Дорога дождя

Никудышных воров рано или поздно ловят. Винки Винк знал эту простую истину, но он-то считал себя вором что надо... пока не поймали. И вот итог его самомнения — эшафот, петля, палач и радостная толпа, предвкушающая незабываемое зрелище. Когда кого-то вешают, это всегда незабываемо.

Только не для того, кого вешают.

И угораздило же его забраться в дом самого бургомистра, в городе со строгими порядками, где даже за мелкое воровство руки отрубают, а за крупное — казнят! Причём в дом залез, будучи навеселе! Одно из главных воровских правил гласит: не идти на дело выпившим. Но Винки ведь считал, что не для него придуманы все эти правила. Глупец! С тоской глядя в петлю, он думал о том, что о его глупости ещё долго будут судачить. И смеяться. Он и сам бы посмеялся, будь на его месте кто-то другой.

Только сейчас, на пороге смерти, Винки в полной мере осознал, насколько хороша жизнь. Ему ведь всего двадцать пять, планов на будущее — полно. В смысле, было полно. Теперь эти планы рухнули из-за каких-то паршивых серебряных ложек, которые он всё же успел спереть, пока его не схватили. Никогда ещё Винки не было себя так жалко. Ему вспомнились слова матери: «Ты, Винки Винк, проживёшь долгую счастливую жизнь, потому что рыжий. Рыжим сам Бог помогает». И он ведь ей всем сердцем верил, думая, что его волосы цвета спелой тыквы и конопатое лицо — это как броня, защищающая от всяческих невзгод. Позже даже бородёнку отрастил, чтобы быть для Господа более заметным. А если беды и случались, Винки полагал, что Бог просто-напросто уснул ненадолго, а потому и не помог.

Вот только сейчас, похоже, Господь спал сном беспробудным. А может, ему надоело опекать рыжих. Ну, или маманя всё насочиняла, что Винки казалось теперь более вероятным.

Заморосил дождик. Кто-то выкрикнул из толпы:

— Ты счастливчик, парень! Кто уходит во время дождя, того ждёт добрая дорога!

Люди захохотали, оценив реплику остряка, а Винки стало ещё тоскливей. Он подумал, что нужно произнести молитву, но не смог вспомнить ни единой строчки, стоящий перед глазами образ адского пламени не позволял сосредоточиться.

На эшафот взошёл глашатай. Прикрывая свиток полой плаща, он зачитал постановление суда, затем кивнул палачу.

— Прошу привести приговор в исполнение!

Винки задрожал, всхлипнул, его сейчас меньше всего заботило то, чтобы встретить смерть с достоинством. Палач затянул петлю на его шее. Толпа застыла в ожидании. Винки устремил взор в серое осеннее небо, всё ещё пытаясь вспомнить хотя бы несколько слов молитвы, но в голове рождались лишь плаксивые причитания: «Не хочу, не хочу!.. Я слишком молодой, чтобы умирать!.. Не хочу!..»

Палач поднял рычаг, люк в дощатом помосте открылся, и Винки рухнул вниз, ощутив, как стянуло шею, как хрустнули позвонки. А потом раздался треск дерева, что-то громыхнуло, и он упал на землю. Петля давила на горло, перед глазами плясали тёмные пятна. Винки лежал на боку, с хрипом втягивая в лёгкие воздух.

— Балка сломалась! — выкрикнули из толпы.

Кто-то добавил рассудительно:

— Сломалась, потому что гнилая была.

Толпа разочарованно загудела.

До Винки не сразу дошёл смысл фразы «балка сломалась», а когда сообразил, поднялся на колени и зарыдал. Палач, глашатай и стражники стояли с растерянным видом. На эшафот поднялся помощник городского судьи. Жестом призвав людей к спокойствию, он произнёс:

— Согласно поправке, внесённой в судебный устав епископом нашего округа, если казнь сорвалась по какой бы то ни было причине, она переносится на семь дней!

Винки перестал рыдать. Затем что есть силы завопил:

— Бог всё ещё любит рыжих! Да здравствуют епископ и его поправка!

***

Через два дня, сидя в темнице, Винки вовсю проклинал епископа с его чёртовой поправкой. Он представлял, как снова будет подниматься на эшафот, как палач опять накинет петлю на его шею... Это было невыносимо! Ожидание смерти хуже самой смерти. Простая истина, которую Винки уже сполна познал, но впереди ещё пять дней, чтобы она иссушила душу.

Сырая темница. В двери — маленькое оконце с решёткой, через которую на каменную кладку стены падал красноватый сет факелов из коридора. Тоска, уныние, страх. Иногда Винки молился, но надолго его не хватало. Мысли о предстоящей казни заполняли сознание и делали даже обращение к Богу каким-то неважным.

На третий день в куче прелого сена, служившей лежанкой, Винки обнаружил ржавый гвоздь. Долго крутил находку в руках, пока в голову не пришла идея: а что если с помощью этого гвоздя попытаться вынуть из кладки камень? Небольшой, но достаточно тяжёлый, чтобы можно было оглушить тюремщика, когда тот принесёт еду. Ударить по башке, а там... Да, затея глупая, но, порой, отчаяние наделяет слова «глупость» и «надежда» одинаковым смыслом.

Подходящий камень Винки отыскал быстро — на него как раз падал свет из оконца в двери. Размером чуть больше кулака, он был самым маленьким в кладке, светлый, с тонкими чёрными прожилками.

Винки принялся за работу. С энтузиазмом ковыряя раствор, он сознавал, что даже если удастся оглушить тюремщика, то сбежать из самой тюрьмы вряд ли получится. Но он упорно ковырял и ковырял раствор именно из-за этого «вряд ли» — оно подразумевало сомнение, но не приговор.

Камень удалось вынуть лишь на пятый день заключения. Положив булыжник перед собой, Винки с волнением начал ждать, когда заявится тюремщик. Сердце отстукивало мгновения тревожного ожидания. В голову лезли недопустимы мысли: а хватит ли решимости наброситься на тюремщика? А что если не получится оглушить? Пока камень находился в стене, уверенность не покидала Винки, но теперь...

Он вдруг увидел, что булыжник покачнулся. Послышался треск схожий с хрустом льдинок под ногами.

Со странным равнодушием Винки подумал, что сходит с ума. В конце концов, в его положении сумасшествие не самый плохой исход.

Камень менялся! Это невероятно, но он с треском обретал другую форму, становясь вытянутым и угловатым. Крошечные грани двигались, удлинялись, отражая скудный свет. Скоро перед Винки предстал маленький каменный человечек — кубическая голова, прямоугольное тельце, руки и ноги — словно нанизанные на нитку пирамидки. Квадратные глаза быстро моргали, со стуком хлопая веками, тонкая щель рта кривилась в странном подобии улыбки. Существо покрутило головой и воскликнуло:

— Ох, как же хорошо! Я свободен! — голос человечка был хриплым и басовитым. — Это лучший день в моей жизни!

Винки с ужасом осознал, что это не видение, что он не сошёл с ума. Каменный человечек был настоящий!

— Настоящий! — произнёс он и начал пятиться, пока не упёрся спиной в стену.

— Эй, приятель, ты меня не бойся, — произнесло существо. — Меня зовут Глин Глен, я самый обычный голем.

— Голем? — промямлил Винки. — Ты не демон?

— Ну, конечно же, нет! Не бойся.

Дружелюбный тон Глин Глена немного успокоил Винки.

— А я слышал, что големы огромные.

— Все бывают когда-то маленькими, — рассмеялся человечек. — Мне всего-то сто лет. И пятьдесят из них я был замурован в стене. Ты не представляешь, какой это ужас провести почти половину детства в заключении! Ужас!

Страх Винки полностью улетучился.

— Но как ты в стене-то оказался?

Глин Глен вздохнул, заложил руки за спину и принялся расхаживать по темнице.

— Понимаешь, дружище, — начал он, — всё дело в том... А, кстати, как тебя величать?

— Винки. Винки Винк.

— Понимаешь, Винки Винк, всё дело в том, что големы очень долго спят. Конечно, по вашим, человеческим меркам. Иногда наш сон длится неделями, и в это время нас разбудить невозможно. Обычно, когда мы спим, нам нечего опасаться. Кому какое дело до огромной каменной глыбы или маленького булыжника? Вот и я не опасался, когда дрых на берегу речки, — голос Глин Глена стал печальный. — Кто же знал, что меня подберёт какой-то глупый каменщик? В общем, проснулся я в этой проклятой стене. Превратиться из булыжника в голема не мог, не получалось даже пошевелиться. Ты не представляешь, какой ужас я тогда испытал! Пятьдесят лет. Пятьдесят долгих лет быть замурованным в стене! Если бы не ты, Винки... как тебе вообще в голову пришло меня вытащить?

Винки немного смутился от этого вопроса, но решил сказать правду:

— Я собирался тобой ударить тюремщика. Если ещё не заметил, мы находимся в темнице. А через два дня меня повесят.

— Повесят?! — возмутился Глин Глен. — Лишат жизни моего спасителя?!

— Можно и так сказать, — горестно вздохнул Винки.

— Ну уж нет! Этому не бывать! Не тушуйся, дружище! Будь я проклят, если не помогу тебе!

— Но как?

— Главное — верь мне! — сказал маленький голем. — Я не брошу тебя в беде. Ты сказал, что казнь состоится через два дня? Но что же, этого времени хватит.

— Для чего хватит? — проворчал Винки. — Моё положение безнадёжно, малыш.

— У меня было безнадёжное положение, но, как видишь, из него всё же нашёлся выход, и этим выходом стал ты. А сейчас хватит болтать, времени у нас не очень много. Подсади меня до решётки, я должен покинуть тюрьму.

Винки не верил, что маленький человечек сможет ему помочь, но посчитал, что, если голем выйдет на волю — это уже хорошо. Этот малыш достаточно настрадался и заслуживает свободы. Он взял Глин Глена на руки, поднёс к оконцу. Голем протиснулся между прутьями и упал по ту сторону двери.

— Верь мне, я обязательно вернусь!

Винки услышал удаляющийся топот маленьких ножек.

***

Последние два дня он провёл без особой надежды, что голем вернётся. Винки смирился со своей участью, и благодаря Глин Глену на душе стало как-то легче — как никак перед смертью успел сделать благое дело, помог малышу обрести свободу. Возможно, на том свете ему зачтётся это деяние.

Снова эшафот, опять он глядел сквозь петлю на толпу зевак. На этот раз Винки не выглядел жалким ничтожеством — держался спокойно, дышал ровно. Утро выдалось ясным, безоблачным. «Кто уходит во время дождя, того ждёт добрая дорога», — вспомнил он слова неизвестного шутника и подумал, что та дорога пройдена, теперь впереди другой путь.

Винки вдруг почувствовал под ногами размеренную дрожь и с каждой секундой она становилась всё ощутимей. Он посмотрел по сторонам. Дома ритмично содрогались, но на землетрясение это вовсе не было похоже. Люди испуганно озирались, не понимая, что происходит.

«Верь мне, я обязательно вернусь!» — вспыхнули в голове Винки слова голема.

Глин Глен. Малыш сдержал слово. Сдержал!

Земля уже дрожала так, что с крыш сыпалась черепица, в окнах лопались стёкла. Со всех сторон слышались грохот и крики разбегающихся людей. Винки не удержался, упал на колени и произнёс:

— Сдержал слово! Сдержал! — глаза защипало от слёз.

Раздался оглушительный рёв. Небо потемнело — над городом словно бы скалы нависли. Десятки гигантских каменных фигур, круша всё, что попадалось им на пути, продвигались к площади. Улицы заполнились клубами пыли, в которой метались обезумившие от ужаса люди.

Винки увидел Глин Глена. Малыш ловко вскарабкался по ступеням на эшафот, забежал вору за спину, перегрыз стягивающую руки верёвку.

— Признайся, ты ведь не верил, что я вернусь, — голос маленького голема был едва слышен за царящим вокруг грохотом.

Винки принялся растирать затёкшие запястья.

— Если честно, не верил. Но я рад, что ты вернулся.

— Ну ещё бы!

Големы величественно вышли на площадь. Некоторые были огромными, древними, их испещрённые трещинами тела обросли мхом и лишайником. От одного вида этих существ у Винки дыхание перехватило.

Глин Глен с улыбкой указал ручонкой на големов.

— Моя семья. Деды и прадеды, бабки и прабабки, родители, братья и сёстры. Я в семье самый младший. Мы друг за дружку — горой!

Винки поклонился в знак признательности и произнёс:

— Давайте-ка убираться отсюда. Что-то утомили меня эти казни.

***

Они ушли далеко от города и расстались. Големы отправились в горы, а Винки стоял и смотрел, как удаляются каменные существа. На плече самого большого голема сидел Глин Глен и махал рукой, прощаясь.

— Прощай, малыш, — прошептал Винки, чувствуя, как сердце наполняется грустью.

Заморосил дождик, и вор подумал, что его дорога дождя ещё не закончена, он ещё долго будет по ней идти. И больше никогда не станет влипать в неприятности. Никогда! Урок усвоен! Может, Господь и опекает рыжих, но лучше и самому не плошать.

Три месяца спустя, в тюрьме другого города со строгими законами.

Винки Винк ругал себя на чём свет стоит. И какой чёрт дёрнул его забраться в дом казначея?! Глупее поступка придумать сложно! И ведь слово себе давал — не влипать в неприятности!

Влип!

Опять!

Он отчаянно колупал каменную кладку своей темницы. До казни оставалось два дня.