Двадцать четыре вольта

Вольт – кукла вуду, используемая для негативного воздействия

Наутилус чинно выплыл из-под толщи вод океана Пропащих и, испустив протяжный гудок, пришвартовался в гавани Аркана. Стоя на верхней палубе рейсовой подлодки вместе с другими пассажирами, я изображала восторг, положенный каждому уважающему себя туристу при виде столицы Контремской конфедерации.

На деле же я всеми силами сдерживала зевок, сопутствующий перепаду давления при поднятии с глубины и смене двенадцати часовых поясов. В Зангаоском царстве, откуда я прибыла, сейчас глубокая ночь, и меня закономерно клонило в сон. Но было бы недостойно леди своим недомоганием ненароком оскорбить хозяев города, столь любезно пригласивших меня в гости.

Справедливости ради стоит отметить, что приглашение было из разряда тех, от которых невозможно отказаться. Ведь поступило оно от самого комиссара Арканской полиции. Да и цель моя не просто погостить, а попутно выполнить одно крайне общественно-полезное задание по поиску пары пропавших мертвых душ.

Но это тем более не повод являть недовольство. Гуманитарные миссии – прямая обязанность дочери и наследницы Чрезвычайного посланника и Полномочного министра второго класса Анталаморской империи.

За спиной раздались чеканные шаги, слишком маршевые, чтобы быть человеческими.

– Линда… то есть леди Розенкрейц, ваш багаж готов.

Морзянку я перевела машинально. Автоматоны «заговорили» всего пять лет назад, но кодовую азбуку, применяемую в радиотелеграфировании, я знаю еще с темных времен восстания Свидетелей Еноха.

Я обернулась к автоматону, одетому в серо-зеленые узкую юбку и длинный жакет-мундир. И с улыбкой поправила ей выбившиеся из-под широкополой шляпы черные кудри парика.

– «Мессера», Чаки. В Конфедерации принято обращение «мессера», – напомнила я ей в третий раз за две недели плавания из Остконтина в Вестконтин.

– Разве? – в третий раз удивилась Чаки. Выражение латунного лица робота не изменилось, а морзянка передала лишь знак вопроса, но я как наяву увидела смешно приподнятые брови и наивно распахнутые глаза.

Четырнадцать лет прошло с восстания Свидетелей Еноха, а Чаки по-прежнему шестнадцать. И помнит она только то, что успела узнать до гибели. Мертвая энергетика не способна хранить новую информацию без специальных сигил[1].

[1] Сигила – астральная печать, символ или комбинация слов и геометрических фигур, обладающих астральной силой (здесь и далее – прим. авт.).

В автоматонах они предусмотрены, иначе роботы, движимые эктоплазмой[2], были бы бесполезны. Но действуют они в основном на значимые события, а потому всегда остаются мелочи, трудные для усвоения призраками.

[2] Эктоплазма – агрегатное состояние духа мертвого организма (живого – эндоплазма). Испускает электромагнитное излучение, видимое в ультрафиолетовом и инфракрасном спектре, и ультра- или инфразвук.

В случае с Чаки такими «мелочами» были вежливые обращения, принятые в разных странах, и отчего-то суверенитет конфедерации. Победа Контрема за независимость от Анталамории, одержанная еще полвека назад, не производила на нее должного впечатления.

У Чаки вообще были достаточно деспотичные взгляды для послушницы женского монастыря со святых островов Еноха. Неудивительно, что она пошла по стопам матери и тоже вступила в ряды Его фанатичных Свидетелей. Злые языки, правда, судачили, что тяга к тирании Чаки тоже передалась от матери, якобы до пострижения в монашки бывшей куртизанкой особой специализации. Но я в эти грязные сплетни не верю.

А необходимость время от времени заново напоминать Чаки о каких-то житейских мелочах – не великая плата за альтернативную «жизнь» друга детства.

– Мессера Розенкрейц, ваш багаж готов, – поправилась Чаки и махнула рукой на тележку с чемоданами, саквояжами, кофрами, ридикюлями, клатчами и кисетами.

– Благодарю, – я присела в книксене, откинула со лба прямую черную челку и стоически подавила очередной зевок. – Вели узнать о нашем паромобиле. Подан ли?

Я могла бы узнать и сама, в порту, но для этого пришлось бы постоять в очереди с остальными пассажирами, несомненно возжелающих автограф от Черной Розы. А после восстания Свидетелей Еноха в местах скопления народа меня одолевает ажитация[3]. Недостойно леди обременять мессеров тайных наблюдателей знанием о моих панических атаках в толпе. И прибавлять им тем самым забот по подготовке «случайностей», призванных вывести меня из равновесия и заставить совершить ошибку.

[3] Ажитация [от лат. agitatio – приведение в движение] – двигательное беспокойство, протекающее с сильным эмоциональным возбуждением, сопровождаемым чувством тревоги и страха.

В наличии упомянутых наблюдателей я не сомневалась. Было бы оскорблением подозревать внешнюю разведку Контрема в некомпетентности и незнании сути моих научных изысканий. Заполучить которые мечтали военные ведомства и представители религиозных конфессий всех стран мира.

По счастью, от особо ретивых «мечтателей» меня защищали нормы международного права.

Чаки тоже присела в книксене и отправилась в порт. Я приблизилась к панорамному иллюминатору верхней палубы наутилуса, провожая взглядом кукольную фигурку. Раз уж я оказалась в конфедерации, стоит нанести визит хозяевам фермы механических тел «Дедерик&Ко» и выразить официальную благодарность за столь скрупулезное исполнение эксклюзивного заказа. Тело Чаки было гораздо функциональнее большинства автоматонов.

– Леди Розенкрейц.

Шаги капитана, в отличие от Чаки, я не услышала – их глушил бадавийский ковер. Я обернулась к немолодому мужчине в белом кителе с окладистой бородкой. Рядом с ним стоял щуплый юнга с фотоаппаратом наготове. Я понимающе улыбнулась.

– Вы позволите? – капитан согнул руку в локте.

Я не стала отлынивать от своих прямых обязанностей (по повышению своим присутствием рейтинга компаний, услугами которых я воспользовалась), с готовностью вставая по свету. Юнга установил треногу, покосился на мою улыбку, покраснел и спрятался за объективом, настраивая его. Щелкнул затвором и убежал проявлять дагерротип.

– Как вам путешествие? – капитан ненавязчиво повел меня к бару.

– Благодарю, все было на высшем уровне, – поддержала я вежливую беседу и обратилась к бармену. – Медовый лимонад, будьте любезны. С имбирем.

Некстати вспомнился Алекша. Это он пристрастил меня к лимонадам с экзотическими добавками.

Сердце тут же отозвалось застарелой болью, и я привычно отрешилась от ненужных воспоминаний с помощью техники, подсказанной зангаоскими монахами.

А лимонад оказался слишком горький.

Вернулся юнга с дагерротипом и перьевой ручкой наготове. Я оставила на фотокарточке четкую, размашистую подпись с округлыми буквами, выудила из ридикюля печать и оттиснула крест из роз. Черных.

У рода маркизов Розенкрейцев на гербе белые розы. Но после пятилетнего (в пубертатном периоде мне был свойственен максимализм) траура по Алекше и испорченного из-за него дебюта, в кулуарах Тагарты меня за глаза прозвали Черной Розой. Очень пошло.

Однако мне удалось сделать из этой «клички куртизанки», как ее с удовольствием окрестил кузен, аналогию изысканности. Из-за этого на пару лет спонтанно основалась мода на темные цвета, и мир ввергся в эру декаданса. Скоротечную, к счастью. Декаданс предполагает ностальгию и сплин, а у меня они вызывают ирритацию[4].

[4] Ирритация [от лат. irritatio – раздражение] – раздражение, гнев.

Я траур уже давно не ношу, а псевдоним закрепился. Оттого и розы на моей печати черные.

Маршевые шаги я услышала загодя.

– Паромобиль подан, Линда.

Распрощавшись с капитаном наутилуса, и напоследок подарив еще одну улыбку вконец смутившемуся юнге, я покинула подлодку вслед за Чаки. За нами без усилий тянул тележку с багажом грузчик-орк с механическими ниже колен ногами, одетый в пневматический экзоскелет.

Стоило подняться по лестнице, как меня окутал теплый майский бриз, пахнущий солнцем, морем, солью и рыбой. Придерживая жемчужную шляпку-менингитку с вуалью и гогглами, и короткую синюю юбку с жестким корсажем, под которую так и норовил забраться ветер, я сошла на пирс и восторженно ахнула.

Порт на северо-востоке Аркана был огромен. На первой береговой линии, у акватории, расположились чернеющие от влаги и белеющие от соли причалы, доки, склады и, в пелене смога, заводы для ремонта судов. Чуть дальше от берега шли невыразительные служебные и казенные учреждения: стоянка транспорта, парогенераторная подстанция, медпункт, ремонтно-строительная контора, таможня и полицейский участок.

За ними тянулись открытые торговые ряды и киоски, из которых даже до пирса долетал гомон продавцов и покупателей, и аромат копченых морепродуктов и жареной рыбы. Ряды перемежались мотелями, пятиэтажными хостелами с коммунальным проживанием и высотными респектабельными отелями с ресторациями и бутиками на первых этажах. Чем дальше от промышленной зоны и заводов, тем дороже становились здания.

В гавани качались паровые рыбацкие лодки и частные яхты, сверкали металлические бока пассажирских наутилусов. Вдали коптили небо черно-белые торговые пароходы, а заход в порт контролировали серые военные крейсеры. В лазурном небе парили и кричали чайки.

Народу в порту сновало немеряно, особенно темнокожих клыкастых гигантов с черными дредами – орков. Грузчики и кочегары в потертых джинсовых комбинезонах, запятнанных моторным маслом. Корабельные прачки и поломойки, отличимые по узловатым пальцам с воспаленными суставами. На бумаге рабство в конфедерации отменили уже два десятилетия тому назад, но в реальности права орков по-прежнему ничем от него не отличались.

Среди сходящих на берег пассажиров были жители Анталаморской империи и Наугримской республики. Чопорные буржуа в платьях и костюмах, похожих на мундиры по последней милитаристской моде. Промышленники-гномы в бархатных костюмах-тройках. Толпы пролетариев, прибывшие в Новый Свет за лучшей жизнью.

Хорошо, что дроу редко покидают Остконтин. Может, хотя бы ненадолго мне удастся освободиться от сердечной боли, преследующей меня четырнадцать лет при каждой встрече с дроу, так или иначе напоминающих об Алекше. Он, хоть и был полукровкой, но тоже имел белые волосы, клыки, заостренные кончики и мочки ушей, сероватый оттенок кожи и скверный характер.

В тринадцать лет его тщеславие, амбиции, агрессивная защита своих убеждений и ядовитый язык, из-за которых в школе эзотерики он прослыл «зубрилой с кулаками», казались мне романтичными. Сейчас я понимаю, что это были всего лишь попытки доказать свою значимость клану Шабат и добиться родительского признания. Невыполнимая задача, заранее обреченная на провал.

У дроу царит матриархат, а клан Шабат ценит только экстрасенсов и оттого занимается их евгеникой[5]. Но Алекша родился мальчиком, к тому же почти лишенным экстрасенсорики. Единственный энергетический узел, что был у него открыт – на лбу, узел проскопии, то есть предвидения. Поэтому и доступна ему была лишь гаруспиция[6], переданная от матери-бадавийки. Разумеется, что для одного из сильнейших в мире жрецов вуду, коим является отец Алекши, такой сын по сути не существовал.

[5] Евгеника – учение об улучшении человека с помощью искусственного отбора (селекции).

[6] Гаруспиция – разновидность экстрасенсорики у Вольных народов Бадавийской пустыни. Гадание на внутренностях (в основном на печени) жертвенных животных (черных баранов или козлов).

Сначала я его пожалела. И повелась с ним только из милосердия, чтобы спасти его от одиночества. У него, правда, на этот счет было другое мнение. Якобы это он не смог больше выносить «кислой мины» соседки по парте, которую исподволь изводили ее не попавшие в завещание Розенкрейцев кузены. Поэтому и взял меня под защиту, обозвав «своей».

Как бы то ни было, но он передрался со всеми моими кузенами, которые с тех пор в мою сторону даже смотреть боялись. А я, спасая его от Свидетелей Еноха, отдала за него половину души демону. Но все равно не спасла.

Ну что за напасть. Ни дня без мыслей о нем.

– Сколько у нас времени до встречи с коронером[7]? – встряхнулась я, обходя завтрак какого-то бедолаги, не удержавшийся от морской болезни в желудке.

[7] Коронер – должностное лицо, которое специально расследует смерти, имеющие необычные обстоятельства или произошедшие внезапно.

– Шесть часов, – отрапортовала Чаки, подняв голову к часам на таможне.

Из-за регулярных путешествий и частой смены часовых поясов, я плохо чувствую время. Поэтому Чаки, лишенная бремени биоритмов, по части пунктуальности для меня незаменимый помощник.

Прикинув время на дорогу до отеля, размещение, обед и туалет, с блаженством признала, что у меня еще останется два часа на отдых. За последний год среди зангаоских монахов я успела привыкнуть к ежедневным послеобеденным медитациям. Рискну предположить, что у меня они были чуть более глубокими, нежели положено, оттого и привычка так закрепилась, вынуждая слипаться глаза.

На таможне было многолюдно, шумно и душно. Материли друг друга матросы, мигранты и туристы. В воздухе стоял запах луково-чесночного пота и туберкулезный кашель.

Я опустила второй, более плотный слой светлой вуали и предъявила консьержу-орчонку вычурный родовой перстень с бриллиантовой розой и платиновый перстень-печатку, надетые поверх ажурной митенки. Нас тут же провели в соседнее помещение, посвободней и почище.

Возможно, пользуясь привилегиями, я лишь приближаю мировую революцию рабочего класса. Но я бы с радостью отстояла общую очередь, если бы люди, гномы и орки в ней имели понятие о манерах. Однако в ущерб себе опускаться до их уровня в надежде, что это подвигнет пролетариат сделать первый шаг по ступеньке к буржуа, бессмысленно. К сожалению, у их революции иные цели. А мне не импонирует потакать пролетариям в их борьбе за всеобщее невежество и моральную деградацию.

Наши документы и парочка моих карманных короткоствольных револьверов-«бульдогов» (с подтвержденной лицензией на их ношение и использование в целях самообороны) не вызвали вопросов и обзавелись пропускными печатями.

А на выходе из таможни нас ждали.

Кожаный коричневый мундир с двумя рядами золоченых пуговиц. Брошь в виде лупы, скрещенной с кольтом – отличительный знак Контремской коронерской службы. Волосы цвета красного дерева, почти вишневые, стриженные андеркатом с выбритыми висками и затылком. Загорелое лицо оттенка красной глины с ястребиными чертами, острые кончики и мочки ушей, высокие резкие скулы и длинноватый прямой нос. Хладнокровный взгляд и татуировки пиктограмм и рун, витиеватым узором покрывающие кожу.

Конфедератский коронер был эльфийским вождем. Исключительный оксюморон, ведь эльфы ненавидят конфедератов, вырубающих их священные леса в угоду индустриализации, и сгоняющих их в резервации.

Мечты о двухчасовом сне растворились, как мираж в Бадавийской пустыне.

– Розалинд Розенкрейц, – на чистейшем контремском поприветствовал меня коронер и по эльфийской традиции указательным и средним пальцами правой руки коснулся своего лба и солнечного сплетения. – Мое имя Тха Кога’дхмор, но можете называть меня Кога.

Я подняла вуаль и сначала присела в реверансе, а затем повторила его жест. Об этом эльфе я была наслышана. Ветеран Колониальной войны, следопыт, мастер маскировки и диверсий. На его счету были смерти более сотни конфедератов. И жизни стольких же эльфов. Остатков его племени, которые он спас, сдавшись.

Не знала, что он еще жив. Ведь ему, должно быть, уже больше восьмидесяти лет, даром что по лицу, лишенного возраста (как у всех эльфов и дроу), не скажешь.

– Я представитель Контремской коронерской службы по делу об отсутствующих мертвых душах в Аркане. У нас новая жертва, и ваше присутствие на месте происшествия крайне необходимо.

И никаких извинений или экивоков вроде «сожалею», «я вынужден» и прочих. В том числе из-за этого невежества эльфов считали дикарями. Не пытаясь понять, что, согласно их вере, все в мире происходит так, как нужно, и тогда, когда нужно. А, следовательно, не требует извинений или просьб, сожалений или благодарностей.

По моему мнению, это вовсе не дикарство, а то самое просветление, которого пытаются достичь зангаоские монахи. И мне бы оно не помешало. Не одолевало бы уныние при сравнении поданного нам лимузина «Аргентума» с казенным паромобилем за спиной мессера Коги, мало отличного от паровой телеги, на котором мне предстояло добираться до места происшествия.

Но раз уж без меня доблестная арканская полиция беспомощна, что поделать, придется отправляться им на выручку. В конце концов именно ради этого общественно-полезного задания я и прибыла в Вестконтин.

– Чаки, будь любезна, проследи, чтобы багаж доставили в апартаменты, – я обернулась к автоматону и сняла верхний черный кожаный саквояж с тележки. – И не жди меня, выйди на променад.

Район, в котором я сняла отельный номер, был дорогим и спокойным. Опасности там Чаки не угрожают, зато мессеров тайных наблюдателей ей установить будет проще.

Чаки понятливо покивала, махнула грузчику в экзоскелете и направилась к сверкающему хромом на солнце «Аргентуму».

Я встряхнулась, оставляя сонливость до лучших времен, и дежурно улыбнулась мессеру Коге:

– Failte, Tha Coga’dhmor. Leig leinn ar pioban a lasadh airson an eolais [Приветствую, Тха Кога’дхмор. Раскурим трубки за знакомство (элв.).].

Если эльфа удивило, оскорбило или обольстило мое знание северного диалекта элвендила, то виду он не подал. Ястребиное лицо осталось бесстрастным, взгляд – хладнокровным. Он кивнул, словно попросту принимая мои слова к сведению, обогнул паромобиль и сел за руль.

Я своевременно вспомнила, что эльфы признали женщин равными в правах мужчинам задолго до того, как эмансипация вошла в моду у людей. А потому самостоятельно распахнула дверцу пассажирского места и опустилась на вытертую кожу сиденья.

В салоне пахло сладковатым табаком с едва различимой конопляной ноткой. В носу немилосердно зачесалось, и пусть тихий и тонкий, но все равно неприличный чих сдержать не удалось.

– Thu a’sreothartaich mar phiseag [Ты чихаешь, как котенок (элв.).].

Впервые за очень долгое время, я – мастер ораторского искусства, риторики и дипломатии – потеряла дар речи. Я общалась с прямолинейными гномами, чьи комплименты имели сногсшибательный эффект удара киркой по голове. Вела дела с двуличными дроу, в чьих словах всегда был сатиричный, если не сказать постыдный подтекст. Встречала сладкозвучных, льстивых, как их джинны-искусители, бадавийцев. Жила среди орков, чьи ритуалы ухаживания ввергнут в краску даже завсегдатаев квартала Красных фонарей Тагарты, славного своими экзотическими борделями. Наконец, за последний год я привыкла к странным комплиментам зангаосцев маленькому лицу и большому носу.

Но эльфы в своей бесхитростности перещеголяли всех. Еще ни один комментарий (к тому же из-за особенностей элвендила лишенный вежливого множественного обращения) не ввергал меня в такое смущение, как это сравнение. Возможно, потому что раньше я не позволяла себе таких вольностей, как прилюдное чихание. Страшно представить, что выдаст этот дикарь, если я зевну.

Дабы не усугублять конфуз, я решила просто промолчать. Благо, эльфов не оскорбляло игнорирование, в отличие от более зацикленных на чувстве собственной важности рас. Лишь бы мессеру Коге не подумалось, что я туговата на ухо, а потому следует озвучить свои наблюдения повторно.

Но он уже как ни в чем ни бывало потянулся к бардачку, достал папку подшитых бумаг и протянул мне.

– Арканская школа эзотерики рекомендовала вас, как специалиста оккультных наук и мастера печатей, – пояснил он, направляя паромобиль прочь из порта, к Аркану. Вид эльфа, должного ненавидеть любые проявления индустриализации, управляющего машиной, вызывал у меня когнитивный диссонанс. – Но как вы определяете эманации некромантии, если у вас закрыты все чакры? То есть… как вы их называете… энергетические узлы и астральные сенсоры.

Я была готова к этому вопросу. Как и к тому, что ответ на него мне придется повторить еще не раз за время консультирования полицейских. В конце концов, это действительно нетипично для специалиста по экстрасенсорике – быть лишенным экстрасенсорики. Но с развитием технологий взаимодействие с астралом перестало быть исключительной привилегией экзорцистов, спиритуалистов, медиумов, заклинателей ангелов и демонов, жрецов и колдунов вуду, гаруспиков и шаманов.

Пара гогглов с пировидиконом, фотоаппарат с негативной пленкой и эхограф теперь позволяют каждому (достаточно материально обеспеченному для покупки астральных детекторов) почувствовать себя экстрасенсом. А в определении некромантических эманаций помогают некоторые дисциплины оккультизма и сигиллографии. В коих я являюсь дипломированным специалистом.

Вместо долгих пояснений я открыла позвякивающий саквояж и выудила пару серебряных печатей. Дождалась, когда мессер Кога затормозит на перекрестке по сигналу регулировщика, и показала ему. Он прищурился, рассматривая енохианские молитвы, вписанные в круги и треугольники, молча кивнул, удовлетворенный демонстрацией, и снова тронулся.

Впереди уже виднелись небоскребы Аркана в стиле ар-деко, сверкающие стеклом и сталью. Мы проехали заправочную станцию для паромобилей, я щелкнула замком саквояжа и открыла папку.

Первым документом в ней было стандартное соглашение о конфиденциальности и неразглашении информации о расследовании третьим лицам, которое я сразу подписала. Вторым документом – то же соглашение. Только нестандартное.

– С какого момента дело о мертвых душах, не откликающихся на призыв спиритуалиста, стало закрытым? – изумилась я, разглядывая гриф секретности.

– С того самого, как наш спецкор предположил, что смерти людей, чьи души теперь не откликаются на призыв – это не случайность, а убийство, – лицо коронера по-прежнему ничего не выражало, что лишь спровоцировало тревогу.

– Но мне сообщали, что на телах не найдено признаков насильственной смерти!

– Так и есть.

Я ошеломленно воззрилась на город сквозь лобовое стекло со следами разбившихся насекомых. За последний месяц в Аркане участились случаи смертей от сердечного приступа. Что, учитывая недавнюю магнитную бурю вследствие вспышки на солнце и сопутствующую ей «барическую пилу», не является чем-то из ряда вон выходящим. И на это небольшое статистическое отклонение не обратили бы внимания, не пожелай родственница одного из умерших поболтать с ним «по душам». То есть посредством спиритического сеанса.

Во время того сеанса и выяснился пренеприятный факт. Душа умершего не откликнулась на призыв. Причин тому могло быть три: либо душа держится взаперти печатей в нашем мире, либо продана ангелу или демону, либо уничтожена – развеяна по ошибке экзорцистом или поглощена энергетическим вампиром.

Как бы то ни было, во всех случаях это является составом уголовного преступления. Поэтому делом занялась полиция. А когда было найдено еще несколько тел, связь с эктоплазмой которых оказалась разорвана, на поиск пропавших мертвых душ в экстренном порядке вызвали меня.

А теперь выясняется, что сердечные приступы – это не несчастный случай, а убийства. Серийные, судя по их неоднократности! Вот уж с чем связываться отчаянно не хотелось. Я и без того не испытываю недостатка в недоброжелателях, чтобы еще становиться объектом мести какого-нибудь маньяка, посаженного по моей милости в тюрьму.

Только вот, как я уже упоминала, предложение о работе мне поступило из разряда тех, от которых невозможно отказаться. Недостойно леди из-за умозрительных страхов отлынивать от своих прямых обязанностей. Подпись с печатью из черных роз легла рядом с грифом секретности.

На телах не найдены признаки насильственной смерти. Догадки о способах бесследного убийства были неутешительными. Экстрасенсорика. Причем та, что способна воздействовать не только на астральный план, но и на материю. А, значит, орочье колдовство – куклы вуду.

Иными словами, в Аркане объявился некромант.

В лобовое стекло ударилась очередная мошка, брызнув гемолимфой.

Я сквозь пышные рукава жемчужной блузы огладила пристегнутых к запястьям пневматической кобурой «бульдогов».

– Версию об убийствах предложил ваш специальный корреспондент? – повернулась я к мессеру Коге, надеясь, что непрофессиональное мнение все же неверное.

Но коронер не оправдал моих надежд.

– Мессер Лекс Хелстрем. Журналист, автор криминальной хроники. В нем, кажется, имеется доля крови дроу.

Дроу тоже исповедуют вуду. Но, в отличие от орков, не колдовство, основанное на использовании вольтов, а жречество, связанное с духами. Вероятность, что мессер Хелстрем распознал колдовство, удручающе велика.

Кстати, знакомая у спецкора фамилия. Кажется, такую же носит супруг владелицы компании «Дедерик&Ко», авторству которой принадлежит автоматон моей Чаки.

– Не родственник ли он…

– Приемный сын.

Вот как. Лишь бы мессер Хелстрем оказался не слишком похож на Алекшу. Иначе моя продуктивность сильно снизится.

Мимо проносились небоскребы и кондоминиумы, сплошь из стекла и стали. Вдоль авеню стояли газовые фонари, сейчас потушенные. Тротуары прятались за художественно выстриженными липами. Из-под земли сквозь вентиляционные решетки клубился пар, видимо, от прорвавшейся в дренаж теплотрассы.

До места мы добрались быстро, каким-то непостижимым образом миновав знаменитые арканские полуденные пробки. Дождавшись, когда мессер Кога заглушит мотор, я покинула паромобиль, оказавшись перед мотающейся на ветру заградительной желтой лентой. Внутри огороженного клочка тротуара толпились полицейские в красных мундирах, и регулярно вспыхивал фотоаппарат.

– Мессера Розалинд Розенкрейц, – коронер прошел под лентой, не утруждаясь поддерживанием ее для меня. – Познакомьтесь с оперативной группой по делу о пропавших мертвых душах и нашим специальным корреспондентом.

Последним оказался мужчина, фотографировавший тело новой жертвы. Мессер Лекс Хелстрем обернулся, до боли знакомым жестом откидывая с голубых глаз косую белую челку. А я второй раз за день потеряла дар речи. Передо мной стоял погибший четырнадцать лет назад Алекша.