Дуэль (к Гвардии Геноцида)

Вернувшись на двадцать третье домой, Валек Хаварский предстал перед родными как живое воплощение семейной гордости. Его отец, старец с благородной проседью в волосах и лицом, изборождённым морщинами, принял сына с величайшей радостью, подобающей встрече с героем. Мать его, женщина с мягкими чертами лица и глазами, полными слёз умиления, не могла наглядеться на своего повзрослевшего сына, словно пытаясь разглядеть в нём того маленького мальчика, который когда-то бегал по этим комнатам. Знакомые и друзья, собравшиеся на праздничный вечер, приветствовали Хаварского-младшего как доброго приятеля, а бывшие сослуживцы — те самые, с кем он когда-то стоял плечом к плечу, — восхищались им как бравым гусаром и гордостью звёздного флота.

Дом, в котором проходило торжество, был старинным, просторным и высоким, возвышающимся над герметичными коттеджами рядовых обывателей Большого кольца. Стены дома были украшены искусной резьбой, изображавшей древние корабли и грозных гвардейцев, сокрушающих зубастых лягушатников, а в оконных проёмах, хоть и не прозрачных, но оснащённых голографическими экранами, пылали звёзды, вокруг которых медленно и величественно вращались кольца космических городов. В комнатах царило искусственное притяжение, создаваемое центробежными механизмами, и каждый шаг бравого Хаварского по блестящему полу сопровождался ударами его тяжёлых, армейских, подбитых стальными набойками каблуков.

Родители Валека пребывали в преклонном возрасте: отцу уже шло за двести, но хотя его движения стали несколько замедленными, а взгляд, всё чаще, — задумчивым и печальным, те живость и силу, которыми славился род Хаварских, он всё ещё сохранял. Денег в тот год было вдоволь, поскольку в преддверии юбилея был заложен не только загородный особняк старого скряги, но и коммерческие участки на осевых спутниках, которые обычно сдавались им в ренту. Полученные средства, вместо того чтобы пойти на увеличение семейного капитала, были потрачены главным образом на бесценную колбу медицинской регенерации, которую старый Хаварский приобрёл для косметических процедур.

Деньги впрочем не разошлись: стол ломился от яств, достойных царского пира: жареное мясо, сочные фрукты с далёких систем, хрустящие овощи с гидропонных ферм, ароматные напитки. Вокруг царили довольство и радость. Родные и близкие, облачённые в праздничные одежды, смотрели на Валека с любовью и восторгом. Особенно трогательным было выражение лица младшего брата — юноши пятнадцати лет, но с сердцем, полным детского восхищения. Как и положено всем порядочным младшим братьям, он смотрел на Валека с тем обожанием, с которым смотрят на блестящих военных лишь безусые юнцы.

Между тем лицо самого Хаварского-младшего в этой праздничной атмосфере резко контрастировало с общей картиной радости и уюта. Он сидел за столом напротив своего старого приятеля Керга — человека высокого роста, но необычайно щеголеватого, с аккуратно подстриженной бородкой и всегда уверенным, чуть насмешливым взглядом. Хаварский же, напротив, казался усталым и отрешённым: он молча ел, кивал в ответ на тосты и зравицы. То вдруг задумчиво щурился, то оглядывался по сторонам с видом глубокой растерянности или даже уныния. На лице его, обычно мужественном, простом и открытом, теперь читалась внутренняя борьба — словно душа его разрывалась.

Врач отца, сухопарый и немногословный человек со странной фамилией Ванин, внимательно наблюдал за Хаварским-младшим. Ванин многое повидал в своей жизни — и болезни, и раны, и семейное горе — и потому немедленно для себя отметил, как порой посмотрев в сторону жены на лице Валека неожиданно проступало выражение злости и даже ненависти, особенно сильно пронзавшее черты молодого человека, когда он отворачивался или опускал взгляд.

Да, Хаварского мучила мысль о жене.

Ольга, сидевшая рядом с ним, смотрела на Хаварского с лёгким пренебрежением, которое, впрочем, тщетно пыталась скрыть. Её прекрасное лицо, такое знакомое и в то же время чужое, казалось маской — взгляд был пустым, кожа — бледной. В отличие от родителей, сиявших от радости, и младшего брата, который буквально лучился от восхищения, Ольга лишь неумело скрывала своё разочарование в муже. Однако её испуганная улыбка не могла обмануть никого.

— Шлюха, — едва слышно шептал Хаварский, не смея произносить подобного открыто и громко, ибо вывод и даже мысль об измене, вгоняли гусара в такое отчаяние, что сердце сжималось, словно в железных тисках

***

Причиной, разумеется, являлся Керг.

Хаварский помнил как до венчания, проклятый друг оказывал знаки внимания его избраннице. Напрасно он смотрел тогда на это сквозь пальцы!

Великолепная красота этой роскошной, царственной женщины, всегда казавшаяся Валеку неприступной, отточенной, почти одухотворённой, подчёркнутая нарядами, блеском камней, обнажённой кожей открытых рук или плеч, вдруг превратилась в его глазах в нечто развратное и бесстыжее.

— Присмотри за ней, — с сочувствием похлопал по плечу отец, когда они с Валеком беседовали в кабинете перед началом застолья.

— Об этом все говорят, мой дорогой, — заявила мать, едва придя в себя после радостных слёз, которые хлынули из её глаз при виде вернувшегося с войны сына.

— Ольга сдурела, — неожиданно заявил младший брат, смеясь и потирая колени, слова его звучали легко, почти беззаботно. — Всё время ходит с тем тощим … — он сделал паузу, намекая на Керга, — а это что? Пистолет?!

— Беги давай, — отвесил лёгкий подзатыльник Хаварский и, звонко топая каблуками по начищенному паркету, направился в большую столовую. Шаги его гулким эхом разносились по высоким коридорам огромного дома Хаварского-старшего — особняка, расположенного высоко над планетарными ярусами рядовых обывателей Большого кольца, ближе и ближе к звёздам.

Две главных звезды, вокруг которых Большое кольцо кружило в величественном, незримом и безостановочном хороводе, ласкали Валека с обзорных экранов призрачными лучами. Центробежные силы поддерживали в комнатах стандартное притяжение, что было приятно после магнитных ботинок и невесомости, однако более приятным являлось иное: ледяная рукоять бластера оттягивала Валеку кобуру, и хотя более глубинные ощущения, которые он испытывал по этому поводу казались обманчивы и глупы, оружие, безусловно, внушало молодому человеку ощущение уверенности и покоя.

Застолье семьи Хаварских проходило в просторной, богато убранной столовой комнате с изогнутыми стенами, покрытыми фресками с гербами человеческой Гвардии, украшенных витиеватым растительным орнаментом в стиле Древней Земли. Керг уже был там — в столовой.

Приглашённый Ольгой якобы как старый друг семьи, он сидел, облачённый в безупречно сшитый камзол с серебряной вышивкой, словно явился сюда не на семейный праздник, а на официальный приём. Его бородка была аккуратно подстрижена, волосы гладко зачёсаны, взгляд — дерзкий, почти насмешливый. Казалось, он ждал момента, когда Валек войдёт в этот зал, дабы словно шакал, растерзать поверженного льва.

Хаварский подошёл к столу и молча сел рядом с супругой — лицом к своему врагу. Ольга была в платье цвета полуночи, с глубоким вырезом, открывавшим её стройную шею и ключицы, словно она пыталась пробудить в муже не только воспоминания о любви, но и боль ревности. Её томные миндалевидные глаза, полные чего-то неопределённого — то ли тревоги, то ли вызова, — встретились с его взглядом, лишь на мгновение. Затем она отвела их в сторону, будто не могла вынести этой близости.

— Ты даже дома в мундире? — обратился к гвардейцу Керг, и в его голосе прозвучала едва сдерживаемая насмешка. Улыбка этого бесчестного человека являлась самой подлой из всех возможных — тонкая, циничная, полная внутреннего превосходства.

— Ешь! — просто ответил Валек, и неторопливо пододвинул к себе салат.

* * *

– Пятнадцатого дня! – воскликнул отец, многозначительно воздев палец вверх, словно желая получить подтверждение своей правоты непосредственно от звёздной стихии. – Ваш хвалёный «сабельный» эскадрон ВКС дал маху, сдав лягушатникам Тименоэ! Ну, согласись!

— То был манёвр, папа, — ответил Валек, с нескрываемым раздражением бросив вилку на фарфоровую тарелку. — Защищать Тиминоэ было бесполезно, да и ценности в нём никакой.

— Вот. Вот! — закричал старик и ударил кулаком по столу так, что зазвенели хрустальные бокалы. — Манёвры, диспозиция! Всё то у вас заумно ныне! А помню первые годы человеческой Диктатуры — вот было то веселье! А-ах! — Он снова отмахнулся, словно прогоняя воспоминания. — Вам, молодым, не понять!

— Да полно тебе, — вмешалась мать, осторожно подавая горячее. Её руки слегка дрожали от волнения. — Замучил совсем малыша.

— Малыш! — снова закричал старый вояка, тряся рукавом богато расшитого камзола. — Тебе бы его под юбку да и не пускать совсем от себя! Какой он тебе малыш?! Уже скоро пятьдесят стукнет! Юный — да, но мужчина в самом соку!

При слове «мужчина» и «сок», совершенно непроизвольно произнесённых отцом, Ольга чуть вздрогнула, а Валек, также непроизвольно, бросил короткий, почти звериный взгляд на Керга, восседающего напротив. Тот, словно почувствовав потрохами это быстрое, короткое движение, тут же поднял глаза. В его лице, ледяном и насмешливом, и в гордом движении головы — читалась вся история его дерзкого торжества! Явно гордясь той гнусной таинственностью, но в то же время совершенной открытостью их с Ольгой лжи, Керг смело, цинично и даже весело уткнулся серыми зрачками Валеку в лоб, будто бы мимо и сквозь него.

Вздохнув и испытывая неловкость, Хаварский-младший торопливо опустил голову, схватил свою вилку и принялся ковырять фамильный расписной фарфор.

Увидев поведение бравого космогвардейца, Керг, являвшийся экологическим инспектором при муниципии Сектората, презрительно фыркнул, очевидно, приняв манеру Валека за признак трусости. Отчасти так оно и было, Хаварский-младший совершенно не любил и, более того, страшился каких-либо проявлений собственной несдержанности. Каждый раз, когда опасная ситуация приближалась к запрограммированному эскадронными врачами порогу, гусара окутывал страх – не паника и не трусость, но липкий, нечеловеческий страх перед собственной искажённой генетиками натурой.

— Ну что ещё? – недовольно пробурчал отец, готовый бесконечно говорить про войну. Однако, бросив взгляд на сына, сразу всё понял.

— Забавно, — произнёс он наконец с горькой усмешкой, — вот и поели. Что же, оставлю вас. Дорогая, идёмте, да поживее!

Повинуясь его жесту маленькой старческой ладони, мать, брат и остальные домочадцы скоро оставили большой зал. За огромным столом, рассчитанным на сорок персон, остались лишь трое: двое мужчин и она — Ольга, прекрасная, как закат над бурей.

— Я так понимаю, ты имеешь мне кое-что сказать, — начал Керг с холодной насмешкой, высокомерно обводя взглядом комнату. Он был человеком не военного поля, но светской сцены. Спортом не увлекался, но всегда выглядел превосходно, одевался безукоризненно и держался с недостижимым достоинством, излучая ту особую уверенность, которая свойственна лишь преуспевающим в жизни людям. Взгляд его, в это мгновение спора казался красив и пронзителен, фигура и поза – самоуверенны и сильны. Острая модная бородка агрессивно топорщилась, а аккуратные холёные руки – украшал маникюр.

— Двадцать третье — это праздник, — спокойно сказал Хаварский, глядя на гладкие ногти Керга, которые немного блестели в искусственном свете обеденного зала. — Странно всем его портить.

— Ну так не порть, — нагло усмехнулся Керг, слегка приподняв краешек тонкого рта.

— Не я начал.

— Но ты оставил её! — набросился Керг. — Как это наивно... Ты глуп! Я знал это давно, ещё когда мы вместе учились! С деньгами и славой твоей старинной семьи ты мог бы сделать себе блестящую гражданскую карьеру и оставаться здесь. С ней! Знаю, твой старик прочил вас с братом в экологическую службу, морить лягушатников на оккупированных планетах! Ей Богу, ты смог бы…

— Я не хотел, — перебил его Валек, не повышая голоса, но с каким-то внутренним превосходством. — Своё состояние отец сколотил не на гражданке. С чего бы мне потакать его желаниям, ежели он сам когда-то отказался от подобного?

— Я же говорю, ты глупец! — Керг с силой постучал подушечкой пальца по виску, затем немного успокоился и досадливо отвернулся. — Твоему отцу пришлось сражаться за место под солнцем. Все знают: он стоял во главе флотилии, которая отбила у лягушатников эту систему. Он нашёл здесь плавиковый шпат, построил первые рудники. Но ты, Младший, — к чему вся эта возня во флотских казармах сыну миллионера?

— Ну, сын миллионера, не миллионер, — всё так же тихо продолжил Хаварский, затем опёрся локтем о стол и исподлобья уставился на противника ничего не выражающим взглядом. — Ты с ней спал? — качнув головой Валек едва заметно указал бывшему другу на Ольгу. — Друг. Просто скажи мне это.

***

В воздухе повисла тяжёлая, плотная тишина, словно кто-то невидимый выключил в комнате само время.

В следующее мгновение девушка бросила на Хаварского взгляд, полный ярости и, как ни странно, страха. Её миндалевидные томные глаза потемнели и налились обидой, но также трепетом перед надвигающейся бурей. Она гневно открыла рот, чтобы заговорить, но так же резко закрыла его, испугавшись собственной дерзости. У неё был прекрасный, восхитительный рот, в который раз отметил для себя Валек. Очень нежные, чувственные и слегка влажные губы, с лёгким блеском помады — или далёких звёзд. Рот, словно созданный для безумия поцелуев. И для грязной, уничтожающей лжи. Молчание Ольги было красноречивее любых слов.

— Твоя жена — красавица, — наконец произнёс Керг, стараясь говорить уверенно, но интонация выдала его — голос дрогнул. — Если ты думаешь, что я стану позорить её, то ошибаешься. Меж нами нет ничего. Я преклоняюсь перед её умом и красотой — не более. И я не позволю порочить честное имя прекрасной женщины даже её супругу. Брак не даёт никакого права унижать подозрениями! А кроме того …

Неожиданно, Керг заткнулся – по крайней мере именно так показалось бы постороннему человеку, если бы он слушал их разговор за дверью. Пока его враг говорил, Хаварский медленно достал из кобуры пистолет и толкнул его перед собой – на середину стола. Чтобы Керг, Ольга или он сам могли дотянуться до оружия. Металлическая рукоять блеснула в свете искусственных звёзд. Затем Хаварский откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Челюсть Керга изумлённо отвисла, он немедленно прекратил упрёки, будто кто-то вынул из него внутреннюю пружину. Глаза чиновника расширились, сузились, снова расширились, став похожи на бездонные блюдца, переполненные недоумением. Теперь он сидел, ни слова не говоря.

Ольга напротив, чуть вскрикнула от испуга. Тонко и коротко словно птица. Соблазнительные, огромные глаза её, прекрасные даже в подобном глупом, почти животном ужасе выражали то панику, то непонятную смесь подавленности с восхищением.

— Что? — совершенно иным как будто надтреснувшим голосом выдавил из себя Керг.— Что это такое?

— Тактический гравитационный пистолет, «Правительственная модель тип двести», — чуть поглумился Хаварский-младший, кивнув подбородком на свою элитую пушку. — Тот самый знаменитый "Двухсотый бластер". Я думал, ты разбираешься в индивидуальном вооружении Гвардии.

— Я не про пистолет… — кашлянул Керг. — А про то, что ты хотел этим сказать?

Не отвечая, Хаварский встал. Сделав два шага до Керга, он сцапал его правой рукой за острую, аккуратно постриженную бородку, левой ладонью захватил затылок и с силой ударил лицом об стол.

* * *

— Ну вы герой, — с лёгкой насмешкой и не без сочувствия произнёс доктор Ванин, стоя у прозрачной стенки отцовской колбы регенерации. Его голос звучал глухо, словно сквозь воду, а лицо освещалось голубоватым мерцанием питательного раствора, в котором покоилось тело Валека Хаварского. — Значит, вы сломали ему нос о столешницу, а он каким-то образом схватил ваш собственный пистолет? Как же он успел?

Хаварский лежал в резервуаре, погружённый в густую, чуть светящуюся жидкость, которая обволакивала его тело. Вокруг него сновали роботы-хирурги с тонкими, как иглы, манипуляторами, исправно работая над восстановлением повреждённых тканей. Лицо Валека было бледным, покрытым сетью свежих, ещё не до конца заживших рассечений, а голос — сиплым и тихим.

— А я просто никуда не спешил, — ответил он почти без эмоций, лишь глаза, серые, как предгрозовое небо, слегка блеснули — в них мелькнула тень веселья, но скорее самоиронии, чем насмешки.

— И в чём тогда смысл? — спросил Ванин, складывая руки на груди. — Драки устраивают, чтобы драться, молодой человек, а не валяться потом в медицинской бочке, как эмбрион лягушатника в яйце! Вас, гусара штурмового, «сабельного» эскадрона Гвардии Человечества, отделал какой-то гражданский чиновник. Не совестно?

Хаварский деланно вздохнул или, скорее, попытался вздохнуть — движение грудной клетки по-прежнему контролировалось внешними системами жизнеобеспечения. Он медленно перевёл взгляд на врача, и в уголках его глаз появились морщинки — те самые, что появляются у людей, готовых иронизировать даже над собственной смертью.

— Судите сами, — проговорил он, стараясь отвлечься от боли, которая то и дело напоминала о себе стреляющими разрядами в позвоночнике. — Избить Керга по-настоящему я не мог. Меня бы осудили за применение боевых навыков к гражданскому лицу. Применить оружие не мог тем более. Нос я ему действительно разбил, но ... учитывая, что в конце-концов у него был пистолет … дело закончилось неплохо.

— Неплохо? — переспросил Ванин, и его бровь медленно поползла вверх, словно выражая протест против подобного предположения. — Выстрел из гравитационного бластера сразил вас наповал, словно кувалдой. Благо, на оружии была выставлена малая мощность. Тело отбросило к стене так, что разорвало позвоночник. Грудную клетку смяло, как картонную коробку. Вы были не человеком, а куском фарша, ей-богу. Только наличие в доме аппарата регенерации и моё почти случайное присутствие спасли вам жизнь! И это вы называете «неплохо» ?

Морщась и щурясь от едва уловимой боли в новых, ещё не до конца сросшихся рёбрах, Хаварский, находившийся в хирургической колбе, пожал плечами. Кости его по большей части срослись, раздавленные органы были восстановлены, как будто их никогда и не касалась ударная гравитационная волна. И все же под стеклом регенератора, пока нарастали верхние слои эпидермиса, предстояло провести как минимум пару дней.

— Неплохо, — повторил он, слегка усмехнувшись, и в его голосе прозвучала не только уверенность, но и некое самодовольство. — На самом деле, если бы я просто избил Керга, Ольга бы отвратительно к этому отнеслась. А так… она теперь его ненавидит, ко мне визитирует каждый день.

— Доказательство от противного? — спросил доктор Ванин, делая пометку в медицинской карте.

— Что-то вроде того, — ответил Валек, на мгновение прикрыв глаза. — Странные они, эти женщины. Ни логики, ни правил — одни эмоции, чувства. Бессознательный материнский инстинкт...

— Значит, всё это было сделано специально?

— То была дуэль, если вы не поняли, — произнёс Хаварский с глубоким, почти философским вздохом. — Современная, странная дуэль опытного, но бедного космодесантника и богатого кабинетного болтуна. И, кстати, подарок моей Ольге на двадцать третье число.

— Сомнительный подарок, — мягко возразил врач, покачав головой. — Не каждый назвал бы это подарком.

— Напротив, лучший подарок! — Уверенно возразил Хаварский. — Ни цветы, ни драгоценности не заменят женщине доброй мужской драки за право ей обладать. Мы, господин Ванин, не так уж далеки от животных по эволюционной шкале. Мужчины и женщины — это самцы и самки, которых влекут друг к другу инстинкты продолжения рода, что мы напрасно пытаемся прикрыть смехотворным покровом морали и цивилизации. Брак — это ложь, когда нет любви, нет страсти. Но даже когда они есть, брак — это лишь форма, лишь оболочка. Мы подчиняемся зову генов и сердца, а не какому-то штампу на бумажном свидетельстве.

Врач задумчиво посмотрел на Валека, затем неопределённо пожал плечами — этот жест был скорее внутренним, чем явным выражением согласия или сомнения. На его лице мелькнуло что-то вроде усталой задумчивости, как будто он размышлял не столько о словах пациента, сколько о жизни в целом.

— Зов генов и сердца... — медленно повторил Ванин, словно примеряя эту фразу на себя и продолжая при этом что-то записать в медицинскую карту. Его пальцы ловко водили пером по экрану аппарата, отслеживая показатели регенерационных процессов. — А скажите, мне Валек... так она вам всё-таки изменила? — Он посмотрел на Хаварского, но с любопытством не светского сплетника, а скорее врача. — Простите, что вмешиваюсь, но... мне просто интересно, как человек может быть одновременно философом и ревнивцем.

Хаварский медленно покачал головой, отгоняя собственные сомнения словно назойливую муху.

— Ерунда, не беспокойтесь, — ответил он. Голос звучал приглушенно, словно гусар говорил о чём-то далёком. — Нет, полагаю, они не спали. Так… лёгкий флирт, взгляды, слова, может быть, объятия. Но не более того. Я бы почувствовал, если бы дело дошло до большего.

— Любите её? — спросил Ванин без паузы.

— Ольгу? — Хаварский слегка усмехнулся, и в уголках его глаз снова появились морщинки. — Да, пожалуй, люблю. Красива. Вы не находите?

Ванин оторвал взгляд от приборов и внимательно посмотрел на собеседника — но уже не как врач на пациента, а как зрелый человек на юношу, ещё не уставшего ошибаться

И вдруг, совершенно неожиданно для своего солидного облика мудрого доктора, рассмеялся — звонко, почти задорно.

— Выздоравливайте, — посоветовал он, улыбаясь. — Вижу, вы и правда дуэлянт. Настоящий гусар, чёрт возьми, хоть и космический. И да — поздравляю вас с мужским праздником!

Хаварский кивнул – вероятно, это означало ответное поздравление.

Усмехнувшись каким-то своим, одному ему понятным мыслям, доктор Ванин вышел из отсека регенерации и, не переставая улыбаться, отправился восвояси.