Дважды мёртв

- Да будут дни его кратки, и достоинство его да возьмёт другой…

Слова священника падали ударами похоронного колокола. В сыром, ещё не весеннем, но уже не зимнем воздухе неслись последние снежинки.

- … Да облечётся он проклятием, как ризою, и да войдёт оно, как вода, во внутренности его…

Лишённый выражения взгляд осуждённого скользил по лежащим возле его ног обломкам, только что бывшим его оружием, гербом, рыцарскими шпорами. Снег ложился на его волосы преждевременной сединой, стекал холодными слезами по неподвижному лицу.

- … Да не будет сострадающего ему. Да не будет милующего…

В момент, когда герольд должен был опрокинуть над головой разжалованного рыцаря чашу с водой, тот внезапно поднял глаза. Будь в них отражение позора, которому он подвергался, стыд или гнев, отчаяние или мука, это герольда не смутило бы, к этому он был готов, но когда на его лице остановился мертвенно-невидящий взгляд, его рука едва не дрогнула. Кажется, тот, кто только что был рыцарем, не почувствовал ударивших ему в лицо ледяных струй, не шевельнувшись, даже не моргнув. Лишь прилипли к худым щекам мокрые пряди длинных волос, да облепила тело мгновенно намокшая тонкая ткань рубахи.

Теперь он смотрел поверх голов собравшихся и никому из стоящих в первых рядах не хотелось, чтобы его коснулся равнодушно-пустой и одновременно пронзительный взгляд. Впрочем, живые могли не опасаться – бывший рыцарь смотрел туда, где в отдалении, на фоне белёсого неба вырисовывались силуэты виселиц. В перерывах между словами священника до собравшихся доносилось приглушённое расстоянием карканье ворон, кружащих над трупами повешенных, и взгляд осуждённого, опорочившего разбоем рыцарское звание, был направлен на казнённых подельников.

Только перед тем, как сойти с помоста, он опустил взгляд на собравшихся, словно лишь сейчас заметил, что кроме него и его мёртвых подручных здесь есть кто-то ещё. Когда он встретился глазами с человеком, когда-то заменившим ему отца, и теперь, хоть с тех пор прошло много времени, ощущавшим позор своего воспитанника как свой собственный, онемевшие губы тронула едва заметная усмешка. Ему ниже уже не пасть. Но его позор, тенью накрывший семью, когда-то из милости его принявшую, в этот момент утолил многолетнюю ненависть приёмыша, так и не сумевшего привыкнуть к тому, что он – приёмыш. Он улыбался, превратив собственную казнь в месть.

И продолжал улыбаться помертвевшей улыбкой, пока процессия двигалась в сторону церкви. Улыбался, пока под звуки заупокойных псалмов его улыбка не превратилась в застывшую гримасу, уродуя правильные черты бледного лица.

Большинство собравшихся молились, чтобы тягостная церемония поскорее закончилась, и когда смолк последний звук заупокойной службы и под ноги отпетого заживо упала горсть земли, многие ощутили облегчение, в котором им не хотелось себе признаваться. Облегчение, сродни тому, какое испытывают свидетели чьей-то болезни после того, как страдалец наконец отдаст богу душу.

Последние снежинки, не успев достигнуть земли, превращались в капли дождя, кое-где уже зеленели проталины, а дорога чернела жижей, отличающейся от болотной только тем, что в неё не провалиться глубже, чем по пояс.

Сэр Роберт Вернон, уже два месяца как не имеющий права так называться, сидел на почти утонувшем в грязи стволе упавшего поперёк дороги дерева. Это был даже не отдых, просто не было сил через этот ствол перебираться. Сил вообще ни на что не было.

Роберт лёг спиной на мокрое дерево и прикрыл глаза. Он несправедлив к себе. Есть у него силы. Есть. Он не лишился рассудка когда его отпевали заживо, когда срывали с него рыцарские шпоры и превращали в обломки щит с его гербом, когда вынудили смотреть на казнь людей, служивших ему и ставших преступниками по его воле. Он не наложил на себя руки после всего этого. Не умер. Не сошёл с ума. А это… это просто голод. Просто ледяной ветер. Просто усталость. Просто путь, который он, приговорённый к изгнанию, не имел права прервать.

И он шёл, питаясь скудным подаянием, как нищий или прокажённый, ночуя прямо на мокрой земле, завернувшись в плащ. Без цели. Без надежды. Просто шёл. А вот сейчас понял, что сил больше нет. И, поняв это, поднялся, перебрался через ствол, с которого только что не мог встать, и упрямо продолжил путь.

Сырой день сменялся холодной ночью, и снова наступал рассвет, и снова под сапогами чавкала холодная жижа. Иногда усталость заставляла его забыться прямо на ходу, и тогда ему казалось, что он засыпает в своей постели, но следующий шаг возвращал его на ставшую бесконечной дорогу.

Он шёл… Обочины становились суше, воздух – теплее, рассветы – ярче. И когда миновал третий месяц скитаний, он понял, что давно уже не узнаёт местности, а люди в селеньях, через которые он проходит, не узнают его. И когда он решился войти в ворота незнакомого города, привратники лишь скользнули по нему равнодушными взглядами, приняв за обычного бродягу. Конечно, он не имел права останавливаться даже здесь. Но он решил остановиться.

Роберт склонился над стоящей возле чьего-то сарая старой бочкой, полной дождевой воды, глядя на собственное отражение едва ли не с удивлением. Он ожидал увидеть в тёмной воде того, кем себя ощущал последнее время – иссохшего, поседевшего, изрытого морщинами, постаревшего, почти мёртвого, но в воде отразилось его собственное лицо – слегка ввалились щёки, немного запали глаза, черты лица чуть заострились, и только. Роберт склонился ниже, длинные, перевязанные на затылке волосы скользнули с плеча, коснувшись воды. Сначала он хотел приказать уличному брадобрею срезать их, но в последний момент передумал и, передумав, ощутил облегчение. Лишён дворянства? Пусть так. Но простолюдином он не стал, а, значит, и походить на простолюдина не будет.

Отойдя от бочки, Роберт смотрел с некоторого отдаления на базарную толчею не зная, что ему делать. Третий день в незнакомом городе, даже названия которого он не знал. Кажется, третий… этого он тоже точно не знал. Едва придя сюда, Роберт отыскал принадлежащий местному монастырю странноприимный дом и упал на указанный ему соломенный тюфяк. Наутро бесстрастный монах, протянувший ему миску похлёбки, сказал, будто он проспал ровно два дня. Похлёбка была жидкой, зато горячей. Два дня сна… Может быть, после трёх месяцев пути это было не так уж и долго. Главное, похлёбка была горячей.

И вот, кое-как почистив одежду, вымывшись в реке за городской стеной и отдав единственную монету брадобрею, Роберт бродил по городу не представляя, что ему делать и на что жить. При мысли о том, чтобы снова просить подаяние, его начинало трясти, будто он всё ещё шёл по щиколотку в грязи на пронизывающем ветру. При мысли наняться на подённую работу, его едва не разобрал смех, в котором не было ничего от веселья. Узнать, не объявил ли кто-нибудь кому-нибудь войну или, хотя бы, не намечается ли где-нибудь мелкая заварушка? Это было слишком рискованно – если его не узнают горожане, кто-нибудь из лордов или их окружения мог о нём знать, не на другой же край света он ушёл. За море не перебрался. Должен был, по приговору должен, но – не стал, и сам не мог понять, почему. Что его здесь держит. Но что-то держало…

- Господин разрешит послужить ему?

Внезапно прозвучавший возле самого уха голос отвлёк Роберта от его мыслей, и он уже хотел отойти, чтобы не вмешиваться в чужие дела, когда в меру оборванный парень осторожно преградил ему дорогу, в любой момент готовый отскочить, прояви Роберт недовольство.

- Господин не местный. Так ежели показать что, или проводить куда…

Роберт покачал головой.

- Не трудись. Мне всё равно нечем тебе заплатить.

Он собрался было обогнуть парня, но тот не спешил искать новую жертву своей услужливости.

- Сейчас нечем, так я же того… я же и подождать могу.

- Долго ждать придётся. – Роберт невесело усмехнулся, почувствовав, что даже такой разговор доставляет ему едва ли не удовольствие после трёхмесячного молчания. – Не предвидится у меня денег, скоро как ты буду прохожим свои услуги продавать. Правда не знаю, какие.

- Так это!.. – Парень, похоже, обрадовался неожиданной словоохотливости бедно одетого господина с надменным и замкнутым лицом. – Я же и в этом помочь могу! Я же на все руки, вы только кивните!

Ещё раз смерив взглядом нежданного собеседника, вид которого не внушил бы доверия даже самому простодушному человеку, Роберт внутренне рассмеялся. Была – не была, хуже-то всё равно не будет.

- Что ж, я кивнул.

- Не извольте сомневаться, господин! – Парень прямо-таки просиял, словно только что услышал лучшую новость за всю свою жизнь. – Вот как пробьют полдень, вы меня на этом месте и найдёте. Не извольте сомневаться!

И прежде, чем Роберт вправду усомнился в правильности своего решения, он растворился в пыльном воздухе, базарном гомоне и грохоте копыт и колёс по булыжной мостовой.

Ровно в полдень Роберт впрямь обнаружил своего нового знакомого на том же месте. Увидя его, парень просиял как ребёнок при виде рождественского подарка, но тут же, словно поняв, что переигрывает, сменил тон на деловой.

- Отыскал я для вас человека, господин. Он ваши проблемы решит, ежели вы – его проблемы решите.

- Интересный поворот. И какие же у того человека проблемы? – Роберт придержал собравшегося вести его за собой парня за локоть, развернув к себе. – Во что ты меня собрался втянуть?

Судя по выражению лица, тот оценил силу хватки, да и невысказанный намёк понял.

- Нет-нет, господин, вы плохого не думайте! Честно всё. И он это… из благородных, как и вы. В отряде у него людей не хватает…

- Благородный, говоришь?

На миг Роберт задумался. Риск быть узнанным беспокоил, но с другой стороны – дворянин его круга… вернее, его прежнего круга едва ли станет иметь дело с таким оборванцем. Парень же эту заминку расценил по-своему.

- Благородный, не сомневайтесь. Его это… трущобным лордом за глаза называют. Только вы его так не зовите! Он это… не любит он, когда намекают. Так-то его Дэсбеллом кличут.

Роберт невесело усмехнулся.

- Тебя самого-то как зовут?

- Джейк, господин.

- Хорошее же прозвище у твоего трущобного лорда, Джейк! Похоронный звон…

- Ну так это… наёмник он. – Кажется, Джейк немного замешкался с ответом. – Ну и это… шпагой он владеет, как и положено благородному. Так по многим из-за него колокола-то отзвонили.

- Бретёр твой Дэсбелл?

- Ну, это… вроде того.

За разговором они миновали городские ворота и теперь шли по предместью, углубляясь в путаницу немощёных улочек, проулков, глухих стен и заборов. Впрямь трущобы… Наконец они оказались возле неприглядного кабака. Джейк с неумелой предупредительностью распахнул покосившуюся дверь и Роберт, склонившись под низкой притолокой, шагнул в пропахшую дымом и кислятиной полутьму. Сев на подставленный Джейком колченогий стул и тут же зацепившись рукавом о плохо обструганную спинку, он невольно поморщился. Какой бы бурной ни была его жизнь, таких мест ему, всё же, доселе удавалось избегать.

Подавив досадливую гримасу, Роберт окинул зал привыкшим к полутьме взглядом, заметив, что сидевшая в другом углу потрёпанная компания не обращает на него ровным счётом никакого внимания. К тому же все они были явно низкого сословия и ни одного, даже в горячке и даже в насмешку, нельзя было назвать лордом, пусть и трущобным. Он повернулся к стоящему за спиной Джейку.

- И где же твой Дэсбелл?

Ответить тот не успел. Очерченный дверным проёмом кривой прямоугольник света заслонила высокая худощавая фигура и Джейк предусмотрительно слился с закопчённой стеной. Коротко кивнув в знак приветствия, вошедший опустился напротив, откинувшись на спинку и смерив Роберта оценивающим взглядом бесцветных глаз.

- По мою душу?

- Если тебя называют Дэсбеллом, то – да.

Тот ещё раз кивнул, теперь уже утвердительно. Роберт, в свою очередь, так же не скрываясь разглядывал своего возможного нанимателя. Трущобным лордом его называли не зря, хотя от настоящего лорда в нём было столько же, сколько в Джейке – от епископа. Но он явно хотел походить на дворянина, пусть эти потуги и выглядели довольно жалкими. Длинные, перевязанные на затылке волосы были немыты и наводили на мысли, скорее, о паразитах, чем о благородных локонах, а батистовая рубаха, надетая под грубую кожаную куртку, нарочно распахнутую, и вовсе вызывала оторопь. Роберт подумал, хорошо ли продавший её старьёвщик замыл следы крови – вряд ли такие вещи попадают в трущобы иначе, чем будучи добычей мародёров.

Дэсбелл наклонился, не глядя поднял с посыпанного затоптанной соломой пола длинный сухой стебелёк, и так же не глядя стал вертеть его в пальцах.

- Мне нужен человек в отряд. Шпагой ты, я так думаю, владеешь.

- Хочешь проверить?

- Не-а. – Дэсбелл сунул соломинку в рот и небрежно махнул рукой. – Верю. И это… ну, если чё там… вопросов я не задаю.

Если бы на Роберта смотрел таким взглядом человек его сословия, если бы посмел допустить в разговоре с ним схожий тон, это закончилось бы поединком. Но такого не позволял себе никто – даже перед эшафотом, даже после того, как Роберт был объявлен изгнанником, лишённым имени и достоинства. Никто и никогда. Но одно дело терпеть подобное от равного, и совсем другое – от такой скотины. Нет, это было даже не оскорбительно, это было уже за границами чести и бесчестия… Это было дно.

Роберт оперся локтём о столешницу, попав в липкую лужу, и усмехнулся, поймав себя на том, что происходящее доставляло ему болезненное удовольствие. В памяти возникло лицо графа Сорлея – опекуна, дом которого на время заменил Роберту родной. Безупречный рыцарь, образец благородства, честности и набожности, пытавшийся внушить приёмышу идеал суровой скромности, которому Роберт противился уже потому, что не видел разницы между собой и родным сыном графа. Разницы, которую видели все остальные и не признавал только упрямый приёмыш, подрастая, пробовавший на вкус все возможные пороки – лишь бы бросить тень на своего безупречного опекуна…

- …ну так как? – Самозваный лорд ещё больше развалился на стуле, перекатывая во рту соломинку. – Я ж говорю, вопросов не задам.

Роберт поймал холодно-насмешливый взгляд чуть прищуренных бесцветных глаз. Пожалуй, этот трущобный лорд вовсе не равнодушен к презрению, которое вызывал. А, хотя, какая разница, терять всё равно нечего.

- Но я-то могу задать?

- Ну, это… - Соломинка на миг замерла в уголке плотно сжавшихся губ. – Смотря какой вопрос.

- Самый что ни на есть закономерный. В чём заключается моя работа? Разбой, грабёж?..

- Я похож на грабителя?

Роберт внутренне усмехнулся, увидев, с какой резкостью тот выпрямился на стуле, и пожал плечами.

- Да.

Дэсбелл на секунду замер в позе готовой ужалить змеи, но тут же расслабился, даже изобразив подобие улыбки. Впрочем, глаза его оставались холодными и взгляд их Роберту не нравился. Неглупый взгляд, а такие люди чем умнее, тем опаснее.

- Обижен, но не удивлён. Нет, грабежами я не промышляю.

- Наносить обиды не входило в мои намерения. Впрочем, если ты счёл себя обиженным, я готов…

- Не-не-не! – Трущобный лорд снова откинулся на стуле и рассмеялся. – Хочешь со мной подраться, так в добрый путь, но потом. Сначала – дело.

- Хорошо, дело. Какое? Что, кроме разбоя, можно предложить человеку без имени?

- Имя… Забудьте. Здесь имена не в ходу, и меня тоже не Дэсбеллом крестили.

Роберт сделал вид, будто не заметил перемены тона с небрежного на фальшиво-проникновенный, подумав только, как бы плата за ещё неизвестное ему предприятие не оказалась такой же дешёвой, как ужимки трущобного лорда.

- Дело, - напомнил он. – Думаю, если бы ты хотел объяснить, что от меня требуется, ты бы уже это сделал.

- А я ещё не объяснил? – Дэсбелл удивлённо приподнял бровь. – Непростительно с моей стороны. Но не извольте гневаться, милорд…

- Послушай, мне твои кривлянья надоедают всё больше.

Дэсбелл сделал движение, будто хотел встать, но встретился с Робертом глазами и молча опустился обратно на стул.

- То я у тебя дешёвый наёмник, то лорд. Чувствую, ещё немного, и ты меня сделаешь римским папой. Ты уж определись, кто я и что ты мне предлагаешь, и сделай это побыстрее, потому что я собираюсь уходить.

- Я понял. – Дэсбелл передвинул во рту соломинку. – Надеюсь, роль бретёра тебе не претит?

- Мне ничто не претит. Даже твоё общество.

- И то, что я командую наёмными убийцами?

- Я догадался.

- Вот и ладненько. А с тобой приятно иметь дело.

- Дай мне повод сказать то же о тебе.

Дэсбелл усмехнулся и выплюнул соломинку.

- Вот что от тебя требуется…

- Не люблю, когда стоят у меня за спиной… милорд!

Роберт встал, едва не опрокинув стул, и преградил дорогу проходящему дворянину.

- Я же сказал – не люблю, когда ходят у меня за спиной.

Движения его были неверными, язык слегка заплетался, и он попытался расфокусировать направленный на незнакомца взгляд.

- Вы, милорд, плохо слышите?

- Прекрасно слышу. Уйдите с дороги.

- Что за тон? Вы меня оскорбить хотите?

Фраза потонула в пьяном хохоте сидящих за столом, из-за которого только что поднялся Роберт. На самом деле вся компания была абсолютно трезвой, хоть по ним этого нельзя было сказать. Выглядели все очень натурально и Роберт, впервые актёрствуя подобным образом, боялся переиграть, но пока всё шло как и было задумано. Смерив Роберта презрительным взглядом, незнакомец досадливо поморщился.

- А ты ищешь за мой счёт приключений?

Роберт покачнулся, едва не налетев на него.

- Вы определённо хотите меня оскорбить!

- А ведь верно! – подал голос Дэсбелл, сейчас удивительно похожий на скромного провинциального дворянина. В его внешности ничего не осталось от вульгарного трущобного лорда, и то же самое можно было сказать об остальных. Вчера это были отпетые головорезы, сейчас же – компашка подгулявших провинциалов, во всяком случае, если особо не вглядываться. Сам Роберт, совершивший визит в лавки оружейника и старьёвщика, показанные ему вездесущим Джейком, сейчас выглядел примерно так, как три месяца назад выглядел его конюший или управляющий. И, надо отдать должное Дэсбеллу, у него хватило ума оставить свои ужимки, отдавая Роберту задаток, чтобы тот смог обзавестись оружием и подходящей одеждой.

Роберт очень скоро понял, чем заинтересовал Дэсбелла: чтобы замаскировать убийство под обычную трактирную потасовку, ему нужен был человек, против которого дворянин не побрезгует обнажить шпагу. Сам же Дэсбелл, несмотря на правильные черты лица, за дворянина мог сойти только внешне, но стоило заговорить, и подлог раскрылся бы. А Роберт явно не был простолюдином и не выглядел опустившимся, потому не должен был вызвать подозрений.

- Уберите своего товарища с моего пути. – Незнакомец усмехнулся. – Если он вам ещё дорог.

- Это тебе жизнь не дорога! – Роберт для верности указал пальцем на собеседника, едва не упёршись ему в грудь.

- Да дорога ему жизнь, дорога! – расхохотался Дэсбелл. – Ща побежит, как заяц!

Это было уже чересчур. Если вначале незнакомец и хотел благоразумно проигнорировать разошедшихся пьянчуг, то теперь благоразумие его покинуло.

- Идём, самоубийца! – Бросил он Роберту и, оттолкнув его, направился к выходу. Забыв для натуральности придержаться о стену, Роберт пошёл следом, ещё раз подумав о том, кто приговорил этого незнакомого ему дворянина? Враг? Родственник, который ему наследует? Обманутая жена? Рассерженная любовница? Её рогатый муж? Соперник? Лживый друг? Впрочем, какая разница? Он, Роберт, теперь наёмный убийца и не должен сочувствовать своей жертве. Теперь чужая подлость для него измеряется весом полученного кошелька…

Вслед за противниками на улицу вывалилось с полдюжины людей – незнакомец тоже оказался не один. В переулке, едва освещённом луной и слабыми отсветами из открытой двери трактира, зазвенели выхваченные под звуки проклятий клинки, но непременно умереть на грязной мостовой должен был лишь противник Роберта, жизнь же остальных – как с одной, так и с другой стороны, - была во власти фортуны, вслепую мечущей жребий. Точно Роберт знал одно – Дэсбелл, делающий вид, будто не в состоянии сделать шага, не держась за стену, стремительно протрезвеет, стоит Роберту выйти из игры. Приговорённый не должен уйти живым. За его смерть заплачено. Остальное Дэсбеллу было неважно.

Когда-то, в другой жизни, Роберт имел славу опытного фехтовальщика и отчаянного дуэлянта, да и трактирные потасовки были ему знакомы, но происходящее сейчас не было ни дуэлью, ни пьяной дракой. Мысль, что он дерётся не на той стороне, обожгла и погасла. Он просто уходил от клинка противника, нанося ответные удары. Он – наёмный бретёр, и чужая кровь – его хлеб. Краем глаза он заметил, что кому-то слева изменила удача. Кому? Не важно. Рука привычно делала своё дело. Уход. Обман. Обман. Атака. Парень, ты поздно понял, что дерёшься с трезвым. Клинок ловит отсвет из дверей трактира, на миг превратившись в молнию. Молния пронзает горло противника. Роберт выдёргивает шпагу, с клинка срываются капли крови. Тело оседает на мостовую, валится на бок. В стороне Дэсбелл отступает от стены, готовый раствориться в темноте переулка – цель достигнута, дальнейшее его не касается. Роберт выжил, значит получит плату – большую, чем у остальных. Тому, чью смерть он мельком заметил, никакая плата уже не понадобится.

Роберт вытер клинок, и в этот момент перед ним встал освободившийся секундант убитого. В лицо смотрело острие обнажённой шпаги. Бой не окончен. Что ж… Снова зазвенели клинки. Роберт несколько раз уходил вбок, стремясь развернуть противника лицом к раскрытой двери трактира, чтобы контраст света и тени перед глазами снизил его шансы – так удобнее полностью перехватить инициативу, аккуратно вывести из строя, не убивая. Убивать его Роберт не хотел. Не то, чтобы это было продиктовано человеколюбием, просто за этого противника ему не заплатят, а чести в таком бою не добудешь. И неважно, что его честь осталась на досках эшафота вместе с обломками его герба. Такие вещи не важны, когда жизни двоих – на кончиках их шпаг.

Наконец он добился желаемого, на лицо противника упал свет из дверей. На лицо самого Роберта – свет луны. Рука ни у одного из них не дрогнула, коротко взвыла сталь, скользя по встречной стали, ударились друг о друга, едва не сцепившись, гарды. Противники взглянули в лицо друг другу. Перед Робертом был Брендон, родной сын его опекуна. Всегда упрямо не замечавший его злобной горечи. Всегда упрямо называвший его братом.

Со звоном оттолкнулись друг от друга гарды. Снова взвыла сталь. Шаг назад – оба. Миг на решение – мало. Или достаточно? Клинок метнулся в обманном движении, острие скользнуло под гардой Брендона, разорвав ткань рукава, окрасив кровью батистовые лохмотья. А в следующий миг грудь Роберта пронзила боль от глубоко вошедшего между рёбер клинка. Смерть разверзлась пропастью под ногами.

* * *

-… ему нужен священник…

- …вроде, дышит ещё…

-… да нет, не жилец, священника зови…

Голоса надвигались волной и удалялись. Прилив, отлив… Надвигалась, рассеивалась, снова надвигалась темнота. Боль накатывала и отпускала. Прилив, отлив, снова прилив, пустота…

- …поторопись, отходит…

-…отмучился?..

- …дышит…

Кто это говорит? Они говорят плохое. Пусть отец прогонит их. Пусть поскорее прогонит. Прилив, отлив, пустота…

Отец не придёт. В склепе два надгробия. Мать. Отец. Чума… Почему нельзя плакать? Кто может запретить ему плакать? Прилив, отлив, пустота.

- …он рассвет пережил, значит будет жить.

- …священник ему нужен…

- …не позволю я живого отпевать…

Отлив… Пустота…