держалась, и поезд, словно освободившись от её руки, дернулся и стал набирать ход.

Чокнулись за её здоровье. Ещё ― за ту нашу Люську, в школьной форме, с неизменными косичками, торчащими наподобие антенн. Вспомнили, как кидали монетку, кому из нас сидеть с ней за одной партой, а кому таскать её ранец.

Паша сказал в сердцах:

― Как ты мог от неё свалить, дубина? Где ты найдёшь такую?

― Нигде. Не стоит и пытаться.

Снова взяли на грудь. Меня потянуло на откровения.

― Знаешь, Паш, когда я позавчера увидел её на улице, после стольких лет разлуки, сердце сжалось и куда-то закатилось под лопатку. А когда подошёл ближе, то как-то сразу понял, что у неё, в отличие от меня, всё путём. Она так сияла.

― Лопух ты. Она сияла, потому что тебя увидела.

Преисполненный благодарности, больно хлопнул Пашку по спине.

― Одного не пойму, почему она себе нормального мужика не нашла, такого как ты или я, а прибилась к этому бульдогу.

Уставился на меня с изумлением.

― Смотрю, ты совсем не в курсах, что тут было после твоего отъезда.

― Мать рассказывала про сильное наводнение.

― А про аварию ни гу-гу?

― Про какую ещё аварию?

― Моя маман такая же, ― хмыкнул Пашка. ― Терпеть не может делиться со мной невесёлыми новостями.

Я напрягся. Мать, после нашего с Люсей расставания, о ней не вспоминала. Раз мы не вместе, она ― отрезанный ломоть.

― Говори толком.

― Если коротко, вскоре после твоего отъезда Людка разбилась.

Зал поплыл у меня перед глазами.

― Эй, ― окликнул Паша, ― ты как?

― Пытаюсь переварить. Ты это видел?

― Как раз приехал на побывку. И тут позвонил знакомый дэпээсник. Рванули с ним на Московское шоссе. Не к тебе ли она мчалась?

Я угрюмо молчал.

― Её уже заносили в скорую, ― с грустью говорил Паша. ― От удара о руль были переломаны ребра. В остальном по мелочи ― ушибы, порезы. Главное ― жива.

Я начал трезветь. Представил, как её несут на носилках, а она не может дышать и только хрипит.

Пашка продолжал:

― Волга вся обгорела, валялась в кювете. Со слов гайцов, случилось всё очень быстро. Людка давила на газ, и в какой-то момент машину повело. На полном ходу вылетела на обочину и в кювет. Вокруг никого ― ни автомобилей, ни прохожих. Хорошо, один мужик дымил на балконе высотки и услышал специфический звук удара. Спустился вниз, в чём был. Подбежал к машине, дёрнул за дверь. Поддалась. Выволок Людку за шиворот и оттащил подальше. Через какую-то минуту автомобиль вспыхнул.

После долгого молчания Паша добавил:

― Подошёл к Людкиному спасителю. Обычный работяга, в трениках и свитере. Дрожал на ветру. Угостил его сигаретой, снял ушанку, надел на его стриженную голову. Долго тряс руку. Он смущённо улыбался в ответ.

Я сидел и тупо смотрел перед собой. Паша не выдержал:

― А ты знаешь, кто около неё сидел в больнице? Кто врачам заносил? Кто потом оплачивал реабилитацию?

― Ваш Лёнчик.

Толкаясь, двинулись к выходу.

― Спасибо, Паша, хоть глаза мне открыл.

― Приезжал бы почаще, сам бы себе открывал.

Набрал номер Люськи.

― Нужно встретиться.

― Где?

― Где хочешь.

― Можно в «Мире».

― Неужели мирский буфет ещё жив?

Поднялся с цветами по ступеням киношки. Не покидало странное ощущение, будто погружаюсь с потрохами в безмятежную юность.

Люсик подкатила на спортивной машине, пошла навстречу. Далёкая и близкая одновременно. Взяли билеты и прямо из фойе завернули в буфет. Тихо гудел кофейный аппарат, пахло сдобой и новогодней ёлкой, что осыпалась в углу.

― Помнишь, Люсь, как мы тут засиживались, пока не кончался последний сеанс?

― Хватит детских воспоминаний. Чего звал?

― Узнал от Пашки про аварию. Почему ты не написала?

― Из реанимации?

― А потом?

― Что было потом, ты знаешь.

Только сейчас заметил у неё шрам у виска.

― Не нужно ещё подлечиться? В Москве устрою по высшему разряду.

― Лучше не надо. Лёнчик сказал, ты очень опасный тип.

― Но я хочу помочь.

― Всё уже зажило как на собаке. Извини.

― Всё время думаю про эту чёртову точку бифуркации. Если бы не уехал, может, ничего бы и не случилось. И почему ты меня тогда не остановила?

― А что я могла сделать? Рыдать ещё громче?

― Надо было не рыдать, а лечь на пороге. Я бы не переступил.

― Ошибаешься, переступил бы как миленький. Что такое я, когда перед тобой открывался целый мир.

― Он бы и тут открылся.

― Это ты теперь так говоришь.

― Чем больше живу, тем сильней хочу вернуться назад. А ты бы не хотела?

― Мне незачем возвращаться, ― отмахнулась она. ― Всё, что было у меня в той жизни, и сейчас со мной.

― Всё?

― Всё, кроме тебя. Но в этом я не виновата.

― Конечно, я один во всём виноват.

― Рыжий, остановись.

Так и есть, в глазах стоят слёзы.

― Прости, Люсёнок.

Тронул её ладонь. Отдёрнула руку.

― Не надо.

― Ну, теперь до меня хотя бы дошло, почему вы с ним вместе, с этим бульдогом. Повезло ему оказаться рядом с тобой в трудную минуту.

― Он и сейчас рядом.

Я невольно посмотрел по сторонам.

― Не в этом смысле, ― усмехнулась Люся. ― Он же меня не только в стационаре навещал, но и потом не бросил. Это дорогого стоит. Я знаю, родня его отговаривала: «На кой она тебе, вся поломанная». А он сказал: «Цыц». И привёл к себе в дом.

― Хотя бы спросил твоего согласия?

― Нет. Зачем? Тот случай, когда слова не нужны.

Предложила:

― Сменим тему?

― Давай. Хотел узнать, где ты её откопала?

― Ленку? Мы давно дружим. Что, не понравилась?

― Наоборот. Задорная, как ты и обещала.

― Надеюсь, хандру твою излечит.

― А я тебя об этом не просил. Сама лечись, если тебе это нужно.

Удивилась.

― Я тут причём?

― А кто мне её подсунул?

― А кто попёрся её провожать?

― Откуда знаешь?

― Она мне звонила.

― И что сказала?

― Что её от тебя тошнит.

Я вздохнул.

― Это именно то, что мне нужно.

― Так, радуйся. Встречайтесь, живите.

― И тебя это не волнует?

Она взглянула на меня так, будто видит впервые.

― А чему ты удивляешься? У меня своя жизнь, у тебя своя.

― Раньше ты говорила, что она у нас одна на двоих.

Произнесла задумчиво:

― Так и было, пока мы не расстались. После этого я вдруг поняла ― убежал, значит не дорожит. Вспомни, как ты без конца повторял ― не оставлю, не брошу, а у самого под кроватью лежал уже собранный рюкзак.

― Я был уверен, что это всё не надолго.

Закончился очередной сеанс. Кафе наполнилось новыми посетителями. Стало шумно и неуютно. Мы выбрались на улицу.

Повалил мокрый снег.

Спросила:

― Когда в Москву?

― Ближайшим скорым. Работа.

― Больше похоже на бегство.

― Хочешь, останусь?

― Вопрос на засыпку.

Подошли к машине.

― Новьё, ― отметил я.

Похлопала по капоту.

― Лёнчик подогнал зажигалку. Неудобно было отказываться ― подарок. Немного тесновата после батиной баржи, зато на скорости урчит ровно.

― Опять гоняешь?

― Тише едешь, дольше будешь.

― Всё же правильно говорить ― дальше. Пожалуйста, Люсик, сбавь обороты. Поедешь быстро, медленно понесут.

Бросила букет на пассажирское сиденье.

― Всё сказал?

― Давай хоть созваниваться иногда, ― пробормотал я, ― а то живём, как на разных планетах.

Смахнула чёлку со лба.

― Я только «за».

Быстро нагнулся.

На губах ― снежинки и вкус разлуки.

Стряхнула сугроб с моих волос.

― Иди домой, рыжик.

Села за руль, дала по газам. Я стоял и не понимал, что мне делать. Без неё.

Приплёлся в кассу вокзала, купил билет на ночной поезд.

Звякнул телефон.

― Решил от меня избавиться, птенчик?

― Был уверен, ты обо мне забыла.

― За тобой должок.

― Кафе-мороженное?

― Меняю на вагон-ресторан.

― Откуда узнала про мой отъезд?

― Слышу, как твой поезд приближается.

― В таком случае не забудь зубную щётку и гантели.

― Уже достаю чемодан. А зачем нам гантели?

― Это была шутка.

Нервно задышала в трубку.

― А как там твоя Людка?

― Она не моя.

― Зачем же ты с ней опять встречался, чучело.

― Откуда информация?

Ленка расхохоталась.

― Я же вижу тебя насквозь.

― А если серьёзно?

― Вас, голубков, застукали.

― Лёнчик знает?

― Скажу при встрече.

― Ну, хорошо, присылай адресок своей замороженной кафешки.

Кафе оказалось кегельбаном, похожим на спешно переоборудованный легкоатлетический манеж. Мы переобулись в белые тапочки, нашли свободную дорожку и заказали по молочному коктейлю, к изумлению барной стойки.

― Как жизнь? ― задал я Ленке дежурный вопрос.

― Мамаша замучила расспросами, куда ты делся.

― Скажи, уехал.

― Не могу. Причитать начнёт. Она думает, я от тебя залетела.

― С чего вдруг такие выводы?

― Меня весь день тошнило.

― Это от портвейна.

Взглянула на меня с любопытством.

― Ты, оказывается, отменный циник.

Я гордо расправил плечи, как будто мне только что вручили внеочередное воинское звание.

― Кстати, спасибо тебе, что ничего про нас не рассказала Люсе.

― Особенно нечего рассказывать.

― Ну, почему? Ты же чуть не залетела.

― Чуть не считается. И потом, у меня нет желания ссориться из-за тебя с подругой.

― Понимаю. Итак, колись. Кто тебе доложил про наше свидание с Люсей?

― Лёнька, собственной персоной. Тебя и Милку с букетом в руках видели в «Мире». Ясен пень, ему всё было тут же передано в мельчайших подробностях. Лёня орал ― сожжёт этот пыльный вертеп дотла.

― Это ему не поможет. Мы найдём тысячу других мест для посиделок.

― Конечно, найдёте, если ничего не боитесь.

― А уже пора бояться?

― Заявил ― порубит на бифштекс. И тебя, и меня.

― А ты тут при чём?

― Притом. Я ему кое-что пообещала.

― Дружить семьями?

― Не смешно.

― Ну, договаривай уже, раз начала.

― Поклянись, что будешь держать себя в руках.

― Почему только в руках? В ногах тоже. Я женщин не бью, тем более красивых.

― Хорошо свистишь, птенчик. Но раз уж я пришла каяться ― такое у меня сегодня настроение, то слушай. Я обещала Лёньке, что тебя уведу у Милки.

Ничего себе, признание!

― Когда обещала, где?

― Да, на днюхе этой. Ты её пригласил на старый забытый вальсок. Пошли при всех кружиться, обжиматься. Лёнька ко мне подскочил, взъерошенный. Надо бы, говорит, вломить ему как следует, чтобы зубы посыпались как горох. Только Милка начнёт жалеть при всех. Отвлеки, мол, приголубь. А то запудрит ей мозги, сучёнок, и конец семейной идиллии. Выручай, типа.

― И ты согласилась?

― Я ж не знала, что у вас всё так серьёзно. Дай, думаю, развлекусь с шантрапой столичной. Ещё и Людка помогла, подвела тебя как бычка на верёвочке. Спешила, дурёха, отвлечь от вашей с Лёнькой перепалки.

― Ага. В итоге у бульдога сложился весьма не дурной бизнес-план. И подружку вовлёк, и жену. Что он тебе за это посулил?

― Не о том думаешь, гулёна. Звони ему, а то он там рвёт и мечет, кричит ― прибьёт. Сейчас начнёт кулаками махать.

«Вот, дикарь, ― напрягся я. ― Неужели дойдёт до мордобоя?»

Ленка опять залезла мне в черепушку.

― Дойдёт, дойдёт. Между нами, у него в доме и ружьё имеется. Зарядит крупной дробью и долбанёт Людке промеж глаз. Учти, если кровь прольётся, в лучшем случае пойдёшь свидетелем.

― А в худшем?

― Если она первая добежит до ствола, станешь, дружок, соучастником. Получишь пятёру, а то и больше.

«Вот это поворот, ― подумал я, коченея от ужаса. ― Мать не переживёт».

― Давай же, не тяни резину, ― зашипела Ленка, ― звони, пока не поздно. Говорю же, грозится убить.

― Мне всё-таки кажется, эти угрозы не настолько серьёзны. Он мне тоже во время нашего спора заявил, что меня застрелит. Вероятно, у него просто такая фигура речи.

― Хочешь проверить?

― Ну, что я ему скажу? Мне очень жаль?

― Сосредоточься, дубина. Причём тут твоя жалость? Просто признайся, что влюбился.

― Это правда. Я снова влюблён.

― Не в неё, придурок. Скажешь, втюрился в меня. Дошло? Потому и встретился с Людкой в сраном кинотеатре, чтобы ей об этом сообщить. Лёнька после этих твоих слов сразу успокоится.

― Подумает ― план сработал?

― Вот именно. А нам только это и нужно.

В одном Ленка права ― я ссыкло. Боюсь на что-то решиться, а не решиться боюсь ещё больше.

Достала телефон.

― Ну что, Москва, готов?

Я кивнул.

― Только я тебя прошу, чувак, не надо никаких выяснений. У него сердечко слабое, ещё удар хватит.

У него сердечко! А у меня селезёнка, что ли?

Набрала номер.

― Это я, Ленка. Передаю трубку.

На самом деле тяжело дышит.

― Послушайте, это я уговорил Люсю посидеть в киношке, вспомнить детство. И только. Я тут у вас, кажется, отчаянно влюбился в её подругу. Люся меня вчера с ней познакомила. Сейчас мы с Леной вместе отдыхаем в кегельбане. Слышите, шары катают? Так что нам, если честно, особо не до вас.

Отдаю трубку. Выхожу, злой, на дорожку и первым броском делаю страйк. Ленка аплодирует.

― Про отчаянную любовь это ты хорошо завернул. Я аж застонала от удовольствия. И каков был ответ?

― Связь прервалась.

― Значит, ждём.

― Пока у него жопа не замёрзнет?

От нечего делать сыграли партию на бутылку шампанского. Стараясь повторить первый успех, я горячился и всё время мазал. Ленка хладнокровно сбивала кеглю за кеглей.

Завибрировал телефон. Радостно произнесла:

― Да. Да. Да, сука.

Выдохнула и упала в кресло.

― Уехал на работу. Хороший знак.

― А что означают два других «Да»?

― Второе «Да» ― мой ответ на её фразу: «Скорей бы рыжий уже свалил от греха». Третье «Да» ― на слова: «Приезжай ко мне, выпьем водки».

Классно у них выходит! После всех этих передряг встречаться и выпивать как ни в чем не бывало.

Ленка мельком на меня взглянула ― этого ей вполне хватило, чтобы снова вычислить ход моих мыслей.

― Мы по-прежнему подруги.

― Не понимаю я вас, женщин.

― Чего тут понимать? Я глаза ей на тебя открыла, и Людка мне за это будет благодарна по гроб жизни.

― Что ты такого открыла?

― Ну, как же? Раньше она сомневалась, что ты полное говно, а теперь это точно знает.

― Почему я говно?

― Потому что ты сдался.

Я понурил голову. Всё так: говно, трус, ещё и дезертир.

На соседней дорожке отдыхала не менее чудесная парочка. Он пил вискарь через трубочку, она орала частушки. «Полюбила лейтенанта, по дороге шёл майор, загляделась на майора, лейтенанта кто-то спёр...» Началось выяснение отношений. Он её назвал обидным словом «бабец», она его не менее обидным ― «сапог». Вдруг «сапог» схватил «бабца» в охапку и попытался швырнуть, вместо шара, в сторону кеглей. «Бабец» заверещала от восторга. В последний момент они как-то успели сгруппироваться и благополучно рухнули на дорожку.

Мы помогли им подняться. Отряхнувшись, они предложили сыграть пара на пару. А мне захотелось домой.

Для Ленки, честно победившей меня по очкам, заказал бутылку страшно сухого шампанского. Расплатился и ушёл по-английски. То есть, как последнее чмо.

Дома стал собирать манатки. Мать села рядом. Я не выдержал:

― Почему ты не рассказала про ту аварию, где Люся чуть не погибла?

― Не хотела тебя расстраивать.

Побрела на кухню греметь посудой. Вернулась и помогла уложить рубашки. Сказала срывающимся голосом:

― Запутался со своими подружками и опять меня оставляешь. Пожил бы хоть недельку.

― Буду приезжать почаще.

Заплакала.

― Уж и не знаю, доживу ли до следующей встречи.

― Ну, что ты такое говоришь?

Обнял её. Мама, мама, одна ты у меня осталась.

На вокзале ― ни души. Мало кто отсюда уезжает зимой. Мы с матерью попрощались, и я зашёл в полупустой вагон. Мимо поплыла водонапорная башня, поползли домишки, заборы.

Бросил вещи на полку. Вышел в грохочущий тамбур, закурил. Опять стал смотреть в окно, не отрываясь. Но видел в нём одно своё отраженье.

Послал эсэмэску.

«Как ты там?»

«Жива.»

«Бульдог утих?»

«Горит на работе. А ты бежишь?»

«Ещё вернусь.»

«Будем ждать.»

«А вас много?»

«Паша, я.»

«Сейчас дёрну стоп-кран.»

«Прости, не пришла проводить.»

«Мама проводила.»

«Как она?»

«Стремительно стареет.»

«И нас это ждёт.»

«Не забывай про вечное перо.»

«Грызу иногда.»

«Пришли что-нибудь из огрызков.»

«Пером как не малюй, всё это так, для вида, а есть лишь поцелуй, прощанье и обида.»

«Тоже тебя целую.»

В купе темно. Храпят пассажиры. На столике дребезжат чайные стаканы. Хорошо бы поскорей уснуть.

Иду по ходу движения. Плацкартный, купейный, плацкартный, купейный. Вот и негаснущий вагон-ресторан. Жарко, людно, разит коньяком. Двигаюсь между столиками и вижу знакомый силуэт. Это Ленка ― раскрасневшаяся, живая. Смотрит на меня смущенно. Узнаю сидящего рядом с ней мужчину. Лёнчик. Встаёт, предлагает «напиться на брудершафт». Возражаю. Кладёт мне на плечо свою клешню: «Тогда тебе крышка». Смахиваю руку, кладёт обратно. Опять смахиваю…

Просыпаюсь от того, что меня энергично трясут за плечо. Открываю глаза и вижу перед собой проводницу.

― Поднимайтесь, мужчина. Прибываем.

Москва встречает слякотью, ветром, напряжёнными лицами прохожих, суетой неотложных дел.