ДОТ №7

Недавно я прогуливался по своему заснеженному району. На тот момент был тёмный вечер, как я помню. Прогуливался я без цели, ибо наскучило торчать дома изо дня в день. Я тогда решил пойти на поле, располагавшееся в 200 метрах от моего дома. Объясню так, зовут Иван, мне 20, профессии никогда не имел, работал случайными заработками, а живу я в посёлке городского типа, мой район довольно маленький: всего лишь две хрущёвки в пять этажей, мой дом, построенный ещё в 1990-м году, а остальная инфраструктура это двухэтажные дома, которым бог знает сколько лет. А рядом именно с новым домом есть поле, окружённое ДОТами и густым лесом. Именно там я прогуливаюсь, отрекаясь от проблем в своей жизни и глядя на бескрайний лес, иду, куда глаза глядят. Место очень хорошо знаю. Все дороги от моего до другого посёлка, где находятся эти самые ДОТы и так далее.

В тот вечер я вышел из дома, потому что стены квартиры давили меня с каждым днём. Лампочка горела тусклым светом, телефон молчал. Я сидел своей маленькой кухоньке в типичном советском интерьере. Мысли крутились вокруг одних и тех же проблем: ссоры с родителями, которые вечно ворчат о моих бесперспективных планах по жизни, холод от девушки, чьи сообщения становились всё короче, как будто она уже насовсем вычеркнула меня из своей жизни. Я накинул свой недавно приобретённый пуховик, натянул шапку и пошёл к полям, надеясь, что мороз выморозит из головы эту бесконечную тоску. Поле мой личный приют, место, где можно дышать и уединившись отдохнуть. Я знаю здесь каждый поворот тропинки, каждый куст, каждую ржавую табличку на этих бункерах, что окружили поле.

Снег хрустел под моими ботинками, мороз кусал щёки, а фонарь в руке выхватывал из темноты лишь клочки белого покрывала. Небо было тяжёлым, затянутым чугунными тучами, через которые пробивались белые, будто сахарная вата, прорези слабых отблесков луны. Я шёл, утопая в снегу по щиколотку, и пытался думать о чём-то хорошем. Как помириться с родителями, как написать девушке, чтобы она ответила не "ок", а хоть чем-то живым. Но мысли тонули в пустоте, и я просто шагал вперёд, позволяя холоду забрать всё лишнее.

Не заметил, как ноги сами привели меня к ДОТу под номером 7. На каждом из них висят ржавые таблички, где указан их номер, а всего их около одиннадцати штук, если я всё правильно помню. Седьмой всегда казался мне самым мрачным. От чего, не знаю. Я решил заглянуть внутрь бункера. Дверь, проржавевшая до дыр, скрипнула, пропуская меня в темноту. Я включил фонарик на телефоне, и луч осветил серые стены, покрытые трещинами и пятнами сырости. Ожидал увидеть сугробы, окурки, битые бутылки обычный мусор заброшек. Но внутри было чисто. Слишком чисто для такого рода мест. Пол был сухим, как в музее, стены без следов граффити, а воздух свежий, будто кто-то только что проветрил этот богом забытый бункер. Сердце заколотилось быстрее. Такого не бывает. Эти ДОТы - свалки, а не стерильные лаборатории. Я шагнул глубже, водя фонариком по углам, ища хоть что-то, что объяснило бы эту странность. Тишина давила на меня с каждым мигом все больше и больше, казалось, напряжение нарастало, но азарт любопытства давал о себе знать.

Через пять минут, обшарив каждый угол, я наткнулся на это. В дальнем углу, на одном из столов, словно на алтаре, стоял странный предмет. Им оказался старый советский проигрыватель, похожий на плееры из 80-х годов, но выглядел он странновато. Вместо привычных кнопок и переключателей находился лишь один рычажок, а на аппаратуры то и дело виднелись странные надписи являющихся смесью кириллицы, рун и чего-то трудно распознаваемого, от чего мурашки бежали по коже. Меня будто током ударило, по спине хлынул холод. Я прикоснулся к нему, корпус был ледяным и влажным, как будто его только что вытащили из-под снега, хотя в ДОТе было довольно сухо. Пальцы ощутили лёгкую вибрацию. В голове зашептали голоса. Это был целый рой обрывочных фраз, что я еле мог уловить.

Я завернул проигрыватель в куртку, чувствуя, как он тяжелеет, словно не хотел покидать бункер, и выбежал наружу. Поле теперь казалось враждебным. Тени в лесу шевелились, снег скрипел зловеще, а туман сгустился, будто скрывал чьё-то присутствие.

Дома я запер дверь на все замки, включил свет и развернул находку на кухонном столе. Проигрыватель лежал, чёрный и неподвижный, но я клянусь, его символы слегка мерцали, словно дышащий организм. Ни царапин, ни ржавчины, идеальный, как с завода. Я вертел его в руках, изучая каждый изгиб, каждый символ, которые казались то знакомыми, то чужими. Один напоминал букву "Ж", другой перевёрнутую "З" с тремя чертами. В голове появился странный гул, низкий, едва уловимый. Я списал это на свою усталость, но сердце колотилось, а пальцы дрожали. Что это за штука? Как она работает? И главное, почему она здесь, в заброшенном ДОТе? Я решил позвонить другу, Саше, коллекционеру старой техники. Он роется на различных барахолках и интернет аукционах, как археолог, и наверное знает, что это за чертовщина.

Я набрал его номер, пальцы скользили по экрану. Гудок, два, три, четыре.

- Чего так поздно? - наконец он ответил мне в полтона, голос был сильно уставшим.

Я рассказал про проигрыватель, стараясь не упоминать, как он меня нервирует, но голос предательски дрожал. Саша оживился: советский проигрыватель? С символами? Звучит как прототип из секретных лабораторий. В 70-х экспериментировали с психоакустикой, звуки, чтобы влиять на разум. Его слова кольнули, но он рассмеялся: шучу, скорее всего, просто редкий экспонат. Приноси через два дня, у меня дедлайн, но разберёмся. Я поблагодарил и повесил трубку, но гул в голове не утихал. Проигрыватель стоял на столе, и я ловил себя на том, что возвращаюсь к нему взглядом каждые пять минут. К полуночи я не выдержал, убрал его в шкаф, захлопнул дверцу и лёг спать, но сон не шёл. Вместо этого пришли видения: я видел ДОТ номер 7, но теперь он был полон людей в военных униформах, они крутили ручки проигрывателя, и из динамиков лились голоса, шёпот тысяч, сливающийся в один хор. Один из них повернулся ко мне, и его лицо было моим. Я проснулся в поту, с гулом в ушах, который теперь звучал громче, настойчивее.

Утро принесло иллюзию облегчения. Гул прошёл, и я решил, что это нервы сдают. Пошёл на работу, но весь день мысли крутились вокруг проклятой штуки. В обед я загуглил советские проигрыватели с символами, ничего, кроме общих статей о винтажной технике. На форумах коллекционеров мелькали слухи о закрытых проектах СССР, но без конкретики. Вечером, вернувшись домой, я снова достал проигрыватель из шкафа. Символы теперь казались живыми, они шевелились, складывались в слова, которые я не мог разобрать. Я нажал на кнопку, просто чтобы проверить. Тишина взорвалась. Не музыка, а вибрация, низкий, проникающий гул, от которого вибрировали зубы. В нём мелькали обрывки: шёпот на русском, английском, каком-то мёртвом языке. Первая запись, эксперимент, контроль. Я выключил его, но гул остался, теперь в голове. Ночью тени в комнате ожили: они шевелились по углам, формируя фигуры, силуэты в халатах, как в том сне. Я вскочил, включил свет, но никого. Галлюцинации, подумал я, но сердце колотилось, как барабан.

На второй день стало хуже. Гул превратился в голоса, они комментировали мои действия: он слушает, он сломается. Я позвонил Саше раньше срока: приходи, это срочно! Он отмахнулся: завтра, брат, не могу. В отчаянии я решил вернуться в ДОТ, вдруг там есть подсказки. Ночь была ясной, луна серебрила снег. Я пробрался к номеру 7, фонарик дрожал в руке. Внутри та же стерильная чистота, но теперь на полке, где стоял проигрыватель, лежал клочок бумаги: пожелтевший, с кривыми буквами, не включай. Я обшарил стены, но ничего больше не нашёл. Гул в голове взревел: вернись, включи снова! Я рванул домой, чувствуя, как холод пробирает до костей. Дома я уставился на проигрыватель, символы пульсировали, как живая. Я включил его снова, гул усилился, голоса стали чётче: эксперимент 1973, ДОТ-7, для лояльности, но они сошли с ума. Видение хлынуло: лаборатория в ДОТе, учёные в халатах, солдаты, слушающие записи, их глаза пустые, как у кукол. Один из них полоснул себя стеклом, я видел его кровь на полу, как свою будущую.

Я выключил всё, но голоса не утихали. Они требовали послушать ещё. Ночью я не спал, бормоча молитвы, которых не знал. Утром позвонила девушка: что с тобой? Ты пишешь, как псих. Я посмотрел в телефон, я отправил ей десятки сообщений, полных бессмысленных фраз: оно говорит, оно знает. Когда я это писал? Я соврал, что всё нормально, но голоса подсказывали: скажи правду, она поймёт. Вечером я сломался, схватил молоток и ударил по проигрывателю. Металл не поддался, но эмаль треснула, и из трещины вытекла чёрная жидкость, пахнущая озоном, как после грозы. Гул взвыл: ты не можешь! Тени набросились, я бил по воздуху, кричал. В панике я швырнул проигрыватель в стену, он упал, но не разбился, а заговорил. Из динамика раздался мой голос: я нашёл его, в ДОТе, это ошибка. Когда я это записывал? Я замер, чувствуя, как разум рушится.

На третий день я не пошёл никуда. Голоса ликовали: ты нашёл, теперь слушай. Я включил его снова, видения хлынули: сеть лабораторий в ДОТах, проигрыватель оружие для умов, солдаты резали себя, чтобы заглушить шёпот. Я часть этого, понял я, но как? Голоса требовали слушать. Я не выдержал. Мир плыл, тени сгущались в фигуры, родители, девушка, все шептали: включи снова. Я выбежал на улицу, но ноги понесли обратно в квартиру. В отчаянии я ударил по окну, стекло разлетелось, осколок в руке, кровь на полу. Замолчите! крикнул я, полоснув по руке. Тьма накрыла.

Очнулся в больнице. Белые стены, запах хлорки, писк мониторов. Рука в бинтах, голова тяжёлая от уколов. Врачи шептались: самоповреждение, стресс, возможно, психоз. Голоса ушли, и я подумал: конец. Прошло три дня, я лежал, глядя в потолок, пытаясь понять, что было сном, а что реальностью. Апельсины на тумбочке, принесённые медсестрой, пахли чем-то кислым, неживым. На четвёртый день пришёл Саша. Его шаги гулко звучали в коридоре, и я почувствовал облегчение наконец-то кто-то, кто поймёт. Он вошёл с усталой улыбкой, в руках пакет апельсинов и потрёпанный блокнот, исписанный мелким почерком. Отпросился с работы пораньше, сказал он, садясь на стул у кровати. Дедлайн подождёт, а с тобой явно что-то не так. Расскажи всё заново, про эту штуку из ДОТа, я хочу разобраться, что с тобой происходит. Я начал говорить, слова лились потоком: про гул, голоса, видения, как проигрыватель записывал меня сам. Саша слушал, хмурясь, кивая, и записывал что-то в блокнот, его пальцы двигались быстро, будто он пытался поймать ускользающую мысль. Его глаза были серьёзными, без той обычной иронии, и он даже не шутил про психоакустику. Может, это не галлюцинации, пробормотал он, листая свои записи. Я нашёл кое-что в старых архивах, про эксперименты в 70-х, что-то связанное с контролем сознания, но это всё засекречено. Давай подумаем, как это остановить.

Мы говорили минут тридцать, и я чувствовал, как напряжение спадает впервые за дни. Саша достал телефон, чтобы поискать информацию, но вдруг дверь палаты распахнулась с грохотом. Ворвался наряд шесть человек в чёрной униформе без опознавательных знаков, лица скрыты масками, в руках оружие, больше похожее на футуристические устройства, чем на обычные автоматы. За ними мелькнули тени в коридоре, крики медсестёр, топот ног. Вы свидетели, рявкнул один из них, его голос был глухим, как через фильтр. Объект изъят, вы под надзором. Саша вскочил, протестуя:

- Кто вы такие? Отпустите! - Но его уже заламывали, блокнот упал на пол, страницы разлетелись, а меня сорвали с кровати, игнорируя бинты и капельницу. Я не понимал, что происходит, мир качнулся, голова закружилась от лекарств и шока. Всё плыло: белые стены сменились серыми тенями, пол ушёл из-под ног, как в лифте, падающем в бездну. Я видел вспышки, ДОТ, проигрыватель, лица в халатах, и чувствовал укол в шею, холод металла на запястьях. Саша кричал что-то про права, но его голос заглушил шум, похожий на гул из проигрывателя, только громче, глубже, как будто он лился из самой земли.

Нас вывели на улицу, холодный воздух ударил в лицо, снег кружил под фарами чёрных фургонов. Саша стоял рядом, связанный, с синяком под глазом, его лицо было искажено страхом. Меня тащили к машине, ноги подкашивались, а в глазах всё двоилось. Вдали, у ворот больницы, мелькнула фигура, моя девушка, она бежала, крича моё имя, размахивая руками. Её волосы развевались в снежной круговерти, лицо было бледным, полным ужаса, пальто расстёгнуто, шарф волочился по земле. Подожди! кричала она, прорываясь через полицейскую ленту, которую кто-то уже натянул. Что они с тобой делают? Я пытался позвать её, но горло сжалось, слова застряли, как в кошмаре, где кричишь, но никто не слышит. Наряд оттолкнул её, грубо, без церемоний, она упала в сугроб, её крик оборвался, а фургон рванул с места, визжа шинами. Я смотрел в заднее окошко, как она встаёт, бежит за нами, её силуэт растворяется в снегу, а поле с ДОТами мелькало вдали.

Саша молчал, уставившись в пол, его дыхание было тяжёлым, он как и я, пребывал в глубочайшем потрясении. Гул в моей голове вернулся и снова и снова, нарастал.

Время растворилось. Часы? Дни? Недели? Я не знал. Очнулся в стерильной комнате без окон, с запахом металла и дезинфекции. Руки и ноги в фиксаторах, тело онемело, как после долгого сна. Вокруг гудели машины, лампы слепили глаза, их свет был холодным, как в операционной. Я моргнул, пытаясь сфокусироваться, и увидел: ряд коек, как в казарме, и на них фигуры люди, но не совсем. Их глаза были пустыми, движения механическими, как у андройдов. Биороботы, подумал я, и ужас сжал сердце. Они стояли в строю, неподвижные, как статуи, ждущие приказа. Один повернул голову, и это был я, но другой: лицо моё, но с цифрой "1" выжженной на лбу, глаза светились холодным блеском, как у машины. Эксперимент продолжается, прошептал гул в голове, и я понял: цикл замкнулся. Я встал в строй, ноги двигались сами, как будто кто-то дёргал за ниточки. За невидимым окном лес шептал: следующий ждёт. Я видел, как фигуры вокруг меня синхронно поворачивают головы, они были точно также зомбированы, как и я. Где-то вдали, в глубине сознания, я слышал дикие крики и мольбы о помощи, но они тонули в гуле, который теперь был частью меня. Я шёл в строю, не зная, куда, не зная, кто я. Я осознал, что теряю не только самообладание, но и личность, постепенно угасающая, как затухающая в темноте спичка.