Домна

Дорогой паркетник подъехал к главной заводской проходной около полудня. Водитель — молодой парень — включил аварийку, вылез из машины и раздраженно закурил, с легким беспокойством оглядывая небольшую парковку сквозь модные солнечные очки в пол-лица.

Над заводом висело марево, хотя день выдался не особенно жаркий. Трубы выдыхали в небо белесый дым, и казалось, что он складывается в какие-то фигуры, но стоило присмотреться — и видение рассеивалось. Андрей поежился, хотя было тепло.

Дневная смена давно началась, все места были заняты потрепанными автомобилями рабочего класса. Старые «Жигули», побитые «Форды», пара китайских седанов — машины людей, которые каждый день спускаются в железное чрево завода. Управленцы, естественно, оставляли личный транспорт на территории предприятия, чаще всего у двери офиса или цеха.

Парень походил туда-сюда, впрочем, не удаляясь от мерно урчащей машины дальше пяти метров, повертел головой, даже пару раз подпрыгнул, но свободного квадрата асфальта не увидел. На мгновение ему показалось, что кто-то наблюдает за ним из-за ржавого контейнера для мусора, но там никого не было. Только тень, слишком густая для полудня.

Из паркетника вышла девушка — по виду ровесница молодого человека — и тоже закурила. Длинную дамскую сигарету, которую предварительно манерно вставила в мундштук орехового дерева. Мундштук был старинный, доставшийся от прабабки — единственная память о женщине, которая, по семейным легендам, читала карты и видела будущее. Наташа никогда об этом не рассказывала, стеснялась деревенских корней.

— Андрюш, да давай здесь и запаркуемся. Вторым рядом. Все равно до четырех часов движухи не будет. Народ трудится…

— Да что ты понимаешь! Я ее здесь не оставлю, какой-нибудь чудак обязательно поцарапает. Или зеркало свернет. А тачка новая.

— Давай тогда подальше отъедем, там наверняка место найдется…

— А потом что? Шлепать километр по этой пыли? Я, между прочим, не в говнодавах, а в лакированных туфлях, как ты могла заметить, если бы видела дальше собственного носа!

После этой тирады девушка втянула голову в плечи и виновато опустила глаза. Где-то в глубине завода раздался протяжный гудок — не сигнал смены, что-то другое, похожее на стон. Наташа вздрогнула.

— Милый, ну прости, я же просто пытаюсь помочь…

— Хочешь помочь — звони этому Косте, пусть выписывает пропуск, — парень сделал последнюю затяжку и щелчком запустил окурок в сторону забитой парковки. Окурок упал рядом с люком, на крышке которого была выбита дата: «1937». Металл вокруг цифр почернел, словно обожженный.

— Андрюша, ну кто мы такие, чтобы нам пропуски на машину давали? Мы же не федеральный канал, а студенты! — в голосе девушки слышалась мольба и надежда, что парень все-таки проявит благоразумие, перестанет капризничать и кричать на нее.

Правда, на самом деле она прекрасно знала, что нет, не перестанет. И в любом случае заставит ее позвонить. Несмотря на то, что видел, с каким трудом ей удалось организовать эту встречу. Что она почти месяц чуть ли не ежедневно писала запросы в пресс-службу завода, которую совершенно не интересовали студенческие документальные фильмы.

Да что там студенты, на территорию предприятия пускали далеко не всех действующих журналистов. Девушка помнила историю, как за броский заголовок «Новый реактор уже убивает людей» навсегда лишилась аккредитации известная желтая газета. И в довесок получила повестку в суд. Разбирательство продолжалось уже второй год, но дело шло к тому, что владельцам издания придется раскошелиться на несколько миллионов.

Завод умел защищать свои тайны. Старые рабочие говорили, что он живой — кормит тех, кто ему служит, и наказывает предателей. Наташа слышала эти байки от деда, который проработал в литейном цеху сорок лет. Перед смертью он бредил, кричал что-то про «железные глаза» и «красное дыхание домны». Врачи списывали на деменцию, но Наташа помнила его взгляд — абсолютно ясный и полный ужаса.

— Наташка, ты там че, уснула? Звони, давай!

Девушка вздохнула и набрала номер пресс-секретаря.

— Константин, здравствуйте. Это Наталья Белова, студентка факультета журналистики, по поводу фильма, да. Мы с вами договаривались на сегодня на двенадцать… Все в силе? Хорошо, мы подъехали к проходной, но нам негде припарковаться. Понимаю, это наглость, но не могли бы вы выписать нам пропуск на машину? — Она постаралась быть максимально милой, как кот из «Шрека», но голос пресс-секретаря лязгнул знаменитой ижорской сталью.

— Наталья, пропуск на машину заказывается минимум за сутки. Я сожалею, что у вас трудности с парковкой, со своей стороны могу только предложить перенести встречу. Скажем, конец августа — начало сентября вас устроит?

Девушка судорожно сглотнула, бросила быстрый взгляд на Андрея, который, сунув руки в карманы узких джинсов, брезгливо рассматривал окрестности, и почти прошептала в трубку:

— Нет, нет, что вы. Давайте не будем ничего переносить. Мы через пять минут придем.

— Хорошо, через пять минут жду вас на проходной. Не забудьте паспорта.

В трубке раздались короткие гудки. Наталья тяжело вздохнула, внутренне собралась. Выбора не было. Она побаивалась Андрея и раньше практически никогда с ним не спорила, но сейчас решалась судьба кино. Да и не только его. Грант, о котором говорил Илья, мог принести целую кучу денег. Андрею, само собой, на это было наплевать, но она в них отчаянно нуждалась. Хотя бы для того, чтобы разговаривать с молодым человеком на равных.

Да нет, конечно, до равенства нам как до Луны враскорячку. 250 тысяч, которые еще и придется делить на двоих, не сделают ее дочкой хозяина нескольких торговых центров. Но, по крайней мере, какое-то время не придется выпрашивать подачки у родителей и каждый раз в кафе наблюдать эту самодовольную рожу, оплачивающую кофе и пирожное с таким видом, как будто покупает шубу. Даже не шубу, а, сука, «Мазерати»!

— Андрюша, пропуск на машину нам не сделают. Давай ты здесь подождешь, а я схожу на переговоры одна…

Парень поправил яркий платок, небрежно повязанный вокруг шеи. Рассеянно почесал щеку, на которой пробивалась трехдневная щетина. С одной стороны, ему правда не хотелось оставлять машину, припаркованную черти как. Отец, человек хоть и весьма обеспеченный, не поощрял наплевательского отношения к подаркам. Разбитый два месяца назад полуторагодовалый «Порше» он вспоминал Андрею каждый день…

Вот на самом деле, звонил под любым предлогом и в конце разговора обязательно вворачивал шпильку: мол, бездельник, сам ни копейки не заработал, а «синим» в говно на дорогих тачках кататься научился. По правде сказать, в той аварии больше было вины адреналиновой ломки, чем политры вискаря — не допитой, гражданин судья, прошу внести в протокол. Андрей подсел на скорость как наркоман на дозу — только легальную. Триста на спидометре стали для него как воздух — без них начинало трясти.

На скорости под двести Андрей чувствовал себя богом среди серого быдла и натурально бессмертным. Мир вокруг превращался в размытые полосы света, а он парил над всеми — неуязвимый, всемогущий. Это чувство не ушло, даже когда машину занесло, а потом трижды перевернуло да шлепнуло со всей дури на крышу. Он висел на ремне, сжатый со всех сторон подушками безопасности, и хохотал как сумасшедший.

В тот момент, когда машина переворачивалась, он видел что-то. Или кого-то. Огромную тень, которая неслась рядом с автомобилем, словно подталкивая его к обочине. Тень с красными глазами. Но об этом он никому не рассказывал — списал на галлюцинации от кислородного голодания и зашкаливающего адреналина. Врачи потом объясняли, что при экстремальных перегрузках мозг может выдавать странные образы.

Хорошо, что истерика отпустила к тому моменту, как приехали менты. А еще лучше, что во время безумной езды и чумовых сальто-мортале он не зацепил других людей и сам — чудом! — не получил ни царапины. Если бы он вписался в кого-нибудь или, еще хуже, сбил насмерть, папашке, даже с его связями и деньгами, вряд ли удалось бы вытащить сына из цепких лап доблестных правоохранительных органов с такой скоростью. И просто здорово, что полицейские, учуяв крепкий дух, не стали проверять его на наркотики. Отец и в этом случае его бы отмазал, но стоило бы это ему существенно дороже. Да и сам Андрей, прямо скажем, не горел желанием ставить родителя в известность о своих маленьких шалостях.

***

Папа был «олдскульный» гангстер и презирал любую слабость. В девяностые он потерял двух лучших друзей — один погиб в перестрелке с конкурентами, второй сгнил в психушке после пыток утюгом. До конца жизни кричал, что его преследуют железные демоны. Говорил, что они идут за ним по трубам, лезут из розеток, шепчут из радиаторов отопления. Юрий Михайлович навещал его до самого конца — единственный из старой братвы.

Отец и так относился к сыночку со снисходительным презрением, категорически не одобрял пристрастия Андрея к модным шмоткам, которые бескомпромиссно считал — и называл! — пидорскими. Трезвый, Юрий Михайлович еще как-то держался и, когда видел сына в новеньких узких джинсах и розовой футболке с вырезом, только неодобрительно кривил тонкие злые губы. А вот когда папаша принимал на грудь вечерние — как он сам называл фронтовые — триста граммов коньяку, начиналось шоу.

— Это все ты виновата, Катька! — выговаривал он матери — ну как матери, орал как пароходная труба на всю их немаленькую, прямо скажем, квартиру. Старался, гад, чтобы все, включая Андрея, его слышали. — Подтирала ему жопку до восемнадцати лет! Носилась с ним как курица с яйцом! Юрочка, не надо его ремнем, он исправится, Юрочка! — в этот момент отец всегда карикатурно жеманничал, передразнивая жену.

— А дала бы мне с ним разок-другой поговорить по-мужски, так и вырос бы нормальным, правильным пацаном. А так вон, ходит по хате гомосек какой-то. Стыд и срам! Как я ему, не дай бог что, бизнес передам, а? Братва его никогда всерьез воспринимать не будет!

— Юрочка, так не девяностые же на дворе! Какая братва, ну что ты такое говоришь? Сейчас же уже не ваши эти белки-стрелки, цивилизованно же все. Ты вон уважаемый человек, бизнесмен. С тобой губернаторы за руку здороваются… Нормальный у нас мальчик вырос. И вообще сейчас молодежь вся так одевается…

Но мамины возражения отец никогда не слушал. И продолжал крутить шарманку. Где-то в глубине души Андрей его даже понимал. Парень рос под заботливым (сверхзаботливым!) маминым крылом. Отца в детстве практически не видел. Юрий Михайлович, тогда еще просто Юрка-крокодил, круглые сутки пропадал на работе — по маминым словам, иногда не появляясь в квартире неделями.

Мама никогда не рассказывала, что в те недели отец прятался от ментов и конкурентов. Что однажды его чуть не закопали живьем на старом Южном кладбище — спасло только то, что могильщик оказался суеверным и отказался рыть яму рядом с заброшенной часовней. Сказал, что там «железные кресты шевелятся по ночам». Бандиты посмеялись, но место сменили. И Юрка выжил.

А когда забегал домой, дарил сыну какую-нибудь игрушку, трепал волосы и задавал пару дежурных вопросов: как дела в садике/школе? Хорошо ли себя ведешь? Слушаешься ли маму? И тому подобную слюнявую дребедень. Видеть отца регулярно Андрей стал, когда перешел в восьмой класс. Юрий Михайлович, отдадим ему должное, пытался наладить отношения с повзрослевшим ребенком, но что-то не сложилось. Сын был равнодушен к традиционным мужским забавам вроде рыбалки и футбола, а на охоте натурально проблевался, увидев, как разделывают свежеподстреленного лося. А его увлечения не находили отклика в простой душе Юрки-крокодила. Андрей смотрел странные японские мультфильмы и почти все свободное время проводил на диване с геймпадом от «Плейстейшн».

В общем, душевной близости не случилось. Юра сына не понимал, Андрей папу побаивался. Оба слегка презирали друг друга. Сын терпеть не мог бандитский лексикон и замашки отца, отец — манеру одеваться и образ жизни сына. Пропасть между ними с годами увеличивалась, но пока не стала причиной серьезного конфликта. Андрей старался отца не злить лишний раз, да и вообще пореже попадаться ему на глаза. Юрий Михайлович исправно закидывал сыну деньги на карточку и регулярно дарил дорогие подарки…

***

Мимо паркетника к заводу прошла компания длинноволосых чуваков с музыкальными инструментами. Несмотря на жару, они были затянуты в кожу и заклепки. На спине у басиста виднелась нашивка с перевернутым крестом и какими-то рунами. И парень, и компания посмотрели друг на друга неодобрительно.

Самый мелкий и наглый из «металлюг», чернявый, с подвижным худым лицом, даже скривился, сплюнул, показал Андрею средний палец и, прежде чем тот успел придумать достойный ответ, пошел дальше. Правда, подлец, «фак» так и держал над правым плечом еще секунд тридцать. На его запястье Андрей заметил странный шрам — будто кто-то вырезал на коже символ. Тот же, что был на нашивке басиста.

— Вот козлы! Наташка, у тебя в Колпино все такое быдло некультурное?

— Ой, да не обращай ты внимания, это же отморозки! Застряли в прошлом веке. Так что будем делать? Пора уже двигать. А то нас точно пошлют: и на все четыре стороны, и куда Макар телят не гонял, и в пешее эротическое путешествие! Пресс-служба ждать не будет, я тебе точно говорю! А второй раз с нами после «динамо» уже никто разговаривать не будет!

Наташа старалась говорить бодро, но внутри у нее все сжималось. Музыканты шли к заводу так, словно знали дорогу. И от них веяло чем-то... неправильным. Как от старых фотографий с похорон, где среди живых стоит тот, кто должен лежать в гробу.

Да, оставлять машину не хочется. Но и отпускать Наташку на переговоры одну — тоже. Во-первых, сделать это Андрею не позволяла гордыня — как глупая телка (а он всех девушек и женщин, кроме мамы, считал глупыми телками) будет что-то решать без его чуткого руководства? А во-вторых, так она, глядишь, еще попытается вырваться из-под влияния и контроля, почувствует самостоятельность, не дай бог!

Андрей не для того последние три месяца аккуратно дергал за ниточки то там, то здесь, исподволь внушая девушке, что без него она никто и звать ее никак. Она, как ему казалось, влюбилась без памяти, бегала за ним как собачонка на задних лапках. Был бы хвост, наверно, взлетела бы от усердия! Тем проще ему было манипулировать, подавлять ее и ломать.

Он бережно лелеял в Наташе ее собственные комплексы и аккуратно добавлял новые. Последнюю неделю он постоянно говорил девушке, что у нее кривой нос. Не так, конечно, прямо и в лоб, нет. Все делалось гораздо тоньше, намеками и пространными фразочками, брошенными как бы невзначай. Но результат был. Андрей заметил, что Наташа начала пристально изучать свое лицо, трогать пресловутый нос, поворачиваясь и так и эдак. Разумеется, она этим занималась, когда думала, что он не видит. Но он видел все и, внешне оставаясь спокойным, внутри изрядно над ней потешался.

Это было как игра. Как в детстве, когда он мучил котят. Сначала приманивал едой, потом, когда доверчивое животное подходило, хватал за шкирку. Не убивал — нет, это было бы слишком просто. Просто смотрел в глаза, наслаждаясь страхом. Однажды мать застала его за этим занятием. Долго смотрела, потом забрала котенка и сказала только: «В деда пошел». Какого деда, Андрей так и не узнал — мать никогда не говорила о своих родителях.

Нет, отпускать ее одну никак нельзя!

— Никакого от тебя толку нет! Даже нормально встречу организовать не можешь! — сказал он, постаравшись сделать это как можно более сердито, хотя на самом деле не чувствовал никакой злости. — Я пойду с тобой. Ты же сама ни о чем не договоришься! Все взяла из машины?

— Да… — Наташа, конечно, возмутилась, но виду не подала и ругаться не стала. Время поджимало. Пять минут прошли, и нужно было торопиться.

Андрей нажал кнопку на брелоке, паркетник пискнул сигнализацией, и они пошли на проходную. Над головой пролетела ворона, каркнула три раза и села на трубу. Наташа вздрогнула — прабабка говорила, что три карканья к беде.