Дракон побежденный

– Вот там, господин. Вот в той пещере он и обитает… – крестьянин махнул рукой, опасливо покосившись – туда, где, обросшие снежною шубой, к тропинке клонились кусты. – Оттуда приходит, как проголодается… – голос его принизился до еле слышного шепота. – Намедни козу утащил… дьявольское порождение преисподней! – сложенные щепотью, пальцы его торопливо коснулись кудлатого края шапки. – Избави нас от него, господин!

Влад осмотрелся. Припушенная порошей, тропинка вилась от подножья горы, вырастая над Владовой головою – точно змей, распластавшийся телом своим по холодным, усыпанным снегом камням. Там, за приземистой горной грядой, хоронилось змеиное логово. И огненноглазый, с глубокой, точно сама преисподняя, пастью – змей ждал его, когтеострыми лапами рыл заиндевелую землю. И белые, точно нестаявший лед, сияли во тьме костяные кинжалы клыков, звали манко – ну что ж, рыцарь, попробуй меня одолеть… пройди свое испытание… а если не сможешь… Змей расхохотался, протяжным, раскатистым эхом, и дрогнули горы, и Влад едва устоял на ногах…

…Сжав крепче поводья беспокойно прянувшего вороного.

– Мой рыцарский долг – защищать обездоленных, денно и нощно сражаясь с врагами веры Христовой, – коротко бросил он. – Я поднимусь на эту гору, старик, и спущусь с нее – с драконовой головою под мышкой. Скажи людям, что скоро их страхи развеются.

…Хруст конских копыт по усыпанной снегом тропе нес в себе вызов драконьему самодовольству. Черное чрево пещеры манило – белесым облачком пара, рвущимся из самых глубин. Дракон был благодушен и сыт… а может, и злобен, всенарастающей голодною злобой. Влад спешился, примотав поводья к корявому толстому пню у привратья пещеры. Тяжелые снегом, беспокойные облака мчались над ним. Влад обнажил меч, подумав, что, может быть, не увидит их более никогда, пещерная тьма прожует его и выплюнет стылые кости, а потом, устыдившись малодушных мыслей – крепче сжал рукоятку меча и шагнул в темноту…

…Что тотчас же отозвалась ему звериным рычанием. Он выступил из-за черной стены, преграждая дорогу Владу – огромный, точно оживший осколок горы, чешуисто-изумрудный, с золотыми, точно плавленые монеты, глазами… из которых сочились мутные слезы.

– А-ур-р… – горестно взревело чудовище. – У-ыр-р… у-у…

И тяжко осело на пол, взметнув за собою лохмотья слежавшейся пыли.

Влад приблизился, охранительно выставив меч перед собою. От взгляда его не укрылась черно-бурая кровь на драконовой лапе с посеревшим от гнили, изломанным когтем, и сочащийся болью драконовый взгляд.

– Как видно, здесь уже был рыцарь, ищущий подвига, – пробормотал Влад вполголоса, стараясь в напраслину не тревожить драконовы уши. – И мой меч всего лишь довершит начатое, прервет последние муки…

Дракон застонал. Из раззявленной пасти его взметнулся трепещущий красный язык, раздвоенный, точно змеиное жало. Мокрым платом коснулся Владова лба. Задрожав, втянулся обратно.

– А-ур-р…

Влад покачал головой.

– Зверь взывает к моему милосердию, – потрясенно произнес он. – Беспомощный, стоит он передо мной, и жизнь его, богопротивнейшей твари, зависла на острие моего меча. Возможно ли это – в мире, простертом под яростным солнцем и вечно неспящей луною – чтобы дракон был помилован рыцарем? Чтобы карающий рыцарский меч не отделил от тела драконову голову?

Чудище обреченно замолкло, смежив серые веки, мокрые от гноя и слез. Время словно остановилось, замерло – тягучее, как смола, и мухой, увязшей в золотом янтаре – Влад видел себя, с воздетым мечом подле дракона, и заиндевелые капли из драконовых глаз, алмазами стынущие в полете.

А потом – меч его рухнул вниз с ужасающим скрежетом, и чудовище взвыло.

***

Взгляд дракона был холоден, точно нестаявший лед, а из черной, оскаленной пасти его вырывалось язвящее жало. Влад коснулся рукою – дверного кольца, крепко сжатого зубом дракона. И дверь распахнулась, открыв необъятных размеров пещеру тронного зала, и Влад на мгновение замер, словно там, на драконьей горе, усыпанной саваном снега, пред убеленным костями входом в драконово логово, а после – шагнул за порог.

– Приветствуем же, достославные рыцари, собрата нашего по вере Христовой – Влада, сына Мирчи, драконьего победителя! – эхом грянуло в зале, отразилось от каменных стен.

Влад склонил голову – перед молниевым взглядом того, кто, опершись на меч, ждал его – посреди зала, в окружении рыцарей, чьи одежды были красны, как драконова кровь, а плащи – жгли глаза зеленой драконовой чешуей. Распахнув холщовый мешок, Влад поднял над головою – источающую слизь и зловоние сизо-зеленую лапу с бессильно поджатым когтем, и голос его возвысился над собравшимися.

– Мой меч оборвал дыхание сатанинского зверя, и жадность его больше не станет причиною горя людского! – отчетливо произнес Влад. – А в доказательство победы своей – я принес вам драконову правую лапу, ту самую, коей творил он разбой, не гнушаясь ни плотью животной, ни плотью человеческой!

Кровь дракона была черна, точно сама преисподняя, и смрад ее враз наполнил собою воздух, втекавший во Владовы ноздри. Сдержав дыхание, он швырнул лапу на пол. Глухо скрябнув когтями, она подкатилась к ногам – того, чьи одежды, шитые золотом, казались глазу алее, чем прочие, а плащ вился вкруг гордо расправленных плеч, точно драконовы крылья.

– Подойди к нам, Влад, сын Мирчи Старого, великого воеводы Валахии! – пророкотало над залом. – Склони же колени свои перед нами, дабы получить посвящение в рыцари, коего ты сейчас, несомненно, достоин!

Влад преклонил колени – словно тогда, в черном, пахнущем смертью драконовом склепе, в тусклом, мертвом, сыром полумраке, когда, выжигая из камня каленые искры, меч его, точно лекарский нож, отделил от драконьего тулова гнилью распухшую лапу, когда плащ его, точно лекарские повязки, стянул кровянящую культю дракона, и дракон посмотрел на него, льдистым, болью подернутым взглядом, а после…

…Меч с силою стукнул в плечо, и Влад поднял глаза на изукрашенный камнями эфес и унизанные перстнями пальцы на нем – того, кто смотрел неотрывно на Влада, точно читая в мыслях его – утаенное, скрытое, спутанное тонким кружевом лжи.

– Клянешься ли ты, посвящаемый в Орден Дракона Поверженного, бороться с языческой скверной и силами всеми отстаивать веру Христову? – произнес говорящий, и в голосе его Владу примстилось сомненье.

– Клянусь!

Меч взвился над Владовой головой, коснувшись другого плеча.

– Тогда прими этот меч из рук наших, – клинок опустился в ладони Влада, обдав леденящим драконовым холодом. – Он сделан искусниками из Толедо, и будет добрым подспорьем тебе в битвах против неверных. А это… – золотом искрящаяся цепь обняла Владову шею. Крестом попираемый, растопырив когтистые лапы, к цепи был подвешен дракон, и змеиный, прищуренный глаз его озирал Влада с веселой ехидцей. – Это символ борьбы воинов Божьих с врагами веры Христовой, кои будут повержены все, как змея под копьем Святого Георгия. Носи его с честью.

Влад поднялся на ноги, навстречу приветственным крикам. К губам его ткнулся золотом разукрашенный кубок, в недрах коего билось, плескалось вино – густое и темное, точно драконова кровь. Влад выпил залпом, не чувствуя вкуса.

– Теперь же – пусть доблесть свою покажет Влад-рыцарь на рыцарском добром турнире!

…Влад вышел во двор. Луна была бела, бесстыдно ярка и блескуча. Пустые лучи ее грели утоптанный снег. В холодном, драконовом взгляде ее укрывалась насмешка. Влад впрыгнул в седло, и конь понес его прочь – по лунной, искрящейся светом дорожке.

– Хоп, хоп! Какой славный рыцарь… а дракону поклоны кладет! – послышалось Владу сквозь лунную стылость. – Зачем молиться дракону, когда есть Христос? – хихикая, искривляясь в ужимках, он заступил дорогу Владовой свите, подпрыгнув, повис на поводьях – шут с лунно-бледным лицом и чернеными углем бровями. – А-а, Христос – он ведь бедный, а у дракона золото есть! Дай мне золотую монету, рыцарь, и я тоже тебе помолюсь! Хоп, хоп!

Луна отразилась – брошенной гранью монеты, скакнувшей под ноги коню. Влад усмехнулся.

– Это тебе, шут, за остроту твою. От меня – и короля Сигизмунда, коему в рыцарской верности дал я сегодня честную клятву, и держать ее буду так крепко, – он взметнул рукой в отороченной мехом перчатке, – как держат камни Нюрнбергский замок. Смотри только, меру помни в дальнейших остротах своих. Слишком длинные языки подрезают, даже самым остроумным шутам.

Ночь дымилась драконьим пожаром костров, пела звонкой трубою герольда, разноцветными лентами билась над утоптанным снегом ристалища.

Влад нацелил копье – словно там, по ту сторону деревянных щитов, обретался противник его, хитроумный и яростный ящер, от гнева которого падали ниц несокрушимые прежде твердыни. И мгновение было у Влада, краткий миг между вдохом и выдохом – чтобы честно принять этот вызов и ударить дракона с размаху, прямо в черное сердце его, закосневшее в злобе…

…И увидеть мутные слезы в драконьих глазах.

Влад потряс головою, прогнав наваждение. «Сигизмунд не узнает об этом обмане. До самой смерти своей – клянусь! – не получит он повода для сомнений. Я поступил так, как велит нам закон милосердия: излечи болящего, бедствующего – укрой… даже если бедствующий этот – богопротивная тварь, кою изничтожают славные рыцари, дабы быть приобщенными к Ордену…»

– …Влад, сын Мирчи Старого, доблестный рыцарь! – закончил герольд, и тотчас – взвыли звонкие трубы, и Влад тронул коня, и погнал – по скрипучему снегу, под неистово-яркой луной, все быстрей и быстрей, а потом – копье с грохотом впилось в зазвеневшие латы противника, и, хватая руками холодеющий воздух, он откинулся навзничь и рухнул, сбивая собою щиты, и Влад поднял забрало, остановившись, и, тяжко дыша, оперся на копье.

– Слава храброму рыцарю Драконьего Ордена! – пронеслось по трибунам. – Слава рыцарю Владу!

Влад тронул рукою подвеску – дракон улыбался, развязно, по-шутовски, подмигивал Владу из-под зеленых складок плаща. «Так ли честны были твои намерения, так ли по-христиански бескорыстны, о, доблестный Влад?» – будто шепнули драконовы губы, и Влад поспешно отвел глаза – туда, где, привстав на трибуне, махала платком ему дева в расшитом мехами плаще, цвета золота и запекшейся крови.

– Влад!

…И он ехал, копытами конскими путаясь в лунных тенях, сквозь луною политое поле, и тяжесть драконьей подвески на шее делала шаг его лошади медленным и неохотным.

– Это тебе, доблестный рыцарь! В память об этом турнире! – и шелковый, с золотою поющею птицей, платок полетел, закружился по воздуху, дрогнул в ревнивых ладонях луны, и Влад засмеялся, и подхватил его на древко копья. – А это – в память обо мне самой. Возьми, – склонившись с трибуны, она протянула блеснувшую золотом пряжку. Взглянула хитро, зеленым, драконье-прищуренным взглядом. – Только супруге твоей об этом подарке знать ни к чему… Ты ведь умеешь хранить секреты, а, рыцарь Влад? – прошептала она, делаясь странно, неуловимо похожей – на встреченного шута с кривою, драконьей усмешкой, и Влад протер глаза кулаком, прогоняя примстившееся, когда же открыл их – девицы простыл и след… Только пряжка грела ладонь – позабытой драконьей чешуинкой.