Дух детства

Игорю Львовичу за семьдесят. Мы дружим с самого детства.
Иногда встречаемся во дворе — играем в шахматы, пьём чай с подушечками.
В гости к друг другу не ходим. Стесняемся.
Игорь — вдовец. Дом запущен. Но однажды он всё же пригласил меня к себе — отметить день рождения.
Отметить — громко сказано. Скорее, поболтать, вспомнить детство, да просто поностальгировать.

И вот я в его холостяцкой квартире. По стенам развешаны фотографии — много фотографий.
На многих — его отец, Лев Аркадьевич.

В квартире друга пахло всем сразу. Я не великий нюхач, но среди множества запахов сразу различил старую мебель, хозяйственное мыло и сушеную рыбу.
Запах рыбы тянулся из маленькой кухоньки. Игорь — заядлый рыбак, и свой улов он обычно вешал на верёвку, сушиться прямо над плитой.

Потом этот букет запахов перемешался с ароматом заварки, над которой колдовал Игорь.
Я вышел в узкий коридорчик между комнатой и кухней — и тут же в нос ударил дух кошачьего лотка. Кошки давно не было, но лоток, видно, где-то остался. Это меня почему-то сильно удивило.
Пока я размышлял над странностями бытия, из кухни донесся зов друга — пригласил на чаепитие.

Игорь, в майке и трико с вытянутыми коленками, сидел на старом табурете, не уступающем по возрасту хозяину.
Над головой его на верёвке сушилась рыба — то ли окуньки, то ли плотвички.
Разливая по банкам чай, он рассуждал о вечном:
— Вот скажи, зачем нынешние мужики носят джинсы с дырками? Нам бы в детстве мать за такие дыры из дома не выпустила. А теперь — мода, понимаешь!

На подоконнике стояло несколько чернильниц-«непроливаек» — целая коллекция прошедших лет.
Рядом, в трехлитровой банке с коричневой жидкостью, плавал мохнатый чайный гриб.
Чуть выше, на обшарпанной полке, стоял граненый стакан с обгрызанными карандашами, рядом — стертый до основания помазок и обмылок в мыльнице.

Свет едва пробивался сквозь когда-то белую, теперь серую занавеску.
За ней жужжала муха, тщетно пытаясь вырваться на свободу.

— Ну что, по второй? — сказал Игорь.
Он налил чай, крепкий, почти чёрный, из пузатого заварника с отбитым носиком.
— Это тебе не кофе ваш заграничный! — сказал он, словно споря с невидимым оппонентом. — Вот где настоящая бодрость духа!

На стене висел старый календарь для школьников, год эдак шестидесятый: мальчик в ушанке держит хоккейную клюшку, а внизу крупно выведено — «Спутник».

Видя, что я разглядываю чернильницы, Игорь оживился:
— Помнишь, как руки чернилами пачкали? А я специально не отмывал! Ходил гордый — будто медаль на пальцах ношу.

Он засмеялся со свистом, потом закашлялся, отмахнулся и продолжил:
— Мы же тогда всё сами делали! Чернила заливали, бумагу линовали... А теперь — ручки одноразовые, жизнь одноразовая, всё к чёрту одноразовое!

Он с досадой махнул рукой, унылым взглядом обвел кухню.
Потом встал, подошёл к полке и достал банку маринованных помидоров.
— Вот! — сказал с гордостью. — Сорт «Чёрный барон». Мой собственный!
Поставил банку на стол, шумно выдохнул, будто совершил открытие.

— Всё у меня есть, — подытожил он. — И чай, и помидоры, и воспоминания.
А больше человеку ничего не надо. Разве что — старый друг.

Он посмотрел пристально, будто проверяя, осталась ли во мне душа нашего детства.
Мы замолчали. В комнате было тихо.
Лишь стрелка ходиков «Три медведя» щелкала в углу — как маленький метроном старости.