ДревнеНЕдетское 4.10.2025

Деревня, моя деревня, я не родом оттуда, но моя душа, скажу высокопарно – рождена там – в каменной колыбели, устланной мхом в сени молодого дуба, стремящегося ввысь над обрывом. Прекрасное своей неординарностью место, глубиной и свободой, пронзающей собою всё от высокой голубизны неба, до крохотной земляники, словно затерявшейся в курчавости трав кровинке. Я пишу столь осторожно выверяя слова, что б только не нарушить ту, дрожащую всей немысленностью красок тень, зовущуюся моим детством.

Кажется, прелюдию можно завершить, хотя, признаюсь, что не хочется – она словно глоток воздуха во взрослой, но всё такой же чумачечей жизни. Я выросла в девушку, женщину, но внутри я – девочка, та, которая взахлёб читает любовные романы и сказки, лёжа на русской печи, та, которая спасает головастиков из пруда, пересаживая их в бадейку с питьём для коров и та, которая искренне радуется, что с головы зарубленного барана ей вместе с подружкой достанется по рогу. Да! Я вышла с нежной ностальгии на свою тёмную тропку сюра. Пристёгивай ремни и дай мне руку или копытце, я покажу тебе морфейные грёзы.

Деревенский дом или как его называют – изба. Мы заходим туда с моей бабушкой. Этот дом – её хорошей знакомой, которая давно уже мертва. Вернее так: я знаю, что это её дом, но выглядит он абсолютно не так. Узкий проход приводит в комнату, где слева от стены, занимая почти всё пространство, стоит кровать. Проходя мимо, я аккуратно поправляю одеяло, загнутое с краю. Дальше комната ровно такая же, отличие лишь в коврах, застилающих стену. Я знаю, что за одним из них скрыт проход дальше. Мы останавливаемся и я обозреваю кровать: две подушки, одеяло…оно лежит бугром, словно кто-то застелил его в спешке или уходя, оставил вещи под ним или…

- бабушка, там что, она лежит? – шёпотом, спрашиваю я, выглядывая седые пряди спутанных волос на подушке и, не получая ответа, понимаю всё, ощущая лёд мурашек, бегущих по спине.

Бабушка кивает в подтверждение моим мыслям и предлагает остаться мне на ночёвку. Место, выбранное для меня, симпатично отдаёт флёром дурки, пациентом которой я стану, если решу остаться. Голый матрас в ногах кровати на лавке, в окружении простыни, свисающей со всех сторон и надёжно прячущей. Она волнуется от каждого дуновения, которых в доме, с закрытыми ставнями должно быть ровно ноль. Я уже там, за простынёй сижу, вжавшись в саму себя. Я не давала согласия, меня лишили выбора или его лишила себя я…Очередное волнение пробегает по белоснежной глади простыни, словно человек дышит, стоя за ней. Здесь нет людей, кроме меня. Кроме меня и её, чьи клоки седых волос я успела разглядеть лежащими? на подушке. Я не справилась и, взорвавшись истерикой, переметнулась. Хотела выбраться, но сон опутывал, не пуская.

И повторится всё сначала: деревня, дом мёртвой бабушки другой. Он тот же – внутри всё иначе. Там завод-отель, вечно пустой, похоже, там просто не нуждаются в живых. Заглядываю, но меня, захватив вихрем ужаса от появления грузной тени той, кто давно покоится в земле, той, кто тряся рукой и шлёпая по стонавшему от тяжести деревянному полу, вкладывал в мою руку горсть конфет под портретами мужа и сыновей, ушедших ранее, бросает дальше.

Деревня, дом…обрыв, котлован, прорытый словно до глубин земли и маленький клочок, где я стою, теснясь к забору. Оживлённо махая руками, я показываю своему спутнику, рисуя, что тут было иначе – луг с клевером и дорожкой в гости, а там, дальше, выгон лошадей, даже посмотри, тропинка мимо дома.

- А в доме что?

- Пусто. Я никогда не видела его жилым. Там...когда мы ходили мимо, бабушка говорила, что в нём живут буки-бяки и, знаешь, я долго уцепившись за прогретые солнцем ставни вглядывалась в серость его разрухи, пытаясь углядеть их.

- И что, видела?

- Нет, ни разу, хотя очень пыталась…

- Обернись, девочка моя.