Два страха

Последние несколько месяцев моя жизнь напоминала плохо сбалансированный маятник. Он раскачивался между двумя мыслями, двумя страхами, которые точили изнутри, не давая ни сна, ни покоя.

Первый страх — увидеть её снова.

Я боялся момента, когда взгляд наткнется на знакомый профиль в толпе, услышит её смех из-за соседнего столика в кафе. Боялся увидеть в её глазах то, что осталось от нас. Равнодушие? Сожаление? А может, ту самую лёгкую улыбку, которую она теперь дарит кому-то другому? Я представлял, как к ней подходит новый парень, её новый «я», и его рука бесцеремонно лежит на её талии — на том месте, где когда-то отдыхала моя ладонь.

Увидеть её — значит заново пережить всё: нашу ссору, её уход, гулкую тишину в квартире, из которой внезапно исчезли её духи, её книги, её радостная суета по утрам. Это как сорвать едва затянувшуюся рану и увидеть, что под коркой всё так же сочится боль.

Но второй страх был куда страшнее. Страх — не увидеть её вообще.

Он подкрадывался по ночам, когда город затихал. А что, если эта ниточка, тонкая, как паутина, которая всё ещё связывает меня с ней где-то в пространстве, порвётся? Что если её образ начнёт тускнеть? Я уже с трудом вспоминал запах её волос — то ли ваниль, то ли что-то цветочное. А что дальше? Забуду звук её голоса, когда она сердилась? Стирающуюся улыбку?

Не увидеть её вообще — значит признать, что она стала призраком. Что нашу историю окончательно закрыли и убрали в архив памяти. Что она растворилась в миллионах других лиц этого города, и её больше нет. Навсегда. Это была тихая, безысходная пустота, куда более страшная, чем острая боль встречи.

И вот маятник качнулся.

Мой друг Артём уговорил меня пойти на выставку в том самом арт-пространстве, куда мы часто ходили с ней. «Развейся, брат. Хватит киснуть», — говорил он. Я согласился, потому что в глубине души надеялся и боялся одновременно. Это было идеальное место для нашего столкновения — её мир, её эстетика.

Мы бродили по залам, и я не видел картин. Я видел затылки. Тысячи затылков. Каждый тёмный пучок волос заставлял сердце биться чаще. Каждый смех за спиной — замирать. Я был охотником, который панически боится своей добычи.

И тогда я увидел её.

Она стояла у большого абстрактного полотна, в котором когда-то мы вместе пытались разглядеть смысл. Она была одна. Та же замшевая куртка, тот же способ непослушно закручивать прядь волос вокруг пальца.

Мой мир сузился до точки. Маятник застыл.

И в этот момент случилось странное. Паника, которую я так лелеял, ушла. Её сменила тихая, почти невыносимая ясность. Я понял, чего я боялся больше всего.

Я боялся не её самой. Не боли или радости. Я боялся окончательного выбора. Боялся, что жизнь заставит меня поставить точку там, где я сам не решался даже на многоточие.

Она почувствовала мой взгляд и обернулась. Глаза встретились. В её взгляде не было ни ненависти, ни любви. Было узнавание. И лёгкая усталость, как у путешественника, который прошёл долгий путь.

Она медленно кивнула. Я в ответ поднял руку в немом приветствии. Никаких улыбок. Никаких слёз.

Потом она развернулась и пошла прочь, растворившись в следующем зале.

И я вдруг понял. Я не увидел её снова — я увидел тень, воспоминание. И я не потерял её окончательно — потому что ту девушку, которую я любил, я потерял уже давно, в тот день, когда она хлопнула дверью.

Мой главный страх оказался не про неё. Он был про меня. Про мое нежелание отпускать прошлое и боязнь будущего без его главного персонажа.

Я вышел на улицу. Был холодный вечер. Я вдохнул полной грудью, и впервые за долгое время воздух не обжёг лёгкие.

Маятник качнулся в последний раз и замер. Не между «увидеть» и «не увидеть». А между «тогда» и «теперь». И я, наконец, сделал шаг в сторону «теперь».