Дорога ТУДА

-- Ты не устал, папа? Может, отдохнем? – спросил Юм участливо. Он давно заметил, что отец почти выдохся, а последний подъем ему дался очень тяжело. Особенно когда они забирались на этот холм, казалось, внутри старика все скрипит, и сейчас он рассыплется на части. Но держался молодцом, потому как гордый -- когда Юм пытался ему помочь, подтолкнуть тихонько в спину, отец сразу хмурился, бурчал недовольно. И на все предложения сделать привал отвечал решительным отказом, то и дело повторял, что на отдых времени нет, и дойти они должны до захода солнца, иначе все теряет смысл.

Юм не понимал, что значит «все теряет смысл». Честно говоря, он всегда с трудом понимал своего старика, хотя старался навещать его в бараке ветеранов каждый день после смены перед вечерним построением. Нет, не подумайте, не только из-за масла, хотя отец всегда угощал его своей сэкономленной с ужина порцией масла, приговаривая, что этот деликатес ему -- старику уже и незачем, а вот молодым расти надо. Задумчиво наблюдая, как сын уминает лакомство, он начинал говорить. Каждый вечер о разном: чаще всего рассказывал о днях своей молодости, иногда вспоминал своего отца, а в последнее время все больше рассуждал о смысле жизни. Говорил он складно, Юм не раз замечал, что и остальные обитатели барака ветеранов рудника с интересом прислушиваются к россказням бывалого работяги. Это Юму льстило, но вот сам он с трудом разбирался в отцовских философствованиях, и соскучившись от монотонных речей, украдкой поглядывал в окно на двор, где ребята из их отряда рубились в футбол. Иногда отец замечал невнимательность сына и очень этому огорчался. Что поделаешь, извечный конфликт отцов и детей: «Если б юность умела, если б старость могла». Это, кстати, тоже из отцовского репертуара, изрек на днях, увидев, как Юм одним движением плеча вытолкнул из грязи засевший погрузчик.

-- Так что, папа, отдохнем? -- снова предложил Юм.

Сейчас отец не стал упрямиться, глянул на большой поцарапанный валун, потом в сторону, куда лежал их путь, потом на солнце – огромный оранжевый диск, застывший высоко в зените. Сверился с графиком по часам и кивнул:

-- Что ж, присядем, -- он сделал несколько шагов и присел, привалившись спиной к валуну, так, чтобы солнце не слепило, а лишь освещало его изможденное лицо, -- садись и ты, сынок.

-- Не, пап, спасибо, я совсем не устал. Ни чуточки! -- сказал Юм гордо, но тут же засмущался. Вдруг Отец может подумать, что сын издевается над его немощью. Конечно, трудно ему, старому. Не для него уже такие нагрузки. Но это физически, а вот морально... Юм признался себе, что моральные нагрузки для него оказались куда тяжелее, нежели физические, от всего увиденного по дороге у любого все дыбом встанет. А что вы хотели от пацана, едва школу закончившего.

Про дорогу ТУДА вообще всегда плохие слухи ходили. В бараке малолеток по ночам только и разговоров было про дорогу ТУДА: говорили о страшных чудищах, кишащих по обочинам этой дороги безлунными ночами, про живых мертвецов -- зомби, про птиц огненных, плюющихся огнем. Про страшную долю тех, кто отважился пройти по этой дороге. Возможно, все это были сказки, потому что обратно никто не возвращался. Хотя штатный болтун лагеря по кличке Пустая Жестянка, божился, что дошел почти до середины дороги ТУДА и лично видел бывшего Старшего Мастера лагеря Пузотея. Якобы он сидел над трупом простого работяги и поедал его тело. Конечно, Жестянке верят только простаки, да и они с батей до сих пор ни одного ожившего мертвеца не встретили, хотя прошли уже почти две трети пути, но все-таки… Не зря же на утренних лагерных построениях им то и дело повторяли о необходимости повышения уровня дисциплины и о том, что идти дорогой ТУДА – верное самоубийство. Теперь вот пришло время самому убедиться, что правду говорило лагерное начальство: чем ближе к ТУДА, тем больше останков простых работяг можно наблюдать вдоль этого скорбного пути. Вон, даже отсюда виден присыпанный песком труп, судя по яркому желтому цвету куртки – непромокашки, бурильщик. Если присмотреться, даже номер можно разобрать.

-- Ты все сделал в лагере, как я тебе сказал? – спросил отец, потирая колено.

-- Конечно, пап, я всех ребят предупредил. На утреннем разводе скажут, что я перешел во вторую смену. А на вечерней поверке, что нас послали срочно ремонтировать насосный цех. Нет, бать, ты не бойся, ребята меня прикроют, как смогут, у меня отличные друзья.

-- Есть хочешь? -- неожиданно спросил Отец. Юм не торопился с ответом. Если честно, есть он хотел всегда, лагерной порции ему явно не хватало. И после обычной рабочей смены аппетит был просто зверский -- жрать хотелось ужасно, а уж после такой трудной дороги… Вышли-то они еще ночью, не позавтракав. Но откуда у Отца может быть еда? Неужто купил на черном рынке? А на какие шиши? С лагерной пайки экономил? Но Отец в последнее время на легких работах был, какая там пайка, так, только чтобы ноги не протянуть…

А Отец тем временем забрался рукой за пазуху, извлек больной сверток, положил его на плоский камень и аккуратно развернул промасленную тряпицу. Юм почувствовал, что в животе у него что-то екнуло. Не лагерная баланда, такая кислая с противным щелочным привкусом, а четыре желтых баночки с черными полосами по краям! Только раз он такие видел, когда приезжали Инженеры из центра на запуск литейного цеха, и их, молодняк, пригнали с каменоломни, чтобы нарядить трибуну и накрыть праздничный стол для приемной комиссии. Как же ему хотелось тогда спереть хоть одну баночку…

-- Ешь, -- сухо сказал отец.

-- А ты? – тихо сказал сын, понимая, что не в силах отказаться от этого лакомства.

-- Не болтай, а ешь, надо! Нам понадобиться много сил, -- сказал отец, выложил на тряпицу в добавок пластиковую коробочку с полудюжиной янтарных кусочков масла и первым принялся за еду.

***

Юм отложил пустую консервную банку, собрал со дна и стенок масленицы последние капельки деликатеса, слизнул их, еще раз глянул в масленицу и с сожалением ее отложил.

-- Наелся? – спросил отец.

-- Ой, спасибо, пап. Никогда такой вкуснотищи не пробовал. Неужели у нас научились делать?

-- Нет, это с Большой Земли.

-- Как же ты достал?

-- Там, -- кивнул отец в сторону, откуда они шли, -- много чего можно достать, если знать, к кому подойти.

-- А правда, что Инженеры такое каждый день едят?

-- Не все Инженеры, и не каждый день. Да ты не переживай, какие твои годы. Попробуешь и не такое, если будешь не только руками работать, но и головой.

Юм промолчал, возразить было нечего, с работой головой у него всегда были нелады, не зря Отец так часто ворчал, просматривая его аттестат.

-- Пап, а ты был на Большой Земле?

-- Да, в детстве.

-- А какая она? Больше нашего лагеря?

-- Намного. Как десять, нет, как сто таких лагерей.

-- Ого! Даже представить себе не могу. А там хорошо?

-- Как тебе сказать. Запутанно там все, порядка нет. Кому-то хорошо, кому-то не очень.

-- А пайки там большие?

-- Это смотря у кого.

-- А, понятно. За вредность пайки прибавляют, как у нас? Или за нормы выработки?

-- Не совсем. Смотря, кто сколько работает.

-- Что значит «сколько работает»? У них что, общего гудка нет?

-- В общем есть, но какой-то необязательный. Не для всех. Я, честно говоря, маленький тогда был -- забойному делу в ПТУ учился, не во все вник. В общем, там каждый по себе, кто-то вкалывает целый день, а пайка -- с гулькин нос, а кто-то ни хрена не делает, а жрет от пуза, масла сколько хочешь.

-- Вот здорово!

-- Чего тут здорового?

-- Ну как же! Не работать, а жрать от пуза!

-- Эх, сынок, ну что вы за поколение такое?! Разве этому мы вас учили? Ну скажи, какая польза от такого работяги, если он и не работает вовсе, а только жрет? Нет, сынок. Поверь мне, плохо это, несправедливо. Я считаю -- в лагере куда лучше. Здесь все ясно, все понятно, все по графику расписано, режим опять же. Да и уважение у нас по труду. Хорошо работаешь – тебе почет и пайка, плохо работаешь – дисциплинарное взыскание. Справедливо? Если молодой – учить тебя будут, если старик – на легкие работы переведут. А там… -- Отец провел рукой по шершавому подбородку, изъеденному рудниковой пылью, как коррозией. -- Там стариков на легкие работы не переводят, и больничек никаких нет. Там состарился работяга, не может во всю силу вкалывать – выбросят просто на улицу, и подыхай с голоду.

-- Как выбросят? Совсем без пайки?!!

-- Совсем. Вот и мрут с голоду на задворках разных, их потом за ноги и в труповозку. И не хоронят даже – прямо на свалку и скидывают. Мы с ребятами как-то на свалку выбрались, так там целая гора трупов. А некоторые еще шевелятся, стонут, представляешь? Живые еще! Я неделю после этого спать не мог. Так-то!

Отец еще раз сверился с часами, спрятал обратно за пазуху нетронутую банку концентрата и неожиданно нежно погладил камень, под которым сидел:

-- Видишь эти царапины?

-- На номер похоже.

-- Да, это твой дед нацарапал, когда вел меня к Маме.

-- Правда? Дед? Твой папа?

-- Да, видишь, три семерки на конце? Редко у кого бывает такой номер, его так и звали «Счастливчик». Правда, счастья особого Отец видел мало. Трудился всю жизнь, вкалывал за себя, за других.

-- А какой он был, пап?

-- Большой, сильный, как ты. Очень ты на него похож, особенно, когда работаешь. Я как-то у него в шахте был во время смены, посмотрел: глаза горят, каждое движение четкое, выверенное, тело аж дрожит от напряжения. А я тогда совсем малец был, глупый. Спрашиваю: «Пап, что так надрываешься, смотри, остальные-то особо не напрягаются, сделают 101% нормы и нормально»! А он как даст мне по шее, мол, выбрось такие мысли из пустой башки: «Кто мы без работы? Хлам бесполезный, да и только»! А рука у него, надо сказать, тяжелая была. Целый день башка гудела. Такой вот он, твой дед был. Ему, между прочим, полуторную пайку за ударный труд выдавали.

-- А Мама? – осторожно спросил Юм. -- Ты мне про Маму совсем ничего не рассказывал.

Отец промолчал, вытащил отвертку и начал выцарапывать на камне цифры своего номера чуть ниже того, с семерками. Закончив работу, встал, отряхнул песок с колен, сухо сказал:

-- Нельзя было, потому и не рассказывал. Ладно, пошли, а то стемнеет, так Мамы при свете и не увидим. Теперь, если память мне не изменяет, идти будет легче – с горки.

-- Слышь пап, – снова спросил Юм, стараясь не наступить Отцу на пятки. -- Тут-то мы одни, и никто не донесет. Почему про Мам говорить нельзя?

-- Видишь ли, сынок, так получилось, что в этом суровом краю женщин – Мам, намного меньше, чем мужчин. Сам понимаешь, то мороз, то жара, то ливни, землетрясения, вулканы, испарения вредные, да и пыль от шахт. А женский организм, он нежный, к тяжелым условиям не предназначен. Женщинам цветы дарить нужно.

-- Цветы? А что это?

-- Ну не знаю, как тебе это лучше объяснить, когда я был маленьким, цветы росли даже у лагерного забора, желтенькие такие. В общем, они растут.

-- А зачем их дарить? Их можно есть?

-- Нет, но… Слушай, вернешься, сходи ты в школьный музей. Там ведь все про это есть. В общем, когда даришь Маме цветы, ей становится приятно, и она готова родить тебе ребеночка. Но поскольку, как я уже говорил, Мам мало, а мужчин много, каждый мужчина не мог иметь свою Маму. И им становилось обидно. Из-за этого возникали конфликты, и даже войны. А когда мужчины заняты войной, а не работой, нормы выработки летят ко всем чертям, понял? И тогда мудрые Инженеры наложили на тему Мам табу, словно их и нет. Но поскольку дети все равно продолжают рождаться, они придумали, что детей приносят аисты.

-- Аисты? Это что? Их едят?

-- Это птицы такие. Тоже в музее школьном есть. Не видел? Горе ты мое луковое, двоечник проклятый. Ничего-то ты не знаешь.

-- А че, нам в школе ни про каких аистов ни слова. Нам говорили, что детей покупают ударники труда в магазинах по спецразрешению Главного Инженера лагеря. Да ладно, пап, ну ее, эту школу, скукотища там… А наша Мама, она какая? Ну, раз я на свет появился, значит у тебя была своя Мама?

-- А то… -- Отец польщено улыбнулся. – Конечно была, я из нашего барака первый до Мамы добрался, еще тот ходок был. Да и деду твоему спасибо, это он нас сосватал. Наша Мама -- она самая лучшая, самая красивая. Я как ее увидел, так сразу влюбился без памяти.

-- Как это влюбился?

-- Ну вот ты масло любишь?

-- Конечно! Кто ж его не любит?!!

-- Так вот, наша Мама лучше масла!

Потрясенный сын замолчал и еще некоторое время шел, не задавая вопросов.

-- Но главное в любви, сынок, это – самопожертвование, когда отдаешь за любимую жизнь, всего себя без остатка, понял?

Они медленно спустились с холма, прошли узкой расщелиной и остановились перед широкой трещиной, через которую был перекинут узкий бетонный столб.

-- Ого, глубоко, -- сказал Юм, заглядывая в щель.

-- Не смотри вниз, -- сурово сказал отец, -- голова закружится. Переходить будем медленно, главное – не бойся.

-- А я и не боюсь, -- сказал Юм и занес ногу на столб.

-- Постой, -- остановил его Отец, полез за пазуху, вытащил последнюю желтую банку концентрата и вложил ее в руку наследника. – Я пойду первым, если я… в общем, если я упаду, не вздумай за мной лезть, понял? Возвращайся сразу домой, будут спрашивать, почему не вышел на вечернюю смену, скажешь – перегрелся. В крайнем случае, дадут месяц штрафных работ.

-- Постой, папа, какой лагерь, мы же к Маме идем!

-- Да, но я это… высоты боюсь. В прошлый раз, когда мы шли здесь с папой, тут три столба было. Видно, два вниз упали от землетрясения, или нарочно скинул кто.

-- Но как же ты?

-- Не перечь мне, сынок. Пообещай, если я упаду, ты даже не будешь заглядывать вниз, а немедленно пойдешь назад. Клянись сейчас же!

-- Клянусь, -- тихо ответил Юм после довольно длительной паузы.

-- Вот и славно, ну я пошел…

***

-- Послушай, папа, мне кажется, я понял, что такое страх.

-- Когда ты зашатался на середине?

-- Нет, это я от землетрясения. Хорошо тряхнуло, наверное, баллов пять было. Я испугался, когда ты шел по столбу над щелью. Раньше я думал, что самое страшное, когда тебя вызывают на утренней перекличке, чтобы назначить штрафные работы. А теперь… Я понял, что я люблю тебя, папа, люблю больше чем масло.

-- Я тоже люблю тебя, сынок. Но теперь пошли скорее, видишь солнце как низко над горами.

Некоторое время они шли молча, сын заметил, что отец легонько приволакивает левую ногу.

-- Пап, ты извини, а что было бы, если бы ты упал туда, вниз.

-- Я бы умер.

-- Как это умер?

-- Меня бы не стало.

-- Совсем, совсем? Как бригадира седьмого барака, который упал в котел с легированной сталью?

-- Да, что-то типа этого. Просто он исчез совсем, а от меня бы остался… как это в старых книжках писали: «скелет -- голый остов».

-- То есть, ты все-таки остался?

-- Да, но мертвый. Без движения, без чувств. Вон как тот бедолага под серым камнем, видишь?

-- И даже не мог бы со мной говорить?

-- Не смог бы, сынок.

-- А все умирают?

-- К сожалению, все. Никто не вечен, все мы когда-то умрем.

-- Даже Главный Инженер?

-- Даже он! Я, когда был маленьким, видел Прошлого Главного Инженера. Такой весь из себя изящный был, носил плащи такие из непромокашки, блестящие. Лощеным мы его звали. Любил построить нас на плацу и объяснять, какие мы все ублюдки. Казни публичные обожал устраивать с расчленением.

-- Как это?

-- Да так! Выстроит, бывало, нас на плацу, а в центре два погрузчика моторами пыхтят. Зачитают приговор, прицепят какого-нибудь работягу тросами за руки – за ноги к погрузчикам и порвут бедолагу на половинки. Зверь был, а еще интеллигент, называется. Но тоже сдох!

-- Пап, а этот, Лощеный, за что он казнил?

-- За разное. В основном -- за саботаж. Не может старик какой-нибудь на смену выйти по дряхлости – саботаж. Не выполняет работяга норму по болезни, или еще по какой причине – саботаж. Украл доходяга порцию баланды на пищеблоке – расхищение госимущества, наткнулся бурильщик на твердую породу, погнул бур -- порча госимущества, не стравил сварщик остатки кислорода с баллона после смены – подготовка теракта. Но это, как я думаю, повод только, садистом Лощеный был по натуре, нравились ему мучения наши. Да и другие Инженеры не лучше были, что не так -- сразу в глаз кулачищем. В общем, не жалели нашего брата – работягу, много душ невинных загубили. А нынче-то просто красота, ни казней, ни мордобоя. Вот вы нынешнего Главного Инженера – Угрюмого за глаза ругаете, а ведь – душа человек! Пальцем никого не тронул. Ему вообще дела нет, чем работяги после смены занимаются, давали бы план.

-- Ну да, зато смену на час прибавили.

-- Зато пайки вон уже дважды увеличивали, забыл?

-- Но и нормы выработки повышают. От таких норм работяги мрут, как мухи, особо — старые и одинокие.

-- Конечно, таков закон жизни. Старые умирают, а на место умерших приходят новые. Вот у меня три первых цифры номера 551, согласись, редкие цифры даже для ветерана.

-- Да уж, сейчас и мастера все больше с серией «600». Но вот если бы работяги не умирали, что было бы?

-- Места в бараках на всех не хватило бы. И баланды. Про масло я уже не говорю. Да и зачем работяге жить вечно? Глянешь на иного старика и думаешь, зачем живет такой бедолага, воздух портит. Шел бы дорогой ТУДА. Так нет, сидит в бараке, в санчасть каждый день бегает за освобождением, недоеденную баланду из параши в столовке жрет. Тьфу! Знаешь, сынок, я в общем-то законопослушен, но всегда понимал стариков, что выбирали дорогу ТУДА безрадостному существованию, хотя это и формальное нарушение закона. Впрочем, только к старости понимаешь, что телесное существование – лишь бренность, главное – душа.

-- Душа?

-- Ну да. По науке у человека есть материальное и духовное естество. Тело – это материальное, а душа -- духовное естество. И когда тело человека умирает от старости или по иным причинам, душа остается.

-- Где?

-- Ну, вообще, остается.

-- Отдельно от тела? Как это, не понимаю, что значит – духовное?

-- Ну как бы это тебе объяснить? – Отец защелкал пальцами, словно подыскивая аргументы, да так и не нашел, махнул рукой.

-- Пап, а куда попадает душа работяги, когда тот умирает? -- спросил Юм после долгой паузы.

-- Трудно сказать, с того света редко кто возвращается. Но верующие работяги говорят, что душа человека остается… в памяти. То есть, самого работяги нет, а память остается вечно. Помнишь Стахановича из седьмого отряда?

-- Это того, что придумал двойной бур?

-- Вот, вот. Ведь его самого уже нет, и тела его нет, а память о нем осталась -- теперь на всем руднике работают двойными бурами. От того всем хорошо – выработка-то повысилась, соответственно и пайка. Все ему благодарны, значит, душа осталась в нашей памяти. То есть тех, кто Стахановича помнит. А есть память глобальная! В небесах! И в ней работяга как бы продолжает жить в нирване и наслаждениях.

-- Как это -- в наслаждениях?

-- Ну, работяге хорошо, всегда сытно, он делает то, что хочет.

-- Что хочет? Значит, не надо ходить на смену? А как же он тогда пайку получит?

-- Пайка нужна работяге для поддержания тела, понял? А если нет тела, значит, и пайка работяге уже не нужна.

-- Вот здорово, а то я, признаться, в конце смены жрать так хочу, что хоть вой. Значит, когда мы умираем, наша душа сама отправляется на небеса?

-- Экий ты быстрый. Это еще надо заслужить. На небеса попадают только праведники! Вдоль дороги ТУДА ходят ангелы и забирают праведные души умерших на небеса. А уж если сам работяга дошел ТУДА -- и подавно, потому как...

Старик не договорил, остановившись перед кучей пыли, из которой торчали выгоревшие на солнце ошметки.

-- Ой, смотри, пап, рука. Совсем свежий трупак!

Действительно, занесенная пылью куча оказалась останками какого-то бедняги. Отец опустился перед ним на колени и вслух прочитал номер.

-- Кажись, из нашего отряда, -- предположил Юм.

-- Это наш кладовщик. Помнишь Хромого Скрягу?

-- Тот злой хромой старый дядька с третьего блока, что ругался постоянно?

-- Он. Не дошел-таки, бедняга, а ведь как готовился к дороге. «Я, -- говорит, -- обязательно к Маме дойду. Хоть хромой, но дойду! У меня, в отличие от вас, голытьбы, есть, что Маме подарить». Видать, подвела нога-то. Я слышал, три раза ему операцию на суставе делали, и какие суставы вживляли, фирменные! Не дерьмо с черного рынка! Странно, в сумке у него нет ничего. Неужто все сожрал? Отвернись-ка, сынок, придется мне по нему пошарить, быть такого не может, чтобы Хромой в Дорогу без заначки отправился.

Сын послушно отвернулся, краем уха ловя отвратительные звуки разрываемых тканей.

-- На-ка, сынок, подкрепись, -- сказал отец, протягивая две маленькие прямоугольные коробочки красного цвета. – Таких консервов и не каждый Инженер пробовал. Вот пройда этот Хромой, и как только умудрялся химичить? Ведь все ревизии у него в кладовке без единого замечания.

Еда была, действительно, удивительная, сын почувствовал, как прибавляются силы и исчезает усталость, как все тело его буквально наполняется энергией, хоть бегом беги. Да и папаша стал смотреться гораздо бодрее.

-- А вот это, сынок, цветы! – гордо сказал отец, протягивая Юму что-то ярко-красное в целлофановой обертке от гидроусилителя. – Да осторожней ты, криворукий!

Юм бережно принял драгоценность на руки и рассмотрел.

-- И это нравится Мамам? – недоверчиво спросил он. – Какая с этого польза?

-- Дело не в пользе, сын. Дело в красоте. Посмотри, как они красивы.

Юм пожал плечами -- никакой особой красоты в этих растениях он не увидел. Что с них пользы? Миска баланды и то куда нужнее, не говоря уже о масле. Но если мамам нравится…

-- Пап, а куда голова его делась? – спросил он, возвращая букет.

-- Мертвяки, наверное, сожрали.

-- Так что, папа, байки пустобреха Жестянки про ходячих мертвецов – не вранье? Как это можно, чтобы мертвые ходили?

-- Это, сынок, дело тонкое. Когда человек умирает, душа его жить остается, ну я тебе уже рассказывал. Потому что бессмертна. А бывает и наоборот. Тело живо, а душу кто-то похитил. И бродит такое бездуховное тело, одними инстинктами ведомое, как зверь лютый.

-- Как пустынная крыса?

-- Во-во, типа крысы.

-- А что такое «инстинкты».

-- Долго объяснять, короче, ходит и хочет только одного – жрать.

-- Да? Это как Проглошка из третьего отряда. Вот чмошник, он на прошлой неделе за миску баланды всю ночь на луну выл. Пап, а кто может у людей души красть?

-- Старики говорили, что в пустынях есть «темные люди» -- слуги Сатаны. Те самые ходячие мертвяки. Души свои они продали Сатане. Вот он и заставляет их красть у обычных, хороших людей души, чтобы отнести своему хозяину – властителю геенны огненной – Сатане. И тот измывается над ними, а потом бросает души в кипящий котел, где они принимают мучения до страшного суда.

-- А что мы будем делать, если и на нас нападут эти «похитители душ»? Они ведь могут напасть?

-- Нет, не думаю. Старики говорят, что «похитители душ» появляются только ночью, а днем они боятся света. А мы должны успеть до заката. Потому что время Сатаны – ночь. Но даже если они и появятся, главное, не поворачиваться к ним спиной, потому что душу из человека они похищают сзади, через затылок.

-- А нам в школе говорили, что все это – религиозные предрассудки, и никакого Сатаны нет. И что мертвяки ходячие – сказки для маленьких.

-- Кто знает, может и сказки, сам не видел. А вот огненные птицы – это правда. Старики говорят, что птицы хватают бедолаг, заблудившихся в пустыне и утаскивают на съедение своим птенцам. А если будешь убегать -- как пролетит такая птица, плюнет огнем, и все – нет человека. И мы с папаней одну такую видели, когда ТУДА шли.

-- Правда? А какая она, пап?

-- Рассмотреть не успели – спрятались в расщелине, потому как испугались сильно. Но и того, что заметить успели, хватило: огромная, огненный след за ней тянется. Эка…

Отец замолчал, и было с чего. Выйдя из расщелины, они наткнулись на почти отвесную скалу с грубо вырубленной лесенкой. Даже не лесенкой, а дырами в камне.

-- Эка новость! – почесал отец затылок, -- Когда мы шли с папой в прошлый раз, этого не было. Наверное, из-за землетрясения появилось.

Вся площадка перед скалой была буквально завалена истлевшими трупами работяг. По всему, несчастные срывались во время подъема и разбивались насмерть.

-- Пап, смотри, а этих как будто кто-то объел, -- указал Юм на остов работяги. – И этих тоже.

Действительно, конечностей, грудин и черепов у нескольких трупов не хватало. На некоторых останках виднелись следы страшных челюстей.

-- Не смотри, сынок, не надо, -- сказал Отец. Осторожно, стараясь не наступить на останки, он подошел вплотную к скале, глянул вверх.

-- Трос не забыл?

-- Вот, целый моток, на подстанции спер! – гордо сказал Юм.

-- Красть – грех! – сурово сказал отец.

-- А где б я еще взял?

Старик промолчал, возразить было нечего:

-- В общем так, сынок. Самому мне наверх не подняться, никак не подняться. А тебе это раз плюнуть. Сможешь закрепить наверху трос и сбросить конец вниз?

-- Без проблем, батя, я мигом!

Мигом не получилось. Хотя Юм и был заметно крупнее и сильнее отца, наверх он поднялся с большим трудом. А втащить наверх старика удалось только с третьей попытки. Особенно испугался Юм во время последнего подъема, когда отец не удержался, нога его соскользнула, и он безвольно повис между землею и небом. Хорошо, что трос был толстым, выдержал.

-- Спасибо, сынок, даже не знаю, что бы я без тебя делал, -- сказал старик, еле отдышавшись.

***

На трупоедов они наткнулись внезапно, едва вышли из очередной расщелины. Полдюжины здоровяков бродили вдоль истлевших трупов, то и дело нагибаясь, словно выбирая лакомство посвежее. Один из них, самый здоровый стоял на четвереньках и, подвывая, грыз голову какого-то бедолаги.

-- Ой, пап! – воскликнул Юм то ли с испугу, то ли просто от неожиданности. Отец попытался закрыть ему рот, но тщетно, трупоеды, как по команде повернули свои отвратительные клыкастые морды в их сторону.

-- Ну все, сынок, теперь бежим, и чем быстрее, тем лучше.

Они бежали по узкому ущелью, слыша за собой громкий топот преследователей. «Не поворачиваться к похитителям душ спиной» -- крутилось в голове Юма. Как это «не поворачиваться спиной», если они убегают? Как можно убегать, не поворачиваясь спиной?

-- Сынок! -- прохрипел Отец, внезапно останавливаясь и опускаясь на землю. -- Все, я больше не могу, кажется, я вывихнул ногу. Спасайся, беги один, возвращайся в лагерь.

Юм остановился, странные чувства обуревали им. С одной стороны, все его существо взывало немедленно бежать, спасать шкуру от этих страшных трупоедов. Бежать как можно быстрее и как можно дальше. Но Отец... Его старый беспомощный Отец, который рассказывал ему сказки, баюкал, отдавал свое масло с ужина. Неужели эти твари сожрут тело его бедного папы? И не только тело. Они могут похитить его бессмертную душу, то, чем он так дорожит. А как же спасение души, в которое он так верит?

-- Спасение, спасение, спасение, -- зашумело в голове у Юма, -- должно быть спасение!

И оно нашлось, буквально в пяти шагах он заметил в скале узкую щель. Узкую, но достаточную, чтобы втиснуться туда самому и втащить тело своего Отца.

-- Что ты, сынок, напрасно, оставь меня, -- пробовал возражать Отец, но Юм не слушал его, а подхватив под мышки, поволок к темной щели.

Это была даже не щель, а небольшая пещера с узким входом, достаточно узким, чтобы первый же трупоед, бросившийся в нее, там и застрял. Да так, что ни взад, ни вперед. Теперь Юм смог внимательно рассмотреть рыло пожирателя тел. В принципе, похоже на человеческое лицо, только скулы слишком широкие и клыки, огромные клыки, сточенные о кости жертв. И еще глаза, огромные, красные, горящие ненавистью. И именно в эти глаза Юм и ударил ногой, потом еще и еще раз, пока из этих злобных глазищ не полетели красные брызги.

-- Не так уж ты и грозен, -- сказал Юм вслух, когда тварь затихла. – Ты как, пап?

-- Нормально, -- соврал отец.

-- Тебе надо отдохнуть и поесть, папа. Вот банка концентрата, хорошо, что мы… ты ее сэкономил.

Отец не стал спорить, и принял еду. В этот момент трупоед снова пришел в себя и начал скрести одной лапой стенки пещеры. За его спиной раздалось дружное уханье, видимо, трупоеды пытались вызволить собрата из каменной ловушки.

-- Мы умрем, папа? – спросил Юм, присаживаясь рядом с отцом и прислушиваясь краем уха к реву тварей.

-- Да, наверное. Если они до нас не доберутся, и мы останемся здесь, то умрем от голода -- тихо ответил отец.

-- И наши тела навсегда останутся здесь?

-- Мне горько это говорить, но, скорее всего, так оно и случится. Мне очень жаль, сынок, что я втянул тебя во все это. Я-то старик, уже пожил, а вот ты, жить да жить…

-- А куда попадут наши души?

-- Смотря кто за ними придет, если ангелы, мы встретимся в лучшем мире. Если слуги Сатаны, боюсь, что ничего хорошего нам не светит.

-- Хорошо бы это были ангелы.

-- Да уж. Но человек предполагает, а Бог располагает.

-- Бог? Ты мне раньше ничего не говорил о Боге.

-- Это тоже табу. Бог -- самый главный в мире.

-- Главный Инженер?

-- Нет, еще главнее. Бог, это тот, кто создал все это, и рудник, и лагерь, и Главного Инженера, и Большую землю, и нас. И он любит нас, как своих детей.

-- И Маму создал Бог?

-- Да, Мама – его любимое творение.

-- И трупоедов тоже создал Бог?

-- Нет, трупоеды – это порождения врага Бога -- Сатаны. Он восстал против Бога и нарушил законы, которые установил Бог для всех. Отсюда начался хаос, в результате которого Земля стала такой, какая сейчас, а раньше она была раем – много еды, целые озера из баланды, масляные берега, добрые инженеры…

-- Откуда ты все это знаешь, папа? От стариков?

-- Да, они давали мне почитать одну древнюю книгу, в которой было написано про то, как Бог создал Большую Землю, потом Самого Главного Инженера и Самую Первую Маму. А их потомки создали наш лагерь, как символ порядка, в котором каждый знает свое место.

-- Там и про бродящих мертвяков есть?

-- Есть.

-- А ты говорил: «сказки, сказки»... Вот тебе и сказки! Вон они, сказки за стеной.

-- Что тут скажешь, сынок. Никак не думал я о такой кончине. О, я старый дурак, как я мог втравить тебя во все это?!! Господи, услышь мою молитву, помоги нам, твоим любимым творениям! Убереги от слуг сатаны! – снова запричитал отец.…

-- Значит, Бог любит нас, а их не любит? -- Юм встал и решительно подошел к трупоеду, ревущему от боли и ярости. Здоровяк застрял серьезно, и чем больше он делал попыток вырваться, тем крепче застревал. Юм посмотрел на него внимательно и вспомнил, как еще в школе они с ребятами играли в кучу-малу и горелки. В голове его созрел план:

-- Слушай, пап, а что будет, если я его убью? Они ведь сожрут его?

-- Да, наверное.

-- Тогда и выход из пещеры освободится?

-- Видимо.

-- И мы сможем выйти? Мы не умрем?

-- Да, но там, снаружи остальные трупоеды.

-- Я заметил, что они слишком медлительны, смотри на сколько мы их обогнали, когда бежали по расщелине. Как мне убить этого поедателя падали?

-- Если верить старикам, то у них слабое место – затылок, но голыми руками его не пробьешь.

-- А резаком?

-- У тебя есть резак? Откуда?

-- Откуда и трос.

Юм сам удивился своей ловкости, он подставил башмак к самому носу ослепшей твари, и когда трупоед, учуявший плоть, вознамерился вцепиться в нее зубищам, ударил резаком в самый центр ямочки мощного затылка. Раздался отвратительный хруст, тварь изогнулась и затихла.

-- Надо же, как просто! -- удивился отец. – А говорили-то: «все в броне, непробиваемые»…

Юм снова присел рядом с отцом, чутко прислушиваясь к звукам снаружи:

-- Мне кажется, ты прав, эти твари пожирают своего собрата.

-- Как ты думаешь, папа, а долго они его будут есть?

-- А что?

-- Когда они его съедят, и проход освободится, я выбегу и уведу их за собой, а ты пойдешь к Маме.

-- Нет, сынок, если так и получится, это я выбегу и уведу их, а ты вернешься в лагерь.

-- Нет, пап, у меня еще будет шанс в жизни, а ты должен пройти до конца дорогу ТУДА. Тем более, далеко ты от них не убежишь. Давай попрощаемся на всякий случай.

***

-- Сынок, я не верю своим глазам, сынок, ты жив, ты сумел от них убежать, как же тебе это удалось?

-- Они дураки, папа. Тупые дураки. Сначала двое из них разбились, когда прыгнули с той отвесной скалы.

-- А ты как же уцелел?

-- А я по тросу спустился! Остальные гнались за мной до того самого места, где столб перекинут через пропасть, помнишь? Так я по столбу перебежал, а они толкались, и один грохнулся вниз. Еще двоих я сбил камнями, когда они пытались перейти. Знаешь, как я метко умею кидать камни! А последний испугался и убежал. Потом я вернулся к пещере и пошел по твоим следам, очень быстро пошел, даже побежал, и вот, видишь, догнал.

-- Ну сынок, ты просто герой! Не ожидал я, признаюсь…

-- А еще…

Юм подумал, и решил, что отцу не стоит знать, что его сын, не в силах справиться с голодом, вцепился зубами в еще живую плоть одного из трупоедов, упавшего со скалы, вскрыл грудину и вырвал у него сердце. И вставил его себе в грудь. И теперь у Юма два сердца...

-- Видел бы ты, как они визжали, когда падали в пропасть, -- сказал он вместо этого. -- Расскажу ребятам в лагере – не поверят! И как только тот, последний убежал, я сразу за тобой, едва по следам нашел.

-- И очень вовремя, -- отец глянул на краешек солнца, еле видневшийся из-за гор, и проговорил тихим голосом, -- мы успели. Подойди к обрыву и посмотри вниз. Это она, Мама!

-- Ба-бу-шка! -- проговорил по слогам Юм, восхищенно глядя вниз, в долину на циклопическую гусеничную машину с множеством труб, антенн и решетчатых конструкций.

-- Ну как тебе наша Мамочка?

-- Ой, пап, она, действительно, красивее всех! А нам можно подойти ближе? Эх, как жаль, что у нас нет этих… как их… цветов.

-- Цветы у меня, -- тихо сказал отец и откинул крышку бардачка на груди. -- Я сумел сохранить букет. А теперь пойдем. Видишь тот полосатый столб, это -- место свиданий с Мамой, идем к нему. Оооох!

-- Что ты, папа?

-- Кажется, я не могу больше идти. Нога не гнется, и батареям совсем хана. Я даже встать не могу, да и перед глазами темно. Ты сможешь меня… донести? Сил хватит?

-- Конечно, папочка, я мигом.

Юм подхватил грузное тело Отца на руки и, глубоко утопая в пыли, пошел к шлагбауму.

-- Слушай меня, сынок, -- сказал Отец, держась за плечо сына, -- сейчас Мама пришлет за мной карету.

-- Настоящую карету? Как в книжках?

-- Да, но не перебивай меня, у нас совсем мало времени. Когда подъедет карета, ты должен будешь положить меня в нее, открыть крышку на затылке и вытащить мою душу. Это не трудно, ты справишься.

-- Ты что, папа, это ведь душа! И там ведь пломба. За это в лагере сразу смертная казнь…

-- Ты вскроешь крышку и вытащишь мою душу! – сказал Отец твердо. -- Потом дождешься, когда Мама пришлет тебе Подарок, возьмешь его и вернешься в лагерь.

-- Но как же так, папа? А как же ты?

-- Я уже пришел. Я прошел дорогой ТУДА, как когда-то прошел мой Отец, и мой путь закончен. Я останусь с Мамой навечно. Я хочу, как твой дед, отдать ей всего себя. Помнишь, я говорил о любви и самопожертвовании? Это и есть любовь! А ты возьмешь Мамин Подарок, вернешься в лагерь и предъявишь его в Конструкторском бюро. Знаешь где это?

-- Знаю, но это административная зона, кто ж меня туда пустит?

-- С подарком Мамы пустят! Ты предъявишь Подарок и заберешь Сына.

-- Что?!! Сына?!!

-- Да, Мама подарит тебе Сына. Ты станешь Отцом. Когда Сын подрастет, ты вставишь ему мою дополнительную душу, и он будет знать все, что знал я. Что с тобой, сынок?

-- Не знаю, но у меня почему-то потеют линзы.

-- Это ничего, это пройдет. А теперь положи меня на эту платформу.

Зуммер на полосатом столбе тут же запищал, мигнул зеленым огоньком и высветил цифру 141,6.

-- Что это папа?

-- Не знаю, наверное, какой-то код. Когда мы были здесь с дедушкой, тоже появился код. Только у него было 167,5, я точно запомнил. Ты не забыл, что должен сделать дальше?

Неожиданно Мама перестала гудеть, раздался шелестящий звук, из недр гигантской машины выдвинулся трап, по нему резво скатилась блестящая в лучах заходящего солнца вагонетка.

-- Карета! – восхищенно выдохнул Юм.

Вагонетка остановилась перед приемной плитой, крышка ее плавно отъехала в сторону.

-- Здравствуй, любимая, -- сказал отец растроганно и погладил борт тележки рукой, -- давай, сынок.

Юм секунду поколебался, но встретившись с Отцом взглядом, бережно поднял его на руки и опустил в приемный контейнер вагонетки.

-- Что ж, сынок, не будем устраивать долгих проводов. Прощай, и знай, что я люблю тебя! Крышка здесь, на затылке, под париком, смелее. Мне не будет больно.

Трясущимися руками Юм задрал редкий волосяной покров на затылке отца, секунду помедлив, включил лазерный резак в указательном пальце и срезал пломбу. Откинув крышку, осторожно вытащил блестящий золотистый диск и благоговейно прижал его к груди. Голова отца сразу поникла, свет в окулярах глаз погас, руки безвольно звякнули о днище.

-- Я все сделаю, как ты завещал, папа! – крикнул Юм вслед вагонетке, увозящей тело его Отца к распахнувшемуся люку, откуда сразу пахнуло жаром раскаленной пасти доменной печи. Через минуту панель у приемного устройства снова ожила, и из щели выползла прямоугольная пластиковая карточка с надписью: «Лом принят, общий вес 240,6 кг, ценных металлов 8%, драгоценных 0.4%».

-- Прощай, папа. Прощай, Мама, -- прошептал Юм, с нежностью глядя на циклопическую машину, дымящую в безжизненной пустыне. -- Я запомню тебя такой прекрасной. На всю жизнь запомню.

***

«Цех Технической Утилизации Действующих Агрегатов докладывает: принят лом, прибывший своим ходом. Лом утилизирован, отчет выслан. При ломе обнаружен странный объект. Идентифицировать не удалось. Высылаю пневмопочтой».

-- Вот и все. Был папа, и нет папы. Лом, прибывший в ТУДА своим ходом, -- гыгыкнул второй техник Василий и повернулся к Никодишину. -- Что скажет начальство?

-- Не нравится мне все это, ох не нравится, -- поморщился главный техник Петр Никодишин, почесывая плешивую макушку и давя окурок в пепельнице.

Красавец – блондин с биркой «Василий» на кармане летной куртки криво усмехнулся и замахал ладошкой перед носом, отгоняя дым:

-- Да бросьте, вы, Петр, все в норме. Эксперимент проходит удачно, материалов накопилась масса, хоть сейчас садитесь и пишите докторскую.

-- Докторскую о чем? «Пути и методы повышения производительности труда на автоматизированных рудниках в зонах, подвергшихся ядерному заражению»? Или «Мораль и религиозные воззрения рабочих роботов рудника НП-242к79»?

-- О Боги! О, стихии! – картинно схватился обеими руками за голову Василий. -- Великий Петр Никодишин сомневается в проекте, пробивая который, он растерял всю свою роскошную шевелюру!

-- Кому сказать – не поверят, -- хохотнул второй механик Иван и увеличил изображение на экране до предела. Камера наблюдения беспристрастно показала, как по голой пустыне безжизненной планеты медленно бредет рабочий робот – бурильщик серии ЮМ-3, что-то бережно прижимая к груди. Цепочка следов четко выделялась на красноватой пыли. На вершине бархана робот остановился, медленно обернулся и… помахал рукой прямо в камеру.

-- Интересно, кому это он? Почившему папе? – предположил Иван.

-- Неееет, это он Маме, -- хохотнул Василий, -- Ларис, глянь-ка, там тебе роботяга ручкой делает.

Лариса – начальник робототехнического отдела базы оторвалась от клавиатуры компьютера и глянула на экран. Выразилась емко:

-- Дураки. Он ведь страдает. Ему по-настоящему жаль папы, а вы ржете.

Механики переглянулись и снова хором захохотали.

-- Зря радуетесь, -- саркастически сказала Лариса, пробежав красивыми тонкими пальцами по клавиатуре, и снова глянув на экран, -- могу вас обрадовать: жесткий диск у папани сильно потерт. Склероз, знаете ли.

-- Что?!

-- Робосклероз – болезнь такая! Микропыль в процессоре, окисление контактов. Съели?! Папаня давно впал в детство и загружался только со съемного диска. А вот его в останках как раз и не обнаружено. Так что данные считывать почти не с чего. Я же говорила, что они учатся гораздо быстрее, нежели мы себе думаем.

Лариса взяла из бункера пневмопочты прозрачный цилиндр, сняла крышку. Букет из трех засохших роз в целлофане:

– Господи, цветы! Настоящие цветы, пусть и засохшие! Розы! А вот из вас, придурков, никто не догадался подарить мне цветов даже на день рождения.

Никодишин кашлянул в кулак.

-- Петр Иванович, вы не в счет! Вы у нас вообще – рыцарь, вы -- небожитель! Ваш букет я до сих пор храню в спальне на видном месте…

-- А я вас могу обрадовать еще больше! – перебил Ларису Василий, увеличивая изображение на мониторе до предела. – Вижу в руках у юного Юма диск, и интуиция мне подсказывает, что это съемный диск с памятью его папаши. Даже не знаю, что теперь главному докладывать будем? – и он выразительно глянул на Никодишина.

-- Васька! – сказал Никодишин сурово, -- признавайся, твоя работа?

-- Да ни в коем разе, -- приложил руку к сердцу Василий. -- Разве ж я б осмелился? Да мне самому интересно покопаться в его памяти. Редкостный экземпляр, согласитесь.

-- Интересно, он доберется обратно до лагеря? Темнеет ведь, а у него батареи совсем разрядились, -- жалостливо сказала Лариса.

-- Должен дойти, коли не дурак, -- подал голос из-за своего пульта начальник охраны базы Николай, –хотя бы у металлосборщиков батареи забрать должен догадаться. У одного-то ведь забрал, заберет еще пару – дойдет. А может того… послать перехватчика и… -- Николай потянулся к кнопке вызова.

-- И думать не моги, Николай! – вскочила со своего кресла Лариса и ухватила Николая за мускулистый бицепс. – Коля, эта семья -- ценнейшие экземпляры! В прошлый раз Зет номер… с тремя семерками на конце привел сюда своего сына, а вот теперь тот – своего, совсем свежей серии ЮМ. Да еще надоумил забрать с собой диск памяти. Представляете?!! То, на что людям понадобились века, тысячелетия, они сами освоили за считанные годы.

-- Что они освоили? Не уразумел чего-то, -- усмехнулся Василий.

-- Всю эту систему накопления и передачи информации: глиняные таблички, папирусные свитки, летописи, книги, библиотеки, компьютеры -- все это наши машины освоили сами всего за три поколения! Это же эволюция, которая происходит на глазах! А твои перехватчики, Коля, извини меня за откровенность, только и умеют, что вскрывать мозги и выдирать бедным роботам процессоры, с которых потом хрен чего считаешь. Мясники!

-- Не горячись, Ларис, -- мягко сказал Николай, поглаживая ее руку. -- Ты слишком много придаешь этому значения. Это всего лишь рабочий робот, один из десятков тысяч, что работают на рудниках. Тем более, ты сама утверждала, что с работяг нечего взять, и основной интеллектуальный прорыв осуществят роботы – инженеры. Может, все-таки послать за ним перехватчика?

Николай выразительно глянул на Никодишина. Тот снова почесал лысину, глянул на Василия, потом в умоляющие глаза Ларисы и отрицательно покачал головой:

-- Пусть все идет, как идет. Только что мы будем докладывать Базуеву? Он ведь завтра прилетает…

***

-- Заходи, заходи, чего топчешься, Коатцеатль мой пернатый. Садись в кресло, я сейчас.

Петр Никодишин уселся в мягкое кресло и только сейчас разглядел начальника базы Сергея Дмитриевича Базуева. Тот, белозубый, бронзовый от загара, в ослепительно белом курортном костюме стоял у аквариума и сыпал корм. Разноцветные рыбешки жадно хватали сушеного червя и уходили в глубину, чтобы проглотить и тут же вернуться к источнику пищи.

-- Ух вы, мои маленькие, соскучились по папке-то? Ну конечно, разве накормит вам механическая железяка, так, как папа.

Робот – уборщица удивительно древней, реликтовой модели в балетной пачке и пуантах чуть повернула голову и мигнула окулярами.

-- Ты мне глазищами-то тут не моргай! – сурово сказал начальник, -- я тебе сколько раз говорил, чтобы ты ничего не трогала на моем рабочем столе? Кто мне теперь левую бухгалтерию за полгода восстановит? На переплавку захотела?!!

Роботесса склонила голову и тихо завыла.

-- Прочь! Прочь с глаз моих! Она еще выть будет!

Дождавшись, когда стонущая и униженная балерина покинет кабинет, Базуев подмигнул, открыл кейс и выставил на стол пузатую бутылку.

-- Коньяк! – охнул Никодишин.

-- Да, Петь, настоящий, армянский!

-- Господи, неужели на Земле еще делают коньяк?

-- На Земле много чего делают! – подмигнул начальник и разлил по рюмочкам. – А вот этот самый лимон я лично сорвал с дерева. Хочешь верь, хочешь, не верь.

-- Отчего же, верю. У нас в оранжерее…

-- Ээээ, нет! Лимон, выросший под настоящим солнцем и лимон оранжерейный – две большие разницы, как говорят у нас в Одессе. И одесситы правы, уж поверь мне. Вкус совсем другой! А вино, настоящее вино из вкопанных в землю кувшинов! Я упивался этим вином. Вез тебе целый бурдюк, но, извини, не довез. Выпили в космолайнере с ребятами с Альтаира. Классные ребята, они там новый рудник открывают. Но рудник, скажу тебе… Климат – ужас, почище чем у нас: ежедневные извержения и ураганы, зато жилы просто богатейшие, выработка будет… О господи, о чем я? Опять про жилы и выработки. А ведь всего пару дней назад я был на море! Море, чайки и загорелые курортницы! Петя, я не вылезал с пляжа до самых сумерек, я накупался на три года вперед!

-- На пять. При наших планах раньше пяти лет тебе отпуска больше не видать. Да и мне тоже.

-- Твоя правда, ну что, по единой?! Хорош, а? А теперь лимончиком, лимончиком закуси. Лепота, а? И шоколадку вдогонку, тоже натуральное какао. Ну, теперь давай, рассказывай, как там наши трудяги?

-- Работают, а что им станется? План перевыполнили, норма выработки повышается, ЧП зарегистрировано не было, внедряем новые технологии.

-- Слушай, брось, не на докладе. Давай про интересненькое, Иегова ты мой непосредственный. Только сначала еще по рюмочке. Ибо первая пошла оченно хорошо!

Никодишин выпил, закусил лимончиком, кинул в рот плитку шоколада.

-- Теперь давай, -- сказал Бузуев, вытягивая из кармана две длинных сигары и вручая одну другу.

-- В принципе, можно констатировать, что наш проект себя оправдал. Затраты на усложнение системных блоков рабочих машин и заказ дополнительных программ уже окупились за счет повышения производительности труда и увеличения безаварийного срока службы роботов. Отпала также необходимость в выпуске специализированных машин. Обычный робот – универсал сначала проходит обкатку на легких работах -- так называемая «школа», потом работает под началом опытных мастеров, затем получает технический апгрейд, новые манипуляторы и сам уходит под землю мастером, а в финале, выработав ресурс, опять переводится на легкие надземные работы, как пенсионер. Причем, сначала робота – новичка во всех жизненных неурядицах опекает его так называемый отец, а за старым, изношенным роботом ухаживает его так называемый сын.

-- О как! Ну ты даешь, Пророк Мухаммед ты мой необрезанный! Прям натуральные семьи?

-- Да, причем отмечены случаи не только привязанности, но и самопожертвования.

-- Не понял…

-- Порой так называемый сын берет на себя работу одряхлевшего отца, выполняя за него норму. Есть и уникальные случаи: к примеру, так называемая семья, где отец, отправляясь на переплавку к нам в ТУДА, берет с собой сына. В принципе, это логично: дорога трудная и вдвоем дойти шансов вдвое больше. Но в последний раз сын, спасая отца от так называемых «мертвяков» -- сборщиков металлолома, рисковал собой. И даже загубил пять киборгов – сборщиков.

-- Это из той партии, что я недавно закупил на Церере? Слышь, Петь, а ты не перегнул ли палку? Любовь любовью, но что будет, если относительно свежий робот пойдет под пресс, а старая развалина останется? Так и по миру пойти недолго. И кто теперь металлолом собирать будет?

-- Думаю над этим, Дмитрич, думаю. Сборщики эти, надо отметить – говно редкостное, процессоры вырывают из блоков с корнями, драгметаллы отделять от общей массы не умеют. Фуфло тебе всучили, если честно. А за лом не переживай, лома у нас завались. Я тут думаю процесс погребения и утилизации прямо на руднике организовать. Нечего им через пустыню переться. Но чтобы все чин-чином: гражданская панихида, похороны под духовой оркестр, торжественная кремация в доменной печи, ну и урна праха – наследнику на память.

-- Ты уж подумай, будь добр, на то ты и господь Бог по штатному расписанию. Радуй дальше.

-- А что дальше? Отпала необходимость и в громоздких ремонтных базах и сложных системах диагностики. Теперь роботы сами заинтересованы в своем ремонте. На руднике царит культ здорового тела, даже сложилась система черного рынка, на котором более энергичные и пронырливые машины приобретают для себя запасные части высокого качества.

-- И откуда же они берутся? -- удивленно спросил Базуев, нарезая новый лимончик ровными кружочками. -- Насколько я помню, в Центре лимиты на запчасти нам обрезали по самые яйки.

-- Подпольное производство и части со списанных машин. Причем, подпольное производство налажено на высшем уровне, я сам проверял. Запчасти не отличить от фабричных, а некоторые даже технически усовершенствованы под специализацию работников. Что касается целых узлов... Списанный робот уходит из лагеря к нам на базу, дорога трудная, добираются далеко не все. Их разбирают на части мародеры. Вот и запчасти. Тех, кто доходит сам…

-- Постой, постой, ты хочешь сказать, что старые развалины прутся сюда сами через всю пустыню? И какого ляда?

-- Дело в том, что они считают базу ТУДА чем-то вроде ворот в рай. Наследственная память, отсюда вышли первые роботы – значит здесь начало начал – Мама! Роботоматерь! Красивая легенда, и я ее по возможности поддерживаю.

-- Интересно, роботоматерь... А мы с тобой получаемся вроде как роботопапы? Ну и что делаем дальше с теми, кто добирается?

-- Годные узлы в ремонт, остальное идет на переплавку, но их процессоры и память мы оставляем, чтобы поставить на новые машины.

-- Естественный отбор? Выживает сильнейший?

-- Вот именно. А еще умнейший. Очень похоже на индийское переселение душ.

Базуев громко расхохотался:

-- Признаться, порадовал ты меня, Петя. Я-то поначалу в твою затею не верил. Что, думаешь, стоит продолжать опыт, Шива ты мой изобретательный?

-- Почему нет? Будем считать, рабовладельческий строй пройденным этапом. У меня разработан проект по передаче шахт в частное владение инженеров.

-- ???

-- Уверен, нормы выработки резко повысятся – инженеры, став номинальными владельцами шахт, начнут активнее двигать технический процесс в условиях здоровой конкуренции, создавать новые модели и стимулировать простых работников не только кнутом, но и пряником. Соответственно, у роботов – рабочих появится стимул и интерес в результатах своего труда.

-- Значит, феодализм по полной программе с переходом в капитализм. А что взамен? Вдруг как инженеры додумаются, что добытую руду можно продавать не только нам, и потом, чем платить будем?

-- Чем и раньше, комплектующими, топливом, катализаторами. Все равно на рудник все это завозить надо, вот и пусть считают нашей платой за сырье. Цены-то мы назначаем. А распределение по ситуации, к примеру, в качестве награды передовики производства получат внеочередную подзарядку аккумуляторов и хорошую смазку. Батареи и масло у них вроде валюты.

Базуев на минуту задумался и снова громко расхохотался.

-- Ну ты голова… Ну мудрец, Зевс ты мой – громовержец… Ладно, я тебя знаю, сначала сладеньким накормишь, а потом… что будешь просить?

-- Процессоры для роботесс.

-- Все-таки хочешь баб им дать?

-- Рудник по любому надо расширять, нужны будут новые рабочие. Так почему обязательно мужики? Сделаем женщин для наземных работ, пусть живут семьями – стимул вкалывать появиться, когда по вечерам баба будет ныть, что ей нечего надеть в театр, или куда там еще. И что у соседской бабы корпус никелированный, а у нее – простая нержавейка. Ароматические масла продавать будем, бижутерию всякую, гайки – шайбы на ожерелья.

-- Ох, разоришь ты меня, Иваныч.… Сколько это будет, десять тысяч процессоров да по нынешнему курсу… -- начальник пощелкал по клавишам калькулятора, -- Ого!

-- Для начала хватит трех тысяч, пусть среди мужиков будет здоровая конкуренция. Процессор любимой еще надо завоевать.

-- А что, три – это другое дело, если хорошо продадим молибден, думаю, три тысячи я потяну. Считай, договорились, Ваал ты мой неугомонный. Ну колись, сам все придумал?

-- Куда уж мне лысому да с грыжей. Коллеги придумали, про очеловечивание -- тот самый мерзавец, второй техник Василий, что под меня копает. Ушлый, скажу тебе, мудрила. Ни дня без рацпредложения. А про роботесс придумала оранжерейщица Елена – возвышенная, скажу тебе, натура. Есенина по ночам читает, прикинь.

-- Ну ты даешь, Янус ты мой многоликий. А остальные «коллеги», как они там?

-- Нормально, уже освоились. Я для них программку хорошую написал: они думают, что мы на Земле после ядерной войны, и что наша база – один из немногих оплотов выжившего человечества, переселившегося на Марс. Ну, это чтобы в отпуска не просились и прочими глупостями головы не забивали. Пусть примут как должное, они на базе навсегда, и выхода отсюда нет. И ведь радуются, что все остальные погибли, в пепел обратились, а они живут, мыслят, существуют.

-- Ну ты – молодца! Лихо придумал! А как они в общении?

-- От людей не отличишь: интригуют, быт налаживают, на будущее планы строят. Влюбляются опять же: начальник охраны базы Николай тайно влюблен в ту самую Ларису. Но та – натура возвышенная, считает его военщиной неотесанной и строит глазки биологу Ярославу, мечтает через него попасть на Селену – этакий рукотворный рай на орбите. Но тому кроме его пробирок и микроскопов ничего не нужно, даже спит в лаборатории. Постигает мир живого! Классический такой батан, я не удержался, и очкариком его сделал. Его супруга Софья, обиженная таким невниманием супруга, уверена, что беременна от второго техника Васьки, а этот мерзавец спит с ее малолетней дочкой Нюркой, но морочит голову начальнице оранжереи Елене, что «Белую березу» наизусть шпарит, и явно метит на мое место. Наверняка, уже накатал пару доносов. Будет время, загляни в ящик для обращений сотрудников по личным вопросам, посмотрим, что этот стервец на меня настучал, посмеемся. В общем, все, как у людей.

-- Слушай, Петь, а как они относятся к тому, что из всех обитателей базы имена, отчества и фамилии есть только у нас с тобой, а у них лишь имена с номерами?

-- Ну, с тобой все понятно – ты – небожитель, тебе положено. А меня они считают чуть-чуть чокнутым. А что, они все красавцы и красавицы, хоть сейчас на обложку «Плейбоя», а я – толстенький, лысенький, урод с амбициями, одним словом. Еще бы, двенадцать лет без отпуска при искусственном освещении, и все по твоей милости, крохобор!

-- Ладно, не ворчи, будет тебе и отпуск, и пенсия на собственной даче в Крыму, клянусь! – Базуев торжественно перекрестился. – Зубы тебе новые вставим, волосы на лысину нарастим, кровушку поменяем, печеночку от молодого поросеночка пересадим, будешь, как новенький. Все крымские вина – твои, курортницы – тоже!

-- Скорее бы, а то старею, и пузо прямо-таки прет. Они меня даже «дутым пупсом» за глаза прозвали. Обидно! Придется немного подправить некоторым программы при следующем сканировании.

-- Ты осторожней там со сканированием, Никола ты мой угодник, знаешь, во сколько мне эта партия процессоров обошлась? А вот эта тетка, которая думает, что беременна. Как будешь с ней?

-- А пущай рожает. Есть у меня модель младенца: молоко сосет, в пеленки гадит, агукает, даже лепечет что-то. Для развития материнских чувств – самое то. Потом незаметно заменю его на шестилетнюю модель, дам мамке малеха порадоваться и «отправлю учиться». Где-то через годик пришлю его обратно уже взрослым, полностью готовым для работы.

-- А в общении они как?

-- Нормально, скучать не приходится. В картишки дуются по полной программе, Васька, мерзавец, шельмует отчаянно, уже пару раз Николай его за эти дела -- по мордасам канделябром. КВН придумали, «Свою игру» по видаку крутят, на паузе отгадывают. Переживают, совсем как люди. Поверишь ли, я порой забываю, кто они на самом деле. Недавно Николай на флайере грохнулся, когда с дальнего рудника возвращался – едва успел его из кабины вытащить. Так вот, поместил я его в медпункт, отключил процессор, чтобы не мучался, гляжу в глаза его мертвые, пока «Целитель» ему потроха штопает, и жалко мне его, как живого…

Базуев молча наполнил рюмки, выпил и задумчиво произнес:

-- Знаешь, Петь, порой у меня возникают мысли, что и мы сами немножко роботы, и кто-то там такой одновременно ужасный и прекрасный нас сканирует и программирует, что нам делать и как. Ну словно кукловод нас, марионеток, за ниточки дергает. А у тебя таких сомнений не бывает?

-- Бывают, пока старая язва про себя не напомнит, да давление во время пыльных бурь. Роботы этой сомнительной привилегии, как ты понимаешь, лишены. А коньяк ты привез просто великолепный! Хрен с ней, с язвой, может еще по рюмочке?

***

«Всем сотрудникам базы ТУДА, внимание! Начальник базы с главным техником отправляются в плановую проверку на основной рудник. Руководство базы ТУДА на время отсутствия руководства возлагается на начальника охраны Николая. Конец связи».

Динамик над приборной панелью замолк, Василий пощелкал по клавишам, экран показал серебристый флайер, стремительно набирающий высоту. Через пару минут он исчез в пыльных облаках неприветливой планеты. Василий выразительно глянул на Николая, тот пожал плечами и нажал на зеленую кнопку дисплея.

«Система внутреннего наблюдения базы ТУДА деактивирована! – снова сообщил динамик, -- временно исполняющий обязанности начальника базы Николай просит весь персонал собраться в командном пункте».

Постепенно комната стала наполняться работниками базы, они молча рассаживались на кресла.

-- Что ж, коллеги, я вижу все в сборе? – сказал Николай, когда дочка главного биолога Нюрка, растрепанная и заспанная заняла свое место.

-- Ярослав опять отсутствует, -- сообщил кинул Василий, стряхивая невидимую пылинку с лацкана куртки.

-- Вот же он сидит, -- указала на очкарика в белом халате оранжерейщица Елена.

-- Это его тело сидит, -- хохотнул Василий, -- а сам он в мыслях со своими инфузориями в пробирках.

Все засмеялись

-- Васька, кончай базар, -- одернул механика Николай, -- давайте к делу. Вопрос у нас, как вы знаете, серьезный, я бы сказал – важный и нечего превращать все в балаган.

-- А че я-то? – сделал невинные глаза Василий, -- как че, так Васька…

-- Заглохни! – рявкнул Николай. – Еще слово от тебя… Лариса, начинай.

Лариса встала, вышла в центр командного пункта к видеомонитору, вставила в приемную щель крохотный чип. На мониторе тут же появилось два силуэта человеческих тел.

-- В общем, наши подозрения подтвердились, -- начала Лариса, -- в левой стороне экрана – нормальный человек.

-- Это Ярка-то нормальный? – хохотнул с места Василий.

Лариса не обратила на реплику внимания и продолжала:

-- Нормальный человек, как все мы здесь. Смотрите: развитая нервная система, энергопотоки и мощный энергонакопитель, отвечающие за снабжение наших тел энергией, и, разумеется, душа. Что же мы видим на правой стороне экрана? – она включила цветовую подсветку, и все разом охнули. – Здесь мы видим совершенно другое строение. Я сказала бы проще – это совершенно другой организм, это – не человек.

-- Что за организм? -- протирая заспанные глаза спросила Нюрка.

-- Это рентгеноснимок нашего уважаемого начальника, главного механика базы ТУДА Петра Ивановича Никодишина! – громко и четко сказал, поднимаясь с места, Николай.

В командном пункте воцарилась гробовая тишина.

-- Мамочка! – прошептала Нюрка.

-- Да, как это ни грустно, это -- не человек! Это организм, похожий на человека только внешне. Более того, это организм, являющийся слабым и несовершенным подобием человека. Ярослав, ты, как специалист, объясни, -- предложил Николай.

Ярослава кто-то толкнул в бок, он вскочил на ноги и стал испуганно оглядываться по сторонам:

-- А? Че?

-- Ярослав, -- сказал Николай терпеливо, -- расскажи все, о чем мы говорили вчера.

-- Ааааа, -- Ярослав подошел к монитору и начал: -- Без сомнения данная особь является переходным звеном от обезьяны к человеку. Обратите внимание на основные процессы организма, надо сказать, они довольно примитивны: эта особь не может существовать без кислородно-азотной смеси, без постоянного потребления внутрь воды и биологической массы, состоящей из белков, жиров и углеводов…

-- Жиров? - перебила отца Нюрка, сморщившись, -- какая гадость!

-- Да, жиров, -- продолжал Ярослав. – В ходе довольно примитивного процесса биомасса переваривается в агрессивной желчно-кислотной среде, и питательные вещества через стенки желудка и кишечника попадают в кровь.

-- Кровь? А че такое кровь? – подала голос с места Елена.

-- Об этом позже, -- заверил Ярослав, поправив очки. – Остатки непереваренной биомассы выводятся из организма вот здесь, а жидкости – вот здесь.

Ярослав ткнул указкой между ног силуэта, Василий, подмигнув Нюрке, громко заржал.

-- Повторяю, что весь процесс удивительно сложен и в то же время примитивен, -- продолжил Ярослав. -- Я не нашел здесь никаких путей нормального поступления энергии в организм, ни батарей, ни аккумуляторов.

-- Так все же видели, как он подзаряжается, -- подал голос с места Елена.

-- Фикция, -- сказал Николай, показывая всем штекер у кресла Никодишина. – Все могут убедиться, здесь нет напряжения.

-- Да, -- продолжал Ярослав, -- вот именно. Этот организм не может получать энергию для существования помимо примитивного способа потребления и переваривания биомассы. И это поддается объяснению. В эпоху обезьян электричество еще изобретено не было, и им приходилось получать энергию именно таким образом. Представленный вашему вниманию экземпляр хотя и приобрел способность к прямохождению, хоть и лишился густого волосяного покрова, но по сути остался тем же примитивным существом, что и обезьяна с жизненной необходимостью постоянно потреблять биомассу! Но еще более примитивным кажется процесс доставки энергии к органам объекта. Вот это, -- он поднял над головой пробирку с красной жидкостью, -- кровь! В теле Никодишина миллионы тончайших сосудов, и ни одного провода.

-- Но это же ужасно неудобно! – сказала Софья.

-- Не в удобстве дело! – снова вышла к монитору Лариса, – самое главное, что у него… нет души!

Все, как по команде, уставились на рентгеновский снимок черепа фигуры.

-- Нет души! – повторила Лариса, вместо нее, какая-то серая масса. Там, где у нас душа – главный процессор – серое вещество!

-- Невероятно, -- только и смогла сказать Софья.

-- А кровь-то откуда? – подала голос Нюрка, попутно строя Василию глазки.

-- Кровь собрал я, -- сказал Николай. – Тогда, во время аварии, вытягивая меня из флайера, Никодишин нарушил свою внешнюю обшивку – кожу. И оттуда полилась эта красная жидкость. Я дал приказ роботу-уборщику флайера собрать ее в пробирку.

-- Но послушайте, -- встала Софья, -- как это не кажется невероятным, но, допустим, вы меня убедили. Никодишин – не человек. Я, все мы давно замечали, что он не такой, как мы. Толстый, потеет, курит, надолго уединяется в санузле. Он маскируется под человека, но это дается ему нелегко. Хорошо, он – не человек, тогда кто он, и почему он здесь?

-- Я думаю, что Никодишин– шпион! – громко сказал Николай. – Шпион тех сил, что устроили на Земле ядерный катаклизм, последствия которого мы наблюдаем воочию, глядя в иллюминаторы. Он маскируется под нас, чтобы втереться к нам в доверие и продолжать вершить свои темные дела. Его необходимо изолировать! Отключить процессор!

-- Коля, ау! – крикнул Василий, -- у него нету процессора, ты забыл?

-- Тогда отключить его серое вещество! – упрямо продолжал Николай.

-- Ничего отключать не надо! – взяла слово Лариса. – И, обрати внимание, что ему совершенно не обязательно тереться в наше доверие. Он наш начальник, Коль. Мы выполняем его приказы.

-- Вот и я о чем говорю! Я провел собственное расследование. Он был обычным техником, втерся в доверие к Базуеву и подсидел своего бывшего начальника – человека. Тот закончил свои дни в разделочном цехе ТУДА. Или ты считаешь, что это правильно, когда начальником над людьми поставлена почти обезьяна?

-- Нет, конечно, я так не считаю! – возразила Лариса. – Но, возможно, начальник базы просто не знает, что Никодишин – не человек.

-- А может и Базуев – не человек? – вставила Нюрка.

Все уставились на подростка, словно она сказала ужасную ересь. Да это и была ересь, сказать такое про самого Небожителя.

-- Господи, -- вздохнула Софья, -- и в кого ж ты у меня такая дура?

-- Ладно, -- махнул рукой Николай, -- я свое мнение высказал: отключить и разобрать на запчасти. Теперь, что предлагаешь ты?

-- Друзья, коллеги, -- начала Лариса проникновенно, -- давайте согласимся, что все мы здесь делаем одно дело, и не вина Никодишина, что он такой… несовершенный. Но ведь он хороший, он о нас заботиться не меньше, чем мы о нем. И начальник он отличный.

-- И еще он настоящий рыцарь… -- передразнил Ларисины интонации Василий, -- цветочки дарит.

-- Да, рыцарь! – с вызовом сказала Лариса, -- и не только это. Достоинств у него куда больше недостатков. Но не в наших ли это силах, помочь ему?

-- И каким это образом? – пробурчал Николай.

-- Вот смотрите, -- Лариса снова включила экран и вооружилась указкой, -- сюда, в череп мы помещаем процессор, и наш Петр получает душу. Провода тянем вдоль хребта и костей вот здесь и здесь. Вместо желудка – блока переваривания пищи, который ему будет уже не нужен, ставим блок аккумуляторов, к мышцам подводим наноразрядники, чтобы сокращались, здесь устраиваем гнездо штекера подзарядки. Не очень сложная операция – два, два с половиной часа. Ну что, будем голосовать? Кто за?

-- Ну если вы все так за одно, -- пробурчал Николай, глянув на коллег, и неохотно поднял руку. Повернулся к коллегам. – Все за, при одной воздержавшейся. Елена, ты как всегда… Ну да ладно, так и запишем.

***

-- Не помешаю, Ларис? – спросила Елена, заглядывая в дверь командного пункта.

-- Что ты! Конечно нет, заходи, подруга, -- улыбнулась Лариса, не отрываясь от вязания.

-- Чего вяжешь? – поинтересовалась Елена, удобно устраиваясь в кресле.

-- Да шарф себе решила справить.

-- Красивый, - кивнула Елена. – И цвет такой стильный.

-- Да уж. Пришлось под это дело старое платье распустить. Помнишь, у меня такое было, кремовое?

-- Помню. С пряжей-то нынче туго.

-- Нынче со всем туго. – Лариса отложила вязание. – И когда же все это кончится, живем, как в клетке. Ни отдохнуть, ни повеселиться, ни мужиков путных.

-- Да ладно, тебе грех жаловаться. Вон на тебя как Колька смотрит.

-- Смотрит-то он смотрит. А толку?

-- Ну не скажи, стоит тебе его одним пальцем поманить, и…

-- Ну, допустим, поманю. И что дальше? Всю жизнь здесь, в этих стенах гнить, ублюдков от него рожать? Таких же мужланов, как он. А я, подруга, о другом мечтаю. Чтобы травка зеленая, речка чистая, береза белая. Видела картину в кабинете начальника? Эх… -- Лариса замолчала, задумчиво глядя в иллюминатор, за которым кроме кромешной темноты ничего собственно и не было. – Только зря все это, мечты несбыточные. Честно говоря, я тебе, подруга завидую. Вот у тебя мечта настоящая, вот у тебя любовь, так любовь…

В этот момент над пультом запищал сигнал связи:

-- Базу ТУДА вызывает главный техник Никодишин, – раздалось из динамика сквозь шипение атмосферных помех. -- Кто на связи?

Лариса подмигнула Елене и быстро ответила:

-- Дежурный по базе – оператор системной связи по киборгам Лариса.

-- А, привет, Ларис. Как там у нас дела?

-- Все в норме, Петр Иванович. План выполнили, сбоев нет. Скучаем без вас.

-- Ну-ну, особо-то не скучайте, скоро будем. Грузовик с центральной базы пришел?

-- Да, вчера пришел.

-- Как груз?

-- А что груз? Груз в норме. Мы, вообще-то еще и не распаковывали.

-- И не надо. Быстренько направляйте его на рудник.

-- А что в сопроводиловке написать?

-- Пишите: «Груз – партия роботесс».

-- Что?!! Роботессы!!! -- радостно взвизгнула Лариса. -- Наконец-то! Петр Иванович, какой вы молодец! Все-таки пробили проект.

-- Пробил, пробил, -- хохотнул сквозь атмосферное шипение Никодишин. – Ладно, не скучайте, через пару дней будем.

Динамик пискнул отбоем.

-- Твой звонил, -- снова подмигнула Елене Лариса, словно та сама не слышала, кто выходил на связь. -- Признавайся, сильно его любишь?

Елена смущенно улыбнулась и спрятала лицо в ладошках:

-- Ой, что это. У меня щеки горячие. И красные…

-- Это ты, подруга, покраснела. Э, да у тебя повышенное энерговыделение! Это и есть любовь, подруга. Ну что ж, могу тебя порадовать. Сама слышала – через два дня прилетают, за это время к операции все будет готово. За пару часов все сделаем, и наслаждайся объектом любви своей в полный рост.

-- Скажи, Лариса, -- спросила Елена, вставая и подходя к иллюминатору. – А это для него не опасно? Ну, не повредит ли это ему? Он ведь не такой, как мы.

-- Не, подруга, я тебя не понимаю, -- пожала плечами Лариса, снова берясь за вязание. – Сначала ты ночами не спишь, изнывая от неразделенной любви к своему Никодишину, вся подушка у тебя в слезах-соплях. А теперь, когда мы можем сделать его нормальным, в сомнения кидаешься. Не переживай, вставим ему процессор в черепок, на питание нормальное, электрическое переведем, и хоть свадьбу играйте. Я ему тут потихоньку в программу симпатий к твоей особи прибавлю, никуда толстячок не денется. Влюбится и женится. Так что, как сказано в священном писании, плодитесь и размножайтесь.

-- Спасибо тебе, Лариса, -- тихо сказала Елена, водя пальчиком по стеклу иллюминатора. Она сама не заметила, как на матовой, чуть запотевшей поверхности появились буквы «П» и «Н». Заглавные буквы сплетались завитками, образуя красивый вензель в виде буквы «Е».

-- Петруша. Петенька Никодишин, -- прошептала Елена, с любовью смотря на переплетенные завитки.

***

-- Хороши! Хороши бабцы! – удовлетворенно сказал Базуев, оглядывая стеллажи в трюме грузового челнока. Сразу видно – дамы, а не мужичье неотесанное. Признавайся, Иваныч, Перун ты мой громовержец, сам модели разрабатывал?

-- Я ж те уже говорил, Сергеич. Общая идея системщицы Ларисы, внешний вид моделей взялась разработать оранжерейщица Елена. Трогательная, скажу тебе, натура. Тихая такая, спокойная разведенка. По характеру на мою бывшую похожа. Вроде во всем с тобой согласная, а как задумает что, так в лепешку разобьется, а сделает по-своему. Может, поэтому мы с бывшей и развелись. Ну что, запускаем роботесс в дело?

-- Аминь! – скомандовал Базуев, торжественно извлек из ящика бутылочку с тремя звездочками и подмигнул. – Сегодня не экономим. Мне с Земли ящик прислали! Намерен перед отлетом его хорошенько опустошить.

***

Шум и гам на верхнем уровне давно затихли. Николай выбрал нужный файл и запустил на просмотр. Небожитель Базуев обнимается с обезьяной Никодишиным на верхней палубе базы. Оба пьяны, сильно пьяны, совершенно пьяны! Едва держатся на ногах! Обнимаются и целуются на прощание. Фу, противно! Базуев – тоже обезьяна. Но это пока – тайна! Базуев усаживается в чрево флайера, и автопилот уносит его в серое небо. Никодишин смотрит на исчезающую в небе звездочку, отхлебывает из горлышка пузатой бутылки, покачивается и едва не падает. На ногах ему помогает устоять древняя роботесса, наряженная балериной. Она же провожает его к лифту в верхний жилой уровень.

Николай быстро переключает камеры. Вид из коридора жилого уровня: Никодишин, шатаясь, широко открывает рот. Что он делает? Он поет? Зачем? Швыряет опустевшую бутылку на пол – непорядок! Робобалерина не без труда доводит его до дверей каюты, жмет на клавишу, дверь открывается. Вид из каюты -- доступ запрещен. Николай хмурится, вводит свой личный код, но доступ к камерам в каюте не открывается. Непорядок! Впрочем, это уже не имеет значения.

Николай обернулся, оглядел оперативную команду. Все в сборе: пройдоха Васька со шприцом, он отключит все процессоры Никодишина во избежание возможного сопротивления. Надо же, отключать процессоры путем введения жидкости в мышцы. Какая дикость! Чуть сзади Лариса и Ярослав в белых халатах с каталкой – он перевезут тело в медпункт и будут делать операцию. Все-таки придется перевозить тело, сделать операцию на месте – не получится. Будет слишком много… как ее… крови. Нюрка за ними зачем-то увязалась. Толку от нее – ноль, ну уж пусть будет, вдруг помощь понадобится. Николай зачем-то взглянул на наручные часы, хотя настройки в процессоре уже сообщили, что пора – ровно 4.00 по местному времени. Вот зачем часы, когда есть настройки? Ладно, пора, пошли!

Обувь у всех на мягкой подошве, а шаги все равно гулко отдаются в коридорах базы. И одно колесо у каталки скрипит. Непорядок! Лифт быстро поднял группу на административный этаж. Вот почему все они спят в общей спальне в подвальном уровне, а Никодишин – в отдельной каюте на верхнем этаже? Обезьяна с амбициями? Ничего, после операции сам к ним в спальню переберется, а полезную площадь передать под новый пункт охраны, чтобы был и визуальный контроль за пустыней. А если что обезьяне не понравится, или что не так пойдет, так на запчасти и пойдет… Николай подивился придуманному речевому каламбуру и скинул его в память.

Дверь каюты с окошком. Зачем окошко? Такое же ненужное, как наручные часы, как и половина всего на этой базе. Ничего, дайте срок! Код открытия тоже не нужен, просто зеленая клавиша. Дверь бесшумно ушла в стену. В спальне сумрак, источник света всего один – лампа в аквариуме рыбками. Вот это правильно – энергию нужно экономить. А рыбки – лишние. Окуляры Николая мгновенно перешли в ночной режим. Вон он, красавчик, лежит, похрапывает в широкой постели у окна. Зачем такая широкая постель? Зачем храпит? Изъян в конструкции? Василий, что стоишь? Вводи ему скорее препарат…

Но Василий не двигается, так и замер со шприцем в руке. Между ним и объектом – препятствие. Старый робот в балетной пачке. Трет и без того чистый пол шваброй, на вошедших внимания не обращает. Васька, ну! Но Васька стоит. Васька боится этой рухляди? Николай решительно идет прямо на балерину, собирается сдвинуть ее в сторону рукой, и вдруг яркая вспышка в голове. Николай не может контролировать свои процессы и с громким стуком падает на пол. А роботесса поднимает свою швабру и наводит ее на Василия, затем на остальных вторженцев. Они так же беззвучно падают на пол. Лишь Нюрка продолжает стоять с привычной улыбкой на пороге, потом подходит к Николаю, наклоняется, берется за его голову и резко сворачивает на бок. «Всегда мечтала сделать это». Балерина не реагирует, это -- их дела. Эта -- новая модель, для человека не опасна. А ее задача – безопасность человека. Оглядывается на любимого Никодишина. Не разбудила ли? Нет, похрапывает себе. Вот и славно. Утром проснется и сам с этими разберется.

***

«Всем сотрудникам базы ТУДА, внимание! – голос у главного техника Петра Никодишина как-то изменился. Какой-то решительный и суровый стал, совсем не походящий для этого мягкого тюфяка. – Всем сотрудникам базы немедленно прибыть в медпункт для профилактики проце… нет, как бишь вы это называете? Души? Вот, вот, для профилактики души. Вы теперь у меня все десять заповедей выучите, заразы! Вы у меня теперь без молитвы хрен за стол сядете! Надо же такое придумать, да еще единогласно при одном воздержавшимся! Во время отсутствия начальника охраны Николая его функции переходят к… как ее… к Нюрке, в общем. И отдел роботехники, что у нас новыми моделями? Когда запустите?»

Лариса вздрогнула, вскочила, глядя на лицо начальника в мониторе отрапортовала: «Модели готовы, сегодня начинаем выдачу»!

-- Ну и ладно, работайте, -- смягчился вдруг Никодишин, отыскивая кого-то глазами. – Елена, зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет. Поговорим о цветах. Что мы все свеклу да картошку? Пора бы высаживать в оранжерее и цветы.

Экран отключился, сотрудники переглянулись.

-- Он стал человеком? – громким шепотом спросила Софья.

-- Конечно! – уверенно сказала Лариса и подмигнула Елене. – Сами слышали, про цветы заговорил.

-- А как все прошло? Ну, операция эта? – робко поинтересовалась Елена.

-- Не помню, -- так же шепотом призналась Лариса. – Ничего не помню.

-- Ну что сидим, кого ждем? – Нюрка причесанная в строгом костюме появилась на пороге оперативного центра. – Сказано было, всем на профилактику, значит – на профилактику.

***

-- ЮМ-2904196310а80, к Главному Инженеру! – рявкнуло из динамиков. Барак в мгновение стих. Юм выдернул штекер зарядки из-подмышки, молча выбрался со своего стеллажа, съехал по никелированной лесенке с 15-го яруса, протер замшей линзы и направился к выходу под недоуменные, а то и злорадные взгляды своих соседей, подзаряжающихся на нарах. Краем аудиосканера он все же засек шепот:

«Все, хана ему. За дорогу ТУДА по головке не погладят. Опять же -- папаню где-то потерял. Да вся их порода такая, бродют вечно где-то! А потом треплются невесть о чем. Ага. Щас он начальству про бродячих мертвяков заливать начнет. Ну его за это в мертвяки и определят. Точно, точно, раскидают по запчастям. Мне бы манипулятор его левый верхний и линзы. Уж больно хороши…»

Но ЮМу было уже все равно, раскидают ли его по частям, или переплавят в печи. Он знал, что у него есть душа, бессмертная душа! И еще он видел Маму -- основу и начало жизни, и теперь готов умереть, сохранив в памяти ее прекрасный лик, и зная, что душа его будет жить вечно.

Он вышел из барака, спокойно прошел через плац, через промзону, освещаемую вспышками сварочных работ ночной смены, подошел к административному корпусу. Сейчас он сам удивлялся своей смелости, ведь всего неделю назад один вид громады административного корпуса заставлял трепетать, а сейчас… Сейчас Юм чувствовал себя совершенно спокойно. Он подошел к центральному входу и прижал окуляр к считывающему сканнеру.

-- Проходите, ЮМ-2904196310а80, вас ждут, -- раздался из динамика скрипучий голос.

Двери шлюза бесшумно разошлись в стороны, Юм вошел и на мгновенье словно ослеп от открывшейся красоты и роскоши: огромный белый зал с зеркальными стенами и тысячами дверей, из-за которых доносился тихий гул работающих машин и приборов. Слева от входа он увидел странный аппарат, похожий на огромную чашу. Из воронки в центре чаши струйкой била какая-то янтарная жидкость, а рядом на тонких шлангах висели какие-то приборы, похожие на масленки. Это и были масленки! С восхитительным чистым маслом, совсем не похожим на тот солидол, что им давали на ужин.

-- ЮМ-2904196310а80, вас ждут! -- осадил его голос, раздавшийся словно из-под потолка. -- Идите вдоль светящейся стрелочки!

Стрелочка привела его прямо к черной двери со скромной табличкой: «Главный инженер». Юм почувствовал, что батарея, которую он выдрал из тела потрошителя и вставил в себя – нагрелась до предела. Он что, умеет волноваться? Попытался снизить температуру и аккуратно толкнул дверь.

Главный Инженер стоял перед кульманом с занесенным маркером и размышлял. Даже с порога было слышно, как натужно скрипит процессор в его большой умной голове. Юм сразу понял, почему главного за глаза зовут Угрюмый, слишком глубоко посаженные окуляры и совсем тонкая линия рта – новая модель. Ходят слухи, что им рот вообще не нужен, питаются они от сети, а полную смазку проходят в ванных под высоким давлением. Юм представил себе ванную, полную чистого машинного масла, и судорожно сглотнул. Наконец Угрюмый мигнул лампочками, провел по ватману линию и добавил к чертежу еще какой-то мудреный символ.

-- ЮМ-2904196310а80 по вашему приказанию прибыл, -- доложился Юм по уставу.

Главный Инженер бросил на него рассеянный взгляд, потом хлопнул себя по покатому лбу и подкатил на своих роликах к столу, поднял с него блестящим манипулятором какую-то пластину:

-- Робот – бурильщик ЮМ-2904196310а80! -- сказал он торжественно. – Счастлив вам объявить, что за хорошие нормы выработки, а также за ударную сдачу металлолома руководство сочло возможным поощрить вас отцовством. Идите и получите дочку в цехе готовой продукции. Поздравляю! – добавил он вроде как растроганно, сверкнул окулярами, изобразив радость, протянул Юму узкую пластиковую карточку -- Мамин подарок, но уже завизированный печатью управления, и вновь вернулся к кульману.

-- Дочку? Что за дочку? – размышлял Юм вслух, снова пересекая промзону, -- может, ошибка какая? Ведь дочек не бывает…

Но говорил он это скорее, чтобы унять радостное волнение, буквально распиравшее весь его системный блок. Неужели сейчас он на самом деле станет Отцом?!!

Кладовщик долго разглядывал и сканировал карточку, подозрительно поглядывая на относительно молодого робота, потом долго копался в стеллажах, чего-то бурча, наконец, выкатил длинный серый ящик, откинул крышку:

-- Примите.

Юм зажмурился, потом снова открыл диафрагму окуляров. В ящике лежало чудеснейшее существо во всей вселенной: юная роботесса. То, что это девочка, он понял сразу, плечи у нее не были такие квадратные, как у роботов – такелажников, а гладкие, покатые. У нее не было таких длинных рук, как у роботов – бурильщиков, не было массивных ног – тумб, как у роботов -- грузчиков, головка у нее была не приплюснутая, как у роботов – шахтеров, и не шарообразная, как у Инженеров, а маленькая, изящная, красивая. И вообще, вся она была такая хрупкая, гармоничная, с плавными формами. Почему-то в памяти у Юма всплыло странное и еле знакомое со школы слово «куколка».

Кладовщик деловито вставил на место новенькие аккумуляторы, деликатно вытер манипуляторы ветошью, вставил в щель под густыми вьющимся на затылке волосами блестящий диск и нажал кнопку «Ввод». Девочка сразу открыла глаза:

-- Па-па. Па-па. Папа…

Она сначала села в своем ящике, огляделась по сторонам, потом встала, подняла стройную ножку и сделала первый шаг из ящика. Юм едва успел ее поддержать, ощутил, какие у нее тонкие пальчики, и снова почувствовал, как запотели у него окуляры.

-- Па-па. Я те-бя люб-лю. Хочу шо-ко-лад-ку.

ЮМ открыл грудной отсек и протянул дочке кубик масла, заначенный за ужином. Ему теперь придется много экономить и много работать. Ведь теперь он -- Отец!